Глава 15. Весеннее утро в Лондоне было великолепно

Март 1153 года

Весеннее утро в Лондоне было великолепно! Щебет птиц, легкий туман над Темзой, гудки рожков на баржах; на склонявшихся к воде деревьях уже развернулись маленькие нежные листочки, а над головой светлело небо, по которому легкий, но упорный ветер гнал белые облачка, похожие на спутанные мотки английской шерсти. Чудесно!

Об этом думал рыцарь, который стоял на носу плывущей по водам длинной ладьи и жадно вглядывался в представшую перед ним картину. Собой рыцарь был привлекателен – высокий, широкоплечий, с длинной гривой густых черных волос и заметно смуглее англичан: такой цвет кожи бывает у тех, кто долгое время провел под палящими лучами южного солнца. Он и впрямь походил на приезжего. Под его белой коттой виднелась кольчуга из мелких колец, столь прекрасной работы, что можно было различить, как по ее звеньям пробегают блики света, обрисовывая мускулы рыцаря, а на его белом плаще был нашит алый крест.

– А мост через Темзу еще не построили, – сказал он стоявшему рядом крепкому мужчине в простеганной куртке и кольчужном капюшоне. – Когда я был тут последний раз, шли разговоры, что король Стефан собирается возобновить строительство лондонского моста. Похоже, все руки не доходят.

– Давно вы тут были, сэр Артур? – отозвался его спутник с заметным иноземным выговором.

– Более двух с половиной лет назад. Давно.

Они как раз проплывали мимо Тауэра. Когда Вильгельм Завоеватель только начал возводить эту непривычную для Англии огромную цитадель, она внушала лондонцам страх и ненависть. Теперь же они с ней свыклись и даже гордились этой внушительной громадой с башнями, куртинами, бастионами, а также окружающими Тауэр широкими рвами, где нынче с удочками сидели местные мальчишки. Артур и его спутники тоже не могли отвести взор от этих серых гладких стен, гордо возносившихся над округой. Они видели развевающееся наверху знамя, отблески утреннего солнца на касках стражников на зубчатых парапетах, рассматривали округлые арки верхних этажей, обрамлявших прорубленные в моще стен окна. В одном из них Артур заметил мелькнувшее светлое покрывало женщины и неизвестно почему вдруг ощутил беспокойство. Но заставил себя отвлечься, вновь смотрел на снующих по берегу людей, на высившиеся за стеной Сити колокольни церквей, на легкие, как вуаль, дымки от очагов на фоне светлого неба.

– Вон круглая башня Темпла! – радостно указал он. – И, провалиться мне на этом месте, если нас не встречают!

Приблизившись к набережной Темпла, корабельщики спешно спустили парус, гребцы подняли весла на борт, только кормчий еще орудовал большим веслом, направляя судно. Артур сделал взмах, и три следовавших за первой ладьей судна тоже приготовились пристать к берегу. Артур привел в лондонский Темпл корабли с грузом, он загодя послал вестового с сообщением, и теперь навстречу им вышел сам сенешаль Ричард Гастингс.

Наконец корабль уткнулся в покрытые водорослями бревна пристани, один из матросов спрыгнул на причал с просмоленной веревкой в руках, на берегу ему помогли пришвартовать корабль и опустили сходни. Артур сошел с корабля как истинный рыцарь‑тамплиер: его белый плащ с алым крестом развевался на ветру, позвякивали звенья кольчуги, рука небрежно покоилась на рукояти меча.

– Сэр Ричард Гастингс, – он почтительно склонился, – да пребудет с вами милость Господня.

– И с вами, паладин [76].

Они шагнули друг к другу и обменялись крепким рукопожатием.

– Вам повезло с погодой, друг мой, – улыбаясь, заметил Гастингс. – Я не припомню более сырой и дождливой весны, а тут словно по милости Небес такое солнце!

– Сырая, дождливая весна! – мечтательно повторил Артур. – Господь свидетель, что может быть заманчивее для человека, который столько времени изнывал в жарких песках Леванта!

Артуру полагалось проследить за выгрузкой товаров, но сенешаль Гастингс сказал, что поставит тут опытного человека, и они задержались только для того, чтобы посмотреть, как по сходням с одного из кораблей ведут красивого коня рыцаря. Это был прекрасный, серый в яблоках жеребец с явной примесью арабской породы: легкая светлая грива и хвост на излете, красивый изгиб холки, узкая благородная голова. И никаких тебе мохнатых щеток у мощных копыт, низкого крупа и широченной груди рыцарского коня. Это была явно скаковая лошадь, и в Англии такие стоили неимоверно дорого.

– Вижу, сэр Артур, вы вернулись из Святой земли небедным человеком, – заметил Гастингс, разглядывая прекрасное животное. – Хотя с вашими‑то способностями… Признаюсь, я безмерно рад, что вы стали рыцарем ордена Храма.

– Но только на время. Я сам настоял на этом, когда проходил обряд посвящения от самого Великого магистра Бернара де Тремеле. Он счел меня достойным братства, однако я всегда помнил, что у меня есть незавершенные дела в Англии. И вернулся, когда обговоренный мною срок службы подошел к концу. Но как‑то неудобно было расставаться с плащом храмовника в море, когда рядом не было старшего по званию, который бы освободил меня от наложенных обетов.

На лице Гастингса появилось легкое разочарование. Но он ничего не сказал, зато отметил, что крестоносец произнес слово «помнил». Неужели он разобрался в своем прошлом?

Они как раз проезжали мимо круглого храма Темпла, где недавно установили стелу с изображением двух воинов на одной лошади. Артур, указав на эту эмблему рыцарей‑храмовников, произнес:

– Ранее я считал, что изображение двоих всадников на коне означает бедность братства. Но, побывав в Леванте, понял иное: это знак взаимовыручки тамплиеров. Ибо только так, выручая друг друга и всем делясь, они могут быть истинной силой, способной выдержать все, с чем им приходится столкнуться в борьбе с неверными.

Да, Артур еще весь был под впечатлением своей жизни в Иерусалимском королевстве. И так как командора Осто в Темпле сейчас не было, ничто не помешало сенешалю Гастингсу по окончании дел с привезенным Артуром грузом уединиться с ним в отдельном покое.

– Святая земля – это особый край, – говорил Артур, и по его смуглому красивому лицу пробегали тени. – Я ходил по улицам Иерусалима, я молился всю ночь на Голгофе и благоговейно преклонял колени под оливами в Гефсиманском саду… однако так и не понял, почему мы должны биться за эту землю, которая отторгает нас, как, скажем, сухая палестинская почва отторгает корни наших дубов и ясеней.

– Это кощунственные речи, брат! – сурово отвечал Гастингс. – Мы охраняем от неверных город Гроба Господнего.

– Скажите это тем из христиан, какие являются владетельными особами в Леванте, но не перестают терзать эту землю своими интригами и предательством.

И он рассказал тамплиеру, убежденному в особой миссии христианских государств в Палестине, какие интриги плетутся при иерусалимском дворе, как королева Малисанда Иерусалимская и ее сын Бодуэн III живут в неприкрытой вражде, какие ссоры происходят между графами Триполи и Антиохии, как равнодушно отнеслись христианские князья к захвату графства Эдесса и ничего не сделали, чтобы выкупить графа Жоселина Эдесского. А ведь захват Эдессы позволил хлынуть на Святую землю неверным с Востока. И это в то время, когда коварный Нур‑ад‑Дин захватил Дамаск и объединил мусульманскую Сирию под своей властью. И пока мусульмане все больше сливаются в одну монолитную силу, христиане по‑прежнему относятся друг к другу с подозрением и нетерпимостью, а новое поколение, родившееся в Леванте, считает прибывающих туда крестоносцев не борцами за святое дело, а нахлебниками, желающими поживиться за их счет.

А вот кто действительно продолжает оберегать с таким трудом завоеванное Иерусалимское королевство, так это тамплиеры и госпитальеры. Противоречия, имеющиеся между этими орденами в Европе, там отступают, ибо им приходится сражаться плечом к плечу. Перед их силой и сплоченностью неверные отступают, считаются с ними и чтят их как достойных противников. Но в этих войнах гибнет слишком много крестоносцев, и требуются все новые и новые отряды, дабы удерживать завоевания, а в Европе, как понял Артур, уже давно угас пыл крестовых походов, всех волнуют их собственные проблемы. И однажды может случиться…

– О, молчите! – взволнованно прервал Артура сенешаль. – Ради самой христианской веры, не надрывайте мне душу!

Он был в полном замешательстве, но тут зазвонил колокол, и оба рыцаря отправились в церковь. Причем во время мессы Артур видел, в каком состоянии Гастингс, как смутили тамплиера его речи, поэтому, когда они вернулись к беседе, он постарался сменить тему, попросив поведать о событиях в Англии.

– Но разве вы не утомлены? – заметил сенешаль. – Долгая дорога, хлопоты дня, да и время уже позднее.

– Ничего, – усмехнулся своей прежней, по‑мальчишески светлой улыбкой Артур. – Пара бокалов сладкого кипрского вина, какое я привез вам, – и я готов слушать новости хоть до утра. Пока же мне лишь известно, что неугомонный Плантагенет опять с войсками высадился в Англии.

– Это так. – Сенешаль вздохнул и зажег свечи. – Генрих высадился на южном побережье в начале этого года, и его даже не задержало рождение сына. Как раз перед этим супруга подарила ему первенца, названного Вильгельмом. Гм, похоже, все сейчас стремятся дать своим отпрыскам это имя, очевидно надеясь, что, став тезками великого Завоевателя, их дети поднимутся на такую же высоту. У Юстаса сын Вильгельм, у Генриха тоже Вильгельм.

– Так и у Юстаса Блуаского родился наследник?

– Да. Но это сын не от законной супруги, а от… – Гастингс сделал паузу, прежде чем добавил: – От женщины, на которой он подумывает жениться, разведясь с принцессой Констанцией.

Тут Гастингс умолк и надолго задумался; лучина, от которой он зажигал свечи, совсем догорела, и Артуру пришлось ее задуть, чтобы сенешаль не опалил пальцы. При этом он лукаво улыбнулся, что так ему шло. Нет, этот юноша только оправился от прошлого, и не стоило давать ему понять, что речь идет о его бывшей невесте.

– Я не спросил, как ваша амнезия? – обратился к Артуру Гастингс. – Способствовало ли пребывание в святых местах вашему исцелению?

Он понял ответ, увидев, как погасла улыбка молодого рыцаря. Однако тот заверил, что частично все же излечился. Воспоминания приходили к нему неожиданно и ярко. И все же Артуру не совсем ясно, как вышло, что некогда он стал называться госпитальером и взял чужое имя. Это не давало ему покоя, поэтому он и вернулся в Англию, желая сложить частички головоломки и разобраться в своем прошлом.

– Пока что я лишь знаю, где я рос, вспомнил людей, какие меня окружали, вспомнил, чем я жил и к чему стремился. Многое из этих воспоминаний смущает меня. А когда в Иерусалиме я поведал о своем недуге некоему арабскому лекарю… О, сэр, не смотрите на меня так и не осеняйте себя крестным знамением, словно я побывал у самого нечистого! Учтите, в Палестине мы жили бок о бок с неверными и даже научились общаться с ними. Так вот, лекарь сказал, что если мне не удается что‑то вспомнить, то это потому, что в глубине сердца я сам не желаю этого.

Гастингс кивнул, словно соглашаясь. Подумал: хорошо, что он не упомянул имя Милдрэд Гронвудской. Незачем Артуру знать, что его бывшая невеста стала сожительницей принца и ее имя опорочено. Особенно после того, как она принялась настаивать, чтобы Юстас развелся с Констанцией и сделал ее своей женой. Это было неслыханное требование, какое привело к немалым неприятностям. И Гастингс должен был поведать об этом, если уж решил поделиться последними новостями. Но при этом он постарался не называть имя саксонки.

Итак, в Англии дела не самые благословенные. По сути, война тут никогда не прекращалась. В позапрошлом году король осаждал Вустер, в прошлом опять шли бои за Уоллингфорд. Продолжаются военные действия и между отдельными баронами, но это уже независимо от воли короля. Стефан сильно сдал после кончины супруги, а его сын потерпел неудачу в Нормандии, и кровь, пролитая там английскими воинами, оказалась бессмысленной и ненужной. После поражения за морем принц Юстас, и ранее не очень популярный, стал еще более нежелателен в качестве наследника Стефана. Конечно, у короля есть и другие дети, но его второй сын, Вильям Душка, не проявляет к правлению никакого интереса, а дочь выбрала монашеский удел. Поэтому ныне король остается в окружении уже состарившихся приверженцев и все его надежды сосредоточились только на старшем сыне.

Этой зимой Стефан решил вернуться к своему давнишнему плану – он хочет короновать Юстаса еще при своей жизни. Если подобное случится, то Юстас станет помазанником Божьим, а Генрих всего лишь захватчиком, добивающимся свержения законных королей, ибо помазание – божественный акт. К тому же недавно умер Папа Евгений, который категорически выступал против коронации Юстаса, а вновь избранный понтифик, семидесятилетний старец Анастасий IV, довольно равнодушен к политике. Пользуясь благоприятным моментом, Стефан насел на церковников, и в этом ему помогал Генри Винчестерский. В итоге им почти удалось повлиять на примасов. Но тут неожиданно пришло письмо из Ватикана: Папа Анастасий категорически выступил против помазания Юстаса. Оказалось, что Юстас имел глупость еще раньше отправить его святейшеству послание, в коем требовал развести его с Констанцией Французской. Но благочестивый Анастасий категорически против разводов. Достаточно того, что Европу потряс разрыв французской королевской четы, а тут еще и в Англии… Вероятно, Папа навел справки о предполагаемом наследнике Стефана, что‑то узнал и решительно потребовал от церковников Англии отказать Юстасу в помазании.

Это привело к разрыву между королем и Церковью. Даже всегда умеющему улаживать споры Генри Винчестерскому не удалось это предотвратить. Стефан, разумеется, разгневался и, подстрекаемый не менее разозленным сыном, решил сместить с должностей немало прелатов, да еще и хотел обобрать монастыри.

– Вот тогда‑то вмешался орден тамплиеров. – Гастингс вздохнул, будто сожалел по этому поводу. – Известно, что наш командор Осто де Сент‑Омер всегда поддерживал Стефана. Конечно, ордену не пристало вмешиваться в мирские дела, но тут Осто действовал для блага Англии. Он сумел уговорить и короля, и церковников, так что они разъехались с миром, хотя Стефану все же удалось востребовать с Церкви за оскорбление его величества пятьсот фунтов полновесным серебром, что дало ему возможность оплатить новую армию. Как раз кстати, учитывая, что Генрих уже высадился и начал собирать сторонников. Так что вы прибыли в раздираемую войной страну, друг мой, и вам не единожды стоит подумать, ехать ли куда далее или все же…

– Я поеду, – твердо ответил Артур, глядя на огоньки свечей, звездочками отражавшиеся в его темных глазах. – Я поеду в Шрусбери, откуда я родом. Поэтому, сэр, прошу вас как можно скорее освободить меня от орденских обетов. Я не смогу спокойно жить, пока все не выясню. Уж таков я есть. Однако…

Он вдруг замялся, как будто смутившись, но все же спросил:

– Скажите, сэр, вы не выяснили, кто была та женщина, что кричала в церкви? Ну, когда я чуть не женился на недостойной особе.

Но Гастингс лишь развел руками. Если этому парню суждено узнать о ней, то это его личное дело. Сенешаль же предпочел отмолчаться.

Через день Артур прошел обряд выхода из ордена и занялся своими насущными проблемами. Из Святой земли он возвратился состоятельным человеком; с ним были двенадцать человек его отряда, у него имелись средства, чтобы снарядить себя и своих людей в дорогу, и он потратил несколько дней, занимаясь этим. Ибо Лондон, вопреки всем войнам и борьбе за власть, продолжал жить собственной жизнью: товары прибывали и отправлялись дальше, купцы платили налоги, нищие попрошайничали, колокола церквей отбивали часы служб, священники молились за души тех, кто вновь собирался воевать. Эти молитвы о воюющих не прекращались в Англии уже целых восемнадцать лет. Люди привыкли к этому, а рассказы стариков о мирном правлении старого Генриха Боклерка уже казались чем‑то почти легендарным.

Через неделю Артур готов был отправиться в путь. Сенешаль Гастингс оказал ему последнюю услугу: дал с собой проездную грамоту с печатью ордена, дабы его не принудили вступить в войска одного из воюющих соперников. И все же когда Артур с всякими проволочками и проверками в пути смог наконец приехать в Оксфорд, его там все равно задержали. Короля в городе не было, однако повсюду чувствовалось напряжение, связанное с подготовкой к войне. Здесь было слишком много военных, слишком много торговцев оружием и кузнецов и царила нервозная обстановка, сопровождавшаяся постоянными проверками. В итоге Артуру запретили ехать дальше и занялись проверкой, чтобы удостовериться в подлинности выданной ему тамплиерами грамоты. Бывшему тамплиеру пришлось отвечать на множество вопросов, приходить каждый день на проверку, доказывать, что он и в мыслях не имел намерения примкнуть к отрядам Генриха или кого‑то из поддержавших его лордов. Это длилось почти неделю, и за это время Артур даже видел во время посещения церкви несчастную принцессу Констанцию, которая, кстати, отнюдь не показалась ему странной или помешанной.

Артур не мог себе объяснить, отчего он жалеет Констанцию и испытывает явную неприязнь к Юстасу. Это все, казалось, было спрятано в каких‑то потаенных уголках его сознания. Возможно, это объяснялось тем, что он оказался в Гронвуде, когда сей замок захватил Юстас? Может, ему имеет смысл побывать в тех краях и все выяснить? Но пока что его путь лежал в Шрусбери, и он не желал менять свой план.

По прошествии недели сидения в Оксфорде Артуру наконец разрешили продолжить путь. Он намеревался ехать через город Варвик по старой римской дороге. Эти проложенные столетия назад пути все еще оставались в приличном состоянии, особенно по сравнению с другими английскими дорогами, превращавшимися в болота в период дождей, как бы хорошо за ними ни следили. Продвигаясь по старым, еще римским плитам, Артур рассчитывал прибыть в Варвик уже через день‑два, но вскоре его надежды растаяли. Ибо по пути они то и дело сталкивались с дозорными разъездами и ему вновь приходилось отвечать на расспросы, объяснять, кто он и куда едет. Сначала их задерживали люди Стефана, потом – люди Плантагенета. Артур предъявлял им подорожную грамоту с печатью ордена Храма, но если раньше такой документ открывал путь, то теперь, когда командор Осто взялся помогать Стефану, верительные грамоты храмовников не казались обоснованием, чтобы не задерживать ехавшего во главе вооруженного отряда рыцаря. Особенно учитывая, что они продвигались в Варвикшир, а граф Варвика был верным сторонником Стефана.

В конце концов анжуйцы решили арестовать Артура и препроводить его к своему командиру.

– Вот переговорите с нашим лордом, и он разберется, что вы за люди.

Город Варвик возник перед ними в дымке, пронизанной солнечными лучами. Артур еще не перестал любоваться туманами своей родины, но то, что он увидел за сияющей дымкой, отнюдь не радовало. Ибо замок Варвика был осажден. Сама цитадель высилась на скалистом берегу над зеркально‑гладкими водами реки Эйвон, но вокруг темнели обуглившиеся строения разрушенного городка, высились силуэты виселиц, да и сам замок был весь в темных пятнах смолы, пролитой на осаждавших. Одна из его кровель торчала разрушенными балками, и склоны вокруг были усыпаны телами убитых.

Светлое, млечно‑туманное утро – и столько смертей. Артур приуныл, проезжая через лагерь. Наконец его провели к большому шатру, над которым развевался стяг с изображением алого грифона на зеленом фоне.

– Ба, ба, ба! – невольно вырвалось у Артура. – Провалиться мне на этом самом месте, если я не узнал герб своего закадычного приятеля Херефорда!

При этом восклицании сам граф Роджер Херефордский, стоявший в стороне и разглядывавший какой‑то свиток, резко оглянулся и с удивлением воззрился на соскочившего с прекрасного скакуна богатого рыцаря.

– Артур? Разрази меня гром!..

– Он самый, милорд. И не надо грома. Ибо я чертовски хочу пожать вашу руку!

Артур уже давно вспомнил Херефорда, вспомнил, как некогда служил ему, считая его одним из самых достойных лордов Англии. Не помнил он только одного: как увел у того невесту. И сейчас он уверенно шагнул к Херефорду, стараясь, чтобы на его лице не отразилось огорчение, которое он испытал, увидев, как тот сдал за прошедшее время.

Исхудавший, изжелта‑бледный, с выпирающими сквозь кожу скулами и запавшими глазами, Роджер Фиц Миль, похоже, был серьезно болен. Но при этом он оставался все таким же прямым и широкоплечим, во взгляде его было все то же благородство, хотя отчего‑то казалось, что граф заметно постарел и выглядит куда старше своих тридцати лет. Артур понял, что Херефорд по‑прежнему страдает своей болезнью, что было видно и по следам шрамов на его лице, какие, вероятно, возникли во время падения в эпилептическом припадке.

– Милорд. – Артур склонился в приветственном поклоне, прижав руку к груди.

Херефорд в свою очередь удивленно рассматривал Артура. Это был уже не тот вертопрах‑бродяга – теперь перед ним стоял рыцарь, и это чувствовалось в его выправке, в манере держаться. Он был богато одет, а из‑под полы прекрасно выделанного кожаного плаща выступала рукоять меча.

– Ты очень изменился, Артур. Вернее, сэр Артур, как я понимаю?

– Да, так обращались ко мне в Святой земле, откуда я лишь недавно прибыл. Там я служил в ордене тамплиеров.

– Ну, я‑то всегда знал, что однажды ты получишь рыцарский пояс. Так ты побывал в Святой земле? Хотя мне следовало бы догадаться, глядя на твою смуглую, как у сарацина, физиономию. Однако… Крест честной! А ведь я рад тебе, клянусь именем Господним! Мне как раз нужны такие отчаянные воины.

Артур перестал улыбаться. И хотя ему было лестно услышать, что благородный Херефорд готов принять его на службу, сейчас у него были свои планы. Херефорд же словно ни о чем не желал слушать.

– Ты не представляешь, парень, как я нуждаюсь в умелых воинах, – говорил он, увлекая Артура к насыпи, откуда открывался вид на осажденную крепость. – А у тебя еще с собой целый отряд! Как это кстати. Вон, погляди на эту цитадель! – Граф указал на замок Варвика. – Мы уже более двух недель торчим тут, тогда как изначально предполагалось, что графиня сдаст ее нам после первого же штурма. Ее супруг ныне с королем Стефаном, миледи сама всем управляет, и в итоге… Да, сия дама основательно подготовилась к защите, в замке немало припасов и хорошая охрана. Однако, разрази меня гром, мне надо взять Варвик‑Кастл и поспешить к Плантагенету в Бристоль. Было условлено, что оттуда мы пойдем на Дадли и Тьюксбери, а я все еще тут, потому что оставить сию крепость в тылу означает, что мы всегда можем получить удар в спину.

Он вновь стал говорить – неспешно, но непреклонно, как привык и ранее общаться с Артуром. Пояснил, что, хотя им удалось забросать фашинами [77]и камнями ров, они все равно пока не могут начать бить тараном, ибо у графини, похоже, неисчерпаемый запас стрел. Люди Херефорда несут большие потери, а сборы баллист [78]замедлились, оттого что какой‑то проклятый стрелок умудрился сразить мастера метательных машин. И теперь у Херефорда нет никого, кто бы разобрался в чертежах орудия, придется опять идти на штурм, что нежелательно, ибо у него сейчас и так немного людей…

– Милорд, можно я скажу? – наконец прервал его Артур. – Вы все же должны принять к сведению, что я рыцарь, а не ваш вассал или наемник. И у меня могут быть иные планы. Если вы все же удосужитесь взглянуть на мою дорожную грамоту, то узнаете, что мой путь лежит в город Шрусбери.

Херефорд внимательно посмотрел на него.

– А ты очень изменился, Артур. Сэр Артур, – добавил он с нажимом. – Ранее я считал, что вы будете верно служить нашему принцу Генриху, от коего знали столько милостей и который вас так возвысил.

Артур отвернулся. Что он мог ответить? Что свою службу у Плантагенета вспоминает только урывками? Что почему‑то держит в себе некую обиду на него? Нет, он не станет ничего говорить графу, иначе придется рассказывать о своих провалах в памяти. А он этого не желал. Как Херефорд от всех скрывал свой недуг, так и Артур не был расположен рассказывать повсюду о своем. Особенно теперь, когда он вернулся овеянный славой крестоносца.

– Милорд, у меня есть свои дела. Но это не означает, что мне безразлична война и я бы не желал однажды присоединиться к вашей милости. И в доказательство этого я готов оставить у вас своего человека, который разбирается в чертежах осадных сооружений и сможет установить для вас баллисту. Более того, побывав в Палестине и неоднократно наблюдая, как разбираются стены в крепостях, я осмелюсь дать совет даже столь сведущему человеку, как вы.

И он указал, куда именно стоит метать тяжелые камни из баллисты, чтобы повредить стену у одной из башен. А чтобы его совет не казался дерзким, Артур добавил, что лучше бы графу не терять людей во время штурма, а просто напугать графиню осадными сооружениями и одновременно начать вести с ней ежедневные переговоры о сдаче крепости. Граф Роджер Фиц Миль слывет одним из благороднейших вельмож королевства, и если он пообещает не тронуть графиню и ее детей, то она, скорее всего, сдаст замок без лишнего кровопролития. При условии, конечно, что земельные владения останутся за ней и ее сыновьями. Ведь Плантагенету нужны его люди в Англии, а уступка графине может дать ему повод видеть в ней союзницу, даже в то время как ее муж все еще поддерживает короля.

Херефорд выслушал Артура, и в его взгляде появилось уважение. В итоге он даже пригласил Артура на трапезу в его шатре. При этом он расспрашивал молодого человека о Святой земле, осведомился, где пришлось сражаться его давнему приятелю. Все же Херефорд был весьма приятным собеседником, и Артуру нравилось, когда тот обращался к нему, как в старые времена, называя приятелем. Другое дело, что порой Артур замечал, как лицо графа становится задумчивым, он словно переставал его слушать, а глаза туманились печалью.

Уже когда Артур садился в седло, граф неожиданно спросил:

– Сэр Артур, а известно ли вам, что приключилось с… – После минутной заминки он произнес: – С моей бывшей невестой? – И лицо его помрачнело.

– О, милорд так и не женился? – отозвался Артур, перебирая богатые наборные поводья своего скакуна. Он понятия не имел, о какой невесте говорит граф, но не желал показать свою неосведомленность. – Так что же случилось с вашей леди?

Взгляд Херефорда стал каким‑то испытующим, внимательным, словно он искал и не мог найти в лице собеседника что‑то важное.

– Она в добром здравии, – только и ответил он. – Но ныне у нее дурная репутация.

– В таком случае благодарение Пречистой Деве, что вы не стали мужем подобной особы, милорд. И да хранит вас Бог! – Артур вскинул руку в прощальном жесте, уже разворачивая коня.

Херефорд задумчиво смотрел ему вслед.

– Подобной особы… – пробормотал он с удивлением. – Чертов плут! Если бы не ты, возможно, Милдрэд Гронвудская стала бы моей супругой и избежала бы несчастья стать шлюхой рябого принца!

Артур не слышал этих слов. Он даже думать перестал о Херефорде, когда поскакал во главе своих людей по дороге от Варвика. Думал лишь о том, как приедет домой, в Шрусбери, после длительной отлучки. Именно там он надеялся найти ответ на многие свои вопросы, встретить знакомых и близких людей: аббатису Бенедикту, Метью и Риса, хотел узнать, что приключилось с его другом Гаем де Шампером, переговорить с добрым настоятелем Робертом Пеннантом.

При мысли, что вскоре он будет дома, настроение Артура заметно улучшилось. Как и погода. И хотя по‑прежнему стояли холода, а по утрам, несмотря на то что уже наступила вторая половина марта, на траву еще ложился иней, все равно было хорошо скакать под покрытыми зеленоватой дымкой пробивающейся листвы деревьями, вдыхать запахи сырой земли и забродивших древесных соков. Природа оживала медленно, но Артур находил окружающее исполненным особого английского очарования.

Не таково было настроение его спутников. Трое из них были сирийцами; они последовали за рыцарем на его далекую родину и теперь не видели ничего привлекательного в этой сырой и промозглой весне. Кроме них Артура сопровождали пятеро англичан, двое французов и немец, огромный и крепкий, производивший на окружающих весьма внушительное впечатление. Может, именно поэтому в него и пустили стрелу из леса, едва через день они миновали Ковентри.

Это произошло быстро и неожиданно, а потом на отряд напала целая шайка разбойников. Обычно такие люди не трогают вооруженных путников, но это были не простые изгои или согнанные с земли разоренные вилланы. Это был один из отрядов рыцарей‑разбойников, которые не опасались пускаться в грабеж на дорогах. Их было много, так что Артуру и его людям пришлось вступить в настоящую схватку. И хотя им удалось отбиться, они потеряли еще двоих.

После этого они стали предельно осторожными, облачились в доспехи, Артур надел свой закрытый топхельм с крестообразной прорезью для глаз и дыхания. Они прибыли из края, где шла постоянная война, но оказалось, что и тут за это время не наступил мир и везде царило разорение. На одно селение, где в хлевах мычала скотина, приходилось пять сожженных деревень. Работающие в поле вилланы при появлении отряда конников тут же бросали свои мотыги и корзины прямо на пашне и со всех ног бежали прочь.

Однако когда отряд оказался в Шропшире, картина была уже не столь удручающей, и Артур испытал некоторое облегчение. Он узнавал места, видел, как все волнистее становится земля, указывал спутникам то на лесистый хребет Рекина, то на подступающий прямо к дороге изгиб реки Северн. Глядя на крытые тростником кровли окрестных усадеб, он даже мог назвать имена их владельцев. А когда дорогу его отряду загородила большая отара овец, Артур даже умилился: он узнал местную породу – светлую, но с темно‑коричневыми мордашками и ногами.

– Наши овцы! – воскликнул он, сдерживая коня, пока этот кудрявый, блеющий поток переходил им дорогу.

И не заметил, как пастух подозрительно покосился на рыцаря в закрывавшем голову до плеч шлеме, что‑то сказал своему подручному, тот кинулся в заросли и, вскочив на лохматого большеголового пони, что есть мочи припустил через лес в сторону города.

Вооруженные всадники встретили Артура и его людей на подступах к Шрусбери, у часовни святого Жиля – приюта местного аббатства.

– Кто вы такие и зачем направляетесь в вольный город Шрусбери? – спросил предводитель отряда, сурово глядя из‑под обода высокого конического шлема.

– А ты, старина Джоселин, никак умудрился стать шерифом столь славного города? – расхохотался Артур, узнав в возглавлявшем отряд рыцаре давнего знакомого. Он неспешно отстегнул и снял свой закрытый топхельм и, улыбаясь, взглянул на опешившего Джоселина де Сея.

Тот и впрямь изменился в лице и растерянно оглянулся на солдат, от изумления открывших рты. Артур же хохотал и называл их всех по именам. Да, он узнал все эти рожи!

В итоге встреча прошла даже приятно, ему явно обрадовались, стали задавать вопросы, дивились его рыцарскому званию, но тут же уверяли, что никто не сомневался, что однажды такой ловкач, как Артур, получит рыцарскую цепь и шпоры. О, он получил звание в Святой земле? Он был в Иерусалиме? Ходил по земле, где ступал сам Христос!

Восклицания, вопросы, хохот, опять восклицания и вопросы так и сыпались на Артура. Но он был рад, смеялся, даже обнялся с новым шерифом Джоселином как с родным, хотя тот некогда едва ли не гонял его из‑под стен Форгейтского замка. Теперь же только ахал, оглядывал воинов из отряда былого монастырского воспитанника, восхищаясь его переливчатой мягкой кольчугой, его роскошным скакуном, длинной кожаной накидкой с золотистой тесьмой по краю. Даже попросил померить топхельм, но потупился, когда Артур лишь насмешливо изогнул бровь, заметив, что шлем не шляпа, чтобы красоваться, и надо еще заслужить, чтобы носить его.

Но Джоселин де Сей не обиделся. Было в новом Артуре нечто такое, отчего шериф невольно рвался ему услужить, даже послал гонца с сообщением, кто возвращается в город.

Артур смотрел вперед. Вон уже видна ярмарочная площадь, вон высокая красноватая башня аббатства Святых Петра и Павла, вон мост над блестящим Северном, а дальше – башни мощных ворот Шрусбери!

Но в сам город он не попал. Ибо весть о его прибытии уже дошла до аббатства, а так как время вечерней службы еще не наступило и монахи были свободны, то они целой гурьбой высыпали ему навстречу, громко приветствуя. Артур спешился и преклонил колена перед высоким худым настоятелем Робертом.

– Благослови тебя Бог, сынок! – улыбаясь сквозь слезы, произнес тот и осенил молодого рыцаря крестным знамением. – Мы всегда знали, что ты рожден для высокой доли.

«Как же быстро все в это уверовали», – усмехнулся про себя рыцарь, но не стал никому ничего припоминать. В конце концов, они были рады ему, так почему бы и не отнестись к ним с такой же теплотой?

Но особо обрадовался Артур, когда заметил пробиравшегося сквозь толпу огромного сияющего монаха в новой бенедиктинской сутане и с чисто выбритой тонзурой.

– Метью! Ох, простите… Брат Метью, как я понимаю? Ты все же решил вернуться под сень сей благословенной обители… старый пройдоха!

Но это «старый пройдоха» Артур произнес уже совсем негромко. Ибо как бы ему ни хотелось обнять силача‑приятеля, о чем только ни хотелось с ним переговорить, но они были на виду, и Метью вынужден был блюсти полагающийся монашеский устав. Поэтому друзья лишь обменялись несколькими приветственными фразами, а когда зазвучали созывающие на службу колокола, Метью, как и остальные монахи, отправился в собор.

Аббат Роберт сам предложил бывшему воспитаннику остаться в их аббатстве, указал, где расположиться его людям. Потом была служба, на которую прибыло немало шропширцев, уже прослышавших о возвращении Артура и пожелавших поглядеть на него и как на всеобщего любимца, и как на рыцаря, побывавшего в Иерусалиме.

– Теперь только и будет разговоров, что о тебе, сын мой, – заметил Артуру аббат Роберт по окончании службы, когда большинство горожан все еще толпились во дворе аббатства, обсуждая неожиданную новость.

– Поговорят и успокоятся, – отозвался Артур, в то время как его взгляд так и шарил по толпе, выискивая кого‑то. – Преподобный отче, я несколько удивлен, что не вижу здесь матушку Бенедикту из обители Святой Марии. Здорова ли она? В порядке ли?

– Она в полном благополучии, Артур. И, как всегда, занята делами. Скажи, помнишь ли ты леди Кристину, вдову некогда убиенного шерифа Пайнела Фиц Джона?

Рыцарь медленно кивнул, но при этом невольно напрягся: упомянутая аббатом женщина знала, что именно он был повинен в смерти прежнего шерифа, и ее откровения могли сильно повредить Артуру, даже в его нынешнем звании.

Но то, что он услышал, и успокоило, и огорчило его: оказалось, что Кристина два года назад благополучно вышла замуж, однако на этом ее благополучие и завершилось. Ибо прошлой осенью в округе была эпидемия какой‑то болезни, и ее сын от шерифа скончался, а этой зимой на охоте упал с коня и расшибся насмерть ее второй супруг. Леди Кристина как раз была беременна, она сильно переживала по поводу кончины мужа, поэтому у нее случились преждевременные роды, ребенок умер, да и сама женщина в таком состоянии, что никто не сомневался, что долго она не протянет. И нынче, исповедовавшись и причастившись, леди Кристина вызвала к себе аббатису Бенедикту, желая отдать во владения монастыря Святой Марии свои земли, дабы монахини денно и нощно молились о спасении ее души.

– Вот преподобная мать и отбыла к леди Кристине и, думаю, останется там, пока та не отойдет в лучший мир. Наверняка Бенедикта понятия не имеет о твоем приезде, иначе бы приехала. Или не приехала. Ведь она из тех женщин, которые никогда не упустят свою выгоду. А тут такой куш!

В последних словах аббата послышалось явное раздражение. Конечно, с чего бы вдове бывшего шерифа оказывать такое благодеяние женской обители, когда на всю округу славится именно его аббатство?

Артур медленно перекрестился. Он вдруг вспомнил, как некогда Кристина просила… нет, настаивала, чтобы он женился на ней. Но он отказался. Сейчас ему это казалось даже странным. Ведь тогда он был никто, а леди Кристина… что уж там говорить, она была славной. Вот только почему он испытывает облегчение при мысли, что она умирает? Бесспорно, теперь никто не откроет, что он был повинен в смерти шерифа, когда спасал из заключения Гая. А ведь Кристина намекала на что‑то подобное. Или ему так кажется?

Он отвлекся, испросив у преподобного Роберта позволить ему пообщаться с братом Метью.

Паладину, сражавшемуся за Гроб Господень, настоятель ни в чем не мог отказать. И вскоре Метью пришел в комнату странноприимного дома, где его ждал Артур. Несколько минут они просто обнимались, хлопали друг друга по плечам, боролись и радостно восклицали, пока Артур не спросил, как вышло, что Метью оставил удел свободного бродяги и вновь вступил в сонм монашеского братства.

– А что мне еще оставалось, когда ты подался к тамплиерам, а мне нечего было делать в Гронвуд‑Кастле? Ты ведь не больно спешил узнать, каковы дела у нас с Рисом.

Артур так и засыпал его вопросами: как ныне поживает Рис? Он в Уэльсе? О, даже неплохо устроился бардом при усадьбе одного знатного человека. Да, из рыжего Риса должен был выйти весьма неплохой сказитель‑бард. Однако Артура особенно интересовало то, почему их троица вдруг отправилась в Восточную Англию, в этот самый Гронвуд‑Кастл?

При этих словах лицо Метью вытянулось.

– Ты издеваешься, Артур! Что значит, зачем мы подались в Гронвуд? Или ты головой маешься, раз спрашиваешь подобное?

И тогда Артур поведал то, о чем не говорил никому: о своей болезни.

Метью слушал долго и внимательно и все больше мрачнел.

– Амнезия, – произнес он наконец. – Греческое слово. И ты напрасно поясняешь мне с такими подробностями. Забыл, что я монастырский лекарь? В аббатстве отменная библиотека, и я читал про это заболевание. Говоришь, что сей недуг овладел тобой после удара по голове? Значит, все же маешься головой. Гм. Что ж, такое бывает. Но я читал, что люди обычно вспоминают свое прошлое. Почти все, – добавил он задумчиво.

Ибо Метью понял, что не может, а скорее не хочет вспомнить Артур. Милдрэд Гронвудскую. Ибо подсознательно страшится того, что могло случиться с его невестой после захвата Гронвуд‑Кастла. И, Бог свидетель, правильно делает, что страшится. Увы, с малышкой Милдрэд дела неважнецкие. Одно время, правда, ее даже сравнивали с Эдит Лебединой Шеей. Но гронвудская леди не Эдит, и уж принц Юстас никак не король Гарольд. А когда пошли все эти слухи, что она настаивает на разводе сына Стефана с принцессой Констанцией, о ней вообще грязное стали поговаривать: мол, шлюха, мол, куртизанка корыстная, мол, и о смерти родных забыла, только бы однажды получить корону. Да и сам Метью, ранее переживавший за саксонку, потом стал всякое о ней думать. Так что и Артуру об этом знать не надобно. Позабыл ее – ну и славно! Он вон какой ныне. А узнает про свою пристроившуюся у высокородного принца возлюбленную… мало ли что натворит. Да и вообще, ни к чему ему Милдрэд Гронвудская. Метью всегда это говорил.

Поэтому Метью поведал все так, словно это сэр Гай пожелал помочь Артуру стать рыцарем на турнире, обучал его и готовил к рыцарским состязаниям. О, Артур вроде как припоминает? Ну да, так все и было. Они же с Рисом выдавали себя за оруженосцев Артура, который под личиной госпитальера имел право выступать в состязаниях, не называя себя. Госпитальеры‑то все рыцари, тут о знатности никто особо волноваться не станет.

Однако вышло, что Артур на ристалище покалечил военачальника короля Стефана, графа Кента. Так Артуру об этом уже говорили тамплиеры? И сам припоминает? Отлично. Тогда пусть пораскинет умом, как ему было оставаться на турнире, когда он такое сотворил. Чтобы его не схватили, сэр Гай упросил своего друга Эдгара Гронвудского укрыть Артура в своем замке в Норфолкшире. Ну а затем принц Юстас напал на барона Эдгара, захватил его владения, да и Артура там ранили. И Риса. Рис очень долго хворал, Метью его едва поставил на ноги. Но ничего, рыжий сейчас совсем неплох. И Метью с охотой принялся рассказывать, как хорошо устроился в Уэльсе Рис Недоразумение Господне, ибо это было куда легче сделать, чем смешать правду и ложь, но при этом и словом не обмолвиться о леди Милдрэд. Однако монах так и застыл на полуслове, когда Артур спросил: что с Гаем?

– Знаешь, Метью, он порой мне снился. Но как‑то нехорошо… С ним‑то все в порядке?

Метью засопел. Сидел, свесив голову, упираясь большими ладонями в разведенные под черной сутаной колени. Что тут говорить? Все равно Артур рано или поздно узнает. Но лучше уж поздно. Ибо хоть Артур выглядел таким значительным и действительно походил на рыцаря, Метью словно чувствовал в нем некую трещину… некую хворь. Амнезия… Ранее с подобным монах не сталкивался и поэтому чувствовал себя неуверенно.

– Пусть Рис тебе про него расскажет, – наконец произнес он, поднимаясь. – А мне уже пора в монастырь: не стоит искушать долготерпение отца настоятеля, да и следующая служба скоро. Ну а за Рисом я уже послал. Не сегодня завтра явится. Вот уж обрадуется тебе! Он ведь так тосковал за тобой. За Гро и то меньше волновался, когда оставлял пса. А тут ты… И ни слуху, ни духу. Столько времени.

Так, бормоча и отступая к двери, Метью ретировался. Словно струсил. Но он и впрямь струсил. Этот здоровенный детина, способный пробить голову какому‑нибудь проходимцу, становился мягок и нерешителен, если приходилось делать больно близким. А Артур был ему близок. И позже Метью долго молился, прося Всевышнего и Его Пречистую Матерь быть милостивее к парню, который совсем не плох. Даже хорош. И которого Метью любил как родного.

Когда утром Артур проснулся, то первой, кого он увидел рядом, была мать Бенедикта.

Настоятельница сидела подле его постели, и лицо ее было заплаканным. Однако она сразу заулыбалась, когда юноша открыл глаза и поглядел на нее.

– Мальчик мой! Мой рыцарь! Мне уже все поведали о тебе.

Артур приподнялся, сонно протирая глаза.

– И кто это пустил вас, преподобная Бенедикта, в покой к молодому мужчине?

Она засмеялась, все еще вытирая слезы кончиком головного покрывала. А он вдруг потянулся к ней, приник головой к ее плечу, и она обняла его, несколько минут покачивала, словно баюкала, как маленького. Как когда‑то в детстве, когда он плакал, разбив коленку или получив нагоняй от наставника монастырских учеников.

У Артура тоже навернулись слезы на глаза. Подумалось: а есть ли у него кто‑то ближе, чем эта строгая, властная женщина, столько сделавшая для него? И которая его ждала – в этом Артур не сомневался. Мужчине всегда спокойнее, когда его ждет женщина.

– Нам надо поговорить, матушка Бенедикта.

– Конечно, надо.

При этих словах лицо ее стало несколько напряженным. Ибо брат Метью уже рассказал ей, что приключилось с Артуром, сообщил о его недуге. Что ж, похоже, о самом тяжелом придется поведать именно ей. Но в одном Бенедикта была полностью согласна с Метью: парню пока не стоит ничего знать про Милдрэд. Ведь теперь, когда он стал рыцарем и наследником Гая де Шампера, ему не нужно отвлекаться на прошлое. У него теперь все будет по‑другому, его ждут совсем иные заботы, а не тревога о саксонке.

Поэтому аббатиса сказала, что им действительно есть о чем поговорить, однако чуть позже. Она лишь недавно вернулась в Шрусбери, и попечитель странноприимного дома сделал ей одолжение, пропустив к Артуру. Так что пусть Артур приводит себя в порядок, а потом придет к ней.

Когда Артур явился в аббатство Святой Марии, его сразу же проводили к настоятельнице. Сидевшая за столом Бенедикта была уже не в дорожной накидке, а в строгом черном одеянии аббатисы и белом апостольнике, который аккуратно обрамлял ее лицо. Она полностью успокоилась и довольно смотрела на невозмутимо сидевшего перед ней красивого рыцаря. Ей было приятно видеть его в нарядной светло‑коричневой тунике, перетянутой сверкающим широким поясом, с которого свешивался украшенный янтарем богатый кинжал, но не было меча, ибо Артур не посмел явиться в ее покои вооруженным. Он и походил и не походил на себя прежнего: возмужал, в его лице стало меньше былой беспечности, однако теперь он казался ей более привлекательным и значительным. Аббатиса слушала его рассказ о том, как он пришел в себя в комтурии Колчестера, как потом стал служить в ордене Храма, поехал в Палестину, где носил плащ храмовника, пока не снял его совсем недавно, дабы приехать сюда и самому во всем разобраться.

Бенедикте хотелось задать ему массу вопросов, ей было интересно абсолютно все, каждая деталь. Но еще больше ее интересовали его планы на будущее. Однако почему‑то она все оттягивала этот разговор. Сообщила о кончине леди Кристины, поведала о новшествах в своем монастыре, о том, сколько раз уже пожалела, что приняла в обитель столь непокорную и вздорную женщину, как сестра Аха, которая почему‑то возомнила, что она в любимицах у Бенедикты, и ведет себя своевольно и дерзко.

– Матушка, а почему вы ничего не говорите мне о Черном Волке, вашем брате?

Бенедикта глубоко вздохнула.

– Его могила не здесь. Но я денно и нощно молюсь о его душе.

Она смотрела на Артура, видела, как под его смуглой кожей проступает бледность, как опустились его неправдоподобно длинные для столь мужественного лица ресницы, между бровей залегла борозда. Лишь через миг он сказал:

– Я видел это во снах. Теперь понимаю… это были не сны.

Длинная, бездыханная пауза. За окном звонко щебетали птицы, стеклянные шарики в переплете искрились светом, пахло пергаментами, витал легкий аромат ладана. Артур сидел не двигаясь, опустив голову на руки, а Бенедикта смотрела на него, стараясь сдержать слезы, собираясь с духом, чтобы сообщить то, что должна: Черный Волк был его отцом. О, Дева Мария, дай ей разумения так все сказать, чтобы это не привнесло в душу мальчика еще больше боли.

Но когда Артур поднял лицо, когда она увидела смятенное выражение его глаз, его бурно вздымавшуюся грудь… то поняла, что и говорить ничего не надо. Он знал, что они с Гаем одна плоть и кровь.

– Успокойся, мой мальчик. Мы все в руке Божьей, и помыслы Его неисповедимы. Рано или поздно ты бы узнал это.

– Однако он так долго отказывался от меня…

– Гай сам не ведал, что вы одна плоть и кровь. Но он любил тебя. Ты сам можешь вспомнить, как он к тебе относился… даже не признавая. А потом… Потом я выяснила кое‑что, что не оставило у Гая сомнения, – ты де Шампер и его сын. И он решил сделать тебя рыцарем, стал готовить к турниру. И уж поверь мне, он постарался, чтобы тебя и здесь признали его сыном. Он написал завещание, какое подтверждает, что ты его наследник, его сын. И один свиток этого завещания хранится у меня, а второй в Уэльсе, в общинном суде кантрефа Поуис близ поселения Пул.

Все же Бенедикта была практичной женщиной, она позаботилась о том, чтобы ее племянник получил все, что надлежит ему по праву, и не оставался бродягой… пусть и с рыцарскими шпорами и мечом. Невесть сколько сейчас безземельных рыцарей мотаются по Англии, но ее Артур не таков: ему по завещанию должны перейти земли де Шамперов на валлийской границе, да и владения Черного Волка в Уэльсе, за вычетом вдовьей доли леди Гвенллиан, тоже должны достаться Артуру.

– Ты слышишь меня, мой мальчик? Ибо именно ты, прирожденный де Шампер, сын и наследник Гая, сможешь совершить обряд даданхудд – возжечь огонь в доме своего отца. В Уэльсе с этим проще, там признают права наследства незаконнорожденного сына. Что же касается английских владений Гая, то… Артур, да ты слушаешь меня?

Он не ответил. Лицо его было спокойным, но взгляд казался отсутствующим, погруженным в себя. Он вспоминал, и, как это бывало ранее, воспоминания нахлынули на него стремительно, словно прорвавшаяся сквозь плотину вода. Вот Гай гоняет его на коне, обучает биться с вращающимся на шарнирах квинтином, вот они едут в Лондон, вот Гай, такой строгий и встревоженный, печется о нем, когда им пришлось скрываться после турнира… Было и еще что‑то, видения прошлого казались отрывочными, однако сейчас он отчетливо вспомнил, как у него на руках умирал Черный Волк, просил прощения, говорил о том, что Артур должен стать продолжателем рода. Род… Почему‑то он вспомнил, как настойчиво Гай заставлял его заучивать имена предков. И он их помнил, эти незнакомые, ранее ни о чем ему не говорившие имена: Юон де Шампер, Тринихид верх Эйнид, Роэза Бертвелле…

Последнее имя он произнес вслух, и аббатиса вздрогнула.

– Так звали нашу с Гаем мать. Ты знаешь?

Артур повернулся к ней. И вдруг подумал, что у нее одинаковые с Гаем глаза, такие же темно‑карие, почти черные. Как и у него самого.

– Тетушка, – хрипло, сквозь ком в горле произнес Артур.

Он никогда ее так ранее не называл, но всегда любил эту строгую, немного замкнутую женщину, которая, в отличие от других, верила, что они родня.

Она протянула к нему руки, и он подошел, осел у ее колен, положил на них голову. И подступили слезы. Черт! Что же это с ним? Ему надо взять себя в руки.

– Что мне теперь делать, тетушка?

Он заставил себя вникнуть в то, что она говорила ранее: оставленное на его имя завещание Гая, право даданхудд, вдовья часть Гвенллиан, которая уже в курсе, что ее муж назначил бродягу Артура из Шрусбери своим наследником. Конечно, леди Гвенллиан это не нравится, но тут не ее право решать, для этого в Уэльсе есть суд кантрефа, где рассматриваются подобные дела, и даже родство Гвенллиан с принцем Мадогом не поможет ей отсудить то, что Гай оставил в наследство родному сыну. Другое дело – английские владения де Шамперов: Орнейль, Тависток, Круэл. Ведь Гай был объявлен в Англии вне закона.

Артур негромко произнес:

– Даже если меня признают сыном Черного Волка, это не дает мне права на владения… отца. В Уэльсе это еще возможно. Но не в Англии, где эти земли скорее предпочтут отдать под власть короны или Церкви.

– Смотря как взяться за дело, – теребя нагрудный крест, задумчиво произнесла Бенедикта. – По сути, сейчас эти земли разорены и никому не принадлежат. И если кто‑то из власть имущих признает их за тобой… Такое случалось нередко, и это уже никто не сочтет чудом. Так что ты многого можешь добиться. И должен. Ибо ты последний в роду де Шамперов!

В ее голосе звучали убежденность и сила. Для нее это было очень важно, и поневоле Артур стал внимателен. Такая разумная и предприимчивая женщина, как его тетка, знала, как браться за дело и как его вести. Что с того, что Артур незаконнорожденный сын? Никто из правителей не захочет иметь еще одного ищущего легкую поживу воина, скорее пожелают, чтобы появился новый лорд, который будет владеть землей, будет ее возделывать, дабы иметь возможность содержать войско, какое сможет выставить по первому зову сюзерена. У Артура сейчас есть некие средства, чтобы прожить какое‑то время. Но деньги приходят и уходят, а земля содержит человека всю жизнь, дает ему положение и почет. И Артур может добиться своего права, если поступит на службу к одному из воюющих правителей.

– Нет, – негромко произнес Артур. – Я возвращался в Англию из края, где постоянно ведется война, да и здесь, куда ни глянь, кровь и беззаконие. Я не желаю участвовать в этом.

Аббатиса слегка склонила голову, с хитрецой взглянув на племянника.

– Скажешь, ты привез с собой этот отряд из отменных воинов, чтобы тебе одному не страшно было проехать в Шрусбери?

– Мне полагалась свита по моему положению. К тому же я подумывал опять вернуться в орден.

Бенедикта поднялась так резко, что толкнула стол. Канделябры попадали, из них посыпались белые свечи.

– Ого, тетушка, я и не предполагал, что вы так сильны, – усмехнулся Артур, а в следующий миг уже отбивался от нее, когда она накинулась на него, заколотила кулаками, стала таскать за волосы.

– Негодный мальчишка! Выдумщик! Бродяга! Тебя опять куда‑то несет, даже теперь, когда ты понял, чья в тебе кровь и что ты обязан сделать для своего рода! Слыханное ли дело – стать храмовником! Ты что же, хочешь лишить меня последнего шанса понянчить внуков? Хочешь, чтобы я умерла, зная, что наш род прервался?

То, как она на него набросилась, ошеломило Артура, но и вызвало неожиданное веселье. В конце концов ему удалось схватить ее и держать, чтобы она не разбила ему лицо. Ибо эта немолодая женщина была все же очень сильной. Но и он был сильным, и постепенно она затихла в его руках.

– Вас бы в Святую землю, тетя! – произнес сквозь смех Артур. – То‑то бы вы навели там страху на сарацин.

– Отпусти меня, – взмолилась аббатиса.

– При условии, что вы не будете больше драться.

Она же думала, что если он не откажется от своего намерения стать храмовником, то ей придется сообщить ему о судьбе Милдрэд. Что‑то подсказывало Бенедикте, что тогда мальчишка выбросит из головы мысли об ордене и станет искать саксонку. Но нет! Упаси Боже! Брат Метью был прав, настоятельно советуя ничего не говорить Артуру. Ибо за Милдрэд был сын короля. А это уже опасно.

И она заговорила о другом. Сказала, что если род де Шампер был не в чести при короле Стефане, то уж Плантагенет должен принять сына Гая де Шампера. Некогда Гай верно служил императрице Матильде, и об этом не мешало бы напомнить ее сыну.

Да, сейчас в Англии опять идет война, но, возможно, она наконец‑то завершится. Люди давно решили, что Стефан не справляется, против его сына Юстаса выступает Церковь, а Генрих Плантагенет ныне один из самых богатых вельмож в Европе, у него неисчерпаемые средства для ведения войны, и он не успокоится, пока не получит своего. Об этом многие говорят. Даже этот олух, новый шериф Джоселин де Сей, и тот перестал талдычить повсюду, что город хранит верность короне, как было в прежние времена. Но Джоселин глупец, решивший, что, объявив Шрусбери вольным городом, он умудрится остаться непричастным к вновь разгоревшейся войне. Будучи новым шерифом, Джоселин вывел Шрусбери из повиновения королю Стефану, не послав в этом году воинов по его призыву, однако и не признал права Генриха Плантагенета. И однажды шрусберийцам придется расплачиваться за такое равнодушие. Ибо времена, когда можно было оставаться в стороне, уже прошли. Сейчас требуется решить, за кем встать, и это решение может многое изменить. Как в судьбе Шрусбери, так и в судьбе Артура.

– Пойми, мой мальчик, сейчас ты как никогда в выгодном положении. Ты прибыл в город, где тебя знают и любят, вернулся овеянным славой. И если ты кинешь клич, что собираешь отряд, дабы сражаться за Плантагенета, то за тобой многие пойдут. Ибо теперь у нас перемирие с валлийцами, с этой стороны нам ничто не угрожает, а вот то, что наша так называемая свобода выйдет нам боком, об этом многие болтают.

Аббатиса говорила убежденно, и Артур невольно проникся ее воодушевлением. Почему бы ему и впрямь не попробовать? Ведь некогда он служил Плантагенету, и Генрих был к нему милостив… Ему очень хотелось вспомнить все, что тогда было, но опять наступала темнота, все исчезало, кроме какой‑то почти детской обиды, что анжуйский принц не оправдал его ожиданий. Однако если он и впрямь решится испытать свою удачу в этой войне, то ему мало проку выходить на самого Плантагенета. В конце концов, есть еще Херефорд, который всегда готов его принять. Да к тому же с отрядом из Шрусбери. Артур вдруг почувствовал, что у него захватывает дух. Стать предводителем целого войска, выехать на войну как лорд, возвыситься, прославиться. И это сделает он – безродный подкидыш, бродяга, который только недавно узнал, что в его жилах течет благородная кровь!

Артур вдруг вспомнил, что ему надлежит узнать еще кое о чем.

– Тетя, а кто была моя мать?

Лицо аббатисы вдруг стало каким‑то растерянным, однако она быстро взяла себя в руки.

– Я назову тебе ее имя, лишь когда ты открыто сможешь назваться Артуром де Шампером, сеньором Тавистока, лордом Круэльским. И пока это не произойдет, ты не сможешь встретиться с ней.

Артур понял, что большего от Бенедикты он не дождется. Но, похоже, родившая его женщина весьма высокородна, чтобы он имел право назвать ее матерью до того, как вернет свое настоящее имя.

Имя. Храмовники сказали, что некогда он называл себя Артуром ле Бретоном. Позже, в Святой земле, его называли сэром Артуром из Англии, реже – Артуром Валлийцем. Но это были лишь прозвища.

– Как я могу собрать отряд, если мои люди даже не знают, под чьим стягом будут сражаться? Ведь в глазах многих я всего лишь выскочка, которому повезло.

– Всем бы быть такими выскочками, – буркнула Бенедикта. – Но ты прав, многие тебе завидуют. Ты можешь собрать отряд под стягом… О, я сама вышью его тебе, пока ты будешь готовиться к походу. И засажу за работу всех своих монахинь, даже нерадивую Аху. И мы вышьем тебе герб де Шамперов: башню и валлийские нарциссы. А имя… Что ж, пока ты не имеешь права носить имя де Шампер, ты можешь называться Артур Фиц Гай [79]. И многие поймут это. Недаром в Шрусбери и ранее поговаривали, что Черный Волк твой отец.

Артур мысленно повторил про себя: Артур Фиц Гай. У него стало хорошо на душе. Артур сын Гая.

Бенедикта что‑то еще говорила, но тут их с Артуром внимание отвлек какой‑то шум за окном, да еще и собачонка где‑то заливалась лаем, не умолкая. В конце концов Бенедикта распахнула ставни, хотела что‑то сказать, но только махнула рукой.

– Взгляни‑ка, племянник.

Во дворе сторож аббатства пытался удержать рвавшегося к дому настоятельницы Риса Недоразумение Господне. Причем Риса держал и Метью, что‑то ему втолковывал, рыжий вроде как согласно кивал, но вновь порывался миновать сторожку, откуда его отгонял сторож, на которого набрасывался маленький Гро.

Лицо Артура осветилось улыбкой.

– Клянусь верой!.. Недоразумение Господне! Гро!

Он оставил Бенедикту, как бывало и раньше, даже не попрощавшись. Но она не огорчилась. Когда‑то она считала, что приятели Артура, Рис и Метью, подбивали ее мальчика покидать Шрусбери. Но теперь именно они могли оставить его в Англии. И она только улыбнулась, увидев, как Рис кинулся к вышедшему на церковный двор Артуру и, почти запрыгнув на него, стал обнимать. И они хохотали и кружились, даже Метью, оставив свою обычную солидность, обхватил их обоих руками. А на ноги Артура, повизгивая и скуля от радости, прыгал маленький лохматый Гро.

Date: 2015-07-25; view: 288; Нарушение авторских прав