Глава 10. Рыцари‑тамплиеры собрались в большом зале комтурии в Колчестере для обсуждения насущных дел

Рыцари‑тамплиеры собрались в большом зале комтурии в Колчестере для обсуждения насущных дел. Обычно орденские заседания капитула проходили благопристойно и с полагающейся велеречивостью – комтур Ричард Гастингс следил, чтобы вверенные ему братья вели себя в соответствии со своим достойным положением. Однако в тот день собрание прошло несколько сумбурно: во‑первых, обсуждались кандидатуры рыцарей, которых в ближайшее время надлежало отправить морем в Святую землю; во‑вторых, у всех на устах было доставшееся им богатство после неожиданной гибели конфратера Эдгара Гронвудского. Еще предстояло обсудить недостойное поведение одного из собратьев, уже вторично уличенного в содомистских наклонностях, и этот вопрос надо было решить безотлагательно, так как тамплиеры старались не выносить скандалы за пределы ордена. Обвиненный рыцарь умудрился пристать к юноше из свиты епископа Илийского, а тот успел пожаловаться своему патрону, и епископ прислал гневное послание. Все эти вопросы требовали немедленного рассмотрения, поэтому у комтура Ричарда Гастингса голова шла кругом и он даже не очень усмирял расшумевшихся тамплиеров.

Сам же комтур на собрании был непривычно молчаливым. Он все еще не оправился после известия о гибели давнего помощника ордена и его личного друга Эдгара Армстронга. Комтур знал Эдгара много лет, ценил его помощь и испытывал к деятельному саксу теплую симпатию. И вот пару дней назад он лично препроводил тело гронвудского барона в Лондон: как бывший тамплиер, собрат ордена и человек, немало потрудившийся во славу храмовников в Англии, Эдгар был погребен в церкви Темпла. Это пока было единственное, что мог сделать Гастингс для убиенного друга. Ибо ни отомстить его убийце, ни спасти дочь Эдгара он не был правомочен. Это претило комтуру, но он помнил о смирении и приказе из Лондона: ни в коем случае не вступать в конфликт с сыном короля. С одной стороны, это было понятно, но с другой… вызывало недоумение. Конечно, тамплиеры не смели вмешиваться во внутренние распри страны, где обустраивал свои дома орден. Но разве закон тамплиеров не учил, что наказать негодяя есть богоугодное дело? И вот этот справедливый закон должен был отступить там, где дело касалось сына короля.

И все же Ричард Гастингс решил, что, как только будет покончено с делами, он отправится в лондонский Темпл и похлопочет о спасении единственной дочери своего друга. Увы, этой девушке можно было только посочувствовать. Стать жертвой погубителя родни, попасть в лапы такого, как Юстас… Да смилуется над бедняжкой Пречистая Дева…

Но иных тамплиеров, похоже, трагедия в Гронвуд‑Кастле не сильно опечалила. Вон как все оживлены, как жадно вслушиваются в перечень земель и владений, какие по списку перечислял брат‑казначей: несколько имений в Восточной Англии с замками, плодородными землями, дорогами, выпасами, лесами, мельницами… А еще рынки, гостиные дома и торговые предприятия в Линкольншире и Саффолке, несколько прекрасно оснащенных судов, табуны, стада овец, крупный рогатый скот. Все это переходило в руки ордена до тех пор, пока Милдрэд Гронвудская остается незамужней. Похоже, это надолго, если учесть, как решительно Юстас Блуаский отверг требование ордена вверить им осиротевшую леди.

Была и еще одна задача, какую сэру Ричарду следовало бы вынести на обсуждение капитула, но он пока медлил. Дело в том, что ныне в комтурии пребывал находящийся в бессознательном состоянии раненый рыцарь, госпитальер Артур ле Бретон. Его привез в комтурию Колчестера некий бенедиктинец Метью, сказав, что сделал для рыцаря что смог, но все равно мало надежд, что госпитальер выживет, и поэтому он просит тамплиеров в свою очередь постараться сделать все возможное. Это было разумно: лекари ордена слыли лучшими в искусстве врачевания. Брат Годвин в колчестерской комтурии уж точно был таким искусником. Именно его заботам Ричард Гастингс и передал раненого госпитальера. Причем велел никому не сообщать о нем, особенно когда узнал, что принц Юстас и его люди повсюду разыскивают Артура ле Бретона. Во‑первых, комтур не хотел помогать этому чудовищу Юстасу, во‑вторых, храмовников в Англии давно волновал этот неожиданно появившийся тут иоаннит и они сами хотели узнать, что привело его на остров. Госпитальеры и рыцари ордена Храма никогда особо не ладили, но то, что этот рыцарь интересовал многих, что шла молва, будто он общался с самыми высокородными лордами и церковниками королевства, причем всегда тайно, заставило Гастингса предположить, что этот рыцарь наделен какими‑то полномочиями. Сам он опасался, что госпитальер хотел заручиться поддержкой знати для создания в Англии домов ордена Святого Иоанна. Но пока Гастингс не разобрался во всем, он предпочел утаить, что оный рыцарь находится на его попечении. Кроме того, он помнил, что сообщил ему Эдгар Гронвудский о том, что сей рыцарь вообще хотел выйти из ордена и даже обручился с его дочерью. Но если Артур ле Бретон и впрямь порвал со своим братством иоаннитов, то для тамплиеров он особой опасности не представлял. Да и не ясно вообще, выживет ли он, ибо пока юноша находился ближе к вечности, чем шел на поправку.

Размышляя об этом, комтур поглядел туда, где сидел лекарь Годвин. Прекрасный знаток врачевания, этот брат был обычно общительным и везде совал свой нос. Поэтому Ричарда Гастингса и озадачивало, что сегодня этот коренастый, крепенький сакс ведет себя слишком тихо и привалившее ордену богатство, так воодушевившее тамплиеров, его как будто не интересует. Правда, когда собрание перешло к решению о наказании брата‑содомита, Годвин как будто вышел из задумчивости. Смотрел, как наказуемый рыцарь, раздетый, в одной набедренной повязке и с веревкой на шее, предстал перед собранием, покорно выслушав вердикт капитула. Комтуру пришлось выступить лично: его смущало и огорчало, что среди общества Храма Соломонова порой появляются такие вот грешники, но для ордена важно не выносить позор на люди. Поэтому согрешивший должен покаяться и снести наказание: порку кнутом, двухнедельный строгий пост и утрату рыцарского облачения на один год и один день. Последнее было наиболее тяжким наказанием для тамплиера: имеющий почетное звание, отныне он на указанный срок становился простым сержантом и должен был находиться в услужении у других рыцарей ордена. Бесспорно, его можно было наказать и более тяжко, но, разглядывая сильное, тренированное тело содомита, Ричард Гастингс решил, что такой боец больше пригодится в Святой земле, где всегда ощущалась нехватка воинов. А так как в начале следующего месяца намечалась отправка флотилии в Палестину, то содомит отбудет туда пусть и не рыцарем, но воином, который принесет в борьбе с неверными определенную пользу. И уж только от его примерного поведения и отваги в бою будет зависеть, вернут ли ему в указанный срок его рыцарское облачение и статус.

Наконец собрание капитула подошло к концу, сэр Ричард Гастингс подал знак, чтобы все встали, и обратился к братьям с традиционными вопросами:

– Зачем нам смирение и послушание?

И все сорок с лишним рыцарей комтурии ответили хором:

– Чтобы не следовать собственной воле, но повиноваться приказывающему.

Комтур привычно задал следующий вопрос:

– Что у вас на душе, братья?

И последовал такой же дружный ответ, в котором крылся основной девиз ордена:

– Не нам, не нам, но имени Твоему, о Господи!

И третий полагающийся вопрос, в котором заключалась основная разница между обычными монахами и воинами‑монахами:

– Зачем нам сила, братья?

– Для поддержания справедливости, мира и веры!

Это было основное, ради этого посвятившие себя служению рыцари облачались в белые плащи и опоясывались мечами, отказывая себе в мирских радостях.

Все эти постулаты были особенно дороги сердцу Ричарда Гастингса, и он светло улыбнулся, отпуская рыцарей с собрания. Но когда они выходили, он все же отметил, что лекарь Годвин стоит в стороне, морщит лоб и поглядывает на главу орденского дома, словно хочет с ним переговорить.

Он сделал знак Годвину приблизиться, а сам остался на своем месте, на возвышении. Ричарду Гастингсу, возведенному в сан не столько за боевые заслуги, сколько за умение трезво и старательно вести дела провинциальной комтурии, было немногим более тридцати лет, поэтому он считал, что недостаточно солиден для занимаемого поста. Чтобы придать себе внешней значимости, он носил длинную, светло‑русого оттенка бороду, а волосы, по обычаю тамплиеров, коротко подстригал в кружок.

– Вы хотели переговорить, брат Годвин? И, как полагаю, это касается находящегося на вашем попечении раненого? Итак, он умирает?

– Нет, милорд. Признаться, когда его только принесли, я подумал, что мы вскоре прочитаем над ним заупокойную молитву, однако сегодня утром он пришел в себя.

– Слава Всевышнему. – Ричард Гастингс перекрестился. – Теперь он пойдет на поправку?

– Я не стал бы пока утверждать. Если он и выжил, то только благодаря тому, что вскоре после схватки полученная им рана была умело обработана монахом, который его привез.

– Брат Метью, – подсказал комтур.

– Да, этот брат Метью, похоже, умелый врачеватель. Раны при повреждении черепа сильно кровоточат, но он правильно наложил повязку, предварительно обработав рану отваром корней лапчатки, очищающей кровь.

– Без подробностей, брат. Я понимаю, что вы в этом хорошо разбираетесь, но мне надо знать только конечный результат.

– В таком случае, милорд, скажу, что я осмотрел рану и понял, что хоть его и ударили сверху острием, но удар пришелся плашмя. Видимо, Артур ле Бретон успел парировать удар и повернул оружие в руке напавшего. Конечно, его голова сильно разбита, но все же есть надежда, что он выживет. Я это понял, когда сегодня утром он заговорил. И первым делом пошутил.

– Пошутил? И это после трагедии в Гронвуде, когда он сам едва избежал смерти?

– Тем не менее на мой вопрос, как он себя чувствует, юноша ответил, что с ним все в порядке, если он лежит и бездельничает, а я весь в трудах. В тот момент я как раз изготовлял снадобье из грибов [46], которое должно изгнать заразу из крови, возможно возникшую при ранении.

– Брат, – покачал головой комтур, – вы излишне многословны. Я уже сказал, что методы лечения – это ваша забота, не моя. И если вам есть что сказать…

– Да, милорд. Ведь вы говорили, что сей госпитальер из Франции? Точнее из Бретани. Однако я готов поклясться, что он родился в Англии. Ибо, приходя в себя, человек говорит на родном языке. Вот и этот рыцарь, несмотря на то, что я обратился к нему по‑французски, ответил на местном английском. Более того, это было похоже на говор, характерный для жителей западных графств.

Гастингс пожал плечами. Ну, возможно, этот парень и впрямь родился где‑то на западе Англии, но большую часть жизни провел на континенте. Куда больше его заинтересовало то, что Годвин сказал потом: судя по всему, этот рыцарь не помнит, кто он, и понятия не имеет, что с ним случилось.

– Такое бывает после травмы головы, – подытожил брат Годвин.

– Надеюсь, это у него пройдет, – поглаживая свою длинную бороду, задумчиво произнес комтур. – Ведь по сути мы не обязаны помогать рыцарю соперничающего с тамплиерами ордена. Только наше христианское милосердие вынуждает нас оказать помощь лазутчику иоаннитов. Но едва он поправится…

Тут он умолк, так как не знал, как поступить. Барон Эдгар уверял, что госпитальер порвал со своим орденом. Но все же, если рыцарь не умрет в ближайшие дни и пойдет на поправку, о его пребывании следовало сообщить вышестоящим рыцарям‑тамплиерам.

Артур действительно не умер, хотя несколько последующих дней находился между жизнью и смертью. Он все больше пребывал в забытьи, а если и выходил из него, то ощущал столь сильную головную боль, что малейшее мысленное усилие давалось с трудом. Порой он слышал над собой голоса, но смысл сказанного до него не доходил, слова, превращаясь в гул, в такт ударам сердца поглощались пустотой, словно вода прибрежным песком. А вот боль изводила, и он начинал тихо стонать. Тогда его чем‑то поили и он опять проваливался в небытие с какими‑то смутными, тревожащими его видениями, а порой наступал и полный мрак, когда о том, что он жив, свидетельствовало только надсадное, хриплое дыхание юноши.

В предутренние часы, когда дух особенно слаб, раненый вообще стихал, и не отходивший от него брат Годвин начинал молиться, ибо все, что можно было сделать, он уже сделал. Он обработал и перевязал рану, подлечил и несколько менее существенных ран и порезов на теле Артура. Лекарь понимал, что молодой человек особенно нуждается в целительном покое, поэтому к лечебным травам и снадобьям добавил и немного опиума, благодаря которому рыцарь оставался в неподвижности. К тому же Годвин отметил, что раненый может глотать, и для поддержания его сил несколько раз на дню поил его молоком. Постепенно лекарю стало казаться, что запрокинутое к потолку лицо госпитальера уже не кажется таким бледным, синеватые провалы глаз посветлели, а дыхание становится спокойнее. Годвин постепенно уменьшил дозу опиума и отметил, что сон юноши стал не таким тревожным. Если его подопечный начинал тихо постанывать, лекарь обходился настоями руты и тимьяна, уменьшающими головную боль, и клал ему в изголовье ветку ясеня, чтобы отогнать злых духов. Ибо вряд ли кому‑то известно, кто владеет душой смертного, когда он в столь беспомощном состоянии?

Ухаживая за раненым, Годвин отметил, что у того хоть и худощавое, но очень сильное и мускулистое тело. Покрывавшие грудь волосы спускались темной дорожкой к паху, а на плечах, ребрах и боках были видны светлые полоски старых шрамов.

– Кто бы ты ни был, парень, – бормотал лекарь, – но, похоже, ты вел бурную жизнь.

А еще Годвина заинтересовал изящный алмазный крестик на груди госпитальера. Он не стал его снимать, считая, что грешно лишать христианина такой защиты, как крест. Однако Годвин знал, что подобное личное украшение не приветствуется в ордене, где братья обязуются отказаться от какого бы то ни было личного имущества. Но ведь этот парень вроде как снял свой плащ госпитальера? Вообще‑то, подобное считается нарушением клятв, какие благородный человек дает перед распятием при вступлении в орден, и воспринимается едва ли не как святотатство. Но если этот рыцарь решился на подобное ради прекрасной Милдрэд Гронвудской… то его можно понять. Правда, теперь девушка утеряна для него навсегда. О ее судьбе порой говорили в комтурии. И хотя праздная болтовня в ордене осуждалась, брат Годвин все же выяснил, что леди увез неведомо куда сам принц Юстас. Тамплиеров это даже устроило: без девушки они могли свободно распоряжаться ее землями, приводить в порядок пострадавший и разграбленный после захвата замок, к тому же лично от королевы Мод орден получил весомую награду – земельные участки в Эссексе и даже в Оксфордшире. Так ее величество задобрила тамплиеров, чтобы они не затевали тяжбу из‑за убийства человека, которого ценили в ордене.

Что же касается раненого госпитальера, то о его пребывании в комтурии никто не ведал, а орден умел хранить свои тайны. В любом случае, как считал Годвин, чем позже о больном станет известно, тем лучше для него. Ибо сейчас для раненого самым важным был только покой. Это же понимал и комтур, который велел лекарю не упоминать при госпитальере о судьбе его невесты, дабы не принести страждущему очередное волнение и боль. Однако, как оказалось, этого и не понадобилось. Ибо Артур ле Бретон, придя в себя, даже не вспомнил о Милдрэд Гронвудской. Он вообще начисто все забыл. И это при том, что он узнал брата Годвина, сказал, что тот опять весь в трудах, как пчела, а вот он…

– Кто я? – хрипло спросил он у лекаря, и на лице его отразилась тревога.

Брат Годвин задумчиво поскреб подбородок. Потом назвал рыцарю его имя, и тот как будто приободрился.

– У меня красивое имя.

И все же мысли его были до странности путаные. Он лежал, глядя в низкий сводчатый потолок, и слегка хмурился. Его пугала необычная пустота в душе. Однако Артур отметил, что его тело, по‑прежнему слабое, стало послушным. После выхода из небытия это было приятно. Тяжелые, еще негнущиеся конечности медленно подчинялись, и он почти с удовольствием ощутил чувство голода.

Когда госпитальер попросил поесть, брат Годвин обрадовался. Оставив своего помощника подле выздоравливающего юноши, он сам отправился в кухню, решив выбрать для госпитальера что‑нибудь сытное, но легкое – мягкое куриное мясо в жидком бульоне, немного разбавленного красного вина, дабы придать сил. Вернувшись, лекарь заметил, что госпитальер разговаривает со служкой. Выходя, последний успел шепнуть лекарю:

– Парень удивляется, что он – рыцарь ордена Святого Иоанна. И еще больше его изумляет, что он в комтурии тамплиеров. Бог свидетель, соображения у него не более чем у новорожденного.

Годвину хотелось самому разобраться во всем, да и лишний повод перемолвиться словечком общительному лекарю был приятен. Только вот утомлять раненого излишне не следовало.

Оказалось, что рыцарь и впрямь ничего не помнил. Но вопросы он задавал, и Годвин осторожно отвечал на них. Сказал, что госпитальер Артур ле Бретон гостил у барона из Гронвуд‑Кастла, но на замок напали, и он получил ранение.

Еще лекарь отметил, что все сказанное им вызвало у госпитальера больше любопытства, нежели волнений. Точно жаждущая влаги почва, он с жадностью впитывал все, что было ново для него. Однако, будучи еще очень слабым, он вскоре стал подремывать, а когда заснул, то спал уже спокойно, дыша глубоко и ровно. Годвин мог гордиться своими лекарскими способностями и собирался доложить, что отныне его подопечный пойдет на поправку. А еще его так и подмывало сообщить, что в его врачебной практике появился столь редкий случай, как полная потеря памяти. Как долго это продлится? Годвин слышал, что память может либо вернуться сразу, либо возвращаться частично. Во втором случае воспоминания возникают начиная с самых давних, а вот последние события могут так никогда и не восстановиться в памяти.

Когда он явился к Ричарду Гастингсу с сообщением, то с важным видом произнес только одно слово:

– Амнезия.

Потом пришлось пояснять, что в переводе с греческого это означает отрицание воспоминаний. Такое порой бывает после ранения в голову. И пока что рыцарь Артур не может похвалиться, что он что‑то вспомнил. Юноша больше слушает и, надо отметить, все сказанное запоминает быстро.

– Представляю, что только понарассказывал ему такой болтун, как ты, Годвин, – с некоторым раздражением отозвался комтур, чем обидел славного лекаря. Тот ждал похвалы, а его обвинили в болтливости.

Потом комтур заявил, что сам переговорит с раненым и выяснит, не лукавит ли тот.

Он и впрямь навестил госпитальера и осторожно задал ему несколько вопросов. На некоторые Артур вполне мог ему ответить и, как понял Гастингс, многое принял на веру со слов лекаря и не был уверен, что вспомнил об этом сам. Так, например, он назвал свое имя, сообщил, что он из ордена госпитальеров, что прибыл по делам в Англию. По каким делам? Тут Артур ле Бретон растерялся. И неожиданно начал шутить. Сначала выразил удовольствие, что за ним смотрят, как за нежной роженицей, а затем стал восхищаться роскошной светлой бородой комтура, намекнув, что будь они шевелюрой, иная красавица не отказалась бы от такой серебристой гривы. Но на вопрос, кого из красавиц госпитальер имеет в виду, юноша ничего не смог ответить. Да и не было похоже, чтобы он вспомнил свою саксонскую невесту. О ней он вообще не спрашивал.

Если ранее этот парень так любил девушку, что готов был ради нее покинуть братство госпитальеров, а ныне даже не ведает о ее существовании, то, возможно, он и впрямь страдает этой… амнезией. И еще Гастингс заметил, что рыцарь действительно легко говорит как на саксонском наречии, так и на нормандском, однако едва Гастингс перешел на французский, Артур ле Бретон хоть и смог ответить, но с заметной заминкой. Комтуру это показалось странным. И еще его удивило, что когда он перешел на бретонский, то рыцарь ответил на валлийском, а иногда переходил на корнуоллский [47]. Гастингс констатировал: даже если госпитальер считался выходцем из Франции и прибыл в Англию с континента, по рождению он наверняка местный уроженец.

Через несколько дней Артур уже смог сидеть, казался веселым, и лекарь Годвин был просто в восторге, глядя, как быстро выздоравливает его подопечный.

– Он ест за троих, да и вообще в этом парне немало сил. Видит Бог, госпитальеры должны сильно сожалеть, что столь отменный воин оставил их ряды. Такой рыцарь, как Артур ле Бретон, сделает честь любому братству.

При этом Годвин выказал предположение, что Артур ле Бретон не так давно стал воином. Он заметил, что так называемая щитовая мозоль на руке Артура куда меньше, чем бывает у рыцарей, которые провели всю жизнь в поединках. Но, может, он, будучи госпитальером, служил в своем ордене… лекарем? Годвин попытался выяснить у Артура кое‑что о методах врачевания и был разочарован. Парень почти не разбирался в снадобьях, а его познания в том, как делаются перевязки, выявили его явное невежество.

Все это Годвин сообщил комтуру, и тот не знал, что и думать о странном рыцаре. К тому же он так и не смог ничего разузнать о причинах, побудивших госпитальера приехать в Англию. Юноша ничего не ответил по этому поводу, хотя некоторые из имен английской знати, упомянутые Гастингсом, казались Артуру знакомыми. Граф Честер? Граф Корнуолл? Арундел? Да, он что‑то слышал о них. А доводилось ли встречаться с ними? Рыцарь пожимал плечами. Все может быть. Но если бы встретил, не уверен, что узнал бы.

– И знаете, милорд, мне совсем невесело от этого, – подытожил Артур. – Как‑то неуютно однажды очнуться и понять, что позади тебя сплошная темнота и ты даже не можешь припомнить, как звали мамочку.

– Ну а Эдгара Гронвудского вы помните?

– О, это тот барон, во владениях которого мне нанесли рану.

Но об этом госпитальер знал от брата Годвина.

Тогда Гастингс решил испробовать иной способ. Он выдал свою догадку за действительность, сказав, что Артура прислали от его ордена, чтобы добиться покровительства иоаннитам в Англии. Артур с охотой согласился и был так доволен подобным выводом комтура, что Гастингс понял: он понятия не имел о противостоянии госпитальеров и храмовников. Удивило Гастингса и то, что рыцарь не мог вспомнить имени своего командора Раймона дю Пюи. Это было уж слишком! Гастингс от возмущения едва не обвинил молодого рыцаря в притворстве, но настолько был поражен тем, что юноша не смог даже вспомнить имени самого Папы, что задумался: неужели он и впрямь столь плох? Но при этом рыцарь знал, что Англией правит король Стефан, и как ребенок обрадовался, когда выяснилось, что ему известно о противоборстве Стефана и анжуйского клана, который ранее возглавляла императрица Матильда, а ныне борьбу за власть продолжает ее сын Генрих, носящий прозвище Плантагенет.

Да, с таким подопечным было непросто. Оставалось только надеяться, что рано или поздно он все вспомнит… либо удастся подловить его на притворстве. Кроме всего прочего, комтур обратил внимание на то, что Артура ле Бретона восхитило сообщение о его победе на лондонском турнире.

– Неужели? – просиял молодой рыцарь, узнав, что ему удалось отличиться на ристалище. И даже подмигнул комтуру. – А я, оказывается, хорош!

И все же, как ни интересовал Гастингса этот загадочный рыцарь, он не мог уделять ему достаточно внимания, поскольку в основном был поглощен делами доставшегося ордену гронвудского наследства. Нужно было решить, где во владениях барона использовать своих представителей, а где оставить людей, служивших при Эдгаре; еще следовало выделить определенную сумму на содержание леди Милдрэд. А едва справившись с этим, Гастингс с головой ушел в дела по отправке тамплиеров в Святую землю, выбирал им лошадей, что было весьма существенно, так как в Палестине у храмовников постоянно ощущалась их нехватка, а также ездил к морю, чтобы контролировать подготовку к отбытию кораблей. Ранее в этих делах Гастингсу всегда помогал деловой и практичный Эдгар Армстронг, и теперь комтур весьма сильно ощущал, какого ценного помощника и советника он потерял. Теперь все лежало на нем одном, и он, загруженный делами и заботами, не имел возможности лишний раз заглянуть к странному госпитальеру. И все же он счел, что у него уже достаточно сведений, чтобы написать о пребывающем под его попечительством рыцаре командору ордена Осто де Сент‑Омеру.

Тем временем Артур постепенно шел на поправку. Он начал вставать и начал приобщаться к жизни в комтурии. Как и иные, он шел с утра в часовню и молился, и если о своей прошлой жизни он так и не вспомнил, то молитвы и псалмы возникли в его памяти моментально. Вообще, многие навыки и былые привычки остались при нем: его грамотность, знание языков, желание шутить. Душа же Артура была как чистый лист, как невспаханное поле. Как правило, истина рождается от первого впечатления, поэтому для него истиной становилось все, что ему сообщали: он – рыцарь, его имя – Артур ле Бретон, некогда он состоял в братстве ордена госпитальеров. Все остальное воспринималось им из настоящего. А настоящим для Артура стала жизнь в комтурии храмовников.

Обычно рыцари в комтурии вставали к заутрене, едва начинало светать. При этом им разрешалось петь сидя псалмы, только наиболее ревностные братья – а таких было немало – стояли всю службу коленопреклоненными. Но когда пели Gloria Patri [48], все поднимались и кланялись алтарю, а слабые и больные склоняли головы. Немало молитв рыцари возносили Святой Деве, которую особо почитали, называя духовной дамой ордена. Молились также за души погибших собратьев, причем Артур всегда отмечал в списке произносимых имен Эдгара Гронвудского. В такие минуты он особенно волновался, так как понимал, что там, где в его памяти царят тьма и пустота, этот человек должен был играть какую‑то значимую роль.

После молитвы рыцари отправлялись в трапезную. Это был низкий сводчатый зал, причем весьма длинный, чтобы вместить всех, кто жил в комтурии: самих рыцарей, священников‑капелланов, сержантов‑воинов, не имевших рыцарского звания, а также оруженосцев и так называемых сервиентов, мирян из простонародья, каким надлежало выполнять работу во благо ордена: кузнецов, шорников, поваров. И это не считая обязательных четверых нищих, каких рыцари приглашали с улицы и кормили за своим столом. А кормили в комтурии довольно прилично: несколько смен блюд, мясо, много рыбы, свежий хлеб и весьма неплохое вино. Вкушать пищу полагалось неспешно и аккуратно, и хотя разговоры за столом запрещались, все равно в зале стоял небольшой гомон, когда тот или иной из присутствующих начинал что‑то негромко говорить соседу. Так, некий рыцарь однажды поведал Артуру, что, хотя тамплиерские комтурии по сути являются некими перевалочными пунктами, где рыцарей готовят к отправлению в Святую землю, Колчестерская комтурия столь большая и значительная, что ей скоро присвоят звание прецептории, то есть Дома ордена, где рыцари смогут проживать до конца своих дней. Одно плохо: в комтуриях обычно обитают молодые и полные сил рыцари, а прецептории все больше полнятся стариками, которые дают советы, распоряжаются имуществом и ведут хозяйство, но уже не упражняются с оружием и не грезят о подвигах в Палестине.

То, что в комтурии о Палестине грезили все, Артур вскоре убедился. В основном разговоры велись о Святой земле, а устремления сводились к тому, чтобы стать рыцарем Храма и сражаться за веру. Воины хотели быть достойными той миссии, какая им полагалась, и много времени проводили с оружием: метали копья, сражались на мечах, ловили выпады щитами, отчего вокруг стоял страшный грохот, учились наносить удары булавой, этим страшным оружием, против которого не спасала даже кольчуга из мелких колец, способная выдержать режущий удар меча. Подобные учения происходили в комтурии постоянно, ибо тут готовили воинов, каким надлежало стать лучшими в Европе. Обучавшие молодежь опытные рыцари не давали ученикам спуску, заставляли отрабатывать навыки сначала с деревянным оружием, потом затупленным, но все равно оставлявшим на теле глубокие ссадины и синяки. Причем учителя нещадно лупили по ногам тех, кто мешкал или не сражался без должного усердия. Над плацем то и дело звучали окрики:

– Кистью работай, кистью!

– Закрылись щитом. Вы что, хотите, чтобы неверные отрубили вам голову своей кривой саблей?

Наблюдая за воинскими учениями, Артур невольно оживлялся. Его так и тянуло взять в руки копье или огромную палицу и тоже поучаствовать в поединке. Уже наступила осень, юноша считал, что он вполне окреп, но когда однажды вышел на плац, то тут же как из‑под земли появился брат Годвин и потребовал, чтобы его подопечного не допускали к упражнениям. Пришлось подчиниться. Ибо каковы бы ни были тамплиеры, как бы ни любили потребовать за столом лишний бокал или устраивали над приятелями не совсем доброжелательные розыгрыши, они твердо знали, что дисциплина и послушание – закон для них. И пусть Артур не был полноправным членом братства, он тоже обязан был подчиняться данному уставу.

В итоге он нашел себе занятие, начав изготавливать стрелы. Проверял, насколько хороши заготовки для стрел, прикладывал их к тетиве, потом начинал очищать их от коры, отчего земля вокруг него вся была в завитых в тонкие колечки стружках. Когда же все было готово, он украшал стрелы коротким стриженым пером, причем работал с такой сноровкой, что принимавший у него работу сержант невольно полюбопытствовал: откуда у рыцаря‑мечника такое умение? Неожиданно для себя Артур ответил:

– Меня обучили этому валлийцы.

Сержант только кивнул, а вот Артур неожиданно замер и едва не порезался. Разве он бывал в Уэльсе? И понял: да, бывал. Даже вспомнил горные вершины далекой страны, зеленые склоны подъема на гору Сноудон. Это потрясло Артура, он оставил работу, пошел в пустующую в этот час церковь и долго молился. Обычно он старался не выказывать, как его угнетало отсутствие памяти. Но на самом деле Артур самому себе казался ущербным. Юноша чувствовал растерянность, его донимало тревожное беспокойство, создававшее ощущение, что в прошлом случилось нечто страшное, и он опасался вспомнить его. И это было самым тяжелым, самым изматывающим. Он скрывал перед другими свое состояние, ему было стыдно за свое недомогание, он не хотел отличаться от других, сильных и здоровых парней. И когда раздался звон колокола, сзывающий тамплиеров к очередной молитве, Артур постарался взять себя в руки, ничем не выдав владевшего им волнения.

Молитвы в комтурии были обязательны, как и в любом монастыре. В жизни рыцарей‑монахов подготовка к войне чередовалась воззванием к Небесам. Их вера была искренней и непримиримой. Они жили в надежде, что посвятят себя благородной цели, ибо верили, что зло – а зло в их глазах представляли собой иноверцы – должно быть покорено силой оружия.

Но для этого надо быть достойными своей высокой миссии. Поэтому, кроме того что храмовники жили идеей войны, они старались стать лучшими христианами и в мирной жизни. Так, например, они полностью привели в порядок окрестные дороги, причем отказались брать с них пошлину с проезжих – беспрецедентный случай в то время. По уставу они помогали беднякам в округе и обязательно подкармливали ищущих приюта нищих. Они строили церкви, полностью оплачивая работу поденщиков, и заботились, чтобы те жили в сносных условиях. А еще они опекали подкидышей, поэтому бедные женщины довольно часто оставляли у ворот комтурии своих нежеланных детей. И если девочек тамплиеры просто отправляли в какой‑то приют, то из мальчиков сызмальства готовили будущих воинов. И это не считая их покровительства торговле, ибо даже когда на дорогах было неспокойно, купцы могли не опасаться путешествовать во владениях тамплиеров. Несмотря на все это, храмовников недолюбливали. Их считали излишне замкнутыми, гордыми, смотрящими свысока на простых мирян. Но рыцарям до этого не было дела. Их учили одному: их цель – воевать за Господа, прославлять Деву Марию, заступаться за веру и подчиняться одному только Папе и вышестоящим тамплиерам.

Артуру неожиданно понравилось жить в этом сугубо мужском военизированном мире. И главное – ему тут не приходилось скучать. Тамплиеры не допускали праздности; их день был расписан и загружен так, что деятельному и толковому человеку тут всегда было чем заняться, а Артур таковым и был. И если брат Годвин по‑прежнему не допускал его к воинским упражнениям, то сенешаль комтурии был просто в восторге, когда понял, что Артур обучен грамоте. Госпитальер помогал ему со счетами, писал послания, исправлял ошибки в его документах. Они прекрасно ладили, и когда комтур Гастингс вернулся из очередной поездки, сенешаль на первом же собрании капитула отметил заслуги шедшего на поправку рыцаря.

Гастингс ничего не сказал. Но позже пригласил иоаннита к себе для приватной беседы.

Небольшой покой Ричарда Гастингса был аскетически прост: голые каменные полы, небольшое окошко под сводом и темное распятие на побеленной стене. Из мебели – топчан, покрытый светлыми овчинами, и пара табуретов. Комтур опустился на один из них, указав госпитальеру на второй.

– Я навел о вас справки, сэр Артур, и теперь мне многое стало понятно.

Артур ответил в своей обычной беспечной манере:

– Тогда вы счастливее меня, ибо я по‑прежнему пребываю в неведении. Может, потешите рассказом обо мне, таком непонятном?

– Вас изгнали из братства ордена Святого Иоанна, – с ходу заявил комтур.

Артур молчал. Подумал, что, наверное, надо огорчиться. Изгнание из ордена не повод для радости, но, тем не менее, он прижился у тамплиеров и считал, что ему повезло. Поэтому и сказал:

– Тогда, может, вы рассмотрите мое прошение о приеме в орден Храма? Поверьте, я неплох. И госпитальеры еще будут кусать локти, что послали подальше такого славного парня, как я.

Гастингс, опешив, не смог вымолвить и слова. До чего же этот плут самонадеян! Но мысль принять Артура ле Бретона в орден Храма неожиданно пришлась Гастингсу по душе. Но вначале с ним следовало разобраться.

И он поведал, о чем ему написали в ответ на просьбу сообщить о прошлом госпитальера.

– Я знаю, что вы родом из Бретани, что при вступлении в орден вы внесли значительный пассагий [49], что ваше происхождение было признано безупречным и после срока послушничества вы надели черный с крестом плащ иоаннита. Причем были в ордене на хорошем счету и вас даже отличила покровительствующая госпитальерам императрица Матильда. Именно она приказала вам выполнить для нее некое поручение. В чем оно состояло, нам не удалось узнать.

Гастингс умолк, ожидая, что рыцарь хоть что‑то скажет, но он молчал. Тогда комтур продолжил, заметив, что Артур ле Бретон не справился с порученным ему делом. Там все как‑то туманно, но его долгое время искали, и не только собратья по ордену, но и иные лорды, уже тут, в Англии. Ибо госпитальер оставил все дела, исчез… Правда, перед исчезновением он успел отличиться на турнире в Лондоне, и это свидетельствовало о том, что иоаннит бросил свое служение ордену ради удовольствий мирской жизни. А потом он обосновался у Эдгара Гронвудского. Об этом никто не знал до момента, пока замок барона не был захвачен принцем Юстасом, который тоже хотел разыскать беглого госпитальера и которому сообщили, что Артур ле Бретон погиб.

– Так что отныне вы просто исчезли для всех, молодой человек. Более того, вы исчезли для самого себя. И только я и мои собратья в лондонском Темпле ведают о вашем местонахождении.

– Творец небесный… – тихо выдохнул Артур. – Я словно умер… и родился заново. И что же теперь вы намерены предпринять? Отдать меня на суд госпитальерам?

Сэр Ричард смолчал. Он не спешил сообщать, что ему приказано привезти оного Артура ле Бретона в Лондон, где старшие братья решат его участь.

Гастингс отпустил рыцаря, предупредив, чтобы тот не вздумал скрыться.

– С чего бы это? – несколько резко отозвался бывший госпитальер. – Я словно новорожденный, не знаю, куда идти, как жить, не знаю, откуда я и к кому мне обратиться. Меня ищут, и, похоже, это не сулит мне добра. Единственное место, где я могу обитать, – это комтурия ордена. Так что я не убегу. А моя просьба о вступлении в ваш орден все еще остается в силе. Конечно, мой пассагий в руках иоаннитов и мне нечего вам предложить в качестве взноса, кроме своих способностей и своей жизни. И если вы примете меня… Клянусь, вы не пожалеете!

Но вот наконец настал день, когда большой отряд конников под пение псалмов, с развевающимся над головами бело‑черным знаменем ордена выехал из ворот комтурии.

Артур уныло наблюдал за ними, стоя на стене. Ему было тоскливо. Казалось, вместе с этими веселыми и воодушевленными рыцарями из Дома ордена уходит настоящая жизнь, в то время как он остается тут, с пожилыми тамплиерами и новичками, каких посчитали еще непригодными для сражений во славу Господа.

Зато теперь Артур мог предаваться воинским упражнениям сколько угодно. Его никто не сдерживал, даже брат Годвин нашел, что он совершенно поправился, но и достойных противников для Артура нынче в комтурии не оказалось. Приходилось сражаться с многоруким деревянным истуканом. Наносишь удар по верхней, отходящей от деревянного ствола перекладине, стараешься увернуться от несущейся на тебя при повороте поперечной дубины, подпрыгиваешь, чтобы тебя не задела по ногам самая низкая из перекладин. Для тренировки ловкости весьма неплохое приспособление, но больше подходящее для новичков. Что до Артура, то он ощутил себя воином, едва взял в руки оружие и надел длинную простеганную куртку. Причем он выказывал такую ловкость, что его вскоре приставили обучать новичков. Ричард Гастингс порой наблюдал за бывшим госпитальером, работавшим с ними, как он учил их орудовать в бою двумя мечами: один должен использоваться в качестве наступательного оружия, второй – парировать удары. Вот тогда комтур догадался, в чем кроется причина того, что у госпитальера небольшая мозоль от ношения щита: видать, он предпочитает работать обеими руками. И сколько ловкости! А ведь и двух месяцев не прошло, как был взят Гронвуд и юношу привезли в беспамятстве. Теперь же он полностью поправился и даже его волосы, остриженные при обработке раны, успели отрасти.

А еще Гастингс отметил, что ему приятно наблюдать за привлекательным и ловким рыцарем. Артур, гибкий и стройный, исполненный некой тревожной красоты, был словно услада для глаз. Поэтому не диво, что этого парня выделила из толпы поклонников Милдрэд Гронвудская. И должна была выйти за него замуж. Так бы и случилось, если бы не вмешался Юстас. А вот Артур за все это время даже не вспомнил гронвудскую красавицу. Забыл? Или притворяется? Гастингс представил синеглазую леди из Гронвуда и решил, что вряд ли мужчина сможет забыть такую, как она. Если, конечно, не амнезия. Комтур наконец‑то запомнил это сложное, непривычное для него слово. Но с этим еще должны были разобраться старшие братья в Лондоне.

В Лондон они отправлялись в начале октября. Перед отъездом комтур вызвал к себе молодого рыцаря и отдал ему восточную кольчугу тонкой работы.

– Бери, это твоя. Она была на тебе, когда тебя ранили.

Артур внимательно оглядел переливающуюся мелкими кольцами плотную кольчугу, примерил и остался более чем доволен. Гастингс сказал рыцарю, что если все обойдется благополучно, то есть надежда, что его и впрямь могут принять в ряды тамплиеров. При этом сэр Ричард словно в некоем смущении добавил, что Артуру следует избавиться от алмазного крестика. Рыцари ордена не должны иметь личного имущества, и такое украшение не подобает тамплиеру.

– Но ведь я им еще не стал, – отозвался юноша, и лицо его посуровело.

Он сам не мог объяснить, что для него означает этот сверкающий крестик. Но казалось, что это украшение, возможно, послужит какой‑то отгадкой его темного прошлого. Что он пережил? Кем был? Отчего это ощущение, что он должен вспомнить что‑то важное? Но память таила от него былые события, казалось, что он и не жил до того, как очнулся в комтурии. Даже не ведал, сколько ему лет. Знал только, что он бывший госпитальер Артур ле Бретон, который гостил в замке Гронвуд‑Кастл. Так ему поведали. Когда же он пытался что‑то вспомнить… то чувствовал такую тревогу и напряжение, что самому от этого становилось невыносимо, и Артур начинал гнать мысли о прошлом.

Date: 2015-07-25; view: 348; Нарушение авторских прав