Глава 6. День в Гронвуд‑Кастле начинался с раннего пения петухов

День в Гронвуд‑Кастле начинался с раннего пения петухов. Потом страж на башне протяжно трубил в рог, возвещая приход утра.

Дочь гронвудского барона обычно не вставала в такую рань, ибо сейчас только начинали растапливать печи, а ночевавшая внизу дворня неспешно пробуждалась и приступала к уборке. Но даже в полусне юная леди начала улыбаться. Ведь этот день – как и каждый предыдущий и каждый последующий – стал для нее поводом для радости. Она засыпала и просыпалась с этим ощущением. Оно было таким же ясным и сияющим, как проникавшие в окно ее покоев лучи солнца. Милдрэд не запахивала занавески вокруг ложа, солнечный свет постепенно достигал ее, и девушка просыпалась сияющая и светлая, как и наступавший новый день.

Сбросив расшитое покрывало, она рывком соскочила с постели и, как была в одной рубахе, босиком подбежала к окну.

Внизу, во дворе замка, еще таился сумрак, но зубчатые парапеты стен Гронвуда уже озаряло солнце. Слышался людской гомон, на куртинах замка сменялась стража, издали веял теплый летний ветерок. Мир был прекрасен. Мир был полон счастья. Счастье, счастье, счастье – вот что ощущала Милдрэд Гронвудская с того самого момента, как отец объявил, что согласен на ее обручение с рыцарем Артуром ле Бретоном.

Милдрэд не смущало, что на пути к ее браку вставала эта ложь – рыцарское звание ее возлюбленного бродяги. Да и сэр Гай уверил, что он объявит Артура своим наследником, передаст ему свое состояние. Все остальное будет зависеть от самого Артура. Но в нем Милдрэд не сомневалась. Этот плут добьется своего, он обещал ей это, да и сам не захочет разочаровать будущих тестя с тещей. И Милдрэд радовало, что у ее избранника сложились столь теплые и дружеские отношения с ее родителями. Барон и баронесса с каждым днем убеждались в многочисленных талантах Артура, а сам он, впервые обретя семью, был тронут их благосклонностью и делал все возможное, чтобы их расположение только крепло.

С утра они все собрались на раннюю мессу в замковой часовне. Эдгар приветливо потрепал мнимого госпитальера по плечу, леди Гита улыбнулась, когда тот поцеловал ей руку. Все стали перед распятием: Милдрэд – подле своих родителей, Артур – между Гаем и сенешалем Пендой, – и капеллан начал читать молитву. И все же взгляды молодых людей то и дело встречались, и девушка не могла сдержать улыбку, когда Артур незаметно посылал ей воздушный поцелуй. Это мог заметить только стоявший у алтаря капеллан отец Джордан, но он отвел глаза, стараясь сохранить достойное выражение лица. Ибо даже он не пенял этой одетой в черные одежды юной деве, которая не пыталась углубиться в молитву, а то и дело косилась в сторону жениха.

Было решено, что, дабы соблюсти приличия, Милдрэд еще пару месяцев будет ходить в трауре, и только после этого состоится оглашение ее помолвки с рыцарем Артуром. Венчание же, по общему согласованию, должно состояться после Рождества Девы Марии – восьмого сентября. И хотя до указанного срока полагалось не распространяться по этому поводу, все в замке догадывались, что ждать момента, когда зазвучат свадебные колокола, осталось недолго.

После мессы присутствующие стали спускаться в зал. На повороте винтовой лестницы Артур умудрился обойти Гая и поймал ручку своей невесты.

– Ты сегодня словно солнышко! Даже в своем траурном покрывале.

– Фи, сэр. И это все, что вы можете сказать о моей красоте? Неважный вы трубадур, если не находите более нежных слов для дамы сердца.

Юноша не успел ответить, так как они уже оказались на лестничной площадке над залом и были у всех на виду. Но пока они спускались по ступеням, Милдрэд бросила на Артура лукавый, манящий взгляд. О, как же ей нравилось его дразнить! Теперь, когда она знала, что он принадлежит ей… а она ему… даже присущая ей ранее девичья стыдливость отступила. Ей хотелось быть с ним чаще и ближе… и чтобы он много чего себе позволял.

Артур заметил эту перемену в своей милой. Она сводила его с ума, но он должен был сдерживаться, ибо, облеченный доверием ее родителей, не смел да и не хотел переступать черту, какая полагалась в отношении обрученных в преддверии брака. Поэтому, когда все расселись на возвышении за столом, Артур был вынужден переключить свое внимание на одного из гостей барона, пожилого тучного Бранда, и слушал, что тот говорил о своих богатствах – мельницах, заливных лугах, отарах овец. Артур думал, каково этому толстяку похваляться тут, в замке, где все так роскошно и полно стремления сделать свою жизнь богатой, уютной и представительной.

Юноша поднял глаза к высокому голубому своду над залом с рисунком из золотых звезд, напоминавшему ночное небо. Стыки свода соединяли позолоченные, украшенные резьбой нервюры [32]. Все это было великолепно и походило на храм, и даже легкая копоть от каминов и факелов не могла погасить сияние неповторимой красоты. К тому же благодаря высокому тройному окну с одной стороны донжона [33]освещения в зале хватало почти до вечерней трапезы. Поэтому с наступлением летних дней здесь не зажигали камины – их было два, больших, выступавших у стен по бокам зала и расположенных один напротив другого. Колпаки‑вытяжки каминов были украшены гербом лорда Эдгара – алой лошадиной головой на светлом фоне.

Такая же эмблема красовалась на больших щитах, развешанных на стенах. Щиты эти имели каплевидную форму и были столь велики, что Артур решил, что ими неудобно пользоваться даже коннику. Однако ему пояснили, что щиты эти скорее парадные, охрана использует их в особо торжественных случаях, когда в Гронвуд‑Кастл прибывает некое значимое лицо. Тогда стражи выстраиваются в приветствии, удерживая их перед собой для внушительности. Однако щиты эти применяют и во время гронвудских турниров, сдерживая с их помощью наиболее ретивых зрителей, дабы те в пылу не выскочили на арену.

Кроме щитов, стены украшали и длинные тканые гобелены, на которых были вытканы различные картины из мирской жизни: охота, пахота, конный гон – или же турнирные сцены, напоминающие о тех ристалищах, какие бывали в Гронвуде. Приятно было разглядывать эту вышивку, сидя за длинными столами, расставленными вдоль зала. Эти столы были предназначены для не очень знатных гостей барона и челяди. Главный стол стоял на возвышении напротив входа в донжон и был покрыт прекрасной скатертью. Это был единственный стол с ножками, в то время как нижние столы представляли собой всего лишь уложенные на козлы столешницы, которые после трапезы протирали и устанавливали вдоль стен, отчего в зале сразу становилось много места, ибо тут не только трапезничали – тут жили, отдыхали, ожидали приказов, а по ночам спали, разложив тюфяки и овчины прямо на покрытом тростниковыми циновками полу.

Обычно в Гронвуде всегда бывало несколько гостей, и леди Гита с дочерью следили, чтобы тех хорошо приняли, расположили их свиту, а самих усаживали на полагавшиеся им места и развлекали беседой. Слуги несли к столам все новые кушанья, сверху, с деревянной галереи, доносилась негромкая музыка, снизу долетал гомон и смех, было слышно, как взвизгнула служанка, которую притянул к себе на колени один из ратников барона. Но на него тут же прикрикнул сидевший неподалеку Метью и потребовал отпустить девицу. Этого облаченного в сутану богатыря в Гронвуде уважали. Сейчас Метью уплетал за обе щеки запеченных в тесте угрей, хлебал сдобренную маслом овсянку. Метью любил хорошо поесть, и в Гронвуде, где всегда щедро угощали, он просто благоденствовал. Заметил Артур и Риса, оживленно беседовавшего с одной из горничных леди Гиты. Артур задержал на нем взгляд, когда увидел, как девушка что‑то поясняет рыжему валлийцу, показывая вышивку по краю своей пелерины. Рис слушал внимательно, даже осторожно, словно прощупывал узор. А потом коснулся края пелерины, принял у хохочущей служанки ее чепец и примерил на себя. Это вызвало смех, но Артуру стало не по себе. А тут еще и сидевший рядом с ним Гай заметил:

– Ты бы переговорил с Недоразумением Господним. Похоже, его странная натура опять возжелала превратиться в девицу. Не хватало еще, чтобы о столь необычном поведении твоего оруженосца пошли сплетни и люди стали догадываться, что он… невесть кто.

Кажется, подобные мысли возникли и у Милдрэд, которая обменялась с юношей быстрым взволнованным взглядом. А потом они просто смотрели друг на друга, забыв об окружающих. Только когда Бранд стал рассказывать про Хорсу, оба отвлеклись и прислушались.

Старый тан говорил, что Хорса в своей усадьбе ведет замкнутую жизнь, ни с кем не общается, все больше занят по хозяйству. У Хорсы был взрослый сын, который все эти годы занимался усадьбой, но еле сводил концы с концами. Однако теперь, когда отец разбогател на службе у принца, у них появилась возможность поправить свои дела и в усадьбе чинят частоколы, даже камня навезли, чтобы вымостить двор.

– Все говорят, что Хорса наконец угомонился, – уверял Бранд. – Пора бы. Да и не молод он уже, чтобы вытворять очередные глупости. Поэтому ты бы простил его, Эдгар. Столько лет вражды! А ведь вы с Хорсой не чужие.

Эдгар не ответил, но лицо его посуровело. Да и Милдрэд стала хмуриться, особенно когда услышала, что Хорса намеревается приехать на большую Гронвудскую ярмарку, какую традиционно проводят в середине июля.

– Отец, где бы ни появлялся Хорса, там всегда смута и беспорядки. Вспомните, что он еще недавно хотел затеять в Норфолке мятеж и только волей Провидения удалось избежать этого!

– А мне Хорсу жалко, – неожиданно вступилась за былого поклонника леди Гита. – Всю жизнь он был изгоем, все время его планы терпели крах. Эдгар, если Хорса появится на Гронвудской ярмарке, возможно, это и впрямь будет поводом, чтобы наладить с ним отношения. Благородный Бранд прав: вы не чужие. К тому же нынче вас ничто не разделяет, ведь вы оба служите Блуаскому дому, а то, чего столь страстно добивался Хорса – обручения Эдмунда Этелинга и Милдрэд, – все же произошло. И не наша вина, что добрый юноша погиб, мир праху его.

Эдгару не нравилось, что жена просит за Хорсу. Но тут подала голос подруга баронессы аббатиса Отилия, сидевшая подле нее:

– Случится неладное, если Хорса приедет в Гронвуд‑Кастл.

Она сказала это негромко, но все ее услышали и стали переглядываться. Эта невысокая миниатюрная женщина, вот уже много лет состоявшая настоятельницей монастыря Святой Хильды, слыла в народе святой и предсказательницей, а леди Гита дружила с ней с юности и порой приглашала погостить у них в Гронвуде. Сейчас баронесса специально вызвала настоятельницу Отилию, дабы та взглянула на жениха дочери и высказала о нем свое мнение.

Об этом они и говорили после трапезы, когда поднялись на красивую галерею, расположенную над главным входом в донжон.

– Ты напрасно полагаешься на мое мнение, Гита, – сказала аббатиса, не поднимая своих кротких глаз. – Кроме того, что сей рыцарь пригож и учтив, мне нечего добавить. Другое дело, что я вижу, насколько счастлива твоя дочь. Это ли не повод, чтобы выдать ее за этого пройдоху?

– Пройдоху? – удивленно переспросила баронесса. – О Небо! Что означает это твое определение по отношению к рыцарю‑госпитальеру?

Преподобная Отилия выглядела смущенной. Стала извиняться за грубое слово, твердила, что сама не заметила, как оно сорвалось с уст. Нет, она ничего дурного не хочет сказать, она видит, что Артур ле Бретон – человек благородный, душа его светла и он искренне любит Милдрэд. Но… Отилия застыла на какой‑то миг, словно прислушиваясь к чему‑то в глубине себя, а потом изрекла:

– Чем скорее вы их обвенчаете, тем лучше. Я не могу это объяснить, но барон поступил неправильно, не соединив сразу эти две любящие души.

Леди Гита поправила сползшую ей на плечи легкую шаль, и руки ее при этом дрожали.

– Уж не хочешь ли ты сказать, что нам надо поторопиться, чтобы… Ну, чтобы то тайное, что было между влюбленными, не стало явным? О, Дева Мария!.. Не беременна ли моя дочь?!

Аббатиса затрясла головой. Нет, нет, она не это имела в виду. Она сама не знает, почему какой‑то внутренний дух порой заставляет ее говорить столь странные речи. Но ей кажется… Преподобная Отилия замялась, подбирая слова, и на ее бледном, рано постаревшем лице читалась мука. Наконец она решилась: ей кажется, что вокруг Милдрэд сгущается тьма. Но, возможно, ей это просто померещилось из‑за того, что девушка слишком часто носит траурные покровы.

Едва она это сказала, как в галерее показалась сама юная леди. Она действительно была вся в черном, но шла так быстро, что широкие легкие рукава ее траурного блио просто летели за ней, а обрамленное черной барбетой [34]личико горело гневным румянцем.

– Матушка, отец опять увел от меня Артура. Мы только стали разучивать на лютне новую канцону [35], как он потребовал его к себе. Он что, хочет, чтобы я сторонилась Артура до самого венчания?

Гита смутилась такому проявлению пылкости дочери, да еще и перед сторонним человеком. И она стала говорить, что Милдрэд не следует забывать, что раз ее отец явил великодушие, приняв в семью человека без особых средств, то ей не следует вмешиваться. Эдгар всего лишь желает обучить юношу всем тонкостям ведения дел в Гронвуде и окрестных манорах.

– Отец хочет обучить Артура всему сразу? – проворчала Милдрэд. – У нас для этого вся жизнь впереди, а он целые дни держит подле себя Артура.

– Хватит! – решительно прервала дочь баронесса. – Твое поведение недопустимо! Постыдилась бы преподобной Отилии. А будешь вести себя неразумно, я отошлю тебя к ней в монастырь поучиться смирению! И уж там…

– Не надо этого делать! – неожиданно перебила ее настоятельница. – Я всегда рада вашей дочери, но вам и впрямь лучше не разлучать их с юношей. Это их спасет. И… И… Ради всего святого, гоните прочь Хорсу! – почти выкрикнула она, и лицо ее при этом приобрело несколько странное выражение. Потом Отилия быстро заморгала и стала трясти головой, как будто приходила в себя. Судорожно сжав нагрудный крест, она произнесла уже более спокойно: – Я ничего не могу объяснить, но буду настаивать, что вместе с Хорсой в ваш дом может прийти беда.

Милдрэд сильно побледнела. Связанная клятвой на Евангелии, она не могла сказать, какую роль в ее судьбе сыграл Хорса, выслуживаясь перед принцем Юстасом. Это было то страшное прошлое, от какого она хотела оградить родителей. И, видя, как взволнована мать после ухода преподобной Отилии, она сама отвлекла ее, когда со двора долетели голоса отца и Артура. Они куда‑то уезжали, им подвели коней, и было приятно видеть, как эти двое прекрасно ладят и понимают друг друга.

Артуру и впрямь было интересно с Эдгаром Гронвудским: вместе они объезжали земли барона и тот объяснял, что и как тут устроено, что можно произвести в его владениях, а что лучше закупить на стороне. Он показывал будущему зятю табуны своих лошадей, они заезжали в окрестные усадьбы, и барон знакомил Артура со своими вассалами, говорил, сколько всадников или пеших сможет выставить в случае войны каждое поместье, какой доход дает то или иное крестьянское хозяйство, сколько арендаторов живет на землях гронвудского барона и с кого надо брать оброк натуральным продуктом, а кто в состоянии внести денежный вклад.

Но порой барон оставлял дела и звал Артура и Гая поупражняться с оружием на плацу. Это каждодневное занятие было обязательным для каждого воина, но мужчины получали от него особое удовольствие. Они ежедневно упражнялись то с мечами, то с секирами, а однажды Гай попросил юношу показать барону, как он ловок в обращении со своим длинным шестом. Причем и Гай, и Эдгар взялись наседать на юношу с оружием, но тот так ловко отбивал или уводил в сторону их выпады, так умело делал подсечки и выбивал оружие, что барон пришел в восторг.

Милдрэд часто наблюдала за их учениями, и ей было приятно, что отец наконец‑то проникся симпатией к ее избраннику. И если сначала она волновалась, что Артур совершит какую‑то оплошность, какой‑то прокол и барон заподозрит его во лжи, то вскоре поняла, что ее возлюбленный слишком большой проныра, чтобы позволить отцу коснуться скользких тем. К тому же едва возникала двусмысленная ситуация, как тут же появлялся Гай и приходил юноше на выручку.

Да, все это было неплохо, если бы не одно «но». Ибо как бы ни хотелось Милдрэд проводить больше времени с женихом, как бы ни желала она остаться с ним наедине, рядом обязательно кто‑то оказывался, их всюду сопровождали, за ними присматривали. Раньше девушка думала, что Гронвуд‑Кастл достаточно обширный замок, где всегда можно укрыться, но на самом деле ничего подобного не было. Поэтому молодым людям почти не удавалось уединиться. В итоге, повстречавшись, влюбленные расходились… до следующего раза. Ибо следующий раз наступал непременно. Милдрэд ждала очередного свидания и все это время находилась в состоянии необыкновенной живости, этакой странной смеси напряжения и легкости, будто хлебнула крепкого вина. Все видели, как пылают ее щеки и сияют глаза, и как было не догадаться, что она влюблена и ищет встреч. Частенько обрученные, выбравшись из какого‑то укромного закутка, были крайне взбудоражены: Артур выглядел растрепанным, глаза его блестели, а у девушки губы были кроваво‑красными после поцелуев.

Милдрэд наслаждалась тайными краткими свиданиями и даже не подозревала, что после их пылких объятий и поцелуев ее возлюбленному порой приходилось туго. Не смея переступить определенную черту, он оставался охваченным таким возбуждением, что зачастую ворочался до утра, не в силах уснуть. А потом словно заведенный работал с оружием, желая хоть как‑то утомить себя, почувствовать расслабленность.

И все же Артур пребывал в состоянии полного счастья. Любовь Милдрэд, возможность находиться подле Гая, уважение, какое он испытывал к Эдгару, приветливость леди Гиты – все это дарило ему такое ощущение, словно он впервые приобрел семью. И с ним были его друзья Метью и Рис, он сдружился с самоуверенным, но простодушным Торкелем, ему нравилось поддразнивать ворчунью Клер, он проникся уважением к степенному и деловому сенешалю Пенде.

По вечерам обитатели Гронвуда собирались в большом зале. С делами было покончено, и наступало самое любимое время, когда люди могли поболтать, попеть или, рассевшись на скамьях вдоль стен, заняться всякими поделками. Кто‑то чинил домашнюю утварь, кто‑то чистил снаряжение, женщины обычно рукодельничали, а молодежь затевала веселую возню, заигрывая друг к другу и смеясь. В последнее время Рис забавлял окружающих трюками, какие умел исполнять Гро, сенешаль Пенда беседовал о чем‑то с братом Метью, а леди Гита обсуждала с Клер рисунок нового гобелена.

Артур сидел неподалеку от Гая и Эдгара, наблюдая за игравшей с маленькой белой собачкой Милдрэд, и при этом прислушивался, о чем беседовали барон и Гай де Шампер.

– Доходят вести, – говорил Эдгар, – что брак королевской четы во Франции вряд ли сохранится. Ибо все усилия советников короля и старания Папы не допустить развода Людовика и Элеоноры ни к чему не приводят. Но если ранее требования развода исходили только от взбалмошной Элеоноры, то теперь и Людовик серьезно подумывает об этом. Он заявил, что если за тринадцать лет брака королева родила ему только двух дочерей, то, видимо, в их союзе что‑то не так и само Небо против этого супружества. Королева же, узнав о подобном заявлении мужа, еще более подлила масла в огонь, произнеся фразу, какую ныне повторяет вся Франция… если не вся Европа: «Я думала, что вышла замуж за мужчину, но оказалось, что за монаха!»

Гай отвечал, что если французская королевская чета пойдет на разрыв, то Людовик может лишиться половины своих владений, учитывая, что их владелицей является Элеонора. Но Артур уже не слушал, вспоминая своего юного покровителя Генриха Плантагенета, который всегда мечтал о французской королеве. Тогда он казался Артуру наивным юнцом, а его мечты – забавными, несбыточными и даже смешными. Но что будет, если Элеонора Аквитанская и впрямь освободится от уз брака? Тогда мальчишка Плантагенет окажется куда ближе к достижению своей мечты. И все же… Генрих намного младше Элеоноры, да и кто он в ее глазах? А она, что уж тут говорить, – самая прославленная женщина во всем подлунном мире.

Артур настолько задумался, что не сразу заметил, что к нему обращаются.

– Вы замечтались, друг мой? – окликнул его Эдгар.

Он погладил голову узкомордой борзой, ласкавшейся к нему, и стал пояснять:

– У нас в Англии многие считают, что, получив в наследство Нормандию, Плантагенет не станет более зариться на английский престол. Не совсем удачная для него прошлогодняя кампания и управление землями во Франции отвлекут его от нашего королевства. Поэтому все больше распространяются слухи, что теперь именно англичане станут наседать на Генриха, постараются отвоевать у него некогда утерянную Нормандию. Если такое случится, то к нам наверняка прибудут гонцы от его величества и я должен буду выполнить свой долг вассала и собрать войска, чтобы поддержать Блуаский дом. Вот я и думаю, Артур, не вступишь ли ты в мое войско? Твоя служба под знаменами Стефана может показать, что ты уже не принадлежишь к ордену иоаннитов, и они не смогут предъявить тебе никаких претензий, поняв, что ты стал рыцарем английского короля.

– Сэр, простите, но мне все же более по душе Генрих Плантагенет, – твердо ответил Артур, хотя и понимал, что это крамольные слова в доме союзника Стефана.

Сидевшая неподалеку от них Милдрэд даже заволновалась, но тут вмешалась ее мать, сказав, что ее супругу не пристало рассуждать о военной кампании, ведь вскоре состоится венчание молодых и неловко будет отправлять новобрачного в бой прямо после свадьбы. Гита была права, и Эдгар перевел разговор на предстоявшую вскоре большую Гронвудскую ярмарку.

О, эта тема волновала всех. Ярмарка! Конечно, она проводится в основном из‑за конских торгов, какие устраивает Эдгар, но будут тут продавать шерсть и тростник, птицу и рыбу, гончарные изделия, оружие и всевозможные иноземные товары. Однако кроме торговли и мены, ярмарка еще и праздник, какой в Гронвуде умели делать с особым размахом. Вот и теперь Эдгар сообщил, что будет проведен небольшой рыцарский турнир, состоятся куртуазные посиделки, а затем они устроят великолепный пир. Следует еще позаботиться об играх и танцах для молодежи, а также имеет смысл позвать как можно больше веселых фигляров и даже пригласить кого‑то из прославленных трубадуров.

Слушая отца, Милдрэд развеселилась и поспешила осведомиться, кто из знатных гостей посетит их в дни ярмарки. Многих из названных она знала и была рада предстоящей встрече. В какой‑то миг барон сообщил, что давний соперник Эдгара, граф Норфолкский Гуго Бигод, выразил желание приехать в Гронвуд со своим семейством. При этом барон покосился на супругу, давнюю ненавистницу Бигода, однако, к его радости, Гита приняла новость спокойно, и он уже с явным облегчением добавил, что явятся в Гронвуд и рыцари‑тамплиеры из Колчестера во главе со своим предводителем Ричардом Гастингсом. При этом Эдгар повернулся к Артуру и негромко произнес:

– А вот тебе, парень, вряд ли придется насладиться нашей ярмаркой. Если, конечно, ты не желаешь объясняться с храмовниками.

Бесспорно, Артур не желал этого и потому уныло кивнул, когда Эдгар заявил, что на время отошлет его в имение Тауэр‑Вейк, расположенное среди заливных лугов фенов. Тут в разговор вступила леди Гита и настояла, чтобы и Милдрэд на какое‑то время перебралась в фенленд.

– Ты ведь сам понимаешь, Эдгар, что девочке неприлично принимать участие в столь шумных увеселениях, когда она в трауре.

Это выглядело благопристойно. И Эдгар даже не догадывался, что, настаивая на приличиях, его супруга вспоминала советы своей подруги аббатисы: ни под каким предлогом не разлучать обрученных.

В любое другое время Милдрэд бы заспорила, узнав, что ее ушлют на время ярмарки. Однако известие, что они уедут с Артуром, только воодушевило ее. И это не укрылось от внимания отца. Он повернулся к Гаю де Шамперу:

– Друг, думаю, вам тоже стоит отправиться с молодыми людьми. Конечно, наставница Клер будет присматривать за ними, да и честь Артура будет порукой, что он поведет себя с Милдрэд достойно. Однако я еще и сам не так стар, чтобы запамятовать, как может вскружить голову любовь. Поэтому приглядывайте за ними. Тем паче что и вам, Гай, не стоит привлекать к себе внимание, когда в Гронвуде соберется столько именитых людей.

Старая кремневая башня Тауэр‑Вейк располагалась на небольшом островке среди озера, и к ней вела длинная насыпная дамба. Это было мощное строение, созданное скорее как укрепление, нежели как жилище. И все же, когда сопровождавшие Милдрэд Гай и Артур вошли в нее, то поняли, что, несмотря на воинственный вид башни, это достаточно богатое жилище.

Здесь были очаги с хорошей вытяжкой, стояла добротная мебель, небольшие оконца были забраны тонкой слюдой, пол был покрыт свежим тростником, а верхние плиты верхних покоев устилали пушистые овчины. Правда, эти покои предназначались только для леди Милдрэд, ее наставницы Клер и прибывших с ними женщин, а все остальные расположились внизу, причем для Артура и Гая выделили на двоих одно широкое ложе, занавешенное красиво вышитой портьерой.

По прибытии Милдрэд выслушала отчет управляющего Хродерава, его жена Эйвота сытно накормила всех, а потом время текло за разговорами, песнями, шутками. Артуру нравилось, что и тут сохранялась та же спокойная и доброжелательная атмосфера, как и в Гронвуде. Другое дело, что его охватила грусть, когда он понял, что даже в этом замкнутом мирке они с невестой по‑прежнему будут лишены возможности уединиться. Несмотря на то что они могли гулять вдоль берега озера или держаться за руки, сидя подле очага, вечером девушка под надзором Клер уходила в верхние покои, и ему только и оставалось, что ворочаться возле уже подремывающего Гая и мечтать о своей милой.

Гай сонно ворчал:

– Не вертись, спи. Завтра на рассвете поедем на охоту.

Они отправлялись на охоту почти ежедневно. Милдрэд тоже вставала с ними до восхода солнца; они садились на оседланных лошадей, ехали в предутреннем тумане по хорошо уложенной гати, направляясь в заливные луга фенленда.

Артур еще никогда не видел столь обширных пространств. Фены тянулись до самого горизонта, и над их отражавшими солнечный свет заводями лишь изредка вставали купы плакучих ив и ольхи на небольших островках. Артур решил, что от такой земли нет никакого прока – ни тебе сеять, ни устроить лов на зверя. Но, как оказалось, он ошибался: эти плоские влажные земли были превосходными пастбищами, тут паслись многочисленные отары тонкорунных овец, а еще Милдрэд поведала, что в фенах выкашивают столько сена, что его хватает до марта. К тому же фены давали тростник, которым крыли дома, из которого плели циновки на полы или просто устилали им пол, чтобы от холодного камня не стыли ноги. Местный тростник даже продавали в отдаленные маноры, а это тоже неплохая статья дохода.

Да и насчет охоты Артур был не прав: несметное количество птиц гнездилось на равнинах фенленда, охотиться тут можно было круглый год. Правда, Артура и Милдрэд огорчало то, что даже в это время им не удавалось побыть вдвоем, вечно рядом кто‑то оказывался, не говоря уже о пристально следившем за ними Гае.

Однажды ночью, когда Артур лежал подле рыцаря и ворочался не столько от похрапывания Гая, сколько от своих неутоленных желаний, он ощутил, как кто‑то осторожно потряс его за плечо. Это был охранник, которому надлежало нести дозор на смотровой площадке башни. Сейчас он стоял у их ложа, прижав палец к губам, а потом сделал юноше жест следовать за ним. И пока Артур заправлял рубаху в штаны, стражник попробовал монету на зуб, а едва молодой рыцарь приблизился к нему, негромко шепнул:

– Иди наверх. Леди ждет тебя на площадке башни.

Артур так и кинулся, едва не наступив на кого‑то из слуг, спавших на полу. Быстро взлетел по огибавшей каменную стену башни лестнице, прокрался мимо дверей в женские покои и увидел над собой откинутый люк, ведущий на смотровую площадку.

Миг – и он был наверху.

Стояла великолепная ночь. С усыпанного мерцающими звездами неба проливала свой бледный свет луна, а у зубчатого парапета башни стояла и смотрела на него Милдрэд. Она была в накинутом поверх рубахи плаще, капюшон был отброшен, и ее длинные светлые волосы разметались по плечам. А вокруг – ни души, лишь где‑то в селении на берегу порой лаяла собака да в фенах кричала ночная птица.

– Ну что? – весело прошептала Милдрэд. – Может, поболтаем о чем‑нибудь?

Он шагнул к ней и прижал к себе.

Его прикосновение было уверенно‑властным, остро‑волнующим. Милдрэд почувствовала, что тает изнутри и ее переполненное сердце может не выдержать этого. О, она так полюбила его объятия!.. Ей нравилось ощущать его дерзкие уста у себя на губах, нравилось раскрывать губы ему навстречу, нравилось, когда их языки сплетаются и ласкают друг друга… И самой нравилось ласкать его… там, в вырезе рубахи, где расходилась шнуровка. Густые волосы на груди Артура были мягкими, а от ощущения под ладонью его мышц и бешено бьющегося сердца у нее кружилась голова.

Но напрасно молодые люди надеялись, что они одни. Поглощенные друг другом, они не заметили, как из проема люка показалась голова наставницы Клер. Показалась и исчезла. Ибо женщина отступила и села на ступеньку, подперев щеку рукой и прислушиваясь к быстрому шепоту и бурному дыханию влюбленных наверху.

Она их понимала. Но и помнила свой долг. Поэтому спала чутко и видела, как ее подопечная тихо выскользнула из покоя. Но не стала вмешиваться. Что ж, пусть обрученные немного потешатся друг подле дружки. Клер готова им это позволить. Но не более. Вот и будет сторожить их. И вмешается, если что.

Двое же наверху ничего не осознавали, кроме этих поцелуев и ласк, становившихся все более смелыми. И когда в какой‑то миг Артур отклонился, любуясь запрокинутым лицом саксонки, ее закрытыми глазами и нежным полуоткрытым ртом, она тихо шепнула:

– Еще…

Руки Артура обнимали ее стан, проскользнув под плащ, он оглаживал ее тело, ощущая жар кожи под тонкой рубахой. Он чувствовал расслабленность девушки, ее полное доверие… ее покорность. Он даже сжал зубы – так ему хотелось ее, так оглушало желание уложить ее прямо здесь. Но нет, он не смел этого… пока.

Артур опустил голову ей на плечо и глубоко, протяжно вздохнул. Но едва он попытался отстраниться, как Милдрэд сама прижалась к нему и стала целовать. В полутьме поймала его руку и положила себе на грудь. О, как же ей это нравилось! Ей хотелось, чтобы он сжимал ее, чтобы был более дерзким, чтобы касался ее так, как до него никто этого не делал… Ей самой хотелось трогать его, оглаживать его плечи, лохматить длинные волосы, впиться в кожу. Ужасно, что на них столько одежды! И она проскользнула руками под его рубаху, стала гладить Артура по спине. Сама же пылко целовала возлюбленного в грудь, шею. Артур застонал. У него горела голова, горела душа. А Милдрэд сама помогла ему расшнуровать завязки на своей рубахе, и, когда губы Артура жадно и ласково сомкнулись вокруг ее соска, она едва не задохнулась.

В какой‑то миг девушка не смогла сдержать невольный стон, выгнулась и прижалась к бедрам Артура. И ощутила, как он хочет ее. Когда‑то это пугало и смущало ее, теперь же греховная острота этого ощущения заставила ее еще сильнее прильнуть к его восставшей плоти.

Артур резко отпрянул. Закрыв глаза, он отвернулся, постоял так какое‑то время.

Милдрэд оставалась на месте, прислонившись спиной к каменному зубцу парапета, глаза ее были закрыты, грудь выступала в вырезе распахнутой почти до пояса рубахи. Руки девушки слабо свисали вдоль тела, и в этом было столько покорности, столько желания принадлежать…

– Продолжай… пожалуйста, – прошептала она. – Делай со мной все, что хочешь.

Но Артур должен был сдерживаться. Он шагнул к Милдрэд и запахнул ее откинутый за плечи плащ.

– Пойми, котенок, я безумно хочу тебя. И ты это знаешь. Как и знаешь, что есть еще нечто, что должно делать нас достойными того счастья, какое нам позволили. Мы не можем обмануть людей, которые делают все ради нашего же блага.

– Нам и не надо их обманывать, милый, – ответила Милдрэд. – Мы ведь всегда сможем остановиться. Разве нам просто не хорошо вместе? Я хочу еще… Еще, мой Артур…

Сидевшая на лестнице мистрис Клер покачала головой. Сколько же страсти в голосе этой невинной девочки! И она совсем не понимает, что Артур – мужчина, которого не удовлетворит любовь из воздуха и неги, ему нужна ее плоть и огонь… обладание ею. Бедный парень!

Клер поднялась и громко затопала по ступеньке, прежде чем появиться.

– Милдрэд! Это я. Я догадываюсь, где ты. Спускайся!

Быстрый шорох одежд наверху, потом нарочито спокойно прозвучавший голос юной леди. Она говорила, что ей просто хотелось показать Артуру, как красивы фены в лунном свете. И вообще, пусть Клер не пристает.

Как же не приставать, мысленно возразила наставница и поднялась на площадку башни. Она куталась в широкую шаль, ее голову покрывал лишь ночной облегающий чепец с болтающимися у ключиц завязками. Она стояла, сложив руки и поддерживая грудь, и осуждающе смотрела на влюбленных. Артур тут же постарался ее отвлечь, стал расспрашивать, что это за длинное строение у самой воды на берегу. Наивный! Знал бы он, что такую, как Клер, бывшую первую кокетку округи, не проведешь. И она просто позволила юноше подать себе и леди Милдрэд руку, пока они спускались с площадки в открытый люк, и при этом еще невозмутимо велела парню пригнать сюда того нерадивого стража, который столь легкомысленно оставил пост.

У себя в покое Милдрэд покорно взобралась на свое широкое, окруженное занавесками ложе. За ширмой, чуть в стороне, сладко сопели ее горничные, а вот девушке не спалось. И со своего места у стены Клер слышала, как она вздыхает, ворочается, садится и вновь падает на подушки.

Клер понимала, что происходит с ее подопечной. Девочка выросла у нее на руках, она видела, как Милдрэд взрослеет, как начинает испытывать силу своего очарования на поклонниках, но то была просто игра ощутившего свою силу звереныша. Теперь же Милдрэд созрела для любви. Хорошо, что ее выдают замуж. Самое время.

Наставница лежала так тихо, что Милдрэд и впрямь поверила, что та спит. Девушке же было неспокойно. Ее тело как будто не желало остывать, грудь была напряжена, живот ныл, а скользящая по бедрам сорочка щекотала и возбуждала. Милдрэд лежала с закрытыми глазами и вспоминала. О, ей так нравилось, когда Артур целует ее в ложбинку у ключицы! А как упоительно ощущать свою грудь в его крепкой мужской ладони! Девушка с наслаждением смаковала каждое мгновение их краткого свидания, вспоминала каждое прикосновение. О, она так хотела, чтобы это продолжалось вечно!

Милдрэд опять заворочалась, сбросила с себя одеяло и в каком‑то безумном порыве стала сучить ногами, кататься по широкому ложу, обнимая себя, изгибаясь, и не понимала, как можно прекратить эту сладкую муку. Но замерла, заметив, что толстая Клер невозмутимо откидывает складки занавесей и усаживается подле нее.

– Что тебе надо, Клер?

Она резко села, скрестив ноги, и раздраженно уставилась на наставницу. А та при свете висевшего на треноге ночника разглядела нервное и напряженное лицо девушки.

– Понятно, – негромко произнесла она и хотела погладить Милдрэд по голове, но та резко отстранилась. – Понятно, – опять повторила Клер. – Цветку стало тесно в бутоне, ему хочется раскрыться. Да, деточка, вы и впрямь созрели для брака и всего, что он с собой несет. Отсюда это напряжение, вспышки раздражительности. Подумать только, плавиться в руках любимого… и остывать в одиночестве. А ему, думаете, легко? Вы все же невинная дева, а он, похоже, опытный мужчина, хоть и госпитальер. И мужчине после таких ласк ох как тяжело. Вы ведь замечаете, как встает его стержень? А ведь ваш Артур знает, чего лишает себя, он все время сдерживается, а это для мужчины, когда его желанная сама так льнет к нему, настоящая мука.

В темноте Милдрэд так и вспыхнула, даже губы обожгло. Чтобы Клер, эта почти по‑ханжески строгая женщина, и о таком с ней заговорила, юная леди и помыслить не могла. А та вдруг поведала, что мужчина, когда его так распаляют, а потом отпускают, того и гляди что по девкам пойдет, чтобы облегчиться.

– Нет, нет, нет! – испуганно воскликнула Милдрэд. – А то, что ему плохо… Он мне этого не говорил. – И с каким‑то вызовом добавила: – Ему нравится быть со мной!

– Нравится… – задумчиво повторила Клер. Она склонила голову и прищурилась. – Ладно… – Похоже, она на что‑то решилась. – Я ведь твоя наставница, а леди Гита слишком благочестивая дама, чтобы поведать о таком. Кто же тебя еще научит, чтобы вам обоим было хорошо, но чтобы не было никаких ублюдков… ну, чтобы ты осталась девственницей до замужества. Есть ведь способы, как молодые люди могут утешиться, не доводя до соития, не лишая невесту девственности, но при этом получить удовлетворение. Исстари так делали.

Но прежде чем заговорить, Клер с удивительной для ее комплекции легкостью скользнула за ширму, где почивали служанки, и, убедившись, что обе они спят (одна даже похрапывала во сне), вернулась и стала обучать благородную леди тем сельским способам, когда молодые люди могут доставить друг другу удовольствие, не заходя дальше положенного.

Милдрэд слушала, и сердце ее неистово билось. Девушка, закусив губу, с трудом сдерживала дыхание. Так вот оно что… А ведь она и раньше со смехом наблюдала повадки животных, видела, как бык лижет промежность коровы, вместо того чтобы сразу забраться на нее, ну и все такое прочее. Но это делали животные, а в церкви учили, что утехи плоти – грех. Сближение и любовь должны быть направлены лишь на продолжение рода и позволительны только между супругами. Но ведь Милдрэд и собиралась стать женой Артура. И вот, оказывается, эти утехи могут быть не только для того, чтобы спариваться и зачать. Девушка внимательно слушала, где надо взять рукой мужчину, что делать, как его ласкать пальцами и губами или как тереться телами друг о друга, чтобы довести своего любимого до апогея, чтобы он ощутил удовлетворение, не мучаясь неутоленным желанием, но не проникал в женщину. Но и женщина от подобного может получить удовольствие, отдаваясь не тем способом, какой принято считать супружеским, а таким, когда можно полностью открыться, отдаться ласкам, но при этом не потерять девственность. Есть такие укромные места у женщины… мужчины о них знают. Особенно умелые мужчины. И, похоже, Артур из таких. Он знает и все сделает, если Милдрэд ему подскажет, чего ждет. Ну а там только ее разумение подведет к тому, чтобы остаться девственницей и без страха, с чистым сердцем стоять перед алтарем.

– Все, все, Клер, хватит! – остановила наставницу девушка, даже зажала ей ладошкой рот. – Довольно, я все поняла.

Она отвернулась, пряча пылающее лицо. Надо же… И это обычно такая строгая и благопристойная Клер! Милдрэд всегда считала ее едва ли не столпом добродетели. Выходит, правдивы те слухи, что некогда сия достойная матрона была… Но ведь за годы в супружестве с Пендой она никогда не давала повода для подобных сплетен.

Да и сейчас, задергивая занавески на ложе воспитанницы, Клер что‑то бормотала про Пенду. Мол, соскучилась, мол, хочет к нему. Ибо он у нее еще мужчина хоть куда, несмотря на то что седой. Милдрэд было стыдно это слушать. И вообще, после наставлений Клер она теперь вряд ли уснет.

Об этом думала девушка, вслушиваясь в стук начавшегося в ночи дождя. И сердце билось, и в голове носился рой мыслей. А потом сразу уснула – сладко и глубоко.

На другой день Милдрэд отправилась с Гаем и Артуром смотреть, как продвигаются работы по осушению участков фенов. Вместе с работниками они поплыли на лодках‑плоскодонках, причем девушка была странно молчалива и словно опасалась смотреть на Артура. После того, что посоветовала ей Клер… Ей все же надо было побороть свою девичью стыдливость, чтобы решиться на подобное.

Артур заметил, что Милдрэд держится с ним как‑то скованно. Неужели смущена тем, что случилось вчера на башне? А ведь ранее она была лукавой и игривой после их объятий, переглядывалась с ним, будто их объединяла некая общая тайна. Сегодня же и глаз поднять не смеет, отвечает лишь краткими репликами, словно он ее чем‑то обидел.

Юноша даже заволновался, однако, когда они прибыли на место и Милдрэд стала наблюдать за работами, она вроде как пришла в себя. Объясняла, как проводится осушение, указывала, где вдоль выбранного участка прорывались канавы, собирающие влагу и способствующие быстрому просыханию земли; рассказывала, как нужно направить вырытый желоб, чтобы придать тому или иному потоку нужное направление и тем самым отвести воду от осушаемого участка. Даже Гай заинтересовался, и они пошли смотреть, где достаточно прорыть траншею для оттока воды, а где надо использовать деревянные желоба. При этом девушка заметила, что им все же придется возвести плотины, используя бревна и камни, которые надлежит скрепить глиной, чтобы она удерживала воду, когда по весне заводи затопляют землю.

Артур был поражен, насколько много знает его будущая жена, казавшаяся такой легкомысленной и беспечной, а на деле давно готовая стать хозяйкой в поместьях. И он учился у нее, задавал вопросы, а наблюдавший за ними Гай посмеивался в усы, особенно когда управляющий Хродерав, не больно‑то и общительный, заявил, какая из них получится ладная и согласная во всем пара.

По возвращении в Тауэр‑Вейк они неожиданно застали там аббатису Отилию. Она выглядела странной, важной, но одновременно растерянной, хотя к ее такому порой необычному поведению все уже привыкли. Отилия в основном отвечала на расспросы о ярмарке в Гронвуде, откуда только что прибыла: там суета и оживление, много приезжих, много гостей, проводятся конные скачки и шумные торги, выступают фигляры. Преподобная Отилия ездила туда, чтобы продать шерсть со своих земель да прикупить для монастыря пару рабочих лошадей. Когда же ее спросили, почему она так быстро покинула ярмарку и приехала сюда, Отилия неожиданно замкнулась. Но дотошная Эйвота все же доняла ее расспросами, и Отилия ответила, что ее приоресса [36]лучше разбирается в торгах и справится и без нее. При этом аббатиса вдруг засобиралась, но во всеуслышание пригласила Милдрэд назавтра пожаловать в ее обитель на празднование Дня Тела Господня [37]. Приглашение было сделано вежливо, да и повод был подходящий, но все же Милдрэд была несколько удивлена, как настойчиво аббатиса требует, чтобы юная леди с женихом прибыла к ней в обитель. А когда девушка попробовала отказаться, пояснив, что у них иные планы, обычно тихая и покладистая Отилия вдруг рассердилась и опять несколько раз повторила свое приглашение. Что ж, если просьба исходит от столь почитаемой и святой женщины, лучше согласиться.

Однако когда Милдрэд вышла проводить аббатису на дамбу, та, склонившись с седла, неожиданно прошептала, чтобы слышала только Милдрэд:

– Все будут думать, что ты гостишь у меня. Но я не обижусь, если ты и твой рыцарь не прибудете. И не удивлюсь.

Девушка была озадачена и, едва не открыв рот от изумления, смотрела вслед удалявшейся на муле Отилии. И только позже сообразила, что подобное странное приглашение может сыграть ей на руку. Но говорить об этом никому не стала.

На другой день Милдрэд и впрямь собралась в обитель Святой Хильды. Было решено, что они поплывут через заводи фенленда на лодках, с ними отправятся несколько охранников, причем в последний момент Милдрэд попросила Гая остаться.

– Работы по осушению участка еще не окончены, тянуть с ними не следует, и мне бы хотелось, чтобы вы присмотрели там за всем. Конечно, Хродерав справился бы и сам, но должна признать, что он несколько медлителен и нуждается в понукании. Сделайте это для меня, сэр Гай, – попросила девушка. – Вы более опытный, чем Артур, и лучше управляете людьми. А Артуру я давно хотела показать сию прославленную в наших краях обитель. К тому же вы наверняка понимаете, что в столь достойном месте, как монастырь Святой Хильды, мне ничего не угрожает, – добавила она лукаво.

Вряд ли Гай что‑то заподозрил. С Милдрэд и Артуром отплывали несколько человек охраны, в одной из лодок сидела наставница Клер, а лодкой, в которой отбыли его сын и девушка, правил смышленый паренек, один из сыновей Хродерава и Эйвоты. И если что и волновало рыцаря, так это разлившаяся в воздухе духота и темнеющая на горизонте дымка. Поэтому он настоятельно советовал отъезжающим поторопиться, ибо было похоже на то, что, возможно, разразится гроза.

И где уж ему было знать, что, едва они скрылись, уплывая по узкой петляющей среди тростника протоке, как Милдрэд тут же выгнала из лодки сына Хродерава.

– Брысь, – только и сказала она подростку, забирая у него шест, которым тот правил, упирая его в дно ручья. – Перебирайся в лодку к мистрис Клер. – Сама же обратилась к Артуру: – Хочу узнать, как ловко столь опытный проводник, как ты, найдет дорогу в заводях фенленда.

С этими словами она велела взявшему шест и направлявшему лодку Артуру свернуть в один из ручьев, уходящих в сторону от основной протоки.

Они уплыли тихо, как будто и не было их в караване из трех лодок. Правда, Артуру показалось, что мистрис Клер посмотрела в их сторону и как будто даже приказала одному из стражей не оглядываться. И если сия строгая дама столь спокойна, не станет волноваться и он. К тому же разве не чудесно прокатиться со своей милой среди этих блестящих под солнцем заводей, шуршащего тростника и высоких тополей, серебрящихся листвой на ветру?

Артур смотрел на девушку, которая скинула свою темную строгую шапочку и вуаль и теперь полулежала в лодке, играя переброшенными на грудь косами. Некогда он так же катал Милдрэд в лодке близ Шрусбери. Но тогда все было по‑другому. Да и местность вокруг была совершенно другая.

Фены – огромный пресноводный луг, тесное сплетение рек, ручейков, прудов, заросших впоследствии травой и превратившихся в царство лягушек, водоплавающей птицы и ужей. Из густых зарослей тростника доносились крики уток, изредка трубно кричала выпь. Повсюду между зарослей тростника пробивались новые протоки, их русла оттеняли блеклую ольху и тусклый камыш. Невдалеке в воду нырнул зимородок, всплеснув алмазами блестевшей на солнце воды, и тут же всплыл с рыбешкой в клюве. Лодка медленно плыла по водному каналу. Когда среди осоки и тростника открывались заводи, вода в них отливала зеленью и жемчугом.

Артур отметил, что, хотя они уплыли достаточно далеко, местность не выглядела пустынной. Они миновали островок с возвышающимися на сваях домиками небольшого селения, на повороте ручья увидели сидевшего в узкой плоскодонке старика, который тащил из воды сеть, полную живых угрей. Потом заметили стоявшего на заливном лугу и опиравшегося на посох пастуха в овчинной накидке; неподалеку паслись овцы, некоторые из них спали на пригретом солнцем холмике.

Милдрэд спросила:

– Сможешь отсюда вернуться в ту протоку, где мы оставили своих спутников? А, проводник?

И засмеялась каким‑то игривым русалочьим смехом, от которого юношу окатило волной жара. Да, его милая была все той же – шаловливой, дерзкой, манящей. Ему захотелось оставить шест, подсесть и обнять ее. Разве не для этого она увлекла его от всех? Но он только покрепче налег на него, разворачивая лодку, причем уверял, что помнит направление, откуда они прибыли, и скоро нагонит остальных. Однако… растерялся, поняв, что свернул не туда, когда, миновав островки с плакучими ветлами, они неожиданно выплыли к насыпи, по которой проходила крепкая гать.

Милдрэд сделала вид, что не заметила его смущения. Стала рассказывать, что это старинная дорога через фенленд, какую мостили еще римляне. И хотя в дождливую пору ее часто заливало водой, при умелом хозяйствовании ее все же удается содержать в хорошем состоянии, да и отходившие от нее многочисленные гати позволяли спокойно перемещаться среди фенленда, ездить от манора к манору, а когда стояла сухая пора, то вполне можно было поохотиться и по мелководью.

– Милдрэд, – прервал ее юноша, – должен сознаться, что я и впрямь негодный проводник в этих болотах…

– В заливных лугах, – поправила девушка.

– Хорошо, пусть так. Но нам все же надо как‑то выбираться отсюда. Думаю, будет разумно плыть вдоль этой насыпи, где мы можем кого‑то встретить и узнать дорогу.

Милдрэд хмыкнула. Неужели Артур думает, что она не знает путей в фенленде, где провела всю жизнь и где не единожды плавала, изучая окрестности? И юная леди решительно велела ему свернуть в очередной изгиб ручья, уверяя, что так они прибудут в обитель Святой Хильды даже раньше своих спутников.

Лодка двигалась среди зарослей тростника и небольших островков. Грациозные стрекозы опускались поближе к воде, выбирая для посадки цветы мяты. Цветов в этом влажном и солнечном краю было множество – белые, ярко‑желтые, нежно‑лиловые. В воздухе от них разливалось дивное благоухание.

На фоне блеклого неба, тяжело взмахивая крыльями, пролетела большая цапля. В озерах плавали дикие лебеди, кричали чибисы, рядом в камышах гнездился их молодняк. В фенах находились богатейшие охотничьи угодья, и Милдрэд сказала, что, когда пройдет пора линьки соколов, они обязательно поохотятся тут с птицами. Знакома ли Артуру такая охота? О, тогда ему еще предстоит узнать, какое это азартное и упоительное развлечение!

Казалось, девушка была готова болтать о чем угодно: о соколах, о том, как некогда восставшие тут саксы скрывались от преследования норманнов, а завоеватели не могли их разыскать и порой сами исчезали в фенленде целыми отрядами, их же осадные башни пришлось бросить – те просто увязли в болотах. Потом местные крестьяне разобрали их на постройку своих жилищ. А предводительствовал мятежными саксами предок самой Милдрэд, прославленный Хервард Вейк. Милдрэд ведь рассказывала Артуру о нем?

– Уже не единожды, – улыбнулся юноша.

Он опять спросил, как долго им еще плыть? Признаться, ему не нравилась погода: стояло полное безветрие, неподвижный воздух казался густым и тяжелым, а край неба начинали затягивать тяжелые тучи. И все вокруг – островки, купы ив, окна разлившейся воды – словно дрожало в мареве душного дня. А вокруг лишь пустынные места, полное бездорожье и множество мелких проток, где они петляли и, похоже, окончательно заблудились. Да и ранее встречавшегося жилья больше не наблюдалось. Артуру как‑то не верилось, что они вот‑вот, как уверяла Милдрэд, окажутся в окрестностях большого женского монастыря.

– Тебе что, так плохо со мной? – Девушка надула губки.

Артур вдруг отметил, что, несмотря на кажущуюся беспечность, она напряжена и даже нервничает. Он не стал ни о чем больше спрашивать, послушно свернув в протоку, на которую она указала.

Стало еще более душно. И тихо. Даже птицы как будто угомонились. Сверху же надвигался мрак, тучи наползали темной бесконечной вереницей, протянувшейся до самого горизонта. Где‑то вдали зловеще загрохотало.

Милдрэд по‑прежнему оставалась молчаливой, лежала в лодке, покусывая травинку. Позади плоскодонки появлялась среди ряски темная борозда, потом исчезала, когда водоросли медленно сходились. С двух сторон протоки росли большие плакучие ивы, их длинные ветви ниспадали до самой воды, и юноша с девушкой как будто плыли вдоль бесконечного зеленого коридора. И вдруг ветви всколыхнулись под порывом сильного ветра, взлетели, заполоскались, превратившись из зеленых в серебристо‑белые. Где‑то совсем рядом снова громыхнуло.

Все же Артур отметил, что такое наличие ив указывает на то, что местность тут несколько суше и, возможно, они вскоре куда‑то приплывут. Девушка указала рукой на высохшую кривую ветлу в конце протоки.

– Туда! И поскорее, если ты не хочешь промокнуть под дождем.

Артур налег на шест, склонившись под хлещущими по лицу ветками. А когда выплыл… то даже растерялся и едва не упал: конец шеста не коснулся дна. Они выплыли в небольшое и глубокое озеро, посреди которого, будто окруженный полноводным крепостным рвом, высился остров. И там, отражаясь в воде, под замшелыми стволами бузины виднелся уютный, оплетенный зеленью дом с высокой тростниковой кровлей.

– Где это мы? – удивился Артур.

Домик словно сулил им приют среди волновавшихся и гнувшихся на ветру деревьев. Казалось, последний луч солнца под наползавшей тучей горит на его побеленных, оштукатуренных стенах.

– Это охотничий домик моего отца, – улыбнулась Милдрэд. – Он часто приезжает сюда отдохнуть с друзьями, когда охотится на птиц в фенах. И мы сможем переждать тут ненастье.

Юноша внимательно посмотрел на нее, но она невозмутимо приказала ему браться за весла и грести к берегу. Однако даже в ее невозмутимости чувствовалось напряжение. И когда на острове раздался собачий лай и выскочили две лохматые большие собаки, Милдрэд даже перевела дыхание, довольная, что может теперь отвлечься. Она стала звать собак, а затем, выскочив на берег, потрепала их по лохматым загривкам.

Тут из зарослей появился слегка прихрамывающий мужчина с большим тесаком за поясом. Он был крепким и не очень общительным. Молча помог Артуру втащить на бережок лодку, ни о чем не спрашивал, лишь кивнул, когда леди сказала, что они собираются переждать тут грозу.

Артур неспешно прошел в дом, огляделся. Внутри было даже роскошно: чисто выскобленные, без следов копоти бревенчатые стены, мягкие овчины на полу, посередине – очаг с вытяжкой, а рядом с ним – крытый алым сукном столик; в стороне, изголовьем к стене, стояло широкое ложе, застеленное ярким узорчатым одеялом. Артур задержал на нем взгляд, пока Милдрэд громко говорила Тунору – так звали немногословного охранника, – чтобы тот принес им перекусить.

– Это старый солдат моего отца, – пояснила она, когда Тунор вернулся и расставил на столе угощение – кувшинчик с пивом, жареных угрей и ячменные пирожки с медом. Поклонившись, он удалился, а девушка продолжила: – Тунор был ранен в стычке, стал калекой, но все еще силен, вот отец и пристроил его охранять это пристанище. На противоположной стороне островка располагается его хижина. Тунор нелюдим, и ему хорошо тут только с собаками.

Говоря это, Милдрэд не спешила закрывать дверь. Девушка стояла у порога и смотрела на быстро темнеющее небо, на удаляющегося Тунора, который шел через волнуемые ветром заросли и уводил за ошейники псов. Сказала, как хорошо, что они оказались подле охотничьего домика, где можно будет переждать грозу. Вон как небо потемнело, будто уже настал вечер. И молнии то и дело полыхают в туче.

– Милдрэд, – прервал ее быструю, нервную речь юноша. Сделал паузу, когда в вышине раздался оглушительный раскат грома, потом подошел к девушке и взял ее руки в свои. – Кошечка моя, ты ведь не просто так привела нас сюда?

Она молчала, глядя на него снизу вверх мерцающими ярко‑голубыми глазами. В проем двери врывался ветер, колыхал завитки волос у ее лица, развевал легкую траурную вуаль, скрепленную на плече брошью. И тут ветер стих, настала немая тишь и стало слышно, как по воде застучали первые тяжелые капли дождя, который уже в следующее мгновение усилился и пошел плотной стеной, заполонив все вокруг, налетел шквалами под пахнувшим холодом ветром.

Артур закрыл дверь, и сразу стало тихо. Он повернулся к девушке, но она торопливо отошла.

– Я поняла, что нам не успеть в монастырь до дождя, и решила, что тут мы вполне сможем переждать грозу.

Говоря это, она принялась чиркать кресалом, высекая искры, потом зажгла свечи. В покое разлился теплый, ясный свет.

Артур по‑прежнему стоял у дверей. Опять загрохотал гром. В маленькие окошки с закрытыми ставнями стучал дождь, потом стук усилился, стал оглушающим.

– Милдрэд, нас будут ждать в монастыре, – негромко произнес юноша. – Там будут волноваться и поднимут тревогу.

– Не поднимут. Преподобная Отилия предупредила меня, что не огорчится, если мы вдруг не явимся.

Она резко повернулась, перебросила светлые косы на грудь и крепко их сжала.

– Преподобная Отилия сама хотела, чтобы я осталась наедине с тобой. Можешь верить мне, можешь нет, но это так!

И не успел юноша ответить, как Милдрэд кинулась к нему, обняла, прижалась всем телом, покрывая его лицо, губы, шею быстрыми, жадными поцелуями. В первый миг Артур не смог не ответить, но потом вдруг почти оттолкнул ее. Отвернулся к двери, прижался к ней лбом, бурно дыша.

– Нет, – глухо произнес он и глубоко вдохнул, постепенно успокаиваясь. – Я желаю тебя до умопомрачения, но…

Он резко оглянулся. Пряди черных волос упали на остро блестевшие глаза.

– Я не могу так поступить с тобой, котенок. Ты – моя невеста, и я должен заботиться о твоей чести. Ты должна предстать перед алтарем чистой и непорочной. Чтобы я мог прямо глядеть в глаза твоим родителям. Они готовы верить мне, а мы и так им лжем. Не стоит присовокуплять еще одну ложь. И я… и мы… Мы подождем своего часа!

Он смотрел на девушку почти с вызовом, но она лишь улыбнулась, не поднимая глаз.

– Артур, но нам и не нужно заходить так далеко. Ах, эта потеря невинности в преддверии венчания! Как это всех пугает! Но видишь ли… Ой, мамочки, где мне взять силы, чтобы сказать… сказать такое!.. – Она топнула ножкой и, сжав кулачки, подняла голову, устремила взгляд на низкий бревенчатый свод, словно искала там вдохновения.

И заговорила быстрым шепотом, не глядя на него. О старых обычаях, о том, как можно любить друг друга, не доводя до соития, что исстари повелось, что можно ласкать друг друга… особыми способами… ласкать тело друг друга… губами и руками, как тереться друг о друга, и… и… Артур ведь знает это! Разве она должна его учить тем ласкам, каким предается молодежь в селениях…

Ей было стыдно. И когда новый грохот сверху заставил ее умолкнуть, она почувствовала, как дрожит от напряжения. Это напряжение ощущалось везде: в небе, в воздухе, здесь… В распиравшем грудь сердце и пылающих губах. Милдрэд сказала эти бесстыдные речи и теперь… была напугана собственной смелостью, но и возбуждена до ломоты во всем теле. Она просто вибрировала от сознания, что сама предлагает сделать такое с собой мужчине… что сама готова сделать с ним это. Ибо все в ее мире изменилось: она была иначе воспитана… она никогда не считала себя похотливой крестьянкой… до сего момента.

Артур шагнул к ней. От ее бесстыжих, великолепных слов его охватило жгучее желание. И он сжал ее лицо в ладонях. Глядел в блестящие, широко открытые глаза.

– И ты сделаешь для меня это?

– Сделаю, мой Артур. Я не хочу, чтобы тебе было плохо после моих объятий.

– Да мне с тобой рай!

Он подхватил ее на руки, закружил, потом стал целовать, не опуская. И она то сама целовала его, то вдруг слабела, откидываясь в его руках, готовая позволить делать с собой все, что угодно.

Когда Артур поставил ее, она едва могла стоять. А он медленно опустился подле нее на колени и стал приподнимать подол ее платья. Милдрэд пошатывалась, закрыв глаза и запустив пальцы в его длинные мягкие волосы, невольно сжала их. Почувствовала его губы у себя над коленом, а потом он, целуя ее, стал подниматься все выше, скользя руками и губами по внутренней поверхности бедра. Он оглаживал ее ноги, поднимая подол все выше. И вдруг…

Милдрэд широко раскрыла глаза, пошатнулась и, если бы он не подхватил ее, наверное, рухнула бы.

Она почти не заметила, что он уложил ее на постель. Все вокруг плыло и мерцало. Она уходила в темноту, прикрыв веки и наслаждаясь обрушивающимися на нее ощущениями, а затем приподнималась, умоляя, чтобы он продолжал. Милдрэд и не ожидала, что может испытывать такое. Ее сердце неудержимо билось, в животе что‑то дрожало, ей казалось, что она переполнена бурлящими соками, что вся она горячая и влажная. И когда юноша, тяжело дыша, приподнялся и стал распускать шнуровку на ее груди, она принялась помогать ему непослушными, дрожащими пальцами.

Милдрэд рада была выскользнуть из такой ненужной, такой тяжелой сейчас одежды. Ей нравилось, как он смотрит на нее – восхищенно и страстно. Ей всегда говорили, что она изумительно сложена, и ей хотелось показать себя Артуру. Себя всю… И эти упоительные ощущения, когда он ласкал и целовал ее тело. Его прикосновения были легкими и умелыми, он знал, как ласкать женщину. Милдрэд задохнулась, когда Артур стал гладить воспаленные кончики ее сосков… и там, внизу, отчего ее сотрясала крупная дрожь…

Не спуская с нее глаз, Артур стал торопливо раздеваться, и она с радостью помогала ему стягивать одежду.

Не думая больше о стыде, девушка скользила взглядом по его золотистой коже, задержалась на широких плечах и длинных, с сильными мышцами руках, где кое‑где светлели полоски старых шрамов. Она смотрела на его крепкую грудь, покрытую темными волосами, которые редели, переходя в узкую полоску на тугих квадратиках мышц живота. Худощавый в кости, Артур был весь словно вылит из таких тугих мускулов. А внизу, ближе к паху, темные волосы опять густели. Милдрэд, затаив дыхание, смотрела на его твердый вставший член. Она была взволнована и даже сквозь оглушающее ее возбуждение почувствовала, как в ней опять рождается стыдливое смущение. Это ее рассердило. Ведь перед ней был ее Артур, роднее и дороже которого для нее не было никого на свете! И она так хочет доставить ему радость!

С этой мыслью девушка протянула руку и ощутила его горячую шелковистую плоть в своей ладони…

Артур наблюдал за ней, потом вскинул голову, закрыл глаза и втянул со свистом воздух. Нет, это было больше, чем он мог выдержать! И, рывком опрокинув Милдрэд на ложе, Артур навалился сверху, лаская и бешено целуя ее.

Милдрэд слабо понимала, что происходит. Как сквозь бред вспомнила, чему ее учили. Сейчас надо прижаться телами близко‑близко, скользить, тереться друг о друга. И она подалась вперед, стала прижиматься, как вдруг почувствовала, что он уже в ней. Что‑то напряглось и сломалось внутри нее под его напором, уступило, впуская его… и это было так желанно!

Они оба замерли. Милдрэд приоткрыла глаза, понимая, что это произошло. Не должно было бы… Но как же славно, что так случилось! Что она вся его, что отныне принадлежит ему. И почему говорят, что должно быть больно? Да, боль была, слабая и тягучая, но еще больше было желание, чтобы это продолжалось. И хотя ее этому не учили, она волнообразно колыхнулась, подалась вперед бедрами, с радостью ощущая, как его горячий стержень проникает глубже…

Артур застонал.

– Милдрэд…

– Умоляю…

Она не ведала, о чем молила. Но он понял и качнулся ей навстречу.

Они были вместе, были настолько близко, как не бывали никогда ранее, но давно оба жаждали этого. И вместе им стало так невообразимо хорошо!

В объятиях Артура Милдрэд словно уплывала куда‑то, растворяясь в неге. В какой‑то миг, разомкнув тяжелые веки, она увидела, что он смотрит на ее запрокинутое лицо и нежно улыбается. Она попробовала улыбнуться в ответ, но лишь восхищенно всхлипнула, закрыла глаза, вслушиваясь в себя, стремясь за упоительным наслаждением. И все больше погружалась в жаркую истому, растущую в ней, заполняющую все ее тело. Ничего больше не было, кроме разгоравшегося в ней огня.

Словно молния пронзила Милдрэд до самых кончиков ног. Она тихо застонала. Ответный стон‑рычание прозвучал намного громче. И все… Они исчезли, они растворились в любви… упоительном наслаждении… оглушающем счастливом покое… обладании…

Ибо они обладали друг другом. Приходя в себя, Милдрэд с радостью осознала это. Как же давно она об этом мечтала!

Артур приподнялся на локтях и посмотрел на ее мечтательное отрешенное лицо, на ее полузакрытые умиротворенные глаза.

– Кошечка моя…

– Я всегда хотела быть твоей. Хотела, чтобы это был именно ты…

Их лица были так близко… «Я люблю тебя!» – говорил ее взгляд. И она видела в его глазах такой же ответ. И это сознание взаимной любви делало Милдрэд сильной, уверенной и даже гордой.

Артур лег рядом, устроив головку девушки у себя на плече. А ей вдруг стало так уютно и удобно в его объятиях. Она постепенно приходила в себя, различила шум дождя снаружи.

– А дождь все идет.

Да, вокруг них был реальный мир, в который они вернулись. И в этом мире жили люди, которые не должны знать о том, что между ними произошло.

Они заговорили об этом одновременно. И оба разом умолкли. Потом Милдрэд лежала и слушала, что говорил Артур. Это он виноват, он не сдержался,