Заключительная речь Главного обвинителя от Великобритании X. ШОУКРОССА 6 page

(ВБ‑66).

Три дня спустя, во время завтрака, Кейтель и Риббентроп сообщили своим итальянским коллегам: «Фюрер заявил, что сербские заговорщики должны быть уничтожены и что этого невозможно достигнуть мягкими мерами». Тогда Кейтель вставил замечание: «... Каждая деревня, в которой могли бы быть обнаружены партизаны, должна быть сожжена дотла» (Д‑735).

Два месяца спустя Риббентроп убеждал итальянского посла в Берлине принимать более жесткие меры против партизан в Хорватии. Он говорил:

«Банды следует истреблять, причем членами банд нужно считать мужчин, женщин и детей, так как продолжение их существования ставит под угрозу жизни немцев и итальянцев – мужчин, женщин и детей».

Герниг помогал Гиммлеру набирать необходимые кадры для борьбы с партизанами. Один из советников кабинета записал, что 24 сентября 1942 г. Геринг заявил, что он ищет дерзких людей для использования их на Востоке в отрядах особого назначения и что он рассматривает вопрос о привлечении для этой цели осужденных и браконьеров.

Его идея заключалась в следующем:

«Эти банды, первостепенной задачей которых было уничтожение командования партизанских групп, в районах, где им предназначено было действовать, могут убивать, жечь, грабить. В Германии они вновь будут взяты под строгий надзор»

(ПС‑638).

Через месяц Геринг описал дуче германские методы борьбы с партизанами в следующих выражениях:

«Прежде всего с данной территории вывозится весь скот и все продукты питания для того, чтобы лишить партизан каких‑либо источников питания. Мужчины и женщины увозятся в трудовые лагеря, дети – в детские лагеря, а деревни сжигаются. В случае нападения все мужское население деревни выстраивалось с одной стороны, а женщины – с другой; затем женщинам говорили, что все мужчины будут расстреляны, если они (женщины) не укажут, кто из мужчин не является жителем этой деревни. Для того, чтобы спасти своих мужчин, женщины всегда указывают, кто не из их деревни»

(Д‑729).

Использование этих методов не ограничивалось Востоком. Они применялись на всем пространстве оккупированных территорий. Если оказывалось малейшее сопротивление, немцы стремились подавить его с крайней жестокостью. Было бы нетрудно привести сотни примеров, которые могли бы выдержать сравнение с событиями в Лидице и в Орадур‑сюр‑Гпане.

Одно из самых жестоких мероприятий – захват заложников – явилось предметом приказа германского верховного командования от 16 сентября 1941 г. Кейтель приказывал:

«а. Невзирая ни на какие частные обстоятельства, в каждом случае сопротивление германским оккупационным силам следует расценивать как сопротивление, вызванное коммунистами.

б. Для того, чтобы пресечь эти коварные действия в зародыше, следует принимать самые энергичные меры немедленно при появлении самых первых их признаков с тем, чтобы сохранить власть оккупационных сил и помешать дальнейшему распространению таких действий. В этой связи следует помнить, что в таких странах, где еще не установлен порядок, человеческая жизнь часто ничего не стоит и устрашающее действие может быть достигнуто лишь необычайной суровостью. В этих случаях смертная казнь для 50–100 коммунистов должна обычно рассматриваться как соответствующее возмездие за жизнь одного германского солдата, форма, в которой приговор приводится в исполнение, должна еще более усиливать устрашающее действие»

(С‑148).

Можно сопоставить этот текст с формулировкой отчета эйнзатцкоманды: «Зная о том, что русские давно привыкли к безжалостному обращению с ними со стороны властей, мы применяли самые суровые меры» (Л‑180).

У Кейтеля и Кальтенбруннера не было расхождений во взглядах; германским солдатам было приказано следовать примеру эсэсовцев на местах.

Две недели спустя после издания этого приказа Кейтелю, чьим единственным защитительным доводом является то, что он требовал казни от 5 до 10 заложников за одного немца вместо 50–100, пришла еще одна мысль. 1 октября 1941 г. он высказал мнение о том, что будет целесообразно, если военные командиры будут всегда иметь в своем распоряжении некоторое число заложников различных политических взглядов: националистических, демократически‑буржуазных или коммунистических. Он добавил:

«Очень важно, чтобы среди них имелись хорошо известные, выдающиеся личности или члены их семей, чьи имена должны быть преданы гласности. В случае нападения должны быть расстреляны заложники соответствующей группы, в зависимости от партийной принадлежности виновного»

(ПС‑1590).

На оригинале документа имеется зловещая пометка: «Применяется во Франции и Бельгии».

Действие этих приказов в германской армии можно хорошо видеть по трем примерам мероприятий, осуществленным командирами на местах.

В Югославии через месяц после первичного приказа Кейтеля один местный комендант сообщил, что в отместку за убийство 10 и ранение 26 германских солдат было расстреляно 2300 человек, то есть по 100 за каждого убитого и 50 за каждого раненого германского солдата.

11 июля 1944 г. комендант района Коволо в Италии в публичном объявлении угрожал расстрелять 50 человек за каждого раненого представителя германских вооруженных сил, военного или штатского, и 100 за каждого убитого немца. В случае убийства или ранения более чем одного солдата или штатского все мужчины района подлежали расстрелу, дома – сожжению, женщины – интернированию, а скот – немедленной конфискации. Кессельринг сообщил, что в июне того же года 560 человек, включая 250 мужчин, были заключены в тюрьму с угрозой быть расстрелянными в течение 48 часов, так как партизанами был захвачен один германский полковник (Д‑39).

Лицами, непосредственно замешанными а совершении этих жестокостей, являются Геринг, Риббентроп, Кейтель, Иодль и Кальтенбруннер, но кто вообще может сомневаться в том, что всем подсудимым, сидящим на этой скамье, были известны эти приказы и о том, как германские вооруженные силы были обучены убивать мужчин, женщин и детей и что они это делали по всей Европе? Редер, который говорит, что осуждал такую линию поведения в Норвегии, указывает, что он попытался разубедить Гитлера, однако продолжал занимать свой пост и предоставлять свое имя для того, чтобы его использовал режим, во время которого такие действия совершались.

Я перехожу к тем вопросам, за которые он и Дениц несут самую непосредственную ответственность. Ведение войны на море являет собой совершенно такое же пренебрежение к праву и к нормам порядочности. Мало существует примеров возможности так подробно проникнуть в мысли двух морских командующих с помощью их документов, как в отношении подсудимых Редера и Деница в данном случае.

Уже 3 сентября 1939 г. германский военно‑морской флот в меморандуме, адресованном министерству иностранных дел, стремился получить разрешение топить без предупреждения суда противника и торговые суда нейтральных стран в нарушение Лондонских правил подводной войны, своих собственных правил по взятию трофеев и, разумеется, международного права. Целый ряд документов, изданных в течение следующих шести недель, обнаруживает наличие постоянного давления на министерство иностранных дел со стороны Редера с тем, чтобы добиться его согласия на проведение этой политики.

16 октября 1939 г. Редер представил меморандум об интенсификации морской войны против Англии. В этом документе, декларировав «крайнюю жестокость» как необходимость и намерение уничтожить в кратчайший срок боевой дух Великобритании, Редер заявил:

«Главной целью морской войны является торговое судно и не только вражеское, но вообще всякое торговое судно, идущее по морю с целью снабжения военной промышленности противника, как в отношении импорта, так и в отношение экспорта».

Именно в этом документе содержится позорный пассаж:

«Желательно все принимаемые военные меры основывать на существующем международном праве; однако меры, считающиеся необходимыми с военной точки зрения, в случае если от них можно ожидать решающего успеха, следует применять, даже если они не соответствуют существующим нормам международного права. Поэтому в принципе следует прибегать, обосновывая их какой‑нибудь правовой концепцией, к любым военным средствам, способным сломить сопротивление врага, даже если они повлекут за собой создание нового кодекса морской войны».

В другом меморандуме от 30 декабря он призывал к дальнейшей интенсификации операций, особенно в отношении нейтральных стран, «не связывая себя какими‑либо концепциями, как, например, объявлением запретных зон». Далее он предложил, что, поскольку они так или иначе должны вторгнуться в нейтральные государства, не имеет большого значения, если на море они хватят через край. Я цитирую:

«Усиление мер по линии ведения войны на море с политической точки зрения сыграет лишь небольшую роль в общей интенсификации военных действий»

(С‑100).

Вы уже, вероятно, заметили, что эти меморандумы о ведении войны на море лишь повторяют точку зрения верховного командования относительно будущей войны, изложенную за полтора года до этого следующим образом:

«В зависимости от того, будет ли применение действующих правил ведения войны создавать большие преимущества либо причинять большие неудобства, воюющие нации будут либо считаться в состоянии войны с нейтральными государствами, либо нет».

Было ли это простым совпадением? Во всяком случае таким был план, изложенный Редером и исполнявшийся Деницем. С самого начала штаб военно‑морских сил не имел ни малейшего намерения соблюдать законы ведения войны на море. Аргумент защиты, заключающийся в том, что потопление союзных торговых судов без предупреждения оправдывается действиями союзников, столь же неоснователен, сколь и утверждение, что потоплению нейтральных торговых судов при их появлении предшествовало предупреждение, что соответствовало требованиям международного права. Вы видели, какие расплывчатые и неопределенные предупреждения делались нейтральным судам, а также знакомились с меморандумом штаба военно‑морских сил, который показывает, что эти предупреждения намеренно делались в таких общих выражениях потому, что Редеру было известно, что задуманные им планы действия против нейтралов были совершенно незаконными. Мне нет необходимости напоминать Вам документ, в котором говорится, что приказы должны передаваться устно, о фальшивой записи в судовом журнале, о том самом методе, который был использован в Деле с «Атенией», или о записи в дневнике самого Редера, в которой говорилось, что следует топить тщательно опознанные нейтральные суда во всех тех случаях, когда применение электроторпед даст немцам возможность утверждать, что судно в действительности наскочило на мину.

Вы можете найти подтверждение этому в опровержениях, подготовленных Редером в ответ на протесты норвежского и греческого правительств по поводу потопления «Томаса Валь‑тона» и «Гаруфалии», и в неохотном признании в связи с потоплением «Детфорда». Все эти суда были потоплены в декабре 1939 года одной и той же подводной лодкой. Ничто не раскрывает лучше цинизм и оппортунизм, с которым Редер и Дениц относились к нормам международного права, чем контраст в их отношении к потоплению испанского судна в 1940 году и в сентябре 1942 года. В 1940 году Испания ничего не значила для Германии, в 1942 году она приобрела значение.

Не требуется снова повторять подробности о различных мерах, последовательно принятых во время введения в действие политики потопления судов без предупреждения, но существуют два момента в ведении этими двумя подсудимыми морской войны, которые я подчеркиваю. Во‑первых, они продолжали уверять мир, что не нарушают Лондонских правил и своих собственных правил взятия трофеев. Причина тому явствует из меморандума Редера от 30 декабря 1939 г., в котором он заявил:

«Настоятельно следует возразить против публичного объявления о проведении усиленных мероприятий по ведению морской войны для того, чтобы снова не запятнать военно‑морской флот в глазах истории позорным пятном – ведением неограниченной подводной войны»

(С‑100).

Это, как Вы видите, является одним из моментов общего плана. Этот же самый аргумент был выдвинут Иодлем и Деницем в феврале 1945 года в поддержку политики нарушения Женевской конвенции вместо объявления всему миру об отказе Германии от этой Конвенции. Здесь мы снова сталкиваемся с доктриной военной целесообразности: если Германии выгодно нарушать какой‑нибудь конкретный закон, это нарушение всецело оправданно. Но производить его следовало так, чтобы об этом никто не знал и мировое общественное мнение не могло бы осудить его.

Не следует думать, что, вводя практику потопления судов без предупреждения и игнорируя законы ведения морской войны, Редер был более решителен, чем Дениц. Защищая себя, Дениц делал усиленные попытки объяснить задним числом свой приказ от 17 сентября 1942 г. Поэтому я прошу Трибунал вспомнить его содержание:

«Не следует делать никаких попыток спасать членов команды потопленных кораблей. Спасение противоречит элементарным требованиям ведения войны, направленной на уничтожение вражеских судов и команд»

(Д‑630).

Запись в его дневнике от того же числа, подтверждающая этот приказ, начинается следующими словами:

«Вновь обращается внимание всех командующих офицеров на тот факт, что все попытки спасения противоречат элементарным требованиям ведения войны».

Подсудимый отрицал, что это означало, что команды должны были быть уничтожены или истреблены. Но предыдущие события совершенно ясно показывают нам, что этот приказ явился указанием командирам подводных лодок уничтожать команды тонущих торговых судов, но в то же время он составлен таким образом, что оставляет Деницу лазейку для оправдания в случае нужды, и, действительно, в настоящее время такая необходимость возникла. Этот приказ в сущности был составлен в соответствии с идеями, высказанными Гитлером Осиме,[47]3 января 1942 г. Гитлер сказал ему, что «он должен отдать приказ о том, что, если взять иностранных моряков в плен окажется невозможным, подводные лодки должны всплывать на поверхность после торпедирования и обстреливать спасательные лодки» (Д‑423). Доказательства указывают на то, что Гитлер постоянно оказывал давление с тем, чтобы этот приказ был издан. Признано, что Гитлер настаивал на этом на совещании 14 мая 1942 г., на котором присутствовали Дениц и Редер, и что он снова поднял вопрос 5 сентября 1942 г. Сам Дениц ссылался на нажим Гитлера во время инцидента с «Лаконией». Вы располагаете подтверждением того, что приказ, изданный 17 сентября, был составлен в такой форме, что он вполне подтверждает толкование, данное ему обвинением, основывавшимся на показаниях свидетелей Хейзига и Меле. Разве можно вообразить, что старшему командиру было бы позволено начиная с 17 сентября 1942 г. и до конца войны инструктировать сотни подводных лодок, выходивших в море из Киля, о приказе на уничтожение, если бы таково не было намерение военно‑морского штаба? Вы располагаете доказательствами о том, что сам Дениц встречался с каждым командиром подводной лодки как перед выходом, так и по возвращении из плавания. Вы располагаете собственными признаниями Деница по поводу замечаний, исходивших от офицеров его штаба в период подготовки приказа, а также о его собственной установке, проявившейся в приказе от октября 1939 года. Этот приказ, по признанию Деница, был приказом о запрещении спасать утопающих: обвинение утверждает, что защита не в состоянии оспорить этот приказ. Далее имеется совпадение, заключающееся в том, что тот самый аргумент, который Гитлер выставил Осиме, а именно: необходимость не дать союзникам возможности найти команды судов, создаваемых по гигантской американской программе, являлся доводом, который, по признанию Деница, был выдвинут им 14 мая. Это был тот аргумент, который, как показывает Хейзиг, он услышал, и это же послужило причиной издания последующего приказа о том, что следовало предпочтительно атаковать конвой, а не топить спасательные суда. Перед Вами примеры «Антонисы», «Норин Мэри», «Пелеуса». А человек, ужасающийся при одной только мысли о возможности издания такого приказа, по собственному признанию, видел судовой журнал лодки, потопившей «Шиф Мид», и видел бесчеловечную запись в этом журнале, описывающую страдания тех, кто оставался в воде. Дениц в своих показаниях заявил, что «издание подобной директивы может быть оправдан о лишь в том случае, если таким образом может быть достигнут решающий военный успех». Не потому ли был издан этот приказ, что, как это явствует из его собственных документов, процент потопленных в сентябре 1942 года судов, помимо судов конвоя, был столь высок, что было возможно достигнуть решающего военного успеха, в то время как в апреле 1943 года, в период, когда почти все потопленные суда относились к судам конвоя, не было необходимости в издании еще одного приказа, сформулированного в более точных выражениях?

Обвинение самым настоятельным образом утверждает, что подсудимый Дениц этим приказом намеревался поощрять и заставить как можно большее количество командиров подводных лодок уничтожать команды торпедированных торговых судов, но преднамеренно сформулировал приказ так, чтобы он мог утверждать обратное, если обстановка этого потребует. В свете показаний адмирала Вагнера о том, что главный морской штаб утвердил приказ от 17 сентября 1942 г. по поводу уничтожения оставшихся в живых членов команд потопленных судов, Редер не может уйти от ответственности. И на самом деле, поскольку он присутствовал на совещании у Гитлера в мае 1942 года, а также 5 сентября того же года (документы Дениц‑16 и 39), когда он получил приказание фюрера об издании инструкции по поводу уничтожения спасавшихся членов команд потопленных судов, не может быть никаких сомнений в том, что он также несет полную ответственность и за эти действия своего подчиненного.

Несмотря на то, что через несколько месяцев союзные военно‑воздушные силы сделали невозможным для подводных лодок в большинстве районов всплывать после торпедирования и этот вопрос стал менее актуальным, все же интересно отметить, что 7 октября следующего года вышел приказ, направленный против спасательных лодок, и в нем снова встречалась фраза «уничтожение команд судов» (Д‑663).

Несмотря на опровержение капитан‑лейтенанта Экка, не может быть никаких сомнений в том, что, будучи проинструктирован Меле, он осуществил намерения вышестоящих начальников. Почему следует предполагать, что у человека, который через месяц безропотно принял приказ Гитлера о коммандос, не хватило духу приказать уничтожать моряков, находящихся на плотах или на обломках, оставшихся после крушения, после того, как Гитлер объяснил военную необходимость этого мероприятия? Экк, который выполнял приказы Редера и Деница, заплатил за это высшей мерой наказания. Неужели эти люди понесут меньшую кару?

Я перехожу теперь к рассмотрению еще одного военного преступления – использованию рабского труда. Еще задолго до начала военных действий подсудимые оценили значение его для германской военной машины. Гитлер упомянул об этом в «Майн кампф» и подчеркнул значение этого фактора на совещании в мае 1939 года.

Несколько недель спустя в июне «имперский совет обороны» (Геринг, Функ, Фрик, Редер и представители всех остальных министерств) планировал использовать в будущей войне 20 тысяч заключенных концентрационных лагерей и сотни тысяч рабочих из протектората.

План Гитлера в отношении Польши, раскрытый им Шираху и Франку, гласил:

«Идеальная картина такова: поляк может владеть лишь незначительным участком земли в генерал‑губернаторстве, который до некоторой степени снабдит его и его семью пищей. Деньги, которые ему нужны для приобретения одежды и т.п., он должен заработать в Германии. Генерал‑губернаторство должно стать центром снабжения нас неквалифицированной рабочей силой, в особенности сельскохозяйственными рабочими. Этим рабочим при всех условиях будут гарантированы средства к существованию, так как они всегда могут быть использованы там, где требуется дешевый труд»

(СССР‑172).

Эта политика была, конечно, рассчитана на короткий срок, а конечной ее целью фактически было уничтожение восточных народов. Заукель был назначен генеральным уполномоченным, перед ним была поставлена задача – дать замену 2 млн. немецких рабочих, которые были призваны на военную службу.

Он сам говорит, что после того как Гитлер подчеркнул, что такие мероприятия являются военной необходимостью, он не стал стесняться в средствах и спустя месяц после своего назначения направил Розенбергу свою первую программу мобилизации рабочей силы.

Я цитирую:

«Если мы не сумеем обеспечить нужное количество рабочей силы на добровольных началах, нам придется немедленно ввести насильственную трудовую мобилизацию; огромное количество новых иностранных рабочих – мужчин и женщин – является несомненной необходимостью»

(ПС‑016).

Эту программу он сам вызвался провести в жизнь «путем всевозможного давления и безжалостного использования всех имеющихся в нашем распоряжении средств».

Нет необходимости приводить многочисленные доказательства, показывающие ход выполнения этой политики мобилизации рабочей силы. Достаточно будет привести цитату из обращения Заукеля к центральному управлению по планированию в марте 1944 года:

«Специально обученные агенты – мужчины и женщины – насильственно угоняли мужчин на работу в Германию. Из 5 миллионов иностранных рабочих, которые прибыли в Германию, даже 200 тысяч не приехали добровольно»

(Р‑124).

Методы, которые применялись при насильственном угоне, отвратительны по своей жестокости, и каждый из подсудимых должен был знать о них. В апреле 1941 г. Гиммлер в речи перед офицерами полка СС «Адольф Гитлер» сказал:

«Очень часто военнослужащие войск СС задумываются над угоном этих людей сюда. Эти мысли возникли у меня сегодня, когда я наблюдал эту крайне трудную работу, которую выполняет полиция безопасности при самой активной помощи ваших людей. То же самое происходило в Польше, где мы должны были отправлять десятки тысяч и сотни тысяч людей при сорокаградусном морозе»

(ПС‑1918).

И дальше:

«Умрут или не умрут от изнеможения 10 тысяч русских баб при рытье противотанковых рвов – интересует меня лишь постольку, поскольку этот ров, нужный Германии, должен быть закончен. Если кто‑нибудь придет и скажет мне: "Я не могу допустить, чтобы этот ров рыли женщины и дети; это бесчеловечно, это их убьет", – я отвечу: "Вы – убийца людей собственной крови, так как, если этот ров не будет вырыт, то погибнут германские солдаты, а они сыновья германских матерей. Мы должны помнить, что в Германии имеется 6–7 миллионов иностранцев. Возможно, теперь их численность достигает 8 миллионов. В Германии имеются пленные. Они безопасны для нас до тех пор, пока мы будем принимать жесточайшие меры по самому пустяковому поводу»[48]

(ПС‑1919).

В августе 1943 года потребность в рабочей силе еще больше возросла. Гиммлер приказал:

«Все молодые трудоспособные женщины должны быть отправлены в Германию на работу через ведомство имперского генерального уполномоченного Заукеля. Дети, пожилые женщины и старики должны быть собраны вместе и использованы на работах в женских и детских лагерях».

Приказы, отданные группенфюрерам СД, действовавшим на Украине, содержали такие же настоятельные требования:

«Деятельность министерства труда должна быть поддержана в наибольшей степени. Временами нельзя будет воздержаться от применения силы. При обыске деревень, в особенности в тех случаях, когда явится необходимость сжечь целую деревню, местное население должно быть принудительно передано в распоряжение уполномоченного[49]. Как правило, детей расстреливать более не следует. Если мы временно ограничиваем наши строгие меры на основании вышеприведенного приказа, это делается из следующих соображений: нашей важнейшей целью является мобилизация рабочей силы»

(ПС‑3012).

Шпеер признал – и как он мог отрицать это, – что он знал и одобрял порядок мобилизации и доставки рабочих в Германию против их воли.

Кальтенбруннер писал своему другу Блашке:

«Между тем по специальным соображениям я приказал отправить несколько транспортов с эвакуированными в Вену, в ближайшее время должны быть отправлены четыре транспорта с 12 тысячами евреев. Они должны прибыть в Вену через несколько дней... Нетрудоспособные женщины и дети этих евреев – все они держатся наготове для специальной акции и посему однажды вновь будут перемещены. Они должны содержаться в охраняемом лагере и в дневное время»

(ПС‑3803).

Опять мы встречаем эту зловещую фразу, значение которой они так хорошо знали, – «специальное обращение», «специальная акция». Убийство остается убийством независимо от того, каким эвфемизмом убийцы вздумают его прикрыть. Нужда в рабочей силе стала такой острой, что не только евреев не отправляли в газовые камеры, пока они были трудоспособны, но хватали даже детей и заставляли их работать. Это все, что относится к насильственному угону людей в Германию. Какая участь ожидала их по прибытии?

Еще в марте 1941 года районные объединения крестьян получили инструкции о том, как обращаться с польскими сельскохозяйственными рабочими, которых они должны были получить (ЕС‑68). Рабочим не предоставлялось право подавать жалобы; им, этим религиозным людям, запрещалось посещать церковь; запрещались все виды развлечений, пользование общественными транспортными средствами. Их наниматели получали право применять телесные наказания и ни в коем случае «не могли быть привлечены к ответственности официальными учреждениями». В конце приказывалось: «Сельскохозяйственные рабочие польской национальности должны по возможности быть удалены от людей, живущих в доме, жить вне села и не в домах; их можно поместить в конюшни и т.д. Чувство жалости не должно помешать проведению таких мероприятий».

Обращение с теми, кто был занят в промышленности, было еще хуже. Я напомню показания польского врача в Эссене, который по мере сил пытался обслуживать русских военнопленных:

«Эти люди содержались в таких страшных условиях, что нельзя было оказать им медицинскую помощь. Мне кажется, что держать людей в таких условиях было ниже человеческого достоинства. Каждый день ко мне приводили по крайней мере 10 человек, с кровоподтеками от постоянных избиений резиновыми шлангами, стальными прутьями или палками. Люди часто корчились от боли, и я не мог им оказать ни малейшей медицинской помощи. Мне тяжело было смотреть, как могли заставлять людей, которые так мучились, производить такие тяжелые работы. Мертвые тела оставались лежать на соломенных тюфяках по два или три дня, пока они не начинали издавать такое зловоние, что их соседи по заключению выносили их и где‑нибудь закапывали. В беседе со мной некоторые русские женщины говорили мне лично, что они работали на заводе Круппа и что их ежедневно зверски избивали. Избиения были в порядке вещей»

(Д‑313).

К концу 1943 года более 5 млн. мужчин, женщин и детей работали в империи, и если сюда добавить военнопленных, то общее количество работавших в то время в Германии достигало 7 миллионов (Д‑524). К этому числу следует добавить сотни тысяч доставленных в течение 1944 года. Миллионы мужчин и женщин были выгнаны из своих домов самым зверским образом, их привозили в любую погоду на транспорте для скота со всех концов Европы; они работали на фермах и заводах по всей империи часто в отвратительных условиях. Детей отнимали у родителей, и некоторые дети навсегда оставались сиротами, так как они не знали ни своих настоящих имен, ни откуда они родом. Их забирали тогда, когда они были еще слишком малы, чтобы помнить, откуда они приехали.

Какой мерой следует заплатить за это преступление? Ни один подсудимый не может отрицать того, что он знал об этом или был к этому причастен. Протоколы центрального управления по планированию, несомненно, читались во всех государственных ведомствах. Вы видели, каков объем доказательств, связывающих военных руководителей и все другие правительственные ведомства с этой колоссальной программой применения рабского труда. Ни один подсудимый не может быть оправдан за совершение этого преступления. Никто из них не мог не знать о масштабах этого преступления и о зверствах, при помощи которых оно осуществлялось.

Я перехожу к вопросу, связанному с предыдущим, но еще более ужасному – к общим методам проведения подсудимыми военной оккупации захваченных ими территорий. Доказательства, говорящие о том, что эти территории являлись местом, где в масштабах, непревзойденных в истории, господствовали убийство, рабство, террор и грабеж в нарушение всех элементарных правил оккупации воюющей стороной, не были ничем серьезно опровергнуты. Эти преступления не являлись ни в коей мере случайными или совершенными в результате садизма какого‑нибудь Коха в одном месте или жестокости какого‑нибудь Франка в другом. Преступления были неотъемлемой частью преднамеренного и систематического плана, в котором мероприятия в отношении рабского труда были лишь побудительным мотивом. Чтобы создать «тысячелетнюю империю», нацисты приступили к истреблению или ослаблению расовых и национальных групп в Европе или таких прослоек, как интеллигенция, от которых в значительной мере зависит существование этих групп.