Заключительная речь Главного обвинителя от Великобритании X. ШОУКРОССА 5 page

Далее в этих правилах содержится указание об изоляции гражданских лиц и политически нежелательных военнопленных, взятых в плен в течение Восточной кампании.

После того, как указывается, что важной задачей вооруженных сил является избавляться от всех тех элементов среди военнопленных, которых можно рассматривать как носителей и возбудителей большевизма, подчеркивается, что для этого необходимы особые меры, свободные от бюрократических административных влияний; соответственно как метод для достижения «намеченной цели» предлагается передавать таких лиц полиции безопасности и СД.

То, что Кейтель, который непосредственно отвечает за этот приказ, прекрасно знал, что именно под ним подразумевалось, ясно из меморандума адмирала Канариса от 15 сентября 1941 г., являющегося протестом, в котором точно излагается правовая сторона этого вопроса (ЕС‑338):

«Женевская конвенция об обращении с военнопленными не распространяется на отношения между Германией и СССР. Поэтому применимы лишь принципы общего международного права об обращении с военнопленными.

С XVIII столетия эти принципы постепенно устанавливались на той основе, что пребывание в плену в военное время не является ни местью, ни наказанием, но лишь только превентивным заключением, единственной целью которого является исключение возможности дальнейшего участия солдат в войне. Этот принцип развивался в соответствии с разделявшейся всеми армиями точкой зрения о том, что убийство беспомощных людей или нанесение им увечий противоречит военной традиции...

Приложенные к сему декреты об обращении с советскими военнопленными базируются скорее на принципиально иной точке зрения».

Далее Канарис указывал на скандальный характер приказов о применении оружия охраной и о вооружении лагерной полиции дубинками и кнутами.

На этом меморандуме Кейтель написал (я уже напоминал об этом утром): «Возражения возникли из военной идеи о рыцарском ведении войны. Это подрыв идеологических основ. Поэтому я одобряю и поддерживаю эти меры. К.».

После изучения этого документа вряд ли может остаться сомнение в том, что Кейтель знал, что передача пленных полиции безопасности и СД должна была означать их ликвидацию.

Канарис пишет о так называемой проверке нежелательных лиц: «Решение их судьбы определяется эйнзатцгруппами полиции безопасности и СД». На документе Кейтель, особо подчеркнув полицию безопасности, комментирует: «очень действенно». В то время как в связи с дальнейшей критикой Канариса о том, что «принципы, на которых они строят свои решения, неизвестны военным властям», Кейтель замечает: «отнюдь».

Параллельная инструкция для полиции безопасности и СД содержит соглашение с верховным командованием; после приказе о тесном сотрудничестве между сотрудниками полиции и комендантами лагерей и приводимого списка лиц, подлежащих передаче, эта инструкция гласит (ПС‑502):

«Казни не должны проводиться в лагере. Если лагеря в генерал‑губернаторстве расположены в непосредственной близости от границы, заключенных нужно перевести, если это возможно, на территорию бывшей Советской России для специального обращения с ними».

Нет необходимости напоминать Вам о количестве показаний, которые были даны в связи с численностью советских и польских заключенных, содержавшихся в концентрационных лагерях. Чтобы судить, каково было обращение с ними, достаточно вспомнить лишь отчет коменданта концентрационного лагеря Гросс‑Розен, который докладывал 23 октября 1941 г. о расстреле 20 русских заключенных между 5 и 6 часами дня, и циркуляр Мюллера из той же книги документов, в котором говорится (ПС‑1165):

«Коменданты концентрационных лагерей жалуются на то, что от 5 до 10 процентов советских людей, приговоренных к смертной казни, прибывают в лагеря мертвыми или полумертвыми. Поэтому создается впечатление, что постоянные лагеря (шталаги) этим путем избавляются от таких пленных. В особенности было замечено, что при переходе пешком, например, по дороге от станции железной дороги до лагеря, значительное число военнопленных падает мертвыми или полумертвыми от истощения и их должна подбирать идущая сзади машина. Нельзя предотвратить того, чтобы немецкое население не замечало этих случаев».

Обратил ли кто из подсудимых внимание на эти события, которые не могли быть скрыты от немецкого народа? Я продолжаю:

«Хотя подобные перевозки до концлагерей, как правило, осуществляются германской армией, население все‑таки запишет такое положение дел на счет СС. Для того, чтобы в будущем по возможности избежать подобных явлений, я приказываю, чтобы с сегодняшнего дня всех советских пленных, в отношении которых существует подозрение в заболевании и с очевидностью обреченных на смерть (например, от сыпного тифа) и поэтому неспособных противостоять напряжению, связанному даже с краткими пешими переходами, в будущем исключать из списков перевозимых в концентрационные лагеря для смертной казни. Прошу немедленно дать соответствующие указания командирам эйнзетцкомвнд».

2 марта 1944 г. начальник полиции безопасности и СД направил своим местным отделам следующий приказ ОКВ относительно обращения с пленными, захваченными при попытке к бегству (Л‑158). За исключением англичан и американцев, которых следовало возвращать в лагеря, все остальные подлежали отправке в Маутхаузен, где с ними расправлялись согласно инструкции под кодовым названием «Кугель» («Пуля»), которая, как Трибунал помнит, предусматривала немедленный расстрел. В случае наведения справок родственниками, другими заключенными, странами‑гарантами и Международным Красным Крестом следовало поступать таким обрезом, чтобы судьбе этих людей, солдат, единственное преступление которых заключалось в том, что они выполняли свой долг, осталась навсегда неизвестной (ПС‑1650).

Вскоре после издания приказе об операции «Пуля» 80 британских офицеров королевских военно‑воздушных сил совершили попытку к бегству из шталага «Люфт‑3» для военнопленных летчиков, находящихся в Сагене. Подсудимые, непосредственно связанные с этим вопросом, не отрицали, что расстрел 50 офицеров из их числа являлся умышленным убийством и был осуществлен согласно решению, принятому высшими инстанциями. Несомненно, что Геринг, Кейтель и, возможно, Риббентроп принимали участие в принятии этого решения и что Иодль, Квльтенбруннер и Риббентроп, если деже они и не принимали непосредственного участия, были прекрасно осведомлены об этом в то время. Факт участия Геринга в принятии этого решения с несомненностью вытекает из следующих трех обстоятельств:

1. Приказ был отдан Гитлером.

2. Вестгоф из управления по делам военнопленных в ОКВ заявил, что, как сообщил ему Кейтель, Геринг порицал его за то, что он не присутствовал на заседании, на котором принималось это решение.

3. В министерстве Геринга, которое было ответственно за обращение с военнопленными летчиками королевского воздушного флоте, Вальде слышал 28 марте о приказе на заседании начальников штабов и сказал об этом генералу Грошу. Грош сообщил об этом Фостеру, который немедленно отправился к Мильху, начальнику штаба Геринга, и вновь возвратился к Грошу с тем, чтобы уведомить его о том, что Мильху уже передано это сообщение и что он сделал необходимые записи (Д‑730, Д‑731). Вы сами решите, является ли прямым лжесвидетельством отказ Геринга и Мильха признаться в том, что они принимали участие в принятии решения.

Кейтель признал, что Гитлер приказал «передать их СД» и что «он боялся», что их могут расстрелять. Он заявил своим офицерам Гревенитцу и Вестгофу: «Мы должны подать пример. Они будут расстреляны, а, возможно, некоторые уже расстреляны». Когда Гревенитц запротестовал, он добавил: «Мне наплевать». На основании этих показаний его собственных офицеров, без сомнения, вопрос о его соучастии вполне ясен.

Иодль заявил, что в то время, когда Гиммлер докладывал о побеге, он разговаривал по телефону в соседней комнате. Вдруг он услышал громкий разговор и, подойдя к дверям с тем, чтобы узнать, в чем дело, понял, что речь шла о побеге военнопленных из Сагана. Неправдоподобно, чтобы при данных обстоятельствах, даже если он сам и не принимал участия в решении, он не узнал бы о нем от Кейтеля тут же после совещания. И зная об этом, он продолжал выполнять свою часть работы в заговоре.

Что касается виновности Кальтенбруннера, то на заседании, на котором Вальде было сообщено об этом решении, присутствовали также Мюллер и Небе – подчиненные Кальтенбруннера. И, наконец, решающим доказательством являются показания Шелленберга относительно беседы между Небе, Мюллером и Кальтенбруннером, состоявшейся примерно в то время по поводу запроса, присланного Международным Красным Крестом относительно 50 английских и американских военнопленных. Шелленберг слышал, как Кальтенбруннер давал указания своим подчиненным относительно того, какой ответ следует дать на этот щекотливый запрос, и никто не может сомневаться в отношении полной осведомленности Кальтенбруннера в этом вопросе.

В настоящее время общепризнанно, что ответ, направленный Риббентропом странам‑гарантам и Международному Красному Кресту, представлял собой сплошную ложь. Следует ли верить тому, что Риббентроп также не участвовал в принятии этого решения? То, что любой из этих подсудимых был бы готов принять подобное решение сам лично или согласиться с ним в случае если оно будет принято Гитлером, – вполне ясно, как мы полагаем из переписки о линчевании и расстрелах летчиков, которых немцы называли террористами. Эти документы свидетельствуют о том, что ни Кейтель, ни Иодль не испытывали никаких колебаний в данном вопросе; в то же время Геринг и Риббентроп были согласны с проектом приказа (Д‑777, Д‑783, Д‑784).

Вспомните те совещания, которые предшествовали этой переписке, – прежде всего совещание между Герингом, Риббентропом и Гиммлером, не котором было решено изменить «первоначальное предложение, сделанное имперским министром иностранных дел, который предлагал считать любые террористические акты в отношении германского гражданского населения действиями, оправдывающими такого рода меры» (ПС‑735).

В заключение было сказано: «Суд Линча должен стать общим правилом».

На последующем совещании между Верлимонтом и Кельтенбруннером было решено, что те летчики, которым удалось избежать суде Линча, должны в соответствии с порядком, который будет установлен, передаваться СД, чтобы быть подвергнутыми «особому обращению» и, наконец, Кейтель сделал следующую пометку на деле: «Я против судебной процедуры. Она не оправдывает себя».

Подобные же доказательства мы находим при рассмотрении точки зрения, принятой в феврале 1945 года, когда Гитлер захотел отказаться от соблюдения Женевской конвенции. Дениц тогда посоветовал:

«Лучше было бы провести те меры, которые будут сочтены необходимыми без предупреждения, любой ценой сохранить свою репутацию перед внешним миром»

(С‑158).

С этим решением согласились представители Иодля и Риббентропа. Их защитительный довод, заключающийся в том, что эта мера была лишь чисто тактической и что фактически они не намеревались совершать какие‑либо конкретные действия, опровергается меморандумом Иодля по этому вопросу (Д‑606):

«Насколько неправильным было то, что мы в 1914 году сами торжественно объявили войну всем тем странам, которые в течение долгого времени хотели вести войну против нас, и из‑за этого в глазах всего внешнего мира полностью возложили на свои собственные плечи всю вину за войну, и насколько неправильно было признать, что необходимый проход войск через Бельгию в 1914 году был нашей собственной ошибкой, настолько же неправильно было бы сейчас открыто отказаться от принятых нами обязательств международного характера, и, таким образом, снова выглядеть виновной стороной в глазах внешнего мира».

После этого примечательного заявления он добавил, что ничто не могло помешать ему потопить английское госпитальное судно в порядке репрессалий, а потом выразить свое сожаление и назвать это потопление ошибкой...

Я хочу очень кратко рассмотреть вопрос об использовании военнопленных. Согласно статье 31 Женевской конвенции военнопленных разрешалось использовать на некоторых работах, связанных с подготовкой сырья для военной промышленности. Но заявление, сделанное Мильхом на заседании центрального управления по планированию 16 февраля 1943 г. а присутствии Шпеера и Заукеля, не имело никакого законного оправдания. Он сказал:

«Мы обратились с просьбой издать приказ о том, что определенный процент людей, работающих в противовоздушной артиллерии, должны составлять русские. Всего для этой цели потребуется 50 000 человек... 30 000 уже используются в качестве орудийной прислуги. Весьма занятно, что русским приходится обслуживать орудия»

(Р‑124).

Такое использование военнопленных было явно незаконным. Ни у кого не могло возникнуть по этому поводу ни малейшего сомнения. В протоколах не записано в связи с этим никаких возражений. Там не отмечено, что Геринг или кто‑нибудь из других лиц, которые должны были прочесть их и знать, что происходило, усмотрели что‑либо необычайное в этом грубом нарушении существующих правил со стороны человека, занимавшего в то время пост руководителя германских военно‑воздушных сил.

Те циничные выражения, в которых Гиммлер 4 октября 1943 г. в Познани говорил о русских военнопленных, захваченных в первые дни кампании, следует здесь процитировать с тем, чтобы они вошли в историю:

«В то время мы еще не ценили человеческие массы так, как мы ценим их сейчас, то есть как сырье, как рабочую силу. То, что военнопленные десятками и сотнями тысяч умирали от голода и истощения, сейчас вызывает сожаление, так как при этом терялась рабочая сила; однако, рассматривая это в масштабах поколений, в этом раскаиваться не стоит»

(ПС‑1919).

Я перехожу к вопросу об убийстве коммандос. Доказательства, представленные в связи с приказом о коммандос от 18 октября 1942 г. (ПС‑498), показывают, что в этом деле были непосредственно замешаны Кейтель, Иодль, Дениц, Редер, Геринг и Кальтенбруннер. Согласно статье 30 Гаагских правил «шпион, захваченный на месте преступления, не должен подвергаться наказанию, не будучи предварительно предан суду».

Даже правила, содержащиеся в памятной книжке каждого немецкого солдата, предусматривают, что «сдающийся враг не должен быть убит даже в том случае, если он партизан или шпион. Захваченные таким образом лица должны быть наказаны по приговору суда».

Эти люди не были шпионами, это были солдаты в военной форме. Здесь не утверждалось, что хотя бы один человек, с которым расправлялись по этому приказу, до расстрела был подвергнут суду. С точки зрения закона нет оправдания тем подсудимым, которые передавали и применяли этот отвратительный приказ; даже Иодль признал, что при проведении этого приказа в жизнь совершались убийства, а Кейтель в осознании своего позора признал его беззаконность.

Редер констатировал, что этот приказ был неправомерен; даже Дениц заявил, что, после того как теперь ему стали известны действительные факты, он более не считает этот приказ правильным. Единственные защитительные аргументы, выдвинутые в этой связи, заключались в том, что каждый подсудимый лично не приводил этого приказа в исполнение, что он считал первый параграф приказа оправдывающим эти действия в качестве репрессалий, что он делал все возможное, чтобы ограничить действие этого приказа, и что он не смел подвергать сомнению спущенные сверху директивы. Но никто из них серьезно не опроверг того, что передача в руки СД в этом контексте буквально означала расстрел без суда.

Ответом на эти защитительные доводы в той мере, в какой они не являются попросту бесчестными, может служить следующее: предосторожности, предпринимаемые в целях безопасности, о которых упоминалось в самом приказе, с исключительной ясностью говорят о том, что факты, упомянутые в первом параграфе, не представляют собой оправдания, которое можно было бы вынести на дневной свет. Небольшие предосторожности были предприняты в связи с приказами «Пуля», «Мрак и туман» и другими подобными им зверскими приказами. То, что инцидент с заковыванием в кандалы, имевший место в Дьеппе, не имел ничего общего с этим приказом, явствует из меморандума, исходящего из штаба Иодля и датированного 14 октября 1942 г. (ПС‑1266). В нем говорится, что Гитлер ставил своей целью прекратить метод ведения войны при помощи коммандос, заключавшийся якобы в том, что высадившиеся небольшие отряды при помощи подрывных операций и другими методами наносили колоссальный урон и затем сдавались в плен.

Отмена этого приказа в 1945 году (Д‑649) является дальнейшим доказательством того, что люди, несущие за него ответственность, признавали свою вину, которая, возможно, получила наилучшее свое выражение в записи в дневнике военных действий военно‑морского штаба относительно расстрела коммандос, захваченных в военной форме в Бордо. «Новое в международном праве» (Д‑658) – так озаглавлен этот отрывок. Тем не менее Редер и начальник его штаба с готовностью поставили свои инициалы под этим отрывком из дневника. Осведомленность Кальтенбруннера об этом приказе ясно вытекает из его письма от 23 января 1945 г. в штаб по планированию при командовании вооруженных сил (ПС‑535), в котором он детально останавливался на этом приказе и обсуждал его применение к отдельным категориям лиц. Некоторые лица уже были приговорены к смерти за приведение в исполнение этого приказа. Их единственный защитительный довод состоял в том, что они выполняли приказ своих начальников. Я имею в виду членов СД, которые были казнены в Норвегии за убийство экипажа торпедного катера 345, и генерала Достлера, казненного в Италии. Бесчисленные выдержки из их собственных записей являются доказательствами против этих подсудимых. Неужели они избегнут кары? Вы припомните, как реагировал в 1944 году нацистский суд на попытку оправдаться выполнением приказов сверху (ПС‑3881). Приказ о коммандос по своей жестокости и зверству не может сравниться даже с приказом «Мрак и туман» от 7 декабря 1941 г.

В директиве Гитлера, завизированной Кейтелем, после указания – карать смертью всех лиц, своими действиями ставящих под угрозу безопасность или боеготовность оккупирующих держав, указывается, что лица, расправа над которыми не может быть произведена в наикратчайший срок, должны перевозиться в Германию, причем таким образом, чтобы не поступало никаких дальнейших известий об их судьбе. Сопроводительное письмо Кейтеля от 12 декабря приводит следующее основание этому:

«Эффективного и длительного устрашения можно добиться или смертной казнью, или путем мероприятий, при которых родственники лиц, совершивших преступление, и население не будут знать об их судьбе. Эта цель достигается увозом преступников в Германию»

(Л‑90).

Интересно противопоставить это заявление, написанное в то время, когда Кейтель считал, что Германия выигрывает войну, тому, что он показал перед Трибуналом. Как Вы помните, он сказал: «Эти патриоты сочли бы каторжные работы бесчестием. Когда их отправили в Германию, они не страдали от бесчестия».

В феврале 1944 года этот приказ все еще проводился в жизнь, причем комендантам примерно 18 концентрационных лагерей напомнили о целях этого приказа и указали, как избавиться от трупов лиц, заключенных согласно приказу «Мрак и туман», не обнаруживая места их смерти (Д‑569). Обращение с этими военнопленными описывалось здесь норвежским свидетелем Каппеленом. Члены Трибунала не забыли его рассказа о переброске 2500–2800 заключенных согласно приказу «Мрак и туман» из одного концентрационного лагеря в другой в 1945 году, когда в пути погибло 1447 человек. Мы, говорящие о человеческом достоинстве, не должны забыть этого.

«Мы были так слабы, – показал Каппелен, – что не могли идти достаточно быстро. Они схватили свои ружья и изо всех сил ударяли ими по головам людей, идущих в пятерке непосредственно перед нами. Это действие сопровождалось возгласами по‑немецки: "Если вы не будете идти так, как полагается, вы увидите, что с вами будет..." Наконец после шести – восьми часов ходьбы мы подошли к железнодорожной станции. Было очень холодно, и на нас, конечно, была только полосатая арестантская одежда и худая обувь, но мы говорили: "О, как мы рады, что пришли на станцию. Лучше стоять в вагоне для скота, чем в середине зимы идти пешком. Было очень, очень холодно, я думаю, от 10 до 12 градусов ниже 0 по Цельсию. Очень холодно. Для нас был приготовлен длинный поезд из открытых товарных платформ. В Норвегии мы называем их товарными платформами для песка. Нас вталкивали на эти платформы примерно по 80 человек на каждую... На этой товарной платформе мы сидели около пяти дней без пищи, в холоде, без воды. Когда шел снег, мы делали вот так (показывает) для того, чтобы набрать в рот немного воды; через долгое‑долгое время – мне показалось, что прошли годы – мы приехали в местечко, которое, как я впоследствии узнал, называлось Дора и находилось в окрестностях Бухенвальда. Итак, мы туда прибыли. Нас начали сталкивать с платформ, но многие из нас были уже мертвы. Человек, сидевший рядом со мной, также был мертв, но я не имел права отойти от него. В течение последнего дня я должен был сидеть рядом с мертвецом; я видел, что примерно треть или половина людей уже мертва и окостенела, хотя, естественно, не мог определить точного числа погибших. Нам сообщили, и я впоследствии услышал эту цифру в Доре, что число погибших на нашем поезде равнялось 1447. О том, что произошло в Доре, я уже плохо помню, так как все время находился в полумертвом состоянии. Я всегда был оптимистом и человеком веселого нрава. Обычно я держался сам и поддерживал друзей, но тут я почти перестал сопротивляться. Мне повезло, так как была предпринята акция Бернадотта, нас спасли и привезли в Нейенгамме близ Гамбурга; когда нас туда доставили, я встретил там нескольких своих друзей, студента из Норвегии, вывезенного в Германию, несколько заключенных, доставленных из Заксенхаузена и других лагерей, и немного, сравнительно немного, неизвестных норвежцев, заключенных согласно приказу "Мрак и туман", которым приходилось жить в исключительно тяжелых условиях. Многие из моих друзей все еще находятся а госпитале в Норвегии, некоторые умерли по возвращении домой».

За приказом «Мрак и туман» последовал в июле 1944 года еще более решительный приказ. 30‑го числа этого месяца Гитлер издал директиву относительно терроризма и диверсий, а которой указывалось, что со всеми актами насилия, совершаемыми негерманским населением на оккупированных территориях, следует бороться, как с актами терроризма и диверсий. Лица, не уничтоженные на месте, должны были передаваться в руки СД (Д‑763), женщины – направляться на принудительные работы; щадили только детей. В течение месяца Кейтель расширил действие этого приказа, указав, что он распространяется также на лиц, ставящих под угрозу безопасность и готовность к войне любыми иными методами, чем акты терроризма и диверсий (Д‑764). Далее излагались обычные требования о соблюдении секретности приказа, его распространение в письменном виде было ограничено до минимума. Гитлер далее указал, что директива о терроризме и диверсиях должна лечь в основу систематического энергичного инструктажа кадров вооруженных сил, СС и полиции. Этот приказ должен был распространяться и на преступления, посягавшие на интересы Германии, а не только на те, которые причиняли ущерб безопасности оккупирующей державы или ее готовности к войне. По соглашению отдельных командующих с высшими руководителями СС в этой связи могли издаваться новые распоряжения. Иными словами, любые нарушения, произведенные любым лицом на оккупированных территориях, подпадали под этот приказ.

9 сентября 1944 г. состоялось торжественное совещание представителей высшего военного командования и СС, на котором обсуждалось соотношение между приказом «Мрак и туман» и директивой о терроризме и диверсиях. Было признано, что приказ «Мрак и туман» стал излишним, и затем совещание перешло к рассмотрению вопроса о перевозке 24 тыс. не германских гражданских лиц, задержанных СС и СД в соответствии с этим приказом. Далее, на совещании обсуждался вопрос о нескольких гражданах нейтральных стран, которые были «превращены в туман» по ошибке. Немецкий «вернебельт»[46]подтверждает обоснованность заявления свидетеля Блаха о том, что специальные выражения, использовавшиеся в концентрационных лагерях, могут быть произнесены только по‑немецки, фактически их невозможно перевести не какой‑нибудь другой язык.

Может быть, излишне напоминать Трибуналу о том случае, когда Кристиансен – генерал германских военно‑воздушных сил в Голландии просил деть ему право расстрелять бастовавших железнодорожников (Д‑769) в связи с тем, что передача их в руки СД, как следовало бы сделать по декрету, слишком окольным путем вела бы к расправе с ними. Кейтель в о тает не просьбу – копии ответа были разосланы в адмиралтейство и министерство военно‑воздушных сил, а также всем командующим на оккупированных территориях, – немедленно согласился с его предложением, заявив, что если передача заключенных СД вызывает трудности, то «следует безжалостно и самостоятельно применять другие эффективные меры». Иными словами, генерал Кристиансен мог расстрелять железнодорожников, если находил это нужным.

Не будем забывать, рассматривая ситуацию в Европе в тот период, что для человека, которому не приходилось жить на территории, оккупированной немцами, нелегко понять те страдания и то состояние ужаса и постоянной настороженности, которые пришлось испытать народам Европы в течение долгих лет подчинения. Франк 16 декабря 1941 г. писал: «Мы принципиально сохраним жалость лишь по отношению к немецкому народу и более ни к кому на свете» (СССР‑223). Излишне говорить о том, что эти люди не имели жалости даже к своему народу, настолько неотступно они следовали этому принципу. Сейчас я перехожу к действиям против партизан. Если оставалось еще какое‑то сомнение в том, что во главе германских вооруженных сил стояли не честные солдаты, а бессердечные убийцы, оно разрушится доказательствами о той поразительной безжалостности, с которой они пытались разгромить партизан. Свидетель Олендорф показал здесь, что методы ведения войны против партизан были изложены в письменном соглашении, заключенном между германским военным министерством, высшим военным командованием и СС. В результате этого соглашения каждому штабу группы армий была придана эйнзатцгруппа, которая по согласованию с военными властями руководила работой эйнзатцкоманд, действовавших в районе этой группы армий. Если здесь нужно приводить подтверждения того, что армия поддерживала эти действия, знала о них и одобряла их, то следует лишь обратиться к отчету эйнзатцгруппы «А», касающемуся ее деятельности в течение первых трех месяцев после начала кампании против Советского Союза. Цитирую:

«Наша задача состояла в том, чтобы срочно установить личный контакт с командующими войсками и с командующим армией на территории тыла. Следует с самого начала подчеркнуть, что сотрудничество с вооруженными силами было в общем хорошее, в некоторых случаях... оно было очень тесным, почти сердечным...»

(Л‑180).

Далее в отчете повествуется о трудностях борьбы с партизанами в конкретном районе, после чего говорится:

«После неуспеха чисто военных мероприятий, как, например, размещение часовых и прочесывание целыми дивизиями вновь оккупированных территорий, даже вооруженным силам пришлось изыскивать новые методы борьбы. Эйнзатцгруппа сочла своей первостепенной задачей изыскание таких новых методов. Поэтому вскоре вооруженные силы воспользовались опытом полиции безопасности и принятыми ею методами борьбы с партизанами».

Один из этих методов описывается в том же отчете следующим образом:

«По окружении деревни всех жителей силой сгоняли на главную площадь. Подозрительных согласно секретным сведениям и прочих жителей допрашивали, и таким образом в большинстве случаев становилось возможным обнаружить лиц, оказывавших помощь партизанам. Этих последних или немедленно расстреливали, или, если дальнейший допрос мог оказаться полезным в смысле получения сведений, их доставляли в штаб. После допроса их расстреливали. Для того чтобы добиться устрашающего действия, дома тех, кто помогал партизанам, в ряде случаев сжигались дотла».

И далее, после указания на то, что крестьянам постоянно угрожали сожжением всей деревни, в отчете добавлялось: «Тактика противопоставления террора террору удалась великолепно» (Д‑735).

По заявлению Олендорфа, эйнзатцкоманды подчинялись Кальтенбруннеру, но приказы, согласно которым они действовали, не могли превзойти своей суровостью те, которые были подписаны Кейтелем. Приказ от имени фюрера, изданный Кейтелем 16 декабря 1942 г. о борьбе с партизанами, гласил:

«Если борьбу с партизанами на Востоке и на Балканах не вести самыми жестокими методами, мы скоро дойдем до такого положения, при котором имеющихся сил будет недостаточно для контроля над этим бедствием. Поэтому не только вполне оправдано, но и является обязанностью войск использовать все без исключения средства, даже по отношению к женщинам и детям, если эти средства могут обеспечить успех»