У, ппан содержания знака и знаковых систем 217

рсего общества, приходится констатировать, что в соци­альном функционировании формализованных языков есть про­блемы.

С одной стороны, они жизненно необходимы для нормального функционирования общества. В этих условиях, чтобы обеспечить стабильность общества и при этом «прозрачность» механизмов управления, принятия решений и контроля, формализованные языки должны бы быть доступны для значительно большего числа пользователей, чем это имеет место в современном мире. Однако более широкое использование таких языков затруднено, посколь­ку оно невозможно без специального обучения значительно боль­шего числа людей, чем это пока имеет место. Коллизия между высокой социальной ценностью таких языков и относительной узостью круга пользователей проявляется в ряде негативных тен­денций современного мира (ср. практическую неуязвимость хаке­ров, которым не могут противостоять специалисты военных ве­домств и банков; отсутствие общепризнанных моделей экономи­ческого развития и связанный с этим хаос в попытках сознатель­ного воздействия на экономическую ситуацию, например, в дея­тельности МВФ; информационный барьер, стоящий перед не­профессионалами, которые хотели бы выработать собственное мнение по «горячей» экологической проблеме, и др.).

В отличие от формализованных языков этнические (естествен­ные) языки доступны всем членам социума. Овладение ими про­исходит естественным путем и не требует специального обучения. В этом их кардинальное преимущество перед специализирован­ными языками при решении информационных и организацион­ных задач в масштабе всего социума, а также при столкновении с проблемами выживания социума.

В отличие от художественных семиотик искусств, религий, философий, произведения и проявления которых принципиаль­но допускают неоднозначную интерпретацию, речевые про­изведения (в границах коммуникативной и регулятивной функ­ций естественного языка) интерпретируются носителями языка в значительной мере однозначно¹. Сравнительно высокая точ­ность и определенность языка в передаче информации, относи-

218 Часть четвертая. СОДЕРЖАНИЕ И СТРУКТУРА ЗНАКОВЫХ СИСТЕМ

тельная легкость и простота интерпретации речевых высказыва­ний (т. е. легкость понимания слушающим коммуникативного на­мерения говорящего) являются важными коммуникативными пре­имуществами языка по сравнению с содержательно более богаты­ми семиотиками искусств, религий, философий. В отличие от ху­дожественных семиотик язык встроен в жизнь социума: он внут­ри всех видов коммуникации, но он не цель коммуникации, не самодостаточен (в отличие от произведения искусства), а скром­нее, проще, доступнее. Однако язык обязателен в жизни че­ловека и социума, в то время как любая из художественных семио­тик до некоторой степени факультативна (во всяком слу­чае, не во всех культурах существует живопись или балет; не все люди хотят слушать оперу, читать стихи или беллетристику и т.д.). Язык проще искусств, потому что нужнее.

Аспекты плана содержания знака: денотатика, ■ семантика, синтактика, прагматика. Данный пара­граф нужен, во-первых, для терминологической полноты лекции о содержании знаков: без видения отношений, связывающих знак с другими знаками и с жизнью, понимание семиозиса было бы неполным. Во-вторых, разговор об аспектах содержания знака важен как сегодняшнее дополнение к истории семиотики, в раз­витие идей Чарлза Морриса, который в свое время (в 1938 г.) указал на три аспекта (из названных четырех) в содержании знака и в соответствии с ними выделил три одноименных раздела в науке о знаках: семантику, синтактику, прагматику (об этом шла речь в п. 13; там же даны определения соответствующих понятий). В-третьих, учитывая сказанное об аспектах содержания знака в п. 13, в данном п. 76 представляется важным увидеть их методологическую полезность при анализе феноменов разных се­миотик.

А. Денотативный аспект содержания знака. Немецкий логик Георг Клаус (1912—1974) в 1960-х гг. предложил различать в се­мантической сфере знака два разных вида отношений: 1) отно­шение знака к обозначаемому им явлению (или классу явлений) объективного мира; эти отношения Клаус назвал сигматикой (от названия греч. буквы Z, с которой начинаются греческие слова сема, семантика, семиозис и т.д.) и 2) отношение знака к другим знакам в своей системе — семантику, т.е. парадигматические от­ношения знака¹. Это полезное разграничение в духе понятия о

¹ С учетом многозначности и де-факто широты лингвистического термина семантика в указанном семиотическом смысле лучше использовать термин пара~ дигматика. Что касается индивидуального термина сигматика, то его значение в целом соответствует широко принятым терминам денотат, денотативный ас­пект, которые и будут далее употребляться.

Лекция XI. ПЛАН СОДЕРЖАНИЯ ЗНАКА И ЗНАКОВЫХ СИСТЕМ 219

Схема 4

Аспекты плана содержания знака и их внутри- и внесемиотические отношения (по Супруну)

значимости у Соссюра подчеркивало важность для жизни знака его места в системе и вносило диалектический момент в понимание отношений знака к внешнему миру. Фактически Кла­ус разделил моррисовское поле «семантики» (которое Моррис определял как отношение между знаками и тем, что они обозна­чают) на две области: денотативную и парадигматическую.

Б. Знак в его связях с внешним миром и в зависимости от функ­ционирования. Развивая мысли Г. Клауса об аспектах содержания ^Знака, А.Е.Супрун показал разную степень зависимости разных аспектов знака от внешнего мира и от употребления / функциони­рования знака (см.: Супрун 1996, 120—122). В частности, было уви­дено, что два аспекта знака (прагматика и синтактика) непосред­ственно создаются и выявляются в употреблении в отличие ^0т менее зависимых от употребления денотативного и парадигма­тического аспектов. С другой стороны, разные аспекты знака по­ртному связаны с внешним миром: денотативный и праг­матический аспекты напрямую зависят от внешнего мира (ото-

220 Часть четвертая. СОДЕРЖАНИЕ И СТРУКТУРА ЗНАКОВЫХ СИСТЕ щ

бражают его или пытаются на него воздействовать), в то время как парадигматика и синтагматика прямо не связаны с внешним миром, их связи опосредованы внутрисистемными отношениями. Указанные взаимоотношения представлены на схеме 4 (см. с. 219). Представленные четыре аспекта плана содержания знака в со­вокупности исчерпывают весь круг (даже «шар») отношений, имеющихся у любого знака. Ценность данного понятийного аппа­рата состоит в его целостности (учтены все виды отношений зна­ка) и универсальности (он пригоден для анализа любых знаков). При анализе плана содержания знаков (любой семиотики) дан­ный аппарат позволяет методично и последовательно выявлять наиболее существенные черты содержания знака. В порядке иллю­страции в п. 77 и 78 будут даны характеристики содержания двух сложных знаков (языкового и литературного) путем их «проведе­ния» по всем четырем секторам очерченного круга — четырем аспектам плана содержания знака.

Лингвистическая конкретизация: аспекты плана ■ содержания грамматического рода в славянских языках.

А. Денотативный аспект. Анализ отношений грамматической категории рода к внеязыковой реальности предполагает учет сле­дующих моментов: 1) внеязыковой (реальный) характер значе­ния грамматического рода у существительных мужского и жен­ского рода применительно к названиям лиц мужского и женского пола (отец — мать), а также к названиям животных, пол кото­рых значим в крестьянском хозяйстве (козел — коза); 2) внутри­языковой (не имеющий отношения к реальности) характер рода у неодушевленных существительных (река, ручей, озеро); 3) внут­риязыковой (не имеющий отношения к реальности) характер значения среднего рода у одушевленных существительных (русск. дитятко, дитя, чудовище, страшилище, а также архаизмы и диалек­тизмы вроде ягня, теля, порося, жеребя и т.п.); 4) внутриязыковой (целиком «технический», нужный для связи слов) характер рода у адъективных и глагольных форм (упрямый козел, упрямая коза, упрямое дитя).

Б. Парадигматика. Данный аспект предполагает уяснение сле­дующих отношений: 1) место категории рода в системе других грамматических категорий: прежде всего взаимодействие с суб­стантивными категориями одушевленности, лица (особенно важ­ной в польской грамматике); 2) классификационный характер категории рода и в этой связи удельный вес лексики трех классов (в этом аспекте значимы, например, такие факты, как утрата сред­него рода в ряде акающих южно- и среднерусских говоров: сухая сена, ходили в одну болоту); меньшая по сравнению с другими

Лекция XI. ПЛАН СОДЕРЖАНИЯ ЗНАКА И ЗНАКОВЫХ СИСТЕМ 221

славянскими языкам и лексическая наполненность класса сред­него рода в русском языке¹; 3) степень морфологической отчет­ливости (выразительности) каждого рода; в этом аспекте суще­ственны, в частности, наличие существительных общего рода (не­ряха, пьяница), окончания женского рода у некоторых существи­тельных мужского рода (юноша, воевода), наличие существитель­ных без родовых окончаний (атташе, такси), колебания в роде (рельс /рельса, белый / белая лебедь). Строго говоря, морфологиче­ская отчетливость разделения на грамматические подклассы не яв­ляется семантической чертой, однако от нее зависят процессы се­мантического сближения или отталкивания подклассов. Поэтому указанную черту целесообразно учитывать в ходе анализа парадиг­матики.

В. Синтагматика. Парадигматические коллизии категории рода приводят к широкой синтаксической вариантности в выборе ро­довых форм прилагательных и глаголов: этот домишко — это до­мишко, эта размазня Борис — этот размазня Борис, кофе остыл — кофе остыло, мое кепи -— моя кепи, наша ЖЭК — наш ЖЭК, она чемпионка — она чемпион, заведующая Иванова — заведующий Ива­нова, директор пришла — директор пришел и некоторые другие².

Г. Прагматика. В силу наличия в сфере категории рода разнооб­разной вариантности слов, форм и конструкций, а также в силу связи языковой категории рода с тендерным фактором рассмат­риваемая категория активна в прагматическом отношении. С ней связан ряд регулярных стилистических различий: в наименованиях лиц женского пола по профессии, социальному положению и т.п. выбор существительного мужского или женского рода (кассир — кассирша) всегда стилистически маркирован: слова мужского рода имеют официальную или нейтральную окраску, слова женского рода — разговорную или просторечную (исключение: стилисти­ческая нейтральность слова учительница, при том что даже слово преподавательница не вполне нейтрально).

В употреблении применительно к лицам мужского пола слов общего рода на -а/-я (зануда, пройдоха, пьяница) при метафориче­ском использование слов женского рода (шляпа, башка, тетеря, сви-

¹ В них в большей мере, чем в русском, сохранился средний род в названиях
невзрослых существ, включая человека. Ср.: бел. немауля 'маленький ребенок (еше
не научившийся говорить)', дзяучо 'девушка-подросток', чарценя 'чертенок', зуб-
Роня 'зубренок', жабеня 'лягушонок' и т.п.; словенск. dekle 'девочка, девушка,
чешек, dite 'ребенок', devedtko 'девочка', devce 'девушка', словацк. dievcatko 'де­
вочка' и т.д.

² О статистическом распределении конкурирующих вариантов, их истории, а
^также перспективах см. в книге: Граудина Л. К., Ицкович В.А., Кашинская Л. П.
Грамматическая правильность русской речи: Опыт частотно-стилистического
словаря вариантов. — М., 1976.

нья, размазня, пила), а также слов дура, дурочка применительно к лицам мужского пола дополнительная экспрессия связана с тем, что существительные женского рода звучат более резко, чем фор­мы мужского рода (ср. две реплики Хватит дурочку корчить! и Хватит дурня из себя корчить!). Отрицательные коннотации, как и стилистическая сниженность слов и форм женского рода (в си­туациях выбора), представляют собой языковые следствия древ­нейшей пралогической бинарной оппозиции 'мужское (маркиро­ванное положительно) —- женское (маркировано отрицательно)' (о древних двоичных противопоставлениях см. в пп. 17.2).

С вариантами в согласовании по роду связаны авторские коми­ческие эффекты, ср. у Гоголя в «Шинели»: Бедное значительное лицо чуть не умер или в «Кавказской пленнице» Л. Гайдая — Чей туфля?— Моё¹.

Литературоведческая конкретизация: аспекты ■ плана содержания образа «фаталиста» (поручи­ка Вулича) в «Герое нашего времени» М.Ю.Лермонтова.

А. Денотативный аспект. Фигура Вулича имеет отношение, во-первых, к исторической реальности и, во-вторых, к литератур­ному процессу в России, частью которого был роман «Герой на­шего времени» (1840). В аспекте реальности важны следующие об­стоятельства: военные действия русской армии на Кавказе; по­ходный быт офицеров; русские военные поселения («казачья стани­ца» с ее полувоенным-полукрестьянским бытом, что важно для фабулы «Фаталиста»); поручик-серб на русской службе (обычно это были потомки бежавших от турок дворян); дискуссии о сво­боде, воле и историческом детерминизме в русской философии 1830-х годов и др. В аспекте литературного процесса существенна зависимость «Фаталиста» от «Выстрела» (1831) Пушкина («нерус-скость» с восточным оттенком героев, ср. о Сильвио: он казался русским, а носил иностранное имя; романтическая неполнота пре­дыстории; насильственная смерть в финале: Сильвио был убит во время антитурецкого восстания в Бесарабии; пистолеты и дуэль в «Выстреле», пари и пистолеты в «Фаталисте»), а также связи «Фа­талиста» с повестью А.А.Бестужева-Марлинского «Вечер на би­вуаке» (1822) и с байронической традицией в целом.

Б. Парадигматика. Вулич — еще один «двойник» Печорина (на­ряду с двойником-соперником Грушницким и двойником-дру­гом — доктором Вернером). Ср. сходство Печорина и Вулича (в изображении Вулича): печальная и холодная улыбка; вид существа

¹ Последняя шутка стала крылатой (воспроизводимой) и известна в двух типичных значениях: «1) О чем-либо внезапно обнаруженном. 2) Пародирова­ние чьей-либо неграмотной речи» (Елистратов В. С. Словарь крылатых слов (Рус­ский кинематограф): Около тысячи единиц. — М., 1999. — С. 134).

Лекция XI. ПЛАН СОДЕРЖАНИЯ ЗНАКА И ЗНАКОВЫХ СИСТЕМ 223

особенного, не способного делиться мыслями и страстями с теми, которых судьба дала ему в товарищи; романтическое равнодушие к женщинам и успех у самых заметных из них: за молодыми казачка­ми не волочился. Говорили, однако, что жена полковника была нерав­нодушна к его выразительным глазам; храбрость; азартность (в игре, погоне, споре). В системе образов романа Вулич — это персони­фикация фаталистических размышлений автора «Дневника Печо­рина» и подтверждение его проницательности: Я замечал, и многие старые воины подтверждали мое замечание, что часто на лице чело­века, который должен умереть через несколько часов, есть какой-то странный отпечаток неизбежной судьбы, так что привычным гла­зам трудно ошибиться. Двойничество объясняется не столько за­мыслом автора, сколько лирической (эгоцентрической) приро­дой романтизма Лермонтова.

В. Синтагматика. Вулич вначале держится в тени, в уедине­нии, но затем оказывается в центре внимания: В это время один офицер [Вулич. — Я. М.], сидевший в углу комнаты, встал и, медленно подойдя к столу, окинул всех спокойным и торжественным взглядом <...> все замолчали, ожидая от него какой-нибудь оригинальной вы­ходки <...> в эту минуту он приобрел над нами какую-то таин­ственную власть. В развитии фабулы Вулич больше всех связан с Печориным: именно Печорин предлагает (хотя и шутя) Вуличу провоцирующее пари и затем в «материалистическом» стиле док­тора Вернера торопит Вулича: Послушайте, — сказал я, — или застрелитесь, или повесьте пистолет на прежнее место, и пойдемте спать. Вулич именно Печорину предлагает определить момент выстрела (возьмите карту и бросьте вверх); Печорин оказывается тем единственным смельчаком, который сумел схватить воору­женного казака, зарубившего Вулича, и т.д. Для синтагматики романа важно, что «Фаталист» — это его заключительная часть (хотя события «Фаталиста» происходят не менее чем за пять лет до собы­тий в повести «Максим Максимыч»). Таким образом, история смерти Вулича рассказана тогда, когда читатель уже знает о смерти Печо­рина, в некотором отношении тоже фатальной: хотя и не насиль­ственной, но не от старости, а случайной, во время путешествия.

Г. Прагматика. В меру влиятельности образа Печорина на состо­яние умов в России¹ популяризировался и индивидуалистический

¹ О влиятельности, а с другой стороны, — о типичности образа Печорина свидетельствуют слова печорин, печоринский, печоринство в русской публицистике и отчасти беллетристике XIX — начала XX в. Ср. иллюстрации, приведенные в ССРЛЯ (IX, 1148): Павел Петрович — человек очень неглупый, и его фигура чрезвычайно любопытна и поучительна, как отживающая тень печоринского типа (Д.Писарев); # провинции печоринство приняло совершенно своеобразные формы (М.Салтыков-Щедрин); Полковые дамы находят во мне что-то печоринское (И.Куприн). Для современного языка эти слова — уже историзмы (характерно их отсутствие в MAC).

224 Часть четвертая. СОДЕРЖАНИЕ И СТРУКТУРА ЗНАКОВЫХ СИСТЕМ

волюнтаризм и фатализм Вулича (как философский компонент печоринства). Неслучайно в школьном курсе родной литературы «Фаталисту» уделяется минимум времени (по сравнению с други­ми частями «Героя нашего времени»).

Таким образом, представленные в п. 76 — 78 четыре аспекта знака — денотатика, семантика, синтактика, прагматика — не только охватывают все разнообразие отношений, составляющих «жизнь» знака, но и группируют их в четыре блока (или класса), что позволяет различать как основные векторы в функционирова­нии знака, так и боковые, или частные, линии, сопутствующие основным. Об универсальной пригодности и познавательной цен­ности различения названных аспектов знака свидетельствует то, что в современных исследованиях коммуникации это различение возникает совершенно естественно в силу семиотической логики развертывания темы.

Так, в монографии.Ренате Ратмайр «Прагматика извинения» (см.: Ратмайр 2003), несмотря на приоритетность прагматического ракурса (что отражено и в названии книги), систематически представлены все семиотические аспекты речевых актов извинения: синтагматика (раздел «Расположение извинений в контексте диалога») и денотативно-семан­тический ракурс (различение извинений «метакоммуникативных», «кон­венциональных» и «извинений по существу»; типология языковой реа­лизации извинений). Характерно в этом плане также пособие для рекла­мистов И. Г. Морозовой «Рекламный сталкер» (Морозова 2002): ведя речь о прагматике и технологиях рекламы, автор выдвигает в качестве ключе­вых категорий в организации рекламного пространства парадигматику и синтагматику (как «горизонтали и вертикали рекламного пространства» в 1-й части книги и как «способы обобщения и систематизации матери­ала» -— во 2-й).