Глава семнадцатая. Миа проводила взглядом машину Ника и, как только оранжевые огоньки габаритов исчезли за углом, уверенно вошла в дом

Миа проводила взглядом машину Ника и, как только оранжевые огоньки габаритов исчезли за углом, уверенно вошла в дом. Закрыв за собой дверь, она автоматически протянула руку к выключателю на стене, чтобы зажечь свет. Но не тут-то было. Электричество так и не дали.

Ее приподнятое настроение начало угасать. Ступая на ощупь в темноте, она медленно спустилась по ступенькам в кухню, держась одной рукой за стену, другую же выставив перед собой, чтобы ни на что не наткнуться. Она вспомнила, что в буфете у нее завалялось несколько свечей. Но найдется ли там коробка спичек?

Свечи лежали на самой верхней полке, но спичек она не обнаружила. Ей вдруг вспомнилось, что вроде бы она видела их в ящике комода рядом с кроватью — одну из тех спичечных книжечек, которые дают в ресторанах. Держа свечу в руке, она снова двинулась вверх по лестнице.

Дуновение холодного воздуха заставило ее остановиться. Окно на первой лестничной площадке было открыто. Торопясь на встречу с Ником, она, скорее всего, забыла затворить его. Очень глупо с ее стороны быть такой беспечной.

Какое-то мгновение Миа стояла неподвижно, положив руку на подоконник. Она всматривалась в темноту, в которой утопал сад, расположенный позади дома. Ее собственное пространство около дома было крохотным, немногим больше, чем внутренний дворик, заставленный цветочными горшками, но с задней стороны к ее владениям примыкали викторианские сады ее соседей, длинные и узкие. Она чувствовала запах звездчатого жасмина, исходивший от живой изгороди старой миссис Квинн, и слабый аромат роз. Кто-то слушал диск «Бёрдз».[22]Звук еле доносился, но песня была настолько знакомой, что она невольно мысленно повторяла ее слова.

«Время родиться, время умирать… время убивать, время исцелять…»

Это была одна из любимых песен Молли.

Она вдруг ощутила жгучую тоску по матери. Конечно, она скучала и по отцу, но Молли была главной в ее жизни. Возможно, из-за сегодняшней встречи с Ником нахлынули старые воспоминания, и ее обуяло неодолимое желание вернуть прошлое.

С тех пор как она узнала о смерти Валентайна, ее не покидало острое чувство, что все вокруг необратимо меняется, и скоро то, что казалось знакомым и надежным, исчезнет, и ей придется отправиться туда, куда совсем не хотелось бы. Возможно, Молли удалось бы подбодрить ее.

«Мы сами пишем истории своей судьбы, — говорила ей Молли, с улыбкой глядя, как она сидит за туалетным столиком и расчесывает волосы долгими, уверенными движениями. — Никогда не поддавайся страху. Никогда не отступай. Никогда не позволяй никому сбить тебя с пути».

В этом заключался особый талант Молли — жить настоящим. Расти рядом с матерью, для которой планы на будущее — просто наказание; конечно, здесь были свои особенности. Тревоги и радости в равной степени — наверное, так лучше всего описать их житье. Это все равно что кататься на «американских горках», не пристегнувшись.

Молли олицетворяла собой яркие краски, творческий подъем, веселье. Она бывала вспыльчивой, и настроение у нее часто менялось. Ничто в ее жизни не было окружено молчанием. Ни ее симпатии, ни антипатии, ни образ жизни, который она вела.

Правда, в другом отношении Молли предоставляла дочери возможность расти, как все ее сверстники. Работая дайвером, Хуан постоянно разъезжал по стране, но Молли решила, что им с Миа не нужно повсюду следовать за ним. Всю свою жизнь Миа прожила здесь, в этом доме, — трудно представить себе большее постоянство. И, будь ее воля, она бы никогда не покинула это место, вплоть до того дня, когда ее вынесут отсюда вперед ногами. Она чувствовала невероятную привязанность к этому дому. Даже теперь, стоя на лестничной площадке и глядя в окно, она, казалось, ощущала тайное течение жизни за стенами окутанных мраком домов вокруг нее — так, как будто была связана с каждым ее малейшим дыханием. Стоит только закрыть глаза, и она готова поклясться, что чувствует, как дышит сам город — вдох, выдох. Его такое ощутимое присутствие сдавливает ей сердце. Она безраздельно принадлежит ему.

Что-то холодное прикоснулось к ее руке, что-то мягкое и податливое. Миа негромко вскрикнула. Но это оказалась всего лишь Свитпи.

— А, привет, девочка, что ты здесь делаешь?

Свитпи ответила ей печальным взглядом. Вообще считается, что хамелеоны глухие, но Миа никогда не верила в это. Она посадила Свитпи себе на плечо.

— Пора спать, что скажешь?

Миа закрыла окно и стала снова подниматься по лестнице, но когда она дошла до второй площадки, ей показалось, что внизу раздался какой-то звук. Закрылась дверь? Она остановилась, прислушиваясь.

Нет, ничего. Все это только ее воображение. Просто она еще не отошла после того, как Свитпи испугала ее. Миа продолжила на ощупь подниматься по темной лестнице.

Войдя в спальню, она посадила Свитпи на спинку кровати в изголовье, а потом открыла ящик ночного столика. Ее пальцы нащупали спичечную книжицу, и она вздохнула с облегчением. Спички были тонкие и ломались. Но в конце концов ей удалось зажечь одну из них, которую она поднесла к свече.

Крохотное пламя заколыхалось, отбрасывая большие тени. Миа взяла в ванной ночную сорочку и начала раздеваться. Ее фигура — длинная, с тонкими руками и ногами — двигалась с ней в унисон по стене, точно потерявшая опору марионеточная кукла.

Держа свечу в руке, она опустилась на колени перед большим чемоданом и открыла его. Слабый запах вербены и горьковатых трав пахнул ей в лицо из его глубины. Под кучей свитеров были спрятаны две маленькие деревянные шкатулки, отделанные серебряной филигранью.

Скрестив ноги, Миа уселась перед старинным напольным зеркалом, стоящим в углу комнаты. Ее отражение, казалось, плыло по его поверхности, переливающейся от игры света и тени.

Миа открыла первую коробку. Внутри был комплект акупунктурных игл из нержавеющей стали — уже простерилизованных в автоклаве — и небольшой пакетик с палочками мокса.[23]

Она осторожно поднесла иголки к огню, одну за другой, и подожгла палочку — потянулась тонкая струйка дыма. Медленно, очень медленно выдыхая, она ввела первую иголку под кожу, отступив примерно на два пальца от сгиба на левом запястье. Почти моментально она ощутила в точке проникновения иглы да-чи.[24]Вторую и третью иглы она ввела в точки хе-гу, расположенные на пересечении большого пальца каждой руки с ладонью, четвертую — в нижнюю часть горла. Она почувствовала, как ее кожа теплеет от поднимающегося жара.

Так же медленно она подняла крышку второй коробки. Внутри было три фотографии. Сверху лежала фотография Валентайна. Он заматывал руки перед тем, как надеть перчатки, и лицо его было необыкновенно задумчиво. Грустное чувство на мгновение охватило ее, но она отбросила фотографию в сторону и достала ту, что лежала под ней. Джефф Карузерс был снят в типичной для бойца позе: кулаки подняты, подбородок опущен, выражение лица — яростное.

Все последние дни ей было очень трудно сдерживаться, чтобы не узнавать о Джеффе ежесекундно. Смерть Валентайна испугала ее, но она все время твердила себе, что не существовало никаких доказательств того, что эта смерть не была естественной. До поединка Джеффа оставалась еще целая неделя, и опять-таки не было никаких намеков, что что-то идет не так. Начни она беспрестанно ему звонить, и он встревожится.

Но раз Джефф готовится выйти на ринг, для нее пришло время приняться за работу — время сделать то, что удавалось ей лучше всего прочего. Сегодня ночью будет только первый этап. В ночь перед поединком Джеффа она последует за хранителями в глубину веков и полностью выйдет за пределы бытия. Путешествие за пределы бытия. Хотя она столько раз уже делала это, сама мысль о том, что предстоит, наполняет ее чувством радостного ожидания.

На стену над кроватью Свитпи отбрасывала тень, намного превосходящую ее размерами, — горбатый силуэт, один большой круглый глаз. Миа задула свечу, и тень Свитпи растворилась в темноте.

Одни люди быстро бегают. Другие сильны в математике. Она же умеет охранять бойцов от опасности. Вот чем занимаются хранители. Это так же просто, как и сложно.

Очищающая энергия мерно разливалась по ее телу. Держа в памяти образ Джеффа, она закрыла глаза. С совершенно ясной целью, сфокусированной в ее сознании, она наклонилась к фотографии. Хон Ша Зэ Шо Нен.[25]Ни прошлого, ни настоящего, ни будущего. Будда во мне соединяется с Буддой в тебе.

Время медленно уплывало, как лепестки роз по воде. Когда она открыла глаза, стрелки часов переместились на двадцать минут вперед. Она вытащила иголки из тела и положила их в коробку, затем вернула на прежнее место фотографию Джеффа. Завтра ночью она повторит этот удаленный ритуал исцеления и будет продолжать делать то же самое до пятницы, когда полностью сумеет преодолеть сопротивление времени и пространства.

Теперь ей очень хотелось спать, как и обычно после проведения обряда. Ночь стояла жаркая, и она легла в кровать поверх простыней, не укрываясь. Постепенно сон завладевал ею. Пальцы Миа непроизвольно подергивались, глазные яблоки двигались под закрытыми веками. Лицо Джеффа то становилось отчетливее, то расплывалось, погружаясь в пучину ее подсознания, полного обрывков воспоминаний.

…харагей и незнакомец, наблюдающий за ней в сквере, погруженном во мрак от дождя. Ник, наполняющий ее бокал вином, и пролитая капля на белоснежной скатерти, точно темно-красная слезинка. Лиса, уставившаяся на нее своими сверкающими глазами. Звук песни, доносящейся из темной глубины сада: «…время убивать, время исцелять…» Молли, произносящая: «Мы сами пишем истории своей судьбы, Миа».

Истории. Старые истории. Древние воспоминания…