ГЛАВА 17. Мой муж, Василий Иванович — бывший подполковник

Мой муж, Василий Иванович — бывший подполковник. А теперь — на пенсии. Три месяца депрессии, в виде лежа­ния на диване и беспробудного пьянства, уже позади.

Сейчас пошёл процесс восстановления, и процесс мучи­тельного врисовывания в новую жизнь.

Новая сейчас жизнь, новая. Весь наш дом — сплошные отставники, и все врисовываются. Кто лучше, кто хуже. Кто быстрее, кто медленнее.

Служат, в основном, в сторожах. В ВОХРЕ. И мой — не исключение.

А вообще, мне грех жаловаться. Прожили мы с мужем жизнь хорошую. Можно сказать, что нормальную, и да­же — весёлую жизнь. Компанию любили, часто собирали гостей, и сами ходили в гости. И в общаге жили, и на квар­тире. Сколько всего перевидели, на своём военном веку...

И я никогда дома не засиживалась. Старалась всегда ра­ботать, где бы мы ни были.

И двое детей у нас. Два сына. Боюсь и сказать, что хо­рошие получились ребята. Старший, Андрей, в этом году школу заканчивает, в институт поедет поступать. А млад­ший, тоже Васька, как и муж — в шестом классе.

Вот и сидим мы все за столом, все вчетвером, чай допи­ваем. Нет, хорошо, всё-таки — хорошо! Спасибо, Господи!

Для интерната для нашего, иметь мужа — чуть ли не дурной тон. По крайней мере, из всех женщин, что сидели вместе со мной на пятиминутке, замужем ещё только од­на — бухгалтер. И «старшая», и завуч, и сама директор — разведены. Да и среди воспитателей — тоже, почти все раз­ведены. Только и остаётся им, как детей воспитывать.

А как мы детей воспитываем? Так и воспитываем. Как в заведомо неполной семье, да ещё с мамой — неврасте­ничкой.

Нет, не все неврастенички, конечно. Не все. Но есть.

Директриса, правда, не совсем одна. У директрисы есть любовник. Она им помыкает, как хочет, а он бегает за ней, прилетая по первому зову. Наблюдала я эту картину, и не раз. Раньше-то мы ближе были. Собирались у директрисы на чаепития, или праздники отмечали. Директор, завуч, «старшая», бухгалтер, да ещё кое-кто из приближённых вос­питателей. Сюда и приходил директорский любовник — один на всех разведённых и одиноких. И все встречали его, приветствовали и хвалили.

Теперь меня уже на эти чаепития не зовут. Вышла из доверия. Сейчас там, на этих чаепитиях, наверняка мои ко­сточки промывают.

Так же, как и я сама — столько раз промывала чужие косточки. Сколько ругательных разговоров я выслушала за этим столом. Сколько сплетен! И не только слушала. Сколь­ко метких реплик вставляла!

Вот чего я ещё лишилась, когда начала кухню проверять. Чаепитий у директора. Изгой я теперь, изгой.

Когда мои мальчики попили чаю и ушли, я рассказала мужу всё, что произошло у меня сегодня в интернате. Весь разговор с директором.

— Ну, и что ты хочешь от меня услышать? — спро­сил муж.

— Что мне делать? Что мне делать, Вася, скажи?

— Что делать... Ты, наверно, думала, что пойдёшь к ди­ректору, поговоришь, и она тебе сразу покается, и в нож­ки поклонится?

— Да не в ножки...

— Ты думаешь, она так сразу и перестанет. Перестанет всё то делать, что раньше делала? Перестанет воровать, пе­рестанет богатые подарки в область возить. Перестанет СЭС подкармливать. Тамарку прогонит, и святого кладов­щика тебе найдёт? А шеф-повар покается и перестанет мя­со воровать?

— Хорошо бы...

— Не будет так, не будет так никогда. А ты сама решай, с кем ты. Потому что не получится у тебя — и нашим быть, и вашим. Или проверять, или не проверять. Или брать, или не брать. А то ты, мать, застряла...

— Это точно, застряла. Не хочется ссориться, хочется работать. И брать — уже не могу, и концы рвать — не мо­гу. Это же надо выступать против них! Это же комиссии всякие, прокуратура. Я не могу. Ты же знаешь, что мне это не по силам.

— А ты как хотела? К совести призвать?

— Да.

— Услышали тебя?

— Посмеялись, и пригрозили.

— Вот, правильно. Так что, мать, иди в свой интернат, и неси домой мясо. И сгущёнку — не забудь.

Да... Как жить? Зарплата у меня — вообще никакая, без слёз сумму эту не назовёшь. У мужа — тоже не велика. Да ещё и задерживают её, эту самую зарплату.

Сначала, когда я продукты перестала домой приносить, муж надо мной посмеивался, а иногда и злился.

Частенько мне высказывал: «Откуда они взялись, эти за­поведи, на нашу голову? Тоже мне, монашка выискалась! Жила бы, как раньше. Как все, так и ты. А то — и мяса не приносишь, и сама мучишься. Ты что, хочешь, чтобы мы с голоду умерли?»

Но когда муж понял, что я не отступлю, он встал на мою сторону, встал твёрдо и надёжно.

Только вот материально — от этого мы лучше жить не стали.

Я подошла к окну. А может, и правда... Ведь как хоро­шо мне было до того, как я начала проверять кухню... Спо­койно было. Жила себе, не видя, и не зная ничего. Вот те­бе и — «укради селёдку!» Как это там, у классика: «Ейной мордой в харю...» Да, примерно так...

Я повернулась к мужу.

— Вась, а если выгонят меня?

— Смотри, чтоб не пришлось тебе сухари сушить! Ты ведь ещё с такой публикой не сталкивалась. Смотри, если что не по ихнему, они так тебя подставят, что не обраду­ешься.

Вася был, как всегда, прав. И нашим, и вашим — так не бывает. Но можно же позвать ваших: станьте нашими! Станьте же нашими!

Может, я мало звала? Плохо, непонятно звала? Может, надо ещё посмотреть? Может, всё-таки, директор услышит меня. И кухонные — поймут

И всё наладится...

И войду я в те благословенные края, где честные дирек­тора и святые кладовщики... И где на каждого сироту най­дётся ласковая мама...

Господи, помилуй меня, грешную! Помилуй меня, и на­правь меня на правильный путь. Направь меня, Господи, ибо я опять заблудилась. Опять — нет во мне уверенности, нет крепости.

Как тяжело мне от этих сомнений! Как будто я ими от­равилась. Да, вот это точный мой диагноз — отравление сомнениями.

А лечение? Промыть мозги мне надо, и душу свою — промыть. Как там это было, у Тохи, во сне? Додумать надо свою мысль. Додумать! Даже если все вокруг давно уже ре­шили, что ты — просто дурак. То есть — дура.

Это не Тохе, а мне предстоит учиться в школе для дура­ков. А может, я и так — давно уже в ней учусь?