Маленькая империя большого султана

20 июля 2009 – 29 сентября 2010

Сингапур, Индонезия, Восточный Тимор, Австралия

– И что, больше у вас нет никаких карт? – раздраженно спрашиваю сотрудника турбюро. Похоже, он меня не понял: я собираюсь пересечь этот материк пешком, из Дарвина до Порт‑Артура. Это шесть тысяч триста километров. Год пути через саванны, пустыни, громадный Квинсленд и необъятную безлюдную Северную территорию – до самой Тасмании. Сотни километров, где не встретишь ни души. И поэтому мне нужна хорошая карта.

– Так вот же вам карта! – опять отвечает он, аккуратно разворачивая передо мной практически девственно чистый квадрат типографской бумаги. – Вот Квинсленд, а здесь точками показаны роудхаусы [125] …

– Вы меня опять не поняли, мсье. Мне нужна подробная карта! Между вашими «точками» по крайней мере триста километров дороги. И я хочу знать, что там, на этих дорогах, есть!

– Ну… Там ничего нет…

– Как это ничего?

– Да так. Ничего. Пусто.

У меня сердце замирает. Я понимал, что впереди пустынные безлюдные края, но не думал, что настолько. Выходит, меня ждут многодневные переходы без всякой «дозаправки». На улице под тентом меня ждет Дженни и, увидев выражение моего лица, старается утешить:

– Не переживай ты так! Воду ты найдешь, там есть водоемы. Но только воду надо будет очищать.

Славная Дженни, приютившая меня в своем домике в Дарвине. Она полна внимания и заботы к несчастному путнику, который, готовясь пуститься в последнюю на своем маршруте безумную авантюру, внезапно сбит с толку новыми неприятностями. Всем известно, что даже для путешествия на автомобиле эти пустынные дороги считаются опасными. Никто и никогда не проходил их пешком, тем более в самый разгар лета! Но я преисполнен решимости. Я пройду пешком через всю Австралию, и это станет моим последним большим испытанием. Меня снедают волнение и страх – и вместе с тем желание пуститься поскорее в путь, пережить это экстремальное приключение перед возвращением домой. А еще, по забавному стечению обстоятельств, я страшно мечтаю побыть наедине с собой.

Несколько последних месяцев, проведенных на острове Ява в Индонезии, поставили под сомнение мою выносливость. На многие недели я погрузился в суматоху переполненных людьми квартирок, домов, трущоб. В смраде, дыму и городской сутолоке я повсюду видел, как люди сражаются с нищетой и голодом. Мой приезд в Австралию был сопряжен с культурным шоком. Из мира, где каждый ежедневно бьется за кусок хлеба, я попал в другое измерение, где люди прилагают все силы к тому, чтобы лишний раз ничего не делать, и после еды лениво отодвигаются от стола, чтобы поиграть своими гаджетами. А я остро нуждаюсь в покое, тишине, одиночестве и возможности вернуться к самому себе…

^{Индонезия}

8 октября 2009 года, набив коляску бутылками с водой и банками с консервами, я отправляюсь по Стюарт‑хайвей, легендарной трассе, соединяющей Дарвин и Аделаиду и пересекающей материк с севера на юг. Почти тысячу километров по прямой я пройду до местечка Теннант‑Крик, расположенного посреди пустыни. Затем сверну на восток, на Баркли‑хайвей, пройду насквозь штат Квинсленд и выйду к Коралловому морю. Пекло стоит неимоверное. Я стараюсь идти обычным шагом по прямой асфальтированной дороге, которая проложена в дикой саванне, населенной гигантскими термитами. Иду все дальше и дальше. Иногда оглушительный грохот машин нарушает величественное молчание саванны. Мимо проносятся гигантские фуры и грузовики с тремя прицепами, подавая мне сигналы. В первый раз я почти на автомате приветствую водителя взмахом руки. Четыре полосы на дороге полностью свободны, так что я чувствую себя в абсолютной безопасности. Однако этот мастодонт на колесах едва не зацепил меня! Как только автопоезд‑убийца проезжает, рядом притормаживает какая‑то легковушка, и водитель, выпучив глаза, начинает орать на меня: «Совсем сдурел? Ты понимаешь, что рискуешь жизнью?» Я отвечаю, что все прекрасно понимаю, поскольку иду вокруг света пешком. Но еще никогда не встречал водителей, готовых запросто давить людей. Перед ним были две свободные полосы, он мог запросто объехать меня!

– Да, но там двойная сплошная, ты не заметил? Он все правильно сделал!

И раздраженный водитель уезжает, укоризненно качая головой. Добро пожаловать на дикий‑предикий Запад! Если ты окажешься на моей полосе, я тебя прикончу.

Этот водитель оказался прав. Отныне на дороге я всегда следую его советам. Ведь когда‑то море уже унесло жизнь великого мореплавателя Эрика Табарли[126]. Мне дорога тоже может запросто выставить какой‑нибудь счет…

Любуясь приятным пейзажем зеленеющей саванны, я наконец преодолеваю триста пятьдесят километров, отделяющие Дарвин от Кэтрина, последнего города на границе северо‑австралийского буша[127]. Кустарники здесь довольно высоки, они дают прекрасную тень, но я не поддаюсь мимолетному искушению разбить свой лагерь на берегах реки, которая кишит крокодилами. Земли, окружающие эту дорогу с обеих сторон, принадлежат огромной животноводческой ферме, и на много десятков тысяч акров здесь не встретишь никаких признаков жизни. Кое‑где попадаются небольшие поселения, а придорожные гостевые дома позволяют путешественникам заправиться бензином, посетить туалет и сделать покупки. Через каждые тридцать – сто километров на моем пути встречаются зоны отдыха – бетонированные площадки, укрытые навесами. Вот и вся зона отдыха. По крайней мере, дорога выглядит довольно симпатично, а трафик на ней невелик. Прошлой ночью я разбил палатку прямо на красно‑коричневой земле под кустами акации и вдруг услышал, как в кустах возятся кенгуру‑валлаби. Эти крошки мне очень нравятся, они удивительно резвые и быстрые, а еще они презабавно шныряют вокруг меня туда‑сюда. Кстати, некоторые австралийцы жутко боятся валлаби, называя их «чертями» и «гигантскими крысами». Такие замечания меня только смешат, и я всегда в ответ спрашиваю, кто же здесь больший чертяка – зверь или человек? С тех пор как люди провели в пустыню воду, эти зверушки активно плодятся и размножаются. Природа не дает им достаточного количества пищи, и они совершают набеги на местные фермы. Это напоминает настоящую войну. В четыре утра меня вновь будит птичий концерт – пернатые распелись во всю силу своих легких. Какое‑то время я наслаждаюсь их мелодическими модуляциями, думая о том, что вскоре отсюда исчезнут и они. На протяжении последних лет я преодолел не одну пустыню и научился распознавать малейшие изменения, происходящие в моей душе. И сейчас, в начале октября, я понимаю, что еще не все здесь осмотрел. Обычно я изучаю окружающий мир, уделяя особое внимание деталям, чтобы как можно точнее к ним приспособиться. Следом за этим приходит острое чувство одиночества, и я начинаю скучать от недостатка коммуникации, пока не дозреваю до того, чтобы принять свое одиночество и достичь духовной полноты, доверившись самому себе…

На этот раз примерные даты моего возвращения и та поспешность, с которой я иду навстречу своей любимой Люси, порождают во мне новые и новые страхи. На этой безлюдной земле неподалеку отсюда есть громадная дыра – пятьдесят метров в диаметре и минимум триста метров глубиной. Эта огромная яма из серых камней с холодным дном называется «Тревожной»; от нее нужно держаться подальше, чтобы не свалиться и не погибнуть на ее дне. Однажды утром я неспешно шагаю по саванне, мысли мои спокойно витают в облаках над ней, и вдруг на лету я выхватываю из общего потока одну беспокойную мысль: «А где сейчас моя Люси? Что она делает? Все ли у нее в порядке?» Ужасная неосмотрительность! Стоит этой мысли поселиться в моей голове, как она захватывает меня всего, вырастает и повсюду распространяет свой яд. Вот уже неделю я не получал вестей от Люси, хотя мой мобильник несколько раз умудрялся поймать местные сотовые сети. Где же она? Вдруг она попала в аварию или, хуже того, на нее кто‑нибудь напал? Я представляю ее одну, беспомощную, лежащую без сознания на холодном полу нашей квартирки… А я здесь бегаю по раскаленной саванне, размахивая мобильником, прыгая по камням в надежде поймать сотовый сигнал. И никаких новостей. Ничего! Поэтому я продолжаю ускоряться, гонимый необходимостью как можно скорее добраться до Кэтрина, откуда наконец смогу позвонить, позвать кого‑то на подмогу, вызвать ей скорую помощь! И чем быстрее я бегу, тем живее разыгрывается мое воображение. Я слышу, как она зовет меня, молит о помощи. Я мчусь! Теперь я и кровь разглядел! Наверное, она упала и ударилась головой о край стола! Скорее, ну скорее же! Я должен успеть… Усталость, жара, усиленная подпитка кислородом моего головного мозга по мере того, как я ускоряю бег, без сомнений, приближают и мое сумасшествие. К счастью, этот криз проходит сам собой еще до того, как я вбегаю в город. Изо всех сил пытаюсь успокоить воображение, привести в порядок чувства и сконцентрироваться на собственных шагах. Дыши, Жан. Иди. Иди. Верь в жизнь. Верю, верю… И когда я наконец прибываю в Кэтрин, то выгляжу абсолютно нормально.

Впрочем, было бы странно, если бы такого типа, с ног до головы покрытого дорожной пылью, с десятидневной щетиной и детской колясочкой, люди воспринимали как нечто нормальное. Хорошо, что в буше, в отличие от Нью‑Йорка, никто к этому не придирается. Прислушиваясь к мелодиям этих краев, доносящимся из динамиков на городских улицах, я начинаю знакомство со вкусами и нравами местного населения. Стараюсь собрать о них как можно больше информации, прежде чем приступить к самой, на мой взгляд, изнурительной части путешествия по Австралии. На протяжении следующих семисот километров пустыни, которая отделяет меня от Теннант‑Крик, мне встретятся лишь два крошечных поселка. По радио передают песню It's a long, long way…, но местные жители успокаивают меня: на пути я обязательно найду источники с водой. Скорее всего, это будут какие‑нибудь водоемы, расположенные в сотне километров друг от друга, но пить из них мне придется на свой страх и риск. В уголке страницы моей записной книжки незнакомый мужчина неразборчиво рисует схему:

– В тридцати километрах отсюда, слева от моста увидишь контейнер с водой неподалеку от балки. Еще в тридцати пяти километрах, на перекрестке с грунтовкой такая же штуковина, чуть левее, рядом с бетонной трубой.

Я ухожу из города, до отказа набив свою коляску съестными припасами. Взгляд мой прикован к линии горизонта, за которым теряется бесконечная лента дороги. В течение дня я периодически настолько погружаюсь в себя, что, очнувшись через несколько часов в неизменно пустынном пейзаже, всерьез предполагаю, будто не сделал за это время ни шага. Даже иссушенная красноватая земля под ногами остается такой же, такие же кустики и колючки торчат из нее, такие же камни валяются вокруг, и никто не знает, как они сюда попали, кто их принес, сколько веков тому назад. Все тот же асфальт неизменно скрипит под моими подошвами. И только заходящее солнце сообщает о том, что действительно прошло какое‑то время. Мне жарко, очень жарко. В горле пересохло. После Кэтрина один из лимфоузлов, под нижней челюстью слева, здорово распух. Я надеялся, что мой иммунитет справится с инфекцией, но, увы, эта шишка все‑таки вылезла. Может быть, обжигающий воздух пересушивает глотку? Дорога невыносимо длинная, полная испытаний, но я стараюсь сохранять ледяное спокойствие, преодолевая последние на своем пути трудности. Примерно через месяц я попаду в Маунт‑Айза, а за ним деревеньки будут встречаться на моем пути каждые пять‑шесть дней… Это будет совсем простой маршрут! Но сейчас, на пике моего одиночества, тело почему‑то решило прийти в негодность. Я по‑прежнему питаюсь консервами из банки и всухомятку, упаковками проглатываю быстрорастворимую лапшу. Поскольку больше тридцати литров воды моя коляска просто не выдержала бы, решение нормировать свой паек показалось вполне разумным. Тем временем наступает ноябрь, я очень надеюсь избежать дождей, хотя ночи становятся все более прохладными, а спальника у меня больше нет: я отдал его сыну во время нашей последней встречи на Филиппинах. Тепло, которым солнце питает землю в течение дня, ночью быстро растрачивается. Но пока этого достаточно, чтобы я в своей палатке не сильно замерзал. Часами лежу на полу, глядя в звездное небо, и поджидаю то волшебное мгновение, когда около трех часов ночи проснутся птицы и, сопровождаемые светом луны, наполнят эту безжизненную пустыню своим мелодичным пением, умопомрачительной одой самой жизни.

10 ноября я, грязный и оборванный, сделал остановку в «Доме у трех дорог»[128]неподалеку от Теннант‑Крик. Пресытившись за время пути консервами и сухими полуфабрикатами, я заказал шикарный завтрак в ресторанчике возле заправочной станции. Неспешно вкушаю его, чувствуя на себе насмешливый взгляд хозяина, устроившегося возле кассы. Мой нелепый наряд и моя прожорливость порядком веселят его.

– Тебе что‑нибудь нужно? – наконец интересуется он. – Отсюда и до самой Маунт‑Айза нет ничего. Вон те парни тебе запросто помогут!

Я выглядываю в окно и вижу на парковке двух человек в форме. Полицейские Дэниел и Дэвид с радостью приходят мне на помощь и везут меня за покупками прямо на патрульной машине. Я спрашиваю, не сильно ли их напрягает моя просьба, но они только отмахиваются: шутишь, что ли? Теннант‑Крик считается в Австралии местом повышенной преступности. «Почему? Семейные ссоры?» – выдвигаю я свою версию. Они кивают. «Аборигены?» Они качают головами. Как и в моей родной Канаде, здесь не принято выносить на люди и обсуждать проблемы какой‑то конкретной народности. Это своего рода социальное табу. Где бы ты ни находился… Свыше трети населения города – а это порядка трех тысяч жителей – аборигены Аутбэка. Многие из них, как и в других местах, страдают от алкоголизма, супружеского насилия. Общее состояние здоровья населения плачевно, а вот уровень преступности довольно высок. Свыше четверти заключенных в этих краях – туземцы, несмотря на то что по всей стране они составляют не более двух процентов населения. По фасадам домов на главной улице Теннант‑Крик можно запросто прочесть всю историю города и пригородных туземных поселений лучше, чем об этом расскажет самый подробный путеводитель. Служба социальной взаимопомощи, юридическая консультация, здание суда, полицейский участок… Ничего не поделаешь, вздыхает Дэвид. Какие бы программы ни запускало государство на своем уровне, ситуация ухудшается. Делая нужные покупки в супермаркете, где цены бьют все возможные рекорды, я задумываюсь, на что могла бы быть похожа жизнь в этих краях, если бы здесь не гнались так отчаянно за наживой. Золотая лихорадка, жадность, алчность, наполеоновские планы и пары алкоголя начали атаковать эти мирные края в тридцатых годах прошлого столетия. А спустя еще двадцать лет искатели приключений и наживы ушли отсюда, оставив после себя разграбленные земли и покосившиеся лачуги. На пересечении двух крупных дорог, тянущихся с юга и с востока – словно в наследство, – остался стоять Теннант‑Крик. И туземцы, жившие в этих местах на протяжении сорока тысяч лет, тоже остались. А все остальное поменялось.

Я ухожу со Стюарт‑хайвей, чтобы отправиться на восток, в сторону Квинсленда, по Баркли‑хайвей. В своем воображении я рисовал немного иную картину – не такую пустынную трассу, как предыдущая. Но она оказалась еще хуже. Воздух невыносимо сухой и горячий, на прозрачном голубом небе нет ни облачка, разве что мелькнет какое‑нибудь совсем крошечное. Солнце напоминает огромное белое пятно, как от лампы в камере для допросов, и всерьез грозит сжечь сетчатку моих глаз, так что я даже не пытаюсь поднять глаз. Осматривая горизонт, я порой вижу воду – миражи! – и говорю сам себе, что уж там‑то точно сделаю привал, чтобы перекусить, выспаться и подарить своему усталому телу заслуженный отдых. Я пытаюсь хоть как‑то мотивировать себя, но усталость берет верх. От переутомления я буквально раздваиваюсь, колеблясь между одержимостью и унынием. Но продолжаю идти, и идти, и еще идти, и взгляд мой прикован к белой полосе, тянущейся вдоль обжигающе горячего асфальта. Время от времени мне наносят визиты крошечные торнадо, нарушая своим появлением монотонность путешествия. Однако следом за ними налетают новые порывы сухого горячего ветра, который дует мне прямо в лицо так сильно, что я вынужден, напрягая все мышцы, толкать из последних сил вперед свою колясочку, проклиная ее неподъемность. Очень дорого обходится людям их жизнеобеспечение: сколько воды и еды я тащу с собой, это просто ужас! И черт знает, почему мы столько едим?! Я ищу хоть какой‑нибудь повод отвлечься от своего праведного гнева, но не нахожу ничего, совсем ничего, ровным счетом ничего.

Пустота и «ничто» существуют: я вижу это «ничто», я могу сфотографировать его – на фото оно окажется как раз посреди голых кустарников на фоне ослепительного неба. У меня настолько пересохло в горле, что во рту начинают появляться волдыри. В день я выпиваю по десять‑двенадцать литров воды и даже ночью просыпаюсь оттого, что горло забито песком. Тотчас начинаю бешено шарить кругом в поисках бутылки с живительной влагой, а кругом темнота, хоть глаз выколи… И все же… Дело в том, что так же, как в Чили и Африке, я испытываю здесь огромную радость от ощущения собственного могущества. Снова – и уже в последний раз – я сам себе Господь Бог! Пьянящее чувство свободы переполняет меня. В своем фантастическом убежище я могу мечтать о таких вещах, которые никогда и никому не снились. И эти мечты принадлежат мне и только мне. Там, в далеком от меня мире людей, всякий раз нужно бороться за свои мечты, отвоевывая у мира право на них. Здесь они остаются неприкосновенными, о них можно помышлять безо всякого риска. Пустыня стала неким продолжением моей сущности – да что там! – пустыня стала частью меня самого. И вся она сейчас принадлежит мне одному, какое счастье! Это ощущение пьянит меня! Я как будто путешествую по бесконечности. Конечно, время от времени, вспоминая, что я всего лишь человек, я жажду поскорее выбраться отсюда – но не могу. Я приговорен к этому раю.

В этом порой пугающем меня одиночестве я вдруг начинаю ценить даже своих заклятых врагов. Мошка… Этот кошмар, стихийное бедствие, которое поразило весь австралийский материк. Они кружат вокруг меня сотнями, роями, прилетая с первыми лучами солнца и оставаясь рядом до самой глубокой ночи. Они липнут ко мне, садятся на лицо, лезут в глаза – ужасная жужжащая маска. Согнать их практически невозможно – они возвращаются, садятся вновь, пытаются обосноваться и угнездиться, перепрыгивают с одной щеки на другую, оттуда прямо в рот или в глаза, потом в уши… до бесконечности Я проглатываю их целыми пригоршнями, и так каждый день. На голове у меня черным‑черно от них, и я вынужден сдаться. К счастью, у меня с собой есть противомоскитная сетка – кое‑как закрепляю ее на голове. Теперь, не оставляя попыток атаковать меня, мошки с трудом пробираются сквозь ячейки сетки. Я говорю им: «Ну что, спокойной ночи! Выспитесь хорошенько и прилетайте завтра – будет новый длинный день!» Наутро, едва я приоткрываю створку своей палатки, они тут же облепляют лицо, а я в ответ желаю им доброго утра. «Неужели вы так сильно по мне скучали?» Потом я преподношу им себя в качестве утреннего дара, и они, радостные, покрывают все мое тело. Вот так мы и идем дальше. Вместе! Благодаря мошкам я привлек внимание и других своих новых друзей. К примеру, когда в полдень я устраиваюсь на небольшой привал, изящные крошечные ящерки приходят полакомиться блюдами из мошек в ресторанчике, открытом прямо у меня на носу. Так что отныне частенько я просыпаюсь и чувствую, что в глаз попала какая‑то лапка, а в ноздре торчит чей‑то хвостик. Я вас умоляю, будьте как дома! Ко всему можно привыкнуть. Изо всех сил пою, чтобы развеселить и мошек, и ящерок, и себя самого, потому что мне очень одиноко. И только уверенность, что в самом конце пути меня ждет дорогая Люси, окрыляет меня.

^{Австралия}

В пылающих красках закатного солнца я устраиваю привал в ста метрах от дороги, поближе к долине. Мне кажется, будто я моряк, дрейфующий посреди океана, спокойный и одинокий, время от времени взрывающий царящую вокруг тишину своими выкриками. Я бы мог немного погрустить, коротенько пострадать, а потом умереть и возродиться заново, став частью природы, – так, как это делает сама природа. И никто бы об этом не узнал. Две недели тому назад какой‑то прохожий подарил мне бутылку вина. Сегодня вечером я ее, пожалуй, выпью. Вечер подходящий, да и луна на небе полная. Кстати, мы давненько с ней не беседовали. В последний раз у нас состоялся разговор в Чили, в пустыне Атакама. Я пью и начинаю рассказывать, чтобы вытошнить весь яд, который накопился во мне.

– Однажды я удрал из дома. Это случилось девять лет тому назад, почти десять. А теперь что? Кто я? А остальные? Они кто?

Моя луна внимательно смотрит на меня. Я делаю еще глоток вина и слушаю ее ответ.

– Это я взяла тебя за шиворот и дала тебе пинок под зад, чтобы ты шел. Я привела тебя на край света, где нет ни души кругом. Так что ты, как и все, кто был до тебя, проделал тот же самый путь, у которого есть свое начало и свой конец. Ты больше никогда не встретишься с тем, кем был раньше. Все твои следы уже стерты с лица земли. И я твой единственный свидетель.

– Не важно! – отвечаю я. – Если я не прав, то готов съесть собственную коляску! Я вовсе не один на белом свете. У меня есть ты, моя луна, и есть Люси, моя любимая женщина – та самая, что задолго до меня совершила свое путешествие вокруг света. Это она мне сказала: «Ступай! Давай проверим, действительно ли мы так сильно любим друг друга!» И благословенны будут все одинокие странники – такие, как ты и я… Ну надо же, до чего вкусное это вино!

Наутро у меня опять трещит голова, а при свете дня становится очевидно, что я опять не совершил ничего сверхъестественного. Этот австралийский Аутбэк, самое большое из всех малонаселенных мест на планете, знавал лишь настоящих героев – от аборигенов до английских первопроходцев. Некая форма равенства установилась между местными жителями и пришельцами, но с каждым эта земля обходилась по‑своему. Эта земля принимает только сильных духом людей. Если ты не такой, то сматывайся побыстрее. Тебя предупреждали! Плаксам здесь не место, никто не придет на помощь, ветер унесет прочь их жалкие стоны. Но если ты меряешь планету шагами, пересекаешь границы, проходишь страны и претендуешь на звание искателя приключений, героя, тогда тем более – дерзай! Добравшись до самого конца, ты обретешь свою нирвану!

28 ноября 2009 года. Интересно, в нирване тоже так жарко? Здесь есть хоть какие‑нибудь понятия о температуре? Ртутный столбик поднимается до сорока пяти градусов. Я полностью закутываюсь, чтобы драгоценная влага не испарялась с поверхности тела, и весь день подгоняю сам себя, чтобы пройти как минимум тридцать километров. Приближается сезон дождей, и к середине дня надо мной в прозрачном небе вдруг начинают собираться крошечные облачка. Внезапно откуда‑то натягивает кучево‑дождевые облака огромных размеров, они неумолимо сгущаются, и к вечеру того же дня наконец высвобождают с силой, сравнимой разве что с ядерным взрывом, мощную силу проливного дождя. Невыносимая жара и физические страдания погрузили меня в транс. В этой жаркой пустыне я полностью утратил ощущение времени. Чувствую, что душа моя бесконечно устала. Но если я позволю себе закрыться в этой раковине, то мое путешествие станет абсолютным бредом и самокопанием… Чего уж… К тому же я в каких‑то двух шагах от того, чтобы свихнуться. А может, все‑таки в двух шагах от безупречного здоровья и совершенства? Мои глаза уже не видят ничего, кроме бесконечного асфальтового полотна, которое теряется за линией горизонта, и грязных луж с торчащим из них пожелтевшим кустарником. Отныне мой слух различает только монотонное дыхание ветра, а кожа воспринимает только обжигающий жар. В этом застывшем времени, в этом глубочайшем одиночестве я провожу недели и месяцы, не получая никаких вестей о том, что творится в мире – в «настоящей» жизни. Может быть, планету уже настиг чудовищный катаклизм и все разрушил, а я ничего не знаю об этом. Прокручиваю эту мысль в голове каждый день, туда‑сюда…

Утром 2 декабря я встречаю странного типа, итальянца‑велосипедиста. Облокотившись на руль, Армандо объясняет мне, что проехал уже более восьмисот тысяч километров, а мечтает накатать миллион. И чтобы добрать недостающие километры, отправился вокруг Австралии. Он крутит педали и абсолютно счастлив. Я вдруг отчетливо понимаю, как он заворожен, загипнотизирован мерным вращением своих колес и движением цепи, как неутомимо крутит он педали, ничего не видя и не слыша кругом, думая только о своей заветной цели: о миллионе километров. Не так давно я встретил молодую пару из Квебека, автомобилистов‑путешественников на минивэне, дотошно следующих всем инструкциям своего туристического справочника. Один читает, другой рулит… километр за километром. Как и Армандо, они находят в этом счастье, исполнение своих желаний. А я не знаю, как к этому относиться… Останется ли что‑то неизведанное, непознанное для нас, влюбленных в авантюры, пропитанных духом приключений? Все кругом давно исследовано. В поисках чего‑то нового, непознанного есть от чего сойти с ума!

Занятый такими мыслями, добираюсь до Маунт‑Айзы, первого крупного населенного пункта на западе Квинсленда. Это происходит утром 1 декабря. Странно видеть бесконечные терриконы[129], возвышающиеся на унылых равнинах. Маунт‑Айза – это небольшой, но густонаселенный по австралийским меркам шахтерский городишко: здесь двадцать три тысячи жителей. Некрасивый, исключительно функциональный, застроенный полуразвалившимися спортивными площадками, которые создавали в надежде привлечь новые – хоть какие‑нибудь – рабочие руки. А все остальное – заброшенные котлованы, результат завершенных горных работ. Задерживаться тут у меня и в мыслях нет: я очень спешу, чтобы поскорее добраться до противоположного побережья. Сейчас девятьсот километров отделяют меня от Таунсвилля и коралловых рифов, это около месяца путешествия в одиночестве. Еще целого месяца.

Покидая город, я опять попадаю в холмистые районы и любуюсь тем, как грациозно парит над верхушками деревьев орел. Но внезапно он складывает крылья и пикирует прямо на меня. В последнее мгновение птица вновь набирает высоту и продолжает свой полет. Он еще дважды пытается напасть на меня, но я даже не берусь выяснять, что им движет. Может быть, я ступил на его законные территории, или он решил, что я претендую на его добычу. А может, ему просто не понравилась моя улыбка… Какая величественная красота в каждом его движении! Между тем мы, люди, в попытках достичь подобного совершенства причиняем окружающему нас миру столько вреда! Эта птица обладает такой силой и владеет таким мастерством, которого никогда не достичь человеку с его изобретениями. Понимая бесплодность своих усилий, мы принимаемся имитировать это величие. Помните, когда‑то наши предки напяливали на себя перья как знак обладания «высшей силой», придавая себе облик великих и всемогущих. А ведь другие животные нас, к слову, не копируют. Мы, слишком занятые тем, чтобы разрушить заведенный на земле порядок вещей, не демонстрируем ничего такого, чему захотелось бы подражать…

В этих экстремальных условиях даже самые трудные мгновения могут показаться радостями жизни. Воздух уже прогрелся до сорока пяти градусов, и кажется, что моя прежняя жизнь, закончившаяся в момент старта этого марша по миру, сейчас окончательно догорает в австралийском пекле, словно раскаленное пламя дотла выжигает во мне все лишнее и напускное. Какой‑то фермер вдруг останавливается и окликает меня: «Ты что, чокнутый? Зачем шагаешь по такой жаре? Что с тобой? Сдохнуть тут собрался?» Но именно во имя жизни я продолжаю свой путь. Надо заметить, в пустыне австралийцы следуют тем же традициям, что иранцы – предлагают тебе ледяную воду. Верх неразумности! Такой напиток заставит желудок работать как каторжный, чтобы уменьшить разницу температур, и это катастрофически портит пищеварение. Вот туарегам[130]известен правильный способ – они пьют горячий чай. Можно веками жить на какой‑то земле и не иметь с ней ничего общего – как в случае с австралийцами, которые ничего не понимают в пустыне. Они занимают ее территорию, пытаются ее разрабатывать, и все. Они ей не принадлежат, так же как она не принадлежит им… Тем не менее я благодарю их за заботу и просто выжидаю, пока под солнечными лучами драгоценная вода прогреется до подходящей температуры. Здесь я выпиваю от восьми до двенадцати литров в день. Вода в этих краях дороже золота. Как‑то в один из вечеров, отхлебнув немного воды, я вдруг вспоминаю снег – так скучаю по нему! Скучаю по той изумрудной летом и белоснежной зимой земле, на которой родился. А ведь я совсем не знаю Канады, я никогда не путешествовал по ней. Живя на этой земле, я никогда не осматривался. И теперь мне кажется, что я уже больше никогда не посмотрю на нее прежними глазами…

В пути не встречаю ни единой живой души. Куда ни глянь – кругом только земля, пожелтевшая трава, заросли кустарника. Здесь действительно ничего нет, и тем не менее эти территории обнесены колючей проволокой, закрыты калитками, опечатаны, повсюду висят массивные замки. В так называемых развитых странах охраняются не только материальные блага, но и само по себе понятие «собственность»! Я прохожу многие и многие километры, даже не находя места, где можно было бы приткнуться с палаткой, так что в конце концов приходится решиться на преступный шаг, чтобы воспользоваться своим святым правом на сон… Всем наплевать на это – хотя речь идет о базовой потребности организма! – всем без исключения наплевать, если речь идет о капиталистическом государстве. Здесь просто не существует такого общечеловеческого права, зато есть другое: если хочешь спать – плати! А если у тебя нет ни гроша за душой, спать тебе воспрещается! По правде сказать, все это кажется мне неслыханным насилием над личностью…

Неожиданно натыкаюсь на группку местных, и они наперебой начинают советовать мне заглянуть в здешние пабы. Мол, один бар – место историческое, другой – еще какой‑нибудь… Но никто не приглашает к себе, а в моем кошельке не хватит средств даже на кружку пива. К моему путешествию они совершенно безучастны.

– Чем ты занимаешься, чудак ты эдакий?

– Иду пешком вокруг земного шара.

– Хм… Ну, молодец.

И уходят восвояси. В те редкие моменты, когда кто‑то из прохожих – чаще всего туристы – останавливается, чтобы дать мне немного воды, фруктов или хотя бы подарить улыбку, я ощущаю рождение настоящего чуда. Будто новый прилив сил. Но все чаще под этим палящим солнцем я страдаю именно от холодности – человеческой, душевной… Этот изнурительный переход довел меня до изнеможения. Каждый раз, двигаясь в одном направлении с попутными машинами, слышу за спиной раздраженные гудки, оскорбления и даже презрительные окрики, будто я конченый человек, а им доставляет удовольствие попрекать меня этим. Как‑то в мою коляску швырнули водяную бомбочку, и она залила все вещи. В другой раз в меня запустили картофельными очистками, а бутылка пива разбилась прямо возле моих ног. Похоже, одно только мое присутствие сводит этих людей с ума, и они делают все возможное, чтобы избавиться от меня. Некоторые водители все‑таки подъезжают ближе, но я только делаю им знак рукой и продолжаю путь. Как говорится, два хищника в одной норе не уживутся…

Я наивно рассчитывал хоть на толику внимания и тепла – как‑никак, впереди Рождество! – но суровая жизнь в буше не дает никаких передышек. Утром 25 декабря мне звонит моя милая Люси, а следом дети – их родные голоса скрашивают мой унылый день. Меньше чем через неделю эти две с половиной тысячи километров одиночества закончатся! Шагая по пустынной равнине под пасмурным небом, я предвкушаю счастливые моменты встречи. Кругом ни малейшего ветерка, влажность повышенная. Едва успеваю поставить палатку, как начинается гроза. Я поспешно набрасываю на палатку непромокаемый тент и поплотнее заворачиваюсь в спальник, слушая, как тяжелые капли барабанят по горячей земле. Утром повсюду вижу большие грязные лужи, а природа ликует, поет и вновь украшает себя зеленью, вдоволь напившись дождевой воды. Блаженно улыбаюсь, чувствуя в воздухе насыщенный запах эвкалиптов. Новогоднюю ночь я провожу в придорожной зоне отдыха, пережидая проливной дождь. Я занят тем, что мастерю простенькое ожерелье из иссушенных и выбеленных солнцем когтей кенгуру, которые подбирал по дороге.

На подходе к Таунсвиллю замечаю, что растительность становится живее, бурно распускается, пропитанная теплом и влагой субтропиков. Завтра я наконец достигну берега океана! А пока, спасаясь от дождя, укрываюсь под мостом. Надо бы идти, и я это хорошо понимаю, но сейчас не чувствую сил противостоять стихии. Внимательно изучаю русло реки: крокодилов, по счастью, не видно. Но возня кенгуру и прочие странные шорохи в этой кромешной тьме держат меня в напряжении. Рядом подозрительно плещется вода. Я кладу поближе свой перочинный нож, зонтик и баллончик с противомоскитной жидкостью – единственное оружие, которым располагаю, – и понимаю, что все это будет слабым подспорьем, если рептилии вдруг нападут на меня. Наконец, измученный усталостью и напряжением, я все‑таки засыпаю. Ну и пусть сожрут! Все равно спать я хочу больше…

Несколько недель спустя я уже иду по прибрежной полосе, любуясь чарующими австралийскими пейзажами, а ночую у местных жителей или прямо на пляже. Пустынные края, пройденные мной на Северной территории и в Квинсленде, опять всплывают в памяти. Это еще одна жемчужина в драгоценном ожерелье впечатлений, которые я собирал на протяжении десяти лет. Вот уже почти десять лет… Я иду медленно, сокращая переходы, потому что боюсь попасть в Канаду в самом начале зимы. Скоро я увижу Канаду… Наконец я увижу Канаду! Мой путь подходит к концу. 8 июня 2010 года, когда я перехожу знаменитый Харбор‑Бридж, перекинутый через сиднейский залив, неведомая тревога вдруг настигает меня. Мой личный «датчик пробега» уже перевалил отметку в шестьдесят шесть тысяч семьсот километров – так утверждает моя дотошная и склонная к исключительной точности Люси. Еще через восемь тысяч триста километров я буду дома. Вот уже десять лет я живу в своем мифическом мире, как в мыльном пузыре, который лопнет с последним шагом моего путешествия. Мне не терпится – скорее бы это случилось! Но вместе с тем очень страшно. На южном побережье Австралии меня встречают с большим теплом и радушием, я снова попадаю в приятную атмосферу гостеприимства. Тепло человеческих сердец, прочность и надежность мира… Но скоро Запад снова засосет меня, заманит в свои сети, заставит плясать под его дудку и играть по его правилам. Иногда в пути мне приходится напяливать на себя светоотражающий жилет безопасности, и в этом наряде яркого, кричащего цвета я чувствую себя клоуном и посмешищем. Каковым, собственно, и являюсь! Мой маршрут – наверное, последний островок свободы для меня. Скоро всех нас заставят носить шлемы с глухими забралами, щитки на коленях и локтях, бронежилеты, стробоскопы и электронные сенсоры, чтобы защитить от малейшей опасности, будто мы на войне… В сторону Тасмании я иду по восточной части штата Виктория, по ее прекрасным изумрудным пастбищам. В пути меня сопровождают дождь и пронизывающий холод. Все это до боли напоминает мне осень в родных краях. Какому‑то встречному велосипедисту я рассказываю, что на протяжении десяти лет у меня не было времени ничего почитать. Он удивлен: «Так ты что, за десять лет никаких новых знаний не получал?» Да что он понимает!.. У меня от новых знаний распухла голова! Мой путь сам по себе слишком хорош и богат впечатлениями. Я читаю все, что творится у меня под ногами, причем с такой скоростью, что уже начал опасаться, сумею ли усвоить все полученные знания.

Нужно просто уметь читать песок в пустыне.

Читать то, что написано внутри тебя самого, как книгу стихов, которые написаны вчера, или позавчера, или тысячу лет тому назад. И это будет самая истинная, настоящая, самая искусная книга знаний. Самая искренняя.