Тысяча и одна ночь свободы

30 июля 2007 – 29 октября 2007

Иран

Иранскую границу я перехожу 1 августа 2007 года и тотчас же попадаю в тиски неведомого доселе мира. Все, что я знал об Иране, сводилось к нескольким картинкам, изображавшим здешних женщин, с ног до головы укутанных в черные одежды. Да, пожалуй, к пламенным воззваниям президента Ахмадинежада, который постоянно трубил на весь мир о своей непримиримой антисемитской позиции и восхищался деяниями Гитлера. Я представлял, что попаду в страну‑усыпальницу, где живут женщины‑призраки и повсюду молятся муллы. И ошибался. Признаюсь в крайней степени собственного невежества! К берегам Каспийского моря мягкий субтропический климат притягивает толпы иранских туристов, которые снуют взад‑вперед по битком набитым улочкам приграничного города Астара. На здешних базарах тут и там торгуют пестрой одеждой, ароматными специями, свежими овощами и фруктами. Близлежащие горы Альборз[93]создают комфортную влажность, благодаря чему на побережье произрастают роскошные густые леса, а необъятные плодородные рисовые поля спускаются прямо к морю. Нега местных пляжей и близкое соседство с Азербайджаном слегка смягчают здешние нравы. Несмотря на суровость исламских обычаев, я то и дело подмечаю, что из‑под неплотно накинутых покрывал видны мочки прекрасных женских ушек. На глаза попадается впечатляющее количество автомобилей, сошедших с французских конвейеров, больше всего Peugeot, но встречаются также Renault и Citroen, которые собираются здесь, в Иране, на местных предприятиях. Я вижу, как водители прокладывают себе дорогу прямо в толпе людей, небрежно выставив локоть в открытое окно, из которого грохочет музыка. И мне кажется, что сейчас я на другой планете. Нужно срочно привести в порядок все свои знания об этой стране! Со времен Кира I, основавшего в VI веке до нашей эры первую империю персов, и до их завоевания арабами, Иран сохранял уникальную культуру вопреки неоднократным попыткам завоевателей ее изменить. В VII веке нашей эры Иран принял законы ислама, но никогда не жил по арабским меркам. Персы обратились в новую веру, полностью сохранив культуру своих прадедов. Здесь всегда было полно суфиев, представителей мистического направления в иранском шиизме, убежденных, что всякий человек несет в себе божественное начало. И даже после обращения в ислам эти люди умудрились сохранить в первозданности многочисленные атрибуты древнего культа Заратустры. Так, например, для зороастрийцев вино было священным символом крови, и многие новообращенные персы продолжали пить его, даже став мусульманами. На протяжении нескольких месяцев я имел удовольствие наблюдать, насколько сохраняют свою актуальность эти вакхические, я бы даже сказал – эпикурейские! – традиции в современном мусульманском Иране. И нередко мне доводилось слышать, как в просвещенных иранских семьях тайком декламируют выученные наизусть строчки великого Омара Хайяма, жившего почти тысячу лет назад:

Лучше пить и веселых красавиц ласкать, Чем в постах и молитвах спасенья искать. Если место в аду для влюбленных и пьяниц, То кого же прикажете в рай допускать?[94]

И все же первое время я никак не мог приспособиться к двойным стандартам здешней жизни. В Судане я привык отпускать бороду, в полной уверенности, что в таком виде меня будут более благосклонно принимать в стране, где правят муллы. Как же я заблуждался! Буквально через пару дней после прибытия в Иран я остановился в старом придорожном ресторане с облупившимися зеленоватыми стенами. Мой путь лежал в Решт, древний город, расположившийся вдоль морского побережья, неподалеку от склонов Приэльбрусья. Едва я вошел, как в помещении повисла гнетущая тишина: замолчали посетители, замолчал и хозяин. Мой заказ он принял с ледяным выражением лица, а затем швырнул на стол мои тарелки. В конце концов, не выдержав, он сделал мне знак «убирайся» и прорычал, указывая на мою бородку: «Побрейся!» В тот же вечер я повстречал в придорожном кафетерии милого молодого человека, который разъяснил: сегодня в Иране ношение бороды является знаком того, что ты поддерживаешь режим. Тут же рядом присаживается какой‑то тип и свободной рукой делает знак, будто приглаживает бороду, а затем пальцем вычерчивает вокруг головы окружность, на манер тюрбана. После этого он поднимает вверх указательный палец и предупредительно грозит им в знак несогласия. Мол, не делай так… Сообщение принято. Наутро я, гладко выбритый, без опаски прогуливаюсь по улицам и наблюдаю за мерным течением здешней жизни. Женщины в черных облачениях идут, слегка расставив руки в стороны, и ветер раздувает легкие воздушные ткани, будто паруса. В парках и скверах обосновалась разношерстная толпа. Кто‑то пришел сюда почитать, другие собрались поиграть в футбол или устроить пикник… Что удивительно, здесь в парках есть места, отведенные специально для кемпинга! Таким образом иранцы, ограниченные в перемещениях и изолированные от внешнего мира, могут утолить охоту к перемене мест, расставив в соседнем городке свои цветные палатки и прихватив с собой целую гору персидских ковров… Кое‑где под раскидистыми кронами деревьев шумные многодетные семьи, расстелив свои пестротканые покрывала, устраивают пикники на траве. А рядом на скамейках собираются группками подростки, которые сравнивают, чей мобильный телефон круче, обмениваются друг с другом фотографиями звезд и слушают «строго запрещенную» музыку, не переставая гоготать.

^Иран

Свернув южнее и углубившись в центр страны, я пересекаю Приэльбрусье и выбираюсь на Иранское плато, чтобы отправиться в Казвин, город, лежащий на пути в Тегеран. Солнце снова жарит беспощадно, но даже в самых уединенных пустынных краях меня то и дело догоняют местные жители, любезно предлагая свою помощь. Здесь очень просто отыскать кров, и зачастую я даже не успеваю попроситься на ночлег, как мне уже его предлагают. Но на длинных переходах между удаленными друг от друга деревушками я ставлю палатку прямо в горах. Как‑то утром, проснувшись в неизвестном захолустье, которого даже нет на карте мира, я попытался было поменять лопнувшую покрышку моей колясочки, сопровождая свое занятие громкими ругательствами. Мне казалось, что сейчас я нахожусь на планете совершенно один… После этого я сделал на память несколько фотографий пустынного пейзажа и осмотрел горизонт в бинокль. Но едва я повернулся к коляске, чтобы снова отправиться в путь, как услышал за спиной крики: «Паспорт! Паспорт!» Я даже не заметил, как подъехал внедорожник защитного цвета, как высадились из него четверо мужчин в униформе, и спохватился, только когда они окружили меня плотным кольцом. А мне было жарко, хотелось пить и есть, так что раздражение свое я скрывать не собирался. Тем более, что их визит показался мне достаточно агрессивным. Поэтому, собравшись с духом, я выпалил:

– Нет, паспорт мой ты не получишь. Потому что, во‑первых, нужно поздороваться со мной и сказать: «Добро пожаловать в Иран!» А во‑вторых, вежливо попросить: «Пожалуйста, будьте так добры, предъявите ваш паспорт».

Глаза парней вылезают из орбит, лица вытягиваются, спины непроизвольно выпрямляются. Они в шоке от моего ответа. Должно быть, у меня уже пар валит из ушей, потому что вместо ответа один из них протягивает мне бутылку воды, видимо, надеясь охладить мой боевой пыл. Но я отказываюсь. Я протягиваю им лист бумаги, на котором написан адрес моего сайта и электронной почты со словами: «Здесь вы всегда сможете меня найти», и гордо удаляюсь, расправив плечи и покачивая туда‑сюда своей колясочкой.

Следующей ночью я опять устраиваю привал посреди пустыни, а еще через день в самом центре города Делиян меня нагоняет мотоцикл, в котором восседают двое: офицер в штатском и переводчик. С невероятной вежливостью меня просят предъявить паспорт.

– Вы фотографируете, – поясняет переводчик.

– Ну разумеется! У вас такая красивая страна…

– Офицер хотел бы ознакомиться с вашими снимками!

– Всегда пожалуйста! Прошу…

Сосредоточенно и вдумчиво Махмуд просматривает все фотографии и возвращает мне фотоаппарат с улыбкой. В качестве компенсации за доставленные неудобства он предлагает мне оплатить ночь в здешней гостинице, но я отказываюсь: нужно идти дальше. Все мои маршруты выверены, и в Бендер‑Аббас я должен прибыть в срок. Полицейский пожимает мою руку очень крепко, смотрит прямо в глаза и искренне улыбается. Мы прощаемся.

Позднее один из моих друзей‑журналистов объяснит, что я столкнулся с Корпусом стражей исламской революции (КСИР, или SEPAH), с теми, кто задерживает, сажает за решетку и подвергает пыткам всех врагов режима… Все последующие недели меня не будет покидать отчетливое ощущение, что я от них так и не отделался. Мои беседы все время кем‑то «случайно» прерываются в самые острые моменты, и частенько знакомые иранцы признаются мне по секрету, что тоже чувствуют за собой слежку. Многие из тех, кто пускал меня на ночлег, потом подвергались пристрастным расспросам, а порой и давлению, но, несмотря на это, я не испугался, а, наоборот, все глубже и глубже пытался проникнуть в политические нюансы. Я больше не стеснялся расспрашивать своих хозяев о том, что они думают о президенте Буше, о ядерном вооружении, об иудеях… Но их ответы все чаще приводили меня в оцепенение.

С каждым днем мне казалось, что представителей оппозиции здесь все больше и больше, несмотря на то что никто не рискует выступить с открытой критикой. Есть и те, кто поддерживает власть – я встречал таких, – однако в большинстве сельских семей, где я останавливался, люди предусмотрительно предпочитали хранить молчание и лишь вполголоса на кухне сожалели о том, как было «раньше», пока не случилась исламская революция. «Раньше» здесь выращивали виноград. «Раньше» бензин продавали без ограничений. «Раньше» женщины были свободными… Будет ли война? Это невозможно! Мы верим в США и любим их! Кое‑кто шутит, что «было бы здорово сбросить несколько бомбочек на Тегеран. Ведь когда самолеты США летят в сторону Афганистана, то все равно пролетают мимо нас!» И на фоне всех этих разговоров на экране телевизоров, по любым каналам, передают одну и ту же неизменную картину: бородатые мужчины произносят нескончаемые монологи. Однако в этом жестком колпаке, которым накрыли всех и вся, с каждым днем появляются новые дырочки, пропускающие вожделенные глотки свободы. Со стороны кажется, что все кругом закрыто, спрятано за семью печатями, подчинено строжайшим запретам, исходящим от муллы. Но вот я присматриваюсь повнимательнее к одной из встречных женщин и вижу под чадрой элегантно изогнутые выщипанные брови. В парке встречаю молодых людей: они бросают на окружающих такие многозначительные и пламенные взгляды, будто хотят ими выразить всю ту страсть, которую им запрещают проявлять. А в кругу семьи – в самый разгар Рамадана – люди едят! Ни разу за этот священный месяц я не оставался голодным, ни разу не пропускал трапезу – даже в якобы закрытых ресторанчиках обязательно находились свободные столики и свежеприготовленные блюда, хорошенько припрятанные за окнами, стекла которых были тщательно закрашены или заклеены газетами.

Примерно в сотне километров от местечка Исфахан я повстречал студента по имени Фарсад, будущего инженера, мечтавшего пообщаться с каким‑нибудь иностранцем. Мы встретились в интернет‑кафе, где я в очередной раз, не скрывая эмоций, ругал отвратительно медленное соединение. «Это потому, что все запросы фильтруются», – вполголоса заметил парень. А потом, набравшись смелости, задал мне вопрос, так внезапно и пылко, что показалось, будто он обдумывал его всю свою сознательную жизнь: «Что такое французский поцелуй?» И пока я пространно объяснял ему, что это такое, парень краснел и смущался. Вскоре студенту стало ясно: раз уж он коснулся такой важной и почти научной темы, то не имеет права отпускать меня сейчас, лишая себя бесценных знаний! Под солнцем, по раскаленным добела улицам мы вместе дошли до его дома, где он познакомил меня со своими родителями, душевными и добрыми людьми, пригласившими меня пообедать. И снова здесь никто не собирался соблюдать правила священного Рамадана… Пока мы рассаживались за столом, домой вернулись сестры Фарсада, одетые в джинсы и облегающие топы, а их прекрасные длинные смоляные волосы свободно ниспадали на плечи. По телевизору вся семья смотрела CNN, и, потягивая вкуснейший алкогольный крюшон, припрятанный от посторонних глаз за занавеской, отец Фарсада рассказал мне, что тайком поставил себе спутниковую антенну.

– Здесь у многих есть! – уверял он меня. – Иногда полиция проводит рейды и конфискует их, но потом мы все снова ставим.

Целый день мы провели в беседах, курили кальян и обсуждали мое путешествие, те страны, что мне уже довелось повидать, их привычки и нравы… Все это напоминало обычный вечер в обычной семье. Эти весьма просвещенные люди не занимались никакой «подрывной работой» – мы даже словом не обмолвились о политике. Однако весь образ их жизни являл собой скрытое, но упрямое противостояние режиму. Свое счастье они строили сами, вопреки всему, не проявляя при этом ни гнева, ни злопамятности.

В Тегеране контраст между исламской закрытостью и истинными желаниями народа оказался еще более разительным. Огромная метрополия с населением четырнадцать миллионов человек является лидером восточного мира по числу народных волнений. Но на самом деле действительность далека от тех клише, которые навязывают западные СМИ. Здесь каждый пытается отвоевать у ислама хоть глоток свободы. Кокетливо подкрашенные женщины надевают платки как можно более свободно, чтобы из‑под них выбивались хотя бы несколько прядей. А под хиджабами они носят обтягивающие джинсы. В торговом центре я встречаю двух девочек‑подростков, мило хихикающих возле витрины с бижутерией. Их черные наряды, подогнанные точно по фигуре, позволяют рассмотреть силуэты. На талии они носят тонкие золотые пояски. Некоторое время я иду за ними следом, увлекаемый ароматом их изысканного парфюма. Как вдруг полицейская машина – из тех, что следят за местным дресс‑кодом, – останавливается и задерживает их. Тревожась за девочек, жду поодаль, в нескольких метрах от автомобиля: спустя несколько минут они показываются из машины. Головы уже не поднимают. Да и золотые пояски куда‑то исчезли…

Сегодня мое беспокойство вызвал другой аспект здешней жизни. Жестокость и агрессия некоторых регионов Азии заставляют меня пересмотреть маршрут. Я намеревался заглянуть в Пакистан, пройдя по древнему Белуджистану, горному району, безжалостно вытоптанному лошадьми. Он как раз граничит с Ираном, Афганистаном и собственно Пакистаном, но в канадском консульстве в Тегеране мне категорически не советовали там появляться. Иранская провинция Систан и Белуджистан, самая нищая на континенте, считается театром вооруженных столкновений между силами иранской армии и различными местными бандформированиями. Они конфликтуют по политическим мотивам, Белуджистан исторически населяют сунниты, которых беспощадно притесняют шииты. Кроме того, именно на этих территориях процветает наркоторговля и располагается транзитный коридор для перевозки героина из Афганистана. Мне советуют отправиться южнее, к порту Бандар‑Аббас, откуда я смогу попасть в ОАЭ и в аэропорт Дубай. После Колумбии и Ливии, которых я намеренно избегал, это третья зона конфликтов, вынуждающая меня прервать пешее путешествие и пересесть в самолет. Я так и поступлю скрепя сердце. Жизнь заставит – не так раскорячишься…

В горах в центральной части страны я в очередной раз убеждаюсь, насколько вездесущи наркотики. В Иране проживает огромное число наркоманов, пристрастившихся к героину и опиуму, – от трех до четырех миллионов человек! Опиум, распространенный шире, известен как традиционный наркотик персов, который иногда дают даже младенцам, чтобы успокоить их. Здесь курят терияк, сырой опиум, и делают это везде: на железнодорожных станциях, в магазинах, у ворот караван‑сараев… Кто‑то «сидит» на нем очень прочно, у других это пристрастие проявляется время от времени. Я припоминаю одного мужчину, которого встретил на улице: он сидел, прислонившись спиной к грязной стене, и нагревал порошок на обычной горелке в маленькой металлической плошке, по мере готовности утрамбовывая его в трубочку и затягиваясь дымом. Взгляд у него был отсутствующий, усталый, бесцветный…

Я спрашиваю себя: что если именно наркотики хотя бы отчасти объясняют и чрезвычайную любезность этих людей, и их апатичность? Однако странная их участь так и остается для меня загадкой. По официальным данным, наркоторговцы базируются на территории Ирана. Но в любой точке земного шара можно добыть любой товар, и цена на него чудесным образом снижается всякий раз, как только народ начинает возмущаться. Аллах велик! Иншалла [95].

Я возвращаюсь на дорогу, ведущую в Савех, и по горным дорогам шагаю вдоль Исфахана. Проведя много дней в пустыне, добираюсь до древней персидской столицы, укрывшейся от любопытных глаз в тени зелени. Меня влекут достопримечательности этой прекрасной туристической мекки. Поли, моя знакомая из Мадрида, у которой я был в гостях два года тому назад, показывает мне самые красивые места в городе, сказочные мечети, сплошь покрытые тонкими фаянсовыми плитками, дивные сады и фонтаны на площади Нахш‑е Джахан[96], в которых купаются детишки… В этой приятной атмосфере, томной и миролюбивой, можно забыться на мгновение и решить, что ты попал в Европу, если бы только в городе не мелькали то и дело мрачноватые тени женщин, одетых в темные одежды. И я искренне не понимаю… Что произошло? Как эти образованные люди дошли до такой жизни? Молодежь, которая никогда не бывала в иных землях, жадно впитывает мои рассказы о других странах с трогательным простодушием. В городе Шираз, напротив древней цитадели династии Занд, я случайно встречаю человек десять студентов технологического факультета, и у нас тотчас завязывается живой разговор. «А как там в Канаде?», «А что вы едите?», «У вашей демократии много политических партий? А как это устроено?» Они выслушивают мои ответы с неподдельным интересом, проявляют все больше и больше любознательности, не переставая снимать камерами своих телефонов мою колясочку. Большинство из них никогда в своей жизни не покинут пределов этой страны. И они об этом прекрасно знают. Так что социальные сети и сотовая связь – это их единственный способ отвлечься. Там они обмениваются друг с другом музыкой, видеоклипами, стихами… Они похожи на арестантов, выглядывающих из своих камер. Вокруг них не так уж много объектов, достойных внимания, но все же это лучше, чем просто стены…

Я долго обдумываю этот парадокс. Люди, которые с теплом и любовью отнеслись ко мне и заботились обо мне, разрабатывают ядерное оружие, чтобы уничтожить моих соотечественников. Я представляю Иран, завоеванный наутро целой армией самых обыкновенных людей, и понимаю: иранцы примут их с тем же теплом и открытым сердцем, что и меня. И тогда весь мир вдруг скажет: стоп! Ценности, которые нам дороги, на самом деле так схожи, что у меня есть ощущение, будто я снова попал домой, в родную семью, к моим братьям… А эти «стражи революции» не заслуживают такого народа.

^Иран

Date: 2015-07-22; view: 434; Нарушение авторских прав