На семи ветрах

19 мая 2009 – 16 июля 2009

Малайзия (Борнео)

В китайской лавке покупаю залежалые утиные яйца. Вот уже четыре дня я иду по острову Борнео, по территориям штата Саравак, самого большого в Малайзии. Надвигается гроза. У меня почти не осталось еды, запас воды заметно оскудел, но приходится идти через гигантскую пальмовую плантацию, которой, кажется, нет ни конца ни края. Признаться, к таким пейзажам я был не готов. Девственным лесам Борнео, главному сокровищу здешних мест, с богатейшей и редчайшей флорой и фауной, раньше наносили вред только лесные пожары. Теперь появилась еще одна хворь: масличные пальмы, которые распространяются самосевом и захватывают территории с головокружительной скоростью, уничтожая на своем пути все живое, любые деревья и цветы. Заросли этой монокультуры тянутся на сотни километров, листья пальм загораживают линию горизонта. Плантации этих деревьев с пугающей скоростью осваивают склоны близлежащих гор. Вот уже несколько дней я вижу перед собой одни только пальмы, будто землю захватила какая‑то пальмовая эпидемия, и почему‑то хочется плакать… В теплом влажном климате Борнео моя коляска кажется еще тяжелее, и хочется побыстрее добраться до укрытия, прежде чем разразится гроза. Дождь с грохотом опрокидывает на землю первое ведро своей воды, едва я успеваю укрыться в хижине здешнего сторожа у самого края пальмовых зарослей. Я ставлю на стол банку рыбных консервов, а жена сторожа готовит нам рис. За обедом мы слушаем, как неистово барабанит по кронам дождь. Едва он заканчивается, я снова отправляюсь в путь под бесконечными пальмами и не устаю удивляться: неужели мы потребляем столько пальмового масла? Кто же его ест?[118]Мимо проезжают огромные грузовики с деревянными кузовами, поднимая клубы пыли. Вдали я замечаю, как небольшая группа людей, орудуя лопатами, возделывает новый участок целины.

Через год и на этом клочке земли выстроятся в ряд молодые масличные пальмы.

А через сто лет ими покроется вся планета, и больше совсем ничего не будет.

По мере приближения к Ранау в центральной гористой части острова замечаю, что пальмовые плантации наконец исчезают с горизонта и возобновляется обычная жизнь: в деревеньках, в домишках, аккуратно поставленных на высокие сваи. Здесь, под крышами, сушится белье, а кругом радуют глаз всевозможными оттенками прекрасные цветы. Местные жители щедро делятся со мной пищей. Несколько раз у обочины мне попадаются презабавные родники: возле источника воткнут колышек, на котором обязательно висит полотенце, а рядом стоит стаканчик с мылом и зубными щетками. Вот так выглядит здесь придорожная ванная комната! По вечерам я часто встречаю на окрестных лужайках компании подростков, которые со смехом и криками играют в какую‑то сложную игру, пиная ногами плетеный ротанговый мяч[119]. Отцы присматривают за ними, не забывая поцеживать через соломинку тапиоковую настойку, такую вкусную, что я готов был пить ее всю ночь напролет. Мы неспешно беседуем, но, положа руку на сердце, совсем не понимаем друг друга. А затем, снова пустившись в дорогу, я добираюсь до самой высокой в Малайзии горы Кинабалу, острые зубцы которой достигают отметки в четыре тысячи метров. Величественный горный пейзаж – это вверху. А у подножия горы неземная красота превращается в какую‑то грязную голубизну, и куда бы я ни взглянул, примитивные ковшовые экскаваторы подвозят все новые и новые саженцы масличных пальм, уничтожая великолепный лес. Некогда роскошный и зеленый, теперь он напоминает изысканное покрывало ручной работы, побитое молью… От такого вида у меня комок подступает к горлу. Пытаюсь обсудить это с парнем, который случайно останавливается рядом со мной. Глобальное потепление, уничтожение лесов, выветривание горных пород – эти термины оставляют его безучастным. Он совсем не понимает, о чем я говорю. Напротив, развитие сельского хозяйства в стране кажется ему блестящей перспективой для роста экономики и залогом процветания страны. Да и кто я такой, в самом деле, чтобы взваливать на него ответственность за лес? Разве мы сами не уничтожали свою природу? Чтобы что‑то взять у природы, нужно сначала подчинить ее себе.

Термина «устойчивое развитие» не существовало, когда я начинал это путешествие. Но однажды утром он родился в воспаленном мозгу одного чокнутого европейца, ослепленного абсурдной идеей, что он создаст новое слово и вместе с ним – новую реальность. Устойчивого развития не существует. Либо мы развиваемся, либо нет. Либо что‑то производим, либо нет. Либо мы находим смысл жизни в гаджетах и коллекционных игрушках, либо делаем какой‑то иной выбор. И у каждого выбора свои последствия. За каждое приобретенное благо, за каждый потребляемый ресурс придется расплачиваться, ведь на каждое действие есть противодействие. Отходы производства скапливаются на поверхности земли и в водах. Тонны и тонны невидимых загрязняющих все вокруг и крайне опасных частиц проникают в атмосферу. Мы подарили это так называемое счастье миру, который и без того на всех парах мчится к перепроизводству, а несметное количество людей все еще мечтает о такой «наивысшей» модели развития. Как заставить их остановиться? Как объяснить, что мы пошли неправильным путем, что нужно всего лишь жить и радоваться уже имеющимся благам? Да никак… Я чувствую себя подавленным. Стоит подумать о будущем здешних ребятишек, как меня душат слезы: к тому моменту, когда они подрастут, их рай, который уже сейчас бьется в агонии, погибнет окончательно.

Тем не менее никто из местных жителей не осознает никакой трагедии: люди живут в гармонии с этой дикой и буйной природой. Девственный лес Борнео, благодаря теплому и влажному климату, имеет уникальный подлесок, защищенный от солнечных лучей. Он щедро населен уникальной фауной и флорой. Здесь умопомрачительно красивые цветы, которые живут по законам собственного мира. Крупные желтые, белые, сиреневые соцветия расцвечивают придорожные пейзажи, тысячи чудесных бабочек порхают и кружатся изящными парами, выбирая солнечные местечки. Жирные ленивые ящерицы бесшумно скользят между орхидеями и другими гигантскими цветами, которые в профиль напоминают птиц с рогами. Здесь растут хищные плотоядные растения, зреют «драконьи фрукты»[120], пробиваются из‑под земли красные шампиньоны[121], а местные женщины собирают в полях и лесах целые корзины диковинных ягод и полезных листьев.

В провинции Саравак, неподалеку от границы султаната Бруней я знакомлюсь с удивительными людьми – это ибаны, представители маленькой местной народности. Когда‑то они были известны как одно из великих воинственных племен Борнео. Перейдя к оседлому образу жизни, возделывая в тропиках плантации гевеи[122], эти люди приняли христианство, однако сохранили обычаи и верования своих древних предков. Я моментально попадаю под их обаяние и всерьез интересуюсь законами их социума. Как‑то вечером ноги сами приводят меня к «длинному дому», где живут члены общины, и здешний старейшина приветствует меня. Этот удивительный дом выкрашен в приятный желтоватый цвет и водружен на сваи. В нем есть большая «гостиная» галерея, где, как на центральной площади, собираются все жители общины, и длинный вытянутый коридор, в который выходят два десятка дверей. Это двери, ведущие в жилые помещения каждой семьи, отделенные от соседей. Старейшина, все плечи которого изукрашены татуировками с символикой его клана, устраивает для меня экскурсию по этому причудливому дому. Минуя собравшихся в кружок и увлеченно играющих детей, он приводит меня в свое жилище, выкрашенное в яркий цвет, декорированное искусными кружевами, сотнями безделушек и предметами ручной работы. Его церемониальный нагрудник и головной убор, украшенный крупными перьями, выставлены на самом видном месте. Все содержится в идеальном порядке и чистоте. Их народность, как объясняет мне вождь, существует отдельно от мусульманской Малайзии. Христианство показалось ибанам наиболее приемлемой формой развития общества, и они приняли эту веру, не отрекаясь от своих прежних кумиров и многовековых верований, проистекающих из нерушимой связи человека с природой.

^Борнео

Поигрывая своим мачете с рукояткой в форме птичьей головы, он рассказывает мне, что давным‑давно, во времена, когда ибаны возвращались из лесных походов, они первым делом приходили к старейшине, чтобы тот расшифровал послания, которые передала воинам сама природа. Так, если воин слышал пронзительный крик певчей птицы, это могло означать только одно: в джунглях таится опасность, ходить туда не следует. Всему поселению отдавался приказ: отложить охоту, собирательство и работы в лесу как минимум на несколько дней. Я спрашиваю, верит ли он сам в подобные приметы, и этот достойный человек опускает со вздохом глаза:

– Нет, это всего лишь мифы.

Однако почему‑то я не склонен верить ему. Но он уже снова весело смеется, заявляя, что его народ, в отличие от некоторых соседей, давно перестал заниматься охотой за головами. И слава богу, думаю я про себя!

– После обращения в христианство мы похоронили все головы, – уверяет он. Пауза. Мгновение спустя, бросив на меня быстрый, пронзительный взгляд, он шепчет: – Посмотри наверх, левее…

Что? Где?! Я оборачиваюсь.

– Они здесь, рядом, за третьей по счету дверью, прямо под потолком. Иди сюда, я покажу.

Мы подбираемся ближе, и своим карманным фонариком он подсвечивает не то восемь, не то девять черепов с запыленными и почерневшими от времени челюстями. Все они обтянуты сморщенной кожей и кое‑как обернуты листьями тростника. Я поражен!

– Им более семидесяти лет, – говорит мой «экскурсовод», – и, возможно, они принадлежали хозяевам вражеского «длинного дома». Другого родового клана… Мы перестали этим заниматься где‑то в 1920‑х…

Здесь считалось, что только храбрый воин, который принесет голову своего врага, достоин внимания прекрасной дамы. Рядом с вражескими черепами висит корзинка для жертвоприношений. А неподалеку, на тех же балках, я вижу другие корзинки, более безобидные, полные корешков, кусочков коры, лиан, рогов диких животных, олицетворяющих собой великую силу леса. Я уверен, что в периоды тяжелой засухи все эти предметы вновь будут извлечены из небытия и отправлены на алтарь, где под ритуальные напевы вождя, взывающего к небесам с просьбой о чуде, их будут благоговейно поливать водой.

Вечером после купания в ручье я пытаюсь представить себе, как же выглядели разговоры первых людей на планете. Какими звуками обменивались они, открывая рты и напрягая голосовые связки? Чем отличались их беседы от птичьих трелей или стрекотания насекомых… Пра‑пра‑прадедушки наших дискуссий и диспутов, должно быть, звучали невероятно уморительно, когда члены какой‑нибудь древней семейки пытались объясниться друг с другом, перебирая все доступные им звуки, какие они только могли воспроизвести своими губами и языками! Мне почему‑то кажется, что это было до слез смешно… Наверное, это были самые первые на планете комические постановки!

Date: 2015-07-22; view: 386; Нарушение авторских прав