В чём смерть кащеев?

Ты – древний Рим, но в новом звуке,

Ты – Вавилон, растлитель мысли.

Москва – как много в этой муке,

Любовь – как мало в этом смысле…

Я знаю, что настанут времена, когда всё тёмное и лживое уйдёт, растает, как туман при восходящем солнце. Однако же сие произойдёт, когда дождём сияющим прольёт из чистых, знающих сердец – Любовь, как свет в оконце. Ведь Провиденье стелет путь лишь тем, кто верит и идёт -- своей дорогой, не крича о вере строго. И как тысячелетьями случалось на Руси, мы не кричали: «Боже, нас спаси!» – мы просто верили в себя, а значит – в Бога.

Набросили на нас невидимые путы, уча как правильно и выгодно молиться, а мы всё так же – биты и разуты, и царства божьего слепым совсем не видно. Когда ж нам разобраться с верой помогли – лишились мы своей святой земли. И вот уже мертвеет наше семя, ведь мы – святое, спившееся племя. Идём чужими, злыми городами – убогими, безмозглыми рядами. Играет нам пастух, а мы безвольно стонем, всё пьём – и в этом пойле тонем.

Когда причина разложенья не видна, а ложь скрывают благостною маской – ищите истину в пучинах тёмных дна, ведь на поверхности баюкают вас сказкой. Здесь каждый благородный важный принц – бессовестный холуй претёмных лиц, скрывающих во тьме дремучей ночи свои нечеловеческие очи.

А кораблик всё плыл над уснувшей землёй, рассекая невидимо волны эфира. И он зрим был тому, кто уверовать мог, что на этой униженной, нищей земле чистотою отзывчивых, светлых сердец зазвучит вновь божественно лира. Малочисленной была команда его: полутрезвый, лысеющий ключник и простой, молодой капитан, свято верящий в звёздное небо, ясно слышащий странное пение птиц, что летают под звёздами даже без хлеба.

Маршрут проложен был по звёздам через пустыни городов – туда, где тёмные кащеи почти что съели всех коров, чтоб все забыли вкус Вселенной, лишившись благости напитка, и огрубев душой, молились на силу золотого слитка. Князья преисподней уселись на царственный трон, творя свой претёмный, для всех обязательный, лживый закон. Они боялись, что найдётся в нетленный мир святая дверца, всё нанося свои удары святой Руси в больное сердце. Паук огромный сеть раскинул, сокрыв весь свет дремучей мглою – ловушкой липкой паутины над измождённою Москвою.

И корабль вошёл в гавань чёрную грязных вокзалов, суету тесных улиц, угар перекошенных лиц, где по площади ало-багровой от праведной крови, словно тёмная память, росли усыпальни гробниц. Всех ушедших тиранов – пособников грязных иллюзий, воздвигавших себе пирамиды из белых костей, – инвалидов своих заблуждений и мысле-контузий, палачей-генералов своих же элитных частей.

В пробуждённом дыхании утра нужно было всего лишь исполнить, чтоб развеялись тёмные чары, предрассветную песню Вселенной, чтобы каждый, кто светел душою, смог своё настоящее вспомнить, зажигая надежду потомкам, сбросив цепи коварного плена.

Очень крепок был сон мостовых и змеившихся улиц, город спал под контролем невидимых глаз, не пришёл, видно, срок, но останется тем, кто проснулись, – чистых несколько строк, чтоб вернуться сюда и не раз:

Кащеи древние, терзая святую Русь, как сердце мира,

Ловушкой липкой паутины, Москву опутали соблазном,

Боясь того, что ближе к утру вдруг зазвучит волшебно лира,

Разрушит мерзкие картины иглой Останкинская башня.

Вновь запоёт столица радостно; в грядущем – благо человечное,

И снова сеять будет благостно – разумное, святое, вечное!

Вступив однажды в бой незримый, команда понесла потерю: был смыт волной нетрезвый ключник среди хмельного океана. Но продолжалося движенье к невидимой, заветной двери, и вновь светил к свободе лучик – мечтою светлой капитана.

Необходимо было всё переосмыслить и, вопреки мирским, пустым раздорам, набрать единством верную команду, на борт вернувшись зрелым командором.

Тягостные годы (1992-1999)

Тягость тех лет, наступивших после того, как старое было разрушено, заключалась в том, что части нового, составлявшие некогда единое целое, никак не могли найти своё истинное лицо в этом постоянно изменяющемся мире и кочевали от одного берега к другому, теряя силы, ресурсы и надежду.

Анонимные, могущественные силы потирали руки: наконец-то устранено последнее препятствие на пути достижения нового мирового порядка. Наконец-то удалось взять под контроль вожделенные, заветные территории с народом и правителями; наконец-то люди, русские духом окончательно забыли свою самодостаточность, превращаясь в жалкое стадо, теряя свою самобытность, своё лицо. А на Украине, там, где были опоры Киевской Руси, само слово Русь стало анахронизмом, пережитком прошлого.

Но, может, всё идёт закономерно, и этот путь едино неизбежен для бывшего Советского Союза, и независимость – единое спасенье от ненасытного довлеющего центра? Тогда сказать так можно было. Но вот сейчас уж слишком очевидно, что кто-то нас подталкивает в пропасть. Силы разрушения, проникающие в умы, использующие достижения эры высоких технологий как средство высокотехнологического обмана, опутали своей коварной сетью, как липкой паутиной-невидимкой, возможного воздействия каналы. И вот итог: искусство пало, культура, честность – разложились, виновников ищи – не сыщешь, а ведь виновник этот в нас, когда кричим, что нам всё мало, что жизнь чего-то не сложилась, а сами складывать не можем иль не хотим в который раз. Когда так шатки, зыбки курсы валют, компаний и правительств, и в полусне мы робко шепчем: «Спаси, помилуй и подай», я призываю всех живущих сказать: «Я – есмь!» – навстречу солнцу, и обрести в себе по вере, в самом себе свой светлый Рай!

Нас долго учили идти стройными рядами в светлое будущее – на нарисованную кем-то картинку, освещённую светом Ильичевской лампочки, но когда закончился ресурс и лампочка перегорела, мы оказались в кромешной тьме, на глубоком и тягостном дне океана Вселенной, с белизною кривого отсвета акульих зубов. Теперь нашей смелости хватало лишь на то, чтобы вовремя убрать свою руку из учтивой, продажной клешни, поскорее зарывшись в илистое дно, довольствуясь остатками чьей-то пищи, время от времени опускающимися с поверхности. Все силы Хранителей дна были брошены на то, чтобы разводить, разлагать, разобщать его обитателей, лишая их правдивого прошлого и счастливого будущего посредством постепенной, еле заметной подмены истинного ложным, ведь слабыми, безвольными, пустыми, равнодушными куда намного легче управлять. Когда все вокруг до хрипоты кричали о свободе и независимости, то потеряли самое главное, что помогает выжить в окружении хищников, бряцающих зубами, – наше единство и ощущение надёжного плеча. С прививкой свободы нам ввели также ингредиенты вседозволенности и другие компоненты, развивающие единоличие и гордыню, желание едино холить и любить себя любимого, распространяя вокруг аппетитные флюиды, тем самым привлекая акул и паразитов всех мастей. Мы все катились в пропасть, откуда улыбалась независимость свободного паденья. Казалось, что спасения уж больше нет, и тормоза из поучений странных одиночек не в силах были приостановить хотя бы ненадолго мгновенья приближения беды. Разящий контраст социальных прослоек, блеск и нищета улиц и кварталов, серая убогость и напыщенная яркость их жителей, витринная изысканная чистота и мерзость запустения гниющих помоек, как характерные черты урбанистических пейзажей – всё это сплелось в гремучий клубок человеческих пороков. Умение разжиться на чужой боли, использовать кого-то и цинично выбросить за борт как ненужный балласт, возвыситься за счёт чужого унижения, оставить без средств к существованию целые регионы – всё это стало правилом хорошего тона социальной верхушки, отличительной чертой этой кривой породы. На слезах и нищете, дискриминации и деградации, оболванивании и втаптывании в грязь огромных постсоветских территорий кто-то умело «делал» свои миллиарды. Кандальный звон, как ядовитый дым, всё плыл над измождённою землёю, однако же невидимыми были кандалы. Не погоняли нас хлыстами, батогами – мы сами добровольно шли на каторгу в надежде, что когда-нибудь швырнут небрежно нам, как низшему сословью, на пыль дорог прежалкие гроши. Учителя, врачи и инженеры, шахтёры, сталевары, офицеры униженными стали в одночасье, без радости, без чести и без веры.

Согнали нас, когда – уже не помним – с обжитой родовой земли, и как же всё старались приукрасить все блага вольной жизни городской, и вот итог: наш род, что был могучим, – бездарный, равнодушный и пустой. Видать, здесь кто-то очень потрудился, чтобы внушить потомкам витязей отважных, что наш удел – лакать дрянное пойло, согнав всех в города от матери-Земли, зарплатой привязав к станку завода-стойла.

Да, обнищали души, огрубели нравы, всем стало абсолютно наплевать, кому и как повыгодней молиться, кому себя повыгодней продать. Однако где-то в глубине уже забрезжил огонёк надежды, вернее он не гас – старанием всех странных, всех знающих в ночи, что день придёт, всех непонятных, изгнанных, незваных, в ком знанье от рождения живёт. Для спящих и слепых, для хищников и воров ночь оставалась матерью родной, где можно видеть сны, где можно рвать и грабить под милым покрывалом темноты. Но тот, кто шёл к рассвету сквозь дебри наваждений, ведомый светом утренней звезды, всё чётче различал во благости весенней, зарёй рассвета – светлые мечты.