Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
Переступив порогСтр 1 из 9Следующая ⇒ Виталий Забирко Статус человека
Авторский текст http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=3373405 «Статус человека»: Аннотация
Роман «Статус человека» как бы продолжает описание мира светлого будущего, нарисованного братьями Стругацкими (естественно, в авторской интерпретации), где каждая глава представляет собой отдельную новеллу, но все вместе они объединены одним миром, иногда – героями и сквозной тезой, согласно которой человек в любых мирах и любых условиях должен оставаться человеком.
Виталий Сергеевич Забирко Статус человека
Пролог
ПЕРЕСТУПИВ ПОРОГ
Станция надвигалась. Еле заметно прецессируя под углом к оси симметрии, она была похожа на остов разбитой радиолампы, серой и мёртвой. Когда‑то белые эмалевые борта ошелушились и теперь на солнце отсвечивали металлом; тени, резко очерченные, как на эскизе, были затушёваны чернильной беззвёздной пустотой. – Не нравится она мне, – вздохнул Збигнев. – Нежилая она какая‑то… Ни одного сигнального огня. Природин промолчал. Нежилая – это почти точно. Но и не мёртвая. Псевдомёртвая. Левое от шлюзового отсека крыло солнечной батареи было оторвано и болталось в стороне, удерживаемое только кабелем. А когда они подошли поближе, стало видно, что вокруг станции огромными мохнатыми мухами порхают отслоившиеся пласты эмали. «Живут же здесь, – тоскливо подумал Природин. – Живут… Не живут, а обитают». Он протянул руку и нажал на клавишу. – «Внимание!» – с расстановкой сказал он. – Я – «Горлица»! Я – «Горлица»! Вызываю «Порт»! Повторяю, вызываю «Порт»! Время: тринадцать тридцать шесть. Как слышите? Как слышите? Приём. Эфир приглушённо трещал и свистел, затем сквозь помехи прорвался шелестящий голос: – «Горлица»! «Горлица»! Я – «Порт»! Вас слышим хорошо. Время подтверждаем. Приём. – «Порт», Я – «Горлица». Вижу «Скай Сэлут». Повторяю, вижу «Скай Сэлут». Перехожу на ручное управление. Попытаемся стыковаться. Как поняли? Как поняли? Приём. – «Горлица», я – «Порт». Поняли вас хорошо. Пытаетесь стыковаться. Опишите, пожалуйста, состояние станции. Повторяю, опишите состояние станции. – «Порт», я – «Горлица». Состояние станции плохое. Левая батарея станции смята и оторвана. Повторяю, левой батареи нет. Похоже, станция вообще без энергии… – «Горлица», осмотрите состояние стыковочного узла. Природин замолчал на некоторое время, вглядываясь в надвигающуюся станцию. Потом сказал: – «Порт», я – «Горлица». Вижу стыковочный узел. Кольцо стыковочного узла немного помято. Повторяю, на стыковочном узле видны следы незначительных повреждений. «Порт» несколько секунд молчал – видимо операторы Центра связи тоже пытались рассмотреть состояние стыковочного узла сквозь чересполосицу на своих экранах, – затем захлебнулся: – «Горлица»! Немедленно прекратить стыковку! Как слышите? Повторяю, ни в коем случае не производить стыковку! Как поняли? Повторите, как поняли?! Стыковку запрещаем. Приём. Природин покусал губы, помолчал. Станция надвигалась. – «Порт», я – «Горлица», – наконец сказал он. – Понял вас хорошо. Стыковку прекращаем… – Гости к нам, – внезапно, перекрывая все помехи, сказал из динамика ясный спокойный голос, и Природин ощутил, как по спине пробежал неприятный холодок. Только сейчас он по‑настоящему почувствовал, что станция на самом деле близко, и что они почти прилетели. – Долгожданные и незваные, – продолжал голос. – Что ж, милости просим. А стыковаться можете. Стыковочный узел вполне надёжен. Природин сразу не нашёлся, что сказать. Промямлил: «Здравствуйте…» – но тут же спохватился. Правильно ли он сделал, что поздоровался? Ведь это даже смешно… Если не горько. Во всяком случае ему никто не ответил. Тогда он откашлялся и ещё раз запросил разрешение на стыковку у Земли. «Порт» ошарашено дал «добро». Только когда Збигнев со второго раза пришвартовал корабль к станции, Природин снова попытался связаться с ней. Станция упорно не отвечала. – Это вы, Олег, напрасно делаете, – проворчал Стенли. – Не ответят они, не в их это правилах. Просто удивительно, что они вообще вышли в эфир. Если бы кто другой сказал – не поверил. А так, как это у вас говорится, у них словно в лесу что‑то сдохло. Природин ничего не сказал, но рацию оставил. Стенли, конечно лучше знать. Он здесь уже бывал. Збигнев обесточил ручное управление и теперь, пристегнувшись за пояс к креслу, натягивал через голову свитер, бубня под нос какую‑то бравурную мелодию. Стенли взъярился. – Эй, ты! – зло выкрикнул он. – У подножья памятников принято снимать шляпы! Если тебя этому мама учила… Збигнев просунул голову в вырез свитера. – Это вы мне? – Матке Боске, – ядовито съязвил Стенли. – Перестаньте! – вмешался Природин. – Я понимаю вас, Стенли, вы взвинчены… Но так нельзя. – Да нет, Олег, – сказал Збигнев и, натянув свитер, застегнул ворот. – Стенли прав. – Он повернулся лицом к американцу. – Я приношу вам свои извинения. Стенли отвернулся и процедил сквозь зубы что‑то по‑английски. Природину показалось, что он обозвал Збигнева губошлёпом, но на этот раз вмешиваться не стал. Не место было, да и не время мирить их здесь – корни неприязни Стенли к Збигневу были давние, сугубо личного порядка и исходили, собственно, из почти невинного вопроса Збигнева о брате Стенли, добровольно оставшемся на «Скай Сэлуте». Стенли вообще встречал подобные вопросы с большим напряжением, а тут ему показалось, что Збигнев ко всему прочему улыбается. Он взбеленился, накричал на Збигнева, обозвал молокососом и «пшечиком» и с тех пор по любому поводу открыто выражал ему свою антипатию. – Збигнев, проверьте, пожалуйста, герметичность переходной камеры, – распорядился Природин. – А вы, Стенли, помогите мне подготовить контейнеры для выгрузки. Збигнев только кивнул головой, а Стенли что‑то недовольно проворчал. То ли просто для острастки, то ли в адрес Збигнева, но яснее так и не высказался. Минут через пятнадцать Збигнев доложил, что утечки воздуха из переходной камеры не наблюдается, и Природин разрешил отдраить люк. Стенли сразу оставил контейнеры, молча отпихнул Збигнева в сторону и взялся за штурвал люка. Он долго возился – штурвал почему‑то плохо поддавался, – пыхтел, скрипел зубами, но, наконец, открыл. Открыл с трудом, будто в переходной камере кто‑то сидел и упорно мешал ему, но он таки пересилил; и тотчас из корабля с противным свистом вырвалась порция воздуха. Природин поёжился – давление в корабле ощутимо упало. – Снова упало… – сдавленно просипел Стенли. Он ткнул согнутым пальцем в манометр, и Природин увидел, что у него сильно дрожат руки. – С каждым разом, как я сюда прилетаю, давление у них там все меньше и меньше… – Стенли сглотнул и во всю ширь распахнул люк. За переходной камерой стал виден открытый люк в тамбур станции. – Пап‑п… пойдем? – заикаясь спросил он. В тамбуре станции было холодно, термометр на стене показывал плюс девять по Цельсию, разреженный воздух казался пресным и застоялым, будто на станции никто не жил. У бортов громоздились штабеля контейнеров с продовольствием и воздухом: у левого борта пустые, у правого – полные. Природин пробежал по ним глазами, посчитал и удивился. Только кислорода здесь было минимум на два года. Экономили они, что ли? Не дышали? Стенли отстранил Природина и зашагал вперёд, балансируя на магнитных подошвах по стальной полосе. Там, где тамбур переходил в кольцевой коридор, к полу клейкой лентой был прикреплён большой пакет. Стенли остановился и уставился в него тяжёлым взглядом. Лицо у него в этот момент стало старым и осунувшимся, уголки губ непроизвольно подёргивались. Он долго стоял и смотрел, затем нагнулся, оторвал пакет от пола и прямо так, с липкой лентой, засунул за ворот комбинезона. – Это как рейс молочного фургона, – угрюмо сказал он. – Бутылки с молоком – под дверь, пустые – в фургон. А хозяева… – Стенли замолчал и закусил губу. – Хозяева считают дурным тоном встречаться с молочником… Он поднял больные, слезящиеся глаза и увидел, как Збигнев, сморщив нос, с апломбом осматривает тамбур. Американца перекосило, как от пощёчины, уголки губ снова начали подёргиваться. – Пану не нравится? – играя желваками, спросил он. Збигнев повернулся и посмотрел прямо в глаза Стенли. Кровь шляхтичей наконец взыграла в нём. – Что вы хотите этим сказать? – официально спросил он побелевшими губами. – Послушайте, – снова вмешался Природин и положил руку на плечо Сбигнева. – Мы прилетели сюда вовсе не для того, чтобы сводить личные счёты. Оставьте это до возвращения на Землю. А сейчас давайте работать. Стенли по‑прежнему продолжал играть желваками и испепелять взглядом Збигнева. Тогда поляк первым отвёл взгляд, отвернулся и полез обратно через переходную камеру на корабль. – Пшечек… – прошипел ему вслед Стенли. Природин зябко повёл плечами. «Только психологической несовместимости нам как раз и не хватало», – подумал он.
Двое суток они выгружали контейнеры с корабля и закрепляли их в тамбуре станции. С последним блоком контейнеров пришлось повозиться, так как кронштейны в верхнем ряду были варварски скручены у самого основания. Некоторые совсем, а некоторые так и торчали единорожьими декоративными рогами. Скрепя сердце Природин пожертвовал бухтой телефонного шнура от резервного скафандра, которым и прикрутили контейнеры к уцелевшим остаткам кронштейнов, чтобы они не дрейфовали по тамбуру. – Всё, – вытирая руки о комбинезон, сказал Природин и посмотрел на Стенли. – Им надо сообщать, что мы закончили разгрузку? Стенли посмотрел на него пустым взглядом. – Наша миссия заключается в том, – хрипло проговорил он, постоянно оглядываясь на замкнутую дверь из тамбура в кольцевой коридор, – чтобы прилететь, разгрузиться и сразу же улететь. Вступать же с нами в разговоры они вовсе не намерены… – Да и зачем? – неожиданно сказал Збигнев. Природин недоумённо вскинул брови. – Зачем, я вас спрашиваю, им с нами говорить? И о чём? – Збигнев пожал плечами. – Только не говорите мне сакраментального: мы же все люди. Они не люди! Они были людьми, но они уже не люди. Природин успел вовремя среагировать и перехватил кулак Стенли. – Сопляк! – процедил тот, с ненавистью глядя на Збигнева. – Как ты смеешь!.. Мы этим людям памятник должны поставить. И, не дай бог, тебе оказаться на их месте! – Поберегите нервы, Стенли, – холодно осадил его Збигнев. – Я уважаю ваши родственные чувства, но обитатели станции слишком долго пробыли в космосе, и путь на Землю им заказан. Там их ждёт смерть. Они умерли для нас, а мы для них. – Ты всё так толково объясняешь… – зло выдавил из себя Стенли. – Но эти прописные истины относятся только к людям из проекта «Сатурн‑14»! А сможешь ты объяснить, почему большинство из экипажа «Марс‑23» сейчас на Земле, а трое находятся здесь? В том числе и мой брат? Сможешь объяснить, почему он не вернулся, когда мог вернуться? Почему его жена поставила ему на кладбище памятник и в день поминовения усопших водит туда детей? Почему он, именно он, молчит? Сможешь ты мне ответить на эти вопросы, умник?! – Да, – спокойно сказал Збигнев. – Я могу ответить на эти вопросы, хотя на станции тебе объяснили бы лучше… Он хотел что‑то добавить, но осёкся. В двери, на которую так долго бросал взгляды Стенли, щёлкнул замок, и она медленно распахнулась. В открывшемся коридоре висел серый полумрак, лампочки там тлели меньше, чем в четверть накала, и, собственно, ничего нельзя было рассмотреть. Где‑то в углу тамбура заскрипел невидимый динамик, тот же голос, что приветствовал их при подходе к станции, сказал: – Пройдите в рубку, – и отключился. В тамбуре снова воцарилась тишина, только слышно было, как приглушённым басом ворчит осветительная панель. Первым пришёл в себя Стенли. Он сделал несколько шагов к двери, но не заметил, как сошёл со стальной полосы, оторвался от неё и, зависнув в воздухе, медленно полетел к потолку. Вступили они на станцию как в подземелье. Здесь было ещё холоднее, чем в тамбуре, и даже вроде бы сыро; тусклые лампионы освещали только коридор, ведущий к рубке, на остальной же территории станции было темно. У одного из переходов им почудилось шлёпанье босых ног по металлическому полу (хотя откуда здесь, в невесомости, шлёпанье босых ног?), они остановились, прислушались, но странный звук не возобновился. В рубке ярко горел свет, и Природину, вошедшему с полумрака, вначале показалось, что здесь никого нет, только как‑то необычно тесно. И лишь затем он увидел сидящего в кресле человека. Хотя его трудно было назвать человеком. Он сидел лицом к двери, огромный и бесформенно раздутый, полностью закрывая собой кресло так, что создавалось впечатление, будто он просто завис в воздухе. Лысая с нездоровой желтизной голова по форме напоминала грушу – круглые щёки не свисали вниз, как это было бы на Земле, а водянками распухали в стороны. Кажется, его вид даже на Збигнева произвёл впечатление. – Здравствуйте… – просипел он, но тоже не получил ответа. «Что же тут делается? Да что же с ними тут делается?!» – лихорадочно застучало в голове у Природина. Руки и ноги у обитателя станции были непропорционально короткими, как какие‑то рудиментарные органы – они неестественно, толстыми окороками, торчали в разные стороны. Он молча осматривал вошедших долгим, неприятным, оценивающим взглядом. – Мы пригласили вас сюда, – наконец начал он, – чтобы поставить вас в известность… – Простите, – перебил его Стенли, – я могу видеть Энтони Уэя, моего брата? Обитатель станции посмотрел на него, ничего не сказал и продолжил: – …об изменении графика доставки предметов жизнеобеспечения на станцию. То есть, мы просим, чтобы их доставляли не раз в полгода, как это делалось до сих пор, а раз в два года. Я думаю, вы отметили, что нам просто некуда девать излишки. И ещё: нам бы хотелось, чтобы впредь грузы на станцию доставлялись автоматическими кораблями. С разгрузкой мы можем справиться сами. Природин молчал. Ему нечего было сказать. Он не был готов к подобной встрече и вести переговоры не был уполномочен. – Далее, – продолжал обитатель станции. – Насколько нам удалось понять, на Земле нас считают жертвами космоса, а станцию – чем‑то вроде космического лепрозория. Доля истины в этом есть. Но, тем не менее, это не совсем так. Поэтому мы решили временно снять запрет на контакт с землянами и встретиться с вами. Прошу задавать вопросы. – Я хотел бы видеть своего брата, – твёрдо сказал Стенли. – Вопросы прошу задавать по существу. – Что значит, по существу?! – взорвался Стенли. – Я хочу видеть своего брата! Раздутый как шар человек медленно повернул к нему голову. – Вы прекрасно осведомлены, – все также бесстрастно сказал он, – что все живущие здесь никогда не вернуться на Землю. И будет лучше и для вас и для нас, если мы не будем напоминать друг другу ни о чём. С трудом сдерживаясь, Стенли заскрипел зубами и замотал головой. Природин подхватил его под руку и почувствовал, что все мышцы у него напряжены. Казалось, он сейчас бросится на обитателя станции. – Почему у вас… – начал Природин, чтобы как‑то разрядить обстановку, и замялся. – Простите за вопрос, – наконец решился он. – Мы не имеем о вас никаких сведений. У вас… много умерло? – С чего вы взяли? – Но избыток предметов жизнеобеспечения… – Они просто привыкают обходиться как можно меньшим количеством, – неожиданно ответил Збигнев. Природин недоумённо посмотрел на него, затем перевёл взгляд на обитателя станции. Тот молчал. – Зачем? Ведь мы доставляем всё необходимое для нормальной жизни… – Нормальной жизни человека, – сказал обитатель станции. – Хомо сапиенса. – Губы его сложились в подобие горькой усмешки. Впервые на его лице проявились какие‑то чувства. – Человека разумного… А что такое разум? Человек навесил на себя этот ярлык, отгородился им от всего живого и возвёл свой образ и подобие непогрешимым монументом на вершину эволюции как конечный и неизменный венец творения. Но, тем самым, он отвергает эволюцию в её перспективе, как в своё время отвергал её вообще своим божественным происхождением. Воистину, нет предела человеческой гордыне. – Вы хотите сказать… – Стенли выпрямился и с трудом сглотнул ком, застрявший в горле. – Что вы воплощаете эту самую будущую перспективу эволюции в жизнь? – Но ведь когда‑то что‑то заставило кого‑то выйти из океана на сушу? – Разум… – горько усмехнулся Стенли и покачал головой. – Разумные кистепёрые рыбы. – Рыбы остались в океане. А те, кто вышел – тех уж нет. Конечно, для выхода из океана на сушу не потребовался разум. Но для выхода жизни в космос может быть именно разум является необходимым условием эволюции? Стенли вдруг сник, обмяк и, махнув рукой, отвернулся. – Идём, – устало сказал он Природину. – Збигнев прав. Они не люди. И говорить нам с ними не о чем. И он пошёл. Природин шагнул было за ним, но, задержавшись, оглянулся на Збигнева. – Идите, Олег, – кивнул головой Збигнев. – А у меня есть ещё несколько вопросов. В корабле они сняли магнитные ботинки и принялись готовить корабль к расстыковке. «Вот мы и поговорили, – думал Природин, укладывая резервный скафандр, с которого он срезал телефонный шнур, в нишу. – Как это пишут в официальных отчётах – беседа прошла в дружеской и деловой обстановке». Он закончил укладку скафандра и сел в кресло. Человечество начинает покидать Землю и уже одной ногой стоит на пороге Большого Космоса. Подобные шаги никогда не обходятся без жертв. Вот так и появилась эта станция. Но что она собой представляет: боль человечества, его неудачный шаг, как предполагал он раньше, или – будущее человечества? На первый вопрос ответить просто. Только сам старт корабля и выход его в космос означает для космонавта изменение формулы крови; отсутствие электромагнитного и гравитационного полей, наличие излучений, экранируемых атмосферой Земли и являющихся активными раздражителями сердечно‑сосудистой и нервной систем, коры головного мозга, – позволили определить максимальный период пребывания человека в космосе, превышение которого означает для человека такую перестройку организма, что он просто не сможет выдержать не только перегрузок при возвращении корабля на Землю, но и самого гравитационного поля Земли. Так что с первым вопросом всё ясно. А вот со вторым… – Эволюция, – зло процедил Стенли. – Эволюция затратила на нас миллионы лет! А они хотят… – Вы ошибаетесь, Стенли. – В отсек протиснулся Збигнев. – Эволюция не меряется годами. Её мера счёта – поколения. Так, например, между нами и Юлием Цезарем лишь около ста поколений, ста человек. А от пещерного человека мы отстоим всего на несколько тысяч. Ну, а при резком изменении среды обитания, количество поколений до появления полностью адаптированной особи резко сокращается. – Если только они не вымирают! – оборвал Стенли. – Хватит! Я сыт подобными теориями по горло. Не хочу больше здесь оставаться ни минуты! Збигнев только пожал плечами. – Хорошо. Я только попрощаюсь кое с кем на станции. А вы включите внешнюю связь. Он ухватился рукой за поручень на потолке, оттолкнулся и вновь нырнул в переходной отсек. Природин недоумённо оглянулся на Стенли, но тот отрешенно сидел в кресле, уставившись в пульт. И тогда Олег протянул руку и включил селектор. Несколько минут было тихо. – Вы меня слышите? – неожиданно спросил из динамика голос Збигнева. – Да. – Очень хорошо. Я заблокировал люк станции и, если через пять минут вы не отшвартуетесь, я разгерметизирую переходной отсек. Я остаюсь. У Природина от неожиданности перехватило горло. Несколько мгновений он беззвучно хлопал открытым ртом, затем через силу выдавил: – Збигнев… – Не надо тратить время на уговоры. У вас осталось четыре с половиной минуты. Прощайте. – Збигнев! – закричал Природин. – Збигнев! Немедленно вернитесь! Я вам приказываю! Немедленно вернитесь!!! Вы меня слышите?! Он кричал ещё что‑то, угрожая и прося, приказывая и умоляя, пока Стенли не остановил его. – Пора задраивать люк, – спокойно сказал он. – А то как бы он на самом деле не разгерметизировал переходной отсек. – Но… – Он тебя не слышит. И не только потому, что отключил связь. Он уже один из них.
Станция удалялась. Уходила в колючую звёздную пустоту. Обшарпанная, с оторванным крылом солнечной батареи и порхающими вокруг неё отслоившимися пластами эмали, она продолжала свой долгий, бесконечный путь по орбите. – Погребальное зрелище, – угрюмо проговорил Стенли. – Я здесь уже седьмой раз. И последний. Всё пытался увидеть брата. Оставлял ему письма – он их не брал. Хотел поговорить с ним… Вот и поговорили. – Он вздохнул. – Знаешь, какую эпитафию на фальшивой могиле Энтони написала его жена? – неожиданно спросил он. – «Люди делятся на тех, кто жив, кто умер, и тех, кто странствует в космосе». Природин бросил на Стенли быстрый взгляд и отвернулся. Смотреть на него было больно. Внизу под ними медленно, закрывая половину иллюминатора, поворачивался белесо‑голубой шар Земли. За уходящей линией терминатора россыпями гаснущих костров тлели огни городов, и было в этом что‑то грустное и тревожное, как вид с высот непостижимо высокоразвитой цивилизации на первобытные стойбища человечества. «Колыбель человечества, – подумал Природин. – Именно, колыбель, и именно человечества. И не правы на станции, полагая, что разум дан человеку только для того, чтобы жизнь переступила порог с Земли в космос. Разум дан человеку и для того, чтобы и в космосе остаться человеком. Во всяком случае, я хочу, чтобы было так». …Но когда корабль начал входить в верхние слои атмосферы, и перегрузки жарко и душно вдавили их со Стенли в кресла, Природин вдруг ощутил себя на месте большой тупоносой рептилии с огромными, круглыми, бездумными глазами. Рептилия на мгновение высунула из воды голову на длинной змеиной шее, окинула безразличным взглядом близкий берег, с повисшим над ним слоистым туманом, и, отвернувшись, снова погрузилась в тёплое лоно вод первичного океана. Кончик хвоста легонько шлёпнул по воде, и по спокойной поверхности медленно разошлись еле заметные круги.
|