Не богом единым 6 page

Здесь уже речь идет не о славянах вообще, а конкретно о России. Все сказанное неприменимо к первому славянскому архетипу, который ярче всего проявляется в Польше. Здесь, в полную противоположность России, личность не растворяется в общине («я как все, как мир»), а наоборот, может противопоставить себя общине. Принцип единогласия, «консенсуса», как любил говаривать Горбачев, общинный по своему происхождению принцип, был доведен в польском сейме до такой крайности, что голос одного человека мог стать решающим (знаменитое «liberum veto»). Ницше говорил, что Коперник в этом отношении был типичным поляком: он один перевернул все человеческое мировоззрение.

Ну и, конечно, никакого «смирения» у поляков никогда не было: они восставали против Российской империи, восставали против немецких оккупантов, несколько раз восставали против коммунистического режима. Прообраз поляков А.Тойнби нашел и в прошлом цикле: он называл «поляками эллинского мира» мессенцев, постоянно восстававших против Спарты[154].

Рассмотрим с этой точки зрения тезис Герцена о том, будто непонимания друг друга, которое существует между народами германскими и романскими, между ними и славянами нет. Действительно, славяне обоих архетипов стремятся к взаимопониманию и с германскими, и с романскими странами Европы, но порознь, тогда как отношения между самими этими архетипами столь же враждебны, как между германскими и романскими народами в прошлом, но эти народы сегодня эту вражду преодолевают (поэтому и воссоздается «каролингский полюс»), вражда между Россией и другими славянскими народами, наоборот, усиливается. К ней плохо относятся не только поляки и часть украинцев: сербы, преданные Россией, устраивают в отместку «цветные революции» в бывших советских республиках. Не так давно страна, в которой мы живем (хотя, как пел еще Тальков, «нельзя это жизнью назвать»), претендовала на роль мирового лидера. Сегодня она не может претендовать даже на лидерство среди славянских народов. Впрочем, она ни на что и не претендует, она «сосредоточивается», как уверяют знатоки русской истории, но, в отличие от времен Горчакова, это сосредоточение сводится к самопожиранию, точнее, к пожиранию пассивного великорусского архетипа сосуществующими с ним в рамках одного государства хищными архетипами других народов.

Помните горбачевские съезды советов? Тогда в ходу была шутка: Кто «за», прошу поднять тюбетейки! Центральная власть опиралась на азиатские республики, где правили ханы, не переставшие быть ханами оттого, что стали называться первыми секретарями местных компартий. В их рядах уже вызревали будущие туркменбаши. И сегодня ситуация ничуть не изменилась. На последних выборах в местные законодательные собрания 11 марта 2007 года где больше всего голосов набрала «Единая Россия»? Ну, конечно же, в Дагестане. Недавние события на Итурупе показали, какая это надежная опора.

СНГ, при всем дуроломстве Ельцина, был задуман как союз славянских государств. Ельцин же установил особые отношения с Белоруссией, а его преемник повернулся к Белоруссии задом, и уже пошли разговоры, что объединяться Россия будет не с Белоруссией, а с Казахстаном. Так удобней, так привычней.

Когда после письма Чаадаева с ним сцепились славянофилы, Герцен писал об их споре: «Чаадаев и славяне равно стояли перед неразгаданным сфинксом русской жизни... они равно спрашивали: «Что же из этого будет? Так жить невозможно... Где же выход?»

В начале нашего новейшего смутного времени был снят фильм под названием «Так жить нельзя». Но когда вс¸ перевернули, оказалось, что и так жить тоже нельзя. Когда же, наконец, можно будет жить? Чаадаев считал, что выхода нет. Славянофилы решили вопрос иначе. «В их решении — продолжает Герцен — лежало верное сознание живой души в народе... Они поняли, что современное состояние России, как бы тягостно оно ни было, — не смертельная болезнь. И в то же время, как у Чаадаева слабо мерцает возможность спасения лиц, а не народа, у славян явно проглядывает... вера в спасение народа» (Былое и думы, часть 4, гл.24.).

Герцен и славянофилы еще имели основания быть оптимистами. Сегодня таких оснований больше нет.

Нынешнее состояние России лучше всего описал С.Б.Морозов в своей книге «Заговор против народов России сегодня» М., Алгоритм, 1999). Он поставил вопрос ребром: Существует ли русская нация в конце ХХ века? И ответил на него так: «До войны была, в войне она победила, но война ее и добила. После войны, например, в 1960-е годы, можно было сказать, что русской нации уже нет»[155]. «Под грузом десятилетних болезней русская нация, начавшая путь на Куликовом поле и закончившая его в Берлине, сначала медленно, а потом быстрее и быстрее пошла к дезинтеграции, распалась на отдельных, ничем не связанных людей, перестала существовать»[156]. «Есть население, старого народа уже нет, нового пока нет»[157].

С.Б.Морозов высказал ряд догадок насчет того, каким он будет, этот новый народ. Мы попробуем сделать то же самое, только будем использовать в качестве ориентира все тот же древнеперсидский цикл.

Точно так же, как Россия в ХХ веке, Персия надорвалась в VII-м. В начале этого века персидские войска стояли у стен Константинополя, взяли Иерусалим, захватили Египет и дошли до Нигера, а в середине того же века Персидская империя пала под ударами арабов. Это было карой за глобальную политику. Как писал Л.Н.Гумилев, «Иран ослабел настолько, что уже в 636 году потерпел полный разгром в битве при Кадеше от арабов... Победа халифа Омара объяснима не столько фанатизмом новообращенных мусульман, сколько тем, что лучшие персидские войска легли в боях с византийцами и тюрко-хазарами»[158]. Завоевание Ирана арабами началось в 633 году, через год после смерти пророка Мохаммеда, и закончилось в 651 году со смертью последнего царя из династии Сасанидов Ездигерда III. Но сто лет спустя, при халифате Аббасидов, с господствующим положением арабов в Иране было покончено, и руководство страной снова перешло в руки персов.

С.Б.Морозов пишет о новом народе: «Он будет русским — но русским с начала, без старой истории, без традиций. Не с иностранными традициями и культурой, а со своими, но с новыми своими[159]. В статье «Голос крови и голос Судьбы»[160], комментируя идею Гейдара Джемаля, будто только принятие Ислама может спасти Россию от поглощения ее «молохом мондиализма», я отвечал ему, что своего рода «новый Ислам» у нас уже был, и Россия его отвергла. Я вспоминал слова Шпенглера об Исламе, что эта религия очень быстро распространилась, словно в предчувствии быстрого упадка и подчеркивал, что это высказывание правильней будет отнести к коммунистической идеологии.

Пророк Мохаммед и Ленин — личности, разумеется, несравнимые по своему уровню. О первом мы уже говорили, что он адекватно соответствовал арабскому архетипу, у Ленина же были порваны связи не только с монадическим, но и с архетипическим уровнем. Вспомним о таком феномене, как балластные монады: таковой был Чаадаев, но он только доставил свой груз на Землю и вернулся обратно в свою монадичность, Ленин же это не балластная монада, это сам сброшенный монадой балласт. Он пытался искусственно создать новый архетип на чисто материальной основе, но вызвал своими действиями только вторжение уже существующих хищных архетипов в русский архетип.

Персия пережила господство семитской идеологии и самих семитов. Мы тоже пережили господство и семитской идеологии, и самих семитов, только этими семитами были не арабы, а евреи. Впрочем, почему «были»? Они есть. Семитскую идеологию в марксистском варианте они отбросили за ненадобностью, а власть как была в их руках, так и осталась, даже, пожалуй, в еще большей степени, чем при коммунистах. И сегодня в нашей стране господствует их подлинная религия, культ Золотого Тельца, несмотря на всю православную атрибутику.

Как утверждает С.Б.Морозов, «русские не смогут объединиться вокруг любой ранее существовавшей идеи». Он говорит, конечно, о новом русском народе, а не о тех пресловутых «новых русских», которые красуются сейчас на первых страницах газет. Эти «русские» под влиянием хищных архетипов претерпели такую же метаморфозу, как Варенуха после поцелуя Геллы. «Русская нация будет, но это будет нация не из вымирающего народа». Сейчас в России «есть население, старого народа уже нет, нового пока нет»[161].

Старого народа нет, конечно, в том смысле, в каком Кришна говорит о воинах накануне битвы: «Я их уже убил». Он есть, но исторически он обречен. Православие — религия этого старого русского народа.

Так же и в Иране и после арабского завоевания еще долго была жива старая религия. «Еще в Х веке зороастрийцев в Иране оставалось очень много. В Фарсе в то время зороастрийцы составляли еще большинство сельского населения. Чуть ли не во всех селах области были зороастрийские храмы огня. Зороастрийцев здесь было так много, что они не носили на одежде отличительных знаков, предписанных для иноверцев». До второй половины IX века зороастрийцы преобладали и в прикаспийских областях. Лишь к XI веку подавляющее большинство населения стало мусульманским[162].

Мы знаем современный шиитский Иран, противостоящий суннитскому миру. Те, кто не знает истории, думает будто шиизм был «реакцией иранского духа против арабизма». И.П. Петрушевский опровергает это заблуждение. По его словам, догматика шиизма произошла скорее от иудеев, чем от иранцев. Основоположником шиитской религиозной доктрины был Абдаллах ибн Саба, иудей из Иемена. Учение о возвращении пророков впервые появилось в библейском иудаизме в виде веры в возвращение Илии, Еноха и от него перешло в христианство — Иоанна Крестителя считали вернувшимся Илией[163]. А государственной религией шиизм стал в Иране лишь в XVI веке при Сефевидах, династии тюркского происхождения.

Как видим, ничего изначально иранского, «арийского» в шиизме нет. При Аббасидах, когда персы одержали верх над арабами, шииты были лишь одной из «консораций» (термин Л.Гумилева), притом не главной. Консорации С.Б.Морозов, поправляя Л.Гумилева, определяет как «группы повышенного биологического качества». «Консорации состоят не из мутантов, а из нормальных людей, желающих расширить свое пространство или такового не имеющих, обладающих при этом достаточной для решения данной задачи качеством». Примеры консорций: раскольники, вольные казаки, революционеры, землепроходцы, конкистадоры»[164]. И культурная традиция нового русского народа «будет сгенерирована на базе культуры прошлой, но заново одной из консорциальных групп»[165]. Следовало бы выразиться как-нибудь попроще: слишком важен для нас этот вопрос. «Откуда есть пойдет» земля русская заново?

Перечисление С.Б.Морозова чем-то напоминает «политвоспитание» солдат в царской армии, как оно описано в «Поединке» Куприна: Кто есть враг унутренний? — Жиды, стюденты, конокрады и т.д. «Конкистадоры» это не из нашей оперы, землепроходцами у нас были, как правило, те же вольные казаки, о революционерах — разговор особый.

С.Б.Морозов считает, что консорция в перспективе может развиться в нацию, но чаще в ней растворяется[166]. Это растворение, как мы знаем, соответствует растворению монады в архетипе. Монады, которые не растворились в архетипах, не растворятся и в их земных воплощениях — нациях или религиозных общинах. Если «консорция» не растворяется в нации, значит, в ней много монадических воплощений.

Начнем с раскольников. Наш раскол XVII века очень напоминает события, происходившие в Персии в III веке н.э., а именно борьбу официального зороастрийского духовенства с манихеями. Налицо лишь перемена знаков. Персидские зороастрийцы тех времен были как раз «староверами», а манихеи, наоборот, реформаторами. Наш Никон очень напоминает Картира тем, что, вопреки традиции, пытался поставить духовную власть выше светской, за что и лишился сана, а Картира в Иране вообще вычеркнули из официальной истории. А манихеев в Персии преследовали с такой же жестокостью, как и у нас — «раскольников». Судьба Аввакума повторяет судьбу Мани.

Манихеи оказали влияние на маздакитов, а у нас революционеры и 200 лет спустя после раскола возлагали надежды на староверов. Александр Михайлов, подлинный основатель и вождь «Народной воли», хотя его затмил в памяти потомков искусный краснобай, но плохой организатор Желябов, долгое время жил среди раскольников, прощупывая почву для бунта, и потом удивлял друзей, читая наизусть длиннейшие молитвы староверов. Но эта «консорция» больше проявила свой талант в коммерческой, чем в революционной деятельности, как, кстати, джайны и парсы в Индии.

Александр Михайлов, как и его друг детства и соратник Баранников, был родом с Черниговщины, из той самой Северной земли, откуда начал свой поход на Москву Димитрий, из земли, которая первой восстала после его убийства, из тех мест, где жил и творил А.К.Толстой, по материнской линии — потомок последнего украинского гетмана Разумовского, от которого пошел и род Перовских, в том числе — Софья Перовская.

Не обошлось в «Народной Воле», как и в XVII веке, без поляков. Лесков в своем крайне неудачном романе «Некуда» вообще сводил все русское революционное движение к «польской интриге», но в упомянутой организации вторым после А.Михайлова человеком можно назвать А.Квятковского, сына золотопромышленника. Во время своего пребывания в сибирской ссылке с семейством Квятковских породнился М.А.Бакунин.

А вот евреев в «Народной Воле» было мало, и они играли второстепенные роли. Не сравнить ее с ее преемницей, партией эсеров, в которой, наоборот, русских приходится отыскивать под лупой.

Так что в начале ХХ века в России не было какой-то одной «консорции революционеров», было две основных, не говоря уже о том, что в них постоянно происходили внутренние расколы, но образовывали эти партии, главным образом, воплощения одного и того же хищного архетипа.

На то, сколь опасен этот архетип для революционного движения, указывал Бакунин в статье «Мои личные отношения с Марксом»: «Весь этот еврейский мир, образующий эксплоататарскую секту, народ-кровопийцу, тощего прожорливого паразита, тесно и дружно организованного не только поверх государственных границ, но и поверх всех различий в политических убеждениях, — этот еврейский мир ныне, большей частью, служит, с одной стороны, Марксу, с другой — Ротшильду. Я убежден, что, с одной стороны, Ротшильды ценят заслуги Маркса, а с другой — Маркс чувствует инстинктивное влечение и глубокое уважение к Ротшильдам».

В другой статье, «Этюд о немецких евреях», Бакунин добавлял: «Натура современных евреев не располагает их к настоящему социализму. Их история, задолго до христианской эры, привила им чисто меркантильные и буржуазные тенденции, так что, рассматриваемые как нация, они являются по преимуществу эксплоататарами чужого труда, и им присущи естественный страх и отвращение к народным массам, которых они вдобавок явно или втайне презирают».

«Я знаю, — продолжает Бакунин, — что, высказывая так откровенно мою заветную мысль о евреях, я подвергаюсь огромной опасности. Эту мысль разделяют многие, но мало кто решается выразить ее открыто, ибо еврейская секта... располагает ныне в Европе действительной силой. Она деспотически царит в торговле, в банках и захватила на три четверти германскую прессу и значительную часть прессы других стран. И горе тому, кто умудрится не угодить ей!»

Советский биограф Бакунина Ю.Стеклов (Нахамкес), из третьего тома книги которого взяты эти цитаты[167], конечно, морщится, приводя их. На него «тяжелое, чтобы не сказать дикое впечатление производят в писаниях и выступлениях Бакунина его антисемитические выходки» и то, что у Бакунина «встречается даже столь популярный в черносотенной печати термин «жидо-масоны». По этой причине Стеклов ставил Бакунина на один уровень с Дрюмоном[168].

Не могло нравиться Стеклову и то, что сочинения Бакунина «пестрят ссылками на расовые особенности», в частности, на неодинаковую интенсивность бунтарского инстинкта у различных наций[169].

Бакунин писал Герцену 26 сентября 1869 года, что ему придется вступить в борьбу с Марксом «не за личную обиду, а по вопросу о принципе, по поводу государственного коммунизма, которого он и предводительствующие им партии, английская и немецкая, горячие поборники»[170].

И Бакунин вступил в борьбу, выпалив по Марксу работой «Государственность и анархия», содержащей такие тезисы: «Мы не только не станем уговаривать братьев-славян вступать в ряды социально-демократической партии немецких рабочих, во главе которой стоят... господа Маркс и Энгельс... мы, напротив, должны употребить все усилия, чтобы отвратить славянский пролетариат от самоубийственного вступления в союз с этою партиею, отнюдь не народною, но по своему направлению, по цели и средствам чисто буржуазною и к тому же исключительно немецкою, т.е. славяноубийственною», так как «немцы ищут жизни и свободы своей в государстве; для славян же государство есть гроб»[171].

«Государство это самое вопиющее, самое циническое и самое полное отрицание человечества»[172]. Как созвучны эти слова Бакунина тому, что говорил о государстве ницшеанский Заратустра (часть 1, глава «О новом кумире»): «Государством называется самое холодное из всех чудовищ. Холодно лжет оно; эта ложь ползет из уст его: «Я, государство, составляю народ». Это — ложь! Созидателями были те, кто создали народы и дали им веру и любовь: так служили они жизни. Разрушители — это те, кто ставит ловушки для многих и называет их государством». «Рождается слишком много людей: для лишних изобретено государство». «Там, где оканчивается государство, начинается впервые человек, который не есть лишний».

Нет, не зря Ницше претендовал на польское происхождение. Он, как и Бакунин, явно был одним из живых воплощений первого славянского архетипа. Поляки казались Ницше благородней и одаренней немцев. Он считал, что немцы вошли в число одаренных наций только благодаря сильной примеси славянской крови[173].

В этой связи уместно вспомнить слова М.Горького о Л.Толстом: «То, что называют «анархизмом Толстого», в существе и корне своем выражает нашу славянскую антигосударственность»[174].

Говоря уже не о славянах вообще, а о русских в частности, Бакунин отмечал, что русский народный идеал омрачен тремя чертами, которые искажают его характер и чрезвычайно затрудняют и замедляют осуществление его. Этими чертами в его глазах были патриархальность, поглощение лица миром и вера в царя. Он отрицательно относился к общине, потому что в ней «преобладает то же патриархальное начало, тот же гнусный деспотизм и то же подлое послушание, а потому и та же коренная несправедливость и то же радикальное отрицание всякого личного права»[175].

На этой почве Бакунин сцепился с Герценом и Огаревым, которые идеализировали общину. Он писал им 19 июля 1866 года: «Община наша не имела даже и внутреннего развития, — она теперь та же, что и тому назад пятьсот лет, — а если в ней... стало подобие внутреннего процесса, так это процесс разложения, — всякий мужик побогаче да посильнее других стремится теперь всеми силами вырваться из общины, которая его теснит и душит».

Как видим, необходимость будущей столыпинской аграрной реформы Бакунин понимал уже тогда, когда самому Столыпину было всего 4 года.

«Откуда же эта неподвижность и непроизводительность русской общины? — продолжал Бакунин в том же письме. — Оттого ли, что в ней самой нет начала развития и движения? Да, пожалуй, и так. В ней нет свободы, а без свободы, вестимо, никакое общественное движение немыслимо».

Бакунин высмеивал «мистическую веру» Герцена и Огарева в великорусскую общину. «Почему эта община, от которой вы ожидаете таких чудес в будущем, в продолжении десяти веков прошедшего существования не произвела из себя ничего, кроме самого печального или гнусного рабства?»[176].

«Последним пределом, высшей целью всего человеческого развития является свобода», — провозглашал Бакунин. «Свобода неделима: нельзя урезать часть ее, не убивая целого. Эта малая часть, которую вы урезываете, это самая сущность свободы, это вс¸. В силу естественного, необходимого и непреоборимого влечения вся моя свобода концентрируется тотчас же именно в той части, которую вы урезываете, сколь бы ни была эта часть мала»[177].

«Социализм без свободы — по определению Бакунина — это рабство и скотство»[178].

«В... году погиб не социализм вообще, а только государственный социализм, тот регламентаторский, деспотический социализм, который верил и надеялся, что государство сможет удовлетворить потребности и законные стремления рабочих классов». Я умышленно не поставил здесь год, так как можно подумать, что это пророчество о 1991 годе. А в бакунинском тексте стоял всего лишь 1848 год, год опубликования Коммунистического манифеста[179]. Бакунин предсказал смерть идеи в год ее рождения.

Но, несмотря на всю близость Бакунина по темпераменту к первому славянскому архетипу, наибольший успех его идеи имели среди романских народов, особенно южных. В фарватер бакунизма попало прежде всего итальянское революционное движение. «В Италии, равно как и в Испании, решительно не посчастливилось государственно-коммунистической программе Маркса», — злорадствовал Бакунин[180] и даже восклицал в эйфории: «Весь латинский мир с нами!»[181].

В Испании пропаганду бакунизма начал в 1868 году итальянец Фанелли. К 1873 году в этой стране уже было 50 000 последователей Бакунина, которые потом приняли имя анархистов. Они считали себя носителями великой новой истины[182]. В бурных событиях, которые сотрясали Испанию в первой половине ХХ века, анархисты играли, во всяком случае, не меньшую роль, чем коммунисты. Смешной, но характерный случай: в 1936 году, когда в стране началась гражданская война, некто Фернандес де Диос поинтересовался у министра юстиции, не может ли он поменять свою фамилию на Бакунин, потому что больше «не хочет иметь ничего общего с Богом»[183].

Сам Бакунин тоже не хотел иметь с ним ничего общего. Благодаря воспоминаниям современников, нам запомнился образ молодого Бакунина как ярого гегельянца, но его последующую философию мы знаем плохо, а в ней был момент, когда Бакунин ставил Конта выше Гегеля[184]. О.Конт, как известно, был другом и сподвижником Сен-Симона, отрицал всякую метафизику и тем не менее вздумал создать некую «религию человечества», на каковой почве и рехнулся. Для Бакунина этот человеческий, слишком человеческий уровень был слишком низок, ему приходили в голову другие мысли: «Кто может поклясться, что через несколько десятков или сотен веков от самой высшей разновидности человеческой породы не произойдет порода существ, высших, чем человек, которые будут относиться к человеку, как он относится к горилле?»[185]. Это ведь начало проповеди Заратустры о сверхчеловеке, произнесенной через семь лет после смерти Бакунина!

В последние годы жизни одной из наиболее настольных книг Бакунина был Шопенгауэр[186]. Может быть, под его влиянием Бакунин возвысился до таких размышлений и боге-творце, которые мы слышим от древних индийских мудрецов.

«Животный мир является ничем иным, как кровавой гекатомбой, ужасной и плачевной трагедией, написанной голодом». «Те, кто признает существование Бога-творца, и не подозревают, какой они делают ему комплимент, выставляя его творцом этого мира. Как! Всемогущий, всеблагой Бог не мог прийти ни к чему другому, как к созданию подобного мира — страшилища?»[187]. «Существовало ли когда-нибудь в мире столь завистливое, тщеславное, эгоистическое, кровавое существо как Егова евреев или Бог-отец христиан?»[188].

Многие, от Герцена до Энгельса, сравнивали социализм с ранним христианством, но сенсимонист Пьер Леру, который ввел в обращение сам термин «социализм», проповедовал учение о переселении душ для морального обоснования этого общественного строя. За этим обоснованием опять-таки пришлось путешествовать в Индию.

Социализм, как видим, разнолик. Те, кто в свое время монополизировал эту идею, постарались, чтобы об этом забыли. И в 1991 году в эйфории, очень напоминавшей февраль 1917 года, избавившись от марксистского социализма, вместе с водой выплеснули и ребенка.

Но от власти чужого, хищного архетипа этим способом не избавились. А предупреждал ведь Бакунин: еврейский мир служит, с одной стороны, Марксу, с другой — Ротшильду. Сегодня этот мир преспокойно отбросил Маркса, и мы получили Ротшильда в чистом виде, задрапированного «благодатным покровом» Православия.

Многие живут иллюзиями «возрождения России», которое сейчас якобы происходит, но это миф, усиленно вдалбливаемый официальной пропагандой, но не перестающий от этого быть мифом. Бакунин был свидетелем создания Второй Германской империи, но видел в ней лишь «торжество жидовского царства, банкократии, под могущественным покровительством фискально-бюрократической и полицейской власти»[189]. Допустим, Бакунин вообще плохо относился к немцам, но с другой стороны и де Лагард, и Ницше тоже понимали, что эта империя — не то, что нужно Германии.

Православие не спасло Россию от вышеупомянутого архетипа в 1917 году, не спасет и сегодня, потому что оно вообще не понимает, что такое архетип, а если говорить проще, — потому что ему чужд расовый подход. А Бакунин подходил именно с этой точки зрения. Он знал: «Крещеный жид остается все-таки жидом. Имеются жиды-католики, протестанты, пантеисты и атеисты, жиды-реакционеры, либералы и даже жиды-социалисты. Но прежде всего они жиды, и это обстоятельство устанавливает между всеми индивидуальностями этой замечательной расы, независимо от всех религиозных, политических и социальных различий, которые их разделяют, неразрывную естественную связь и солидарность»[190].

В чем же спасение?

Обратимся опять к нашему прецеденту, к смене исторических циклов в Иране, к появлению нового иранского народа. От чужого архетипа он избавился уже в VIII веке, при Аббасидах, но прошло еще 750 лет, прежде чем шиизм стал официальной идеологией Ирана, выделяющей его среди остальных мусульманских стран.

А ведь шиизм существовал с VII века. И династия Аббасидов смогла утвердиться у власти лишь благодаря использованию шиитского движения. Но, став правящей династией, Аббасиды начали преследовать неугодных им шиитов[191]. Аббасиды поступили с шиитами примерно так же, как коммунисты с советами: использовали и выбросили. Хотя то, что существовало у нас до 1991 года, официально именовалось «советской властью», реальной властью советы в России обладали не более года. Они представляли собой форму самоорганизации народа в условиях ослабления центральной власти. Доведенный до логического конца лозунг: «Вся власть советам!» означал бы осуществление идеи Бакунина о замене государства свободной федерацией вольных земледельческих и фабрично-ремесленных ассоциаций (программа 1868 года).

Но коммунисты непременно хотели подмять советы под себя и подмяли. Хитрый Ленин то выдвигал лозунг: «Вся власть советам!», то снимал его, в зависимости от того, кто имел в этих советах большинство. Когда в 1918 году большевиков стали теснить в советах левые эсеры, был быстренько спровоцирован т.н. «лево-эсеровский» мятеж, в результате чего советская власть кончилась и началась диктатура коммунистов.

Сегодня у нас насаждается культ белого движения, кости белых генералов торжественно таскают по Москве, а «на той единственной гражданской» крестьянство, составлявшее большинство народа, воевало и против белых, и против красных. Самые яркие примеры — движение батьки Махно и восстание на Дону, великолепно описанное Шолоховым. А восстание тамбовских крестьян, антоновщину, как только теперь поняли, воспел Есенин в поэме «Пугачев». Ну а кто был главный герой его поэмы «Страна негодяев» Номах было понятно сразу.

В 1989 году у нас снова выдвинули лозунг «Вся власть советам!», но это уже было откровенное жульничество со стороны тех, кто ставил своей целью развал страны. И в октябре 1993 года советы расстреляли из танковых пушек. Наступил, как в истории шиизма, период «сатра» («сокрытия»).

Среди мусульман были свои сторонники «советской власти». Это т.н. хариджиты, первая мусульманская секта[192]. Это были представители низов, отколовшиеся от халифа Али, первого святого шиитов, которого и убил один из хариджитов 24 января 661 года. У хариджитов был свой халиф, рядовой воин Абдаллах ибн Вахб, а основным пунктом их учения было признание равенства всех мусульман. Хариджиты выступали за выборность халифов[193].

Но «советская власть» у арабов, конечно, не получилась, а получилась, как и у нас, обыкновенная восточная деспотия. Ну а в условиях деспотии любой оппозиции неизбежно приходится скрываться. Так при Аббасидах среди загнанных в подполье шиитов возникло тайное учение исмаилитов.

Мы уже знаем, что шиизм не был «реакцией иранского духа против арабизма». Но в Иране персы, снова придя к власти, удовлетворились этим и не стали менять идеологию. Нам же, поскольку русские к власти так и не пришли, не остается ничего другого, кроме «реакции русского духа против семитизма», причем тоже на уровне некоего «тайного учения».

И.П.Петрушевский делает упор на иудейских корнях шиизма, но не все с ним согласны. Например, армянский академик В.К.Чалоян, по мнению которого «иранцы восприняли ислам, не утратив при этом своей национальной самобытности.

Иранцы-шииты отличались не только своими культовыми обрядами, но также своим философским пониманием религии ислама. Шиизм, который вобрал в себя и мифологию, и религиозные традиции, противопоставлял арабскому правоверному исламу. Религиозно-мистическое учение суфиев — иранского происхождения, и оно также было направлено против ортодоксального ислама»[194].

По мнению В.М.Борисова, секта исмаилитов далеко отошла и от правоверного шиизма. Он ссылается при этом на Маркса, который видел в ее учении «результат воздействия на ислам индийско-персидских учений»[195]. И.П.Петрушевский возводит шиитскую веру в переселение душ к библейскому иудаизму о возвращении пророков, но, например, у друзов — а это «ответвление исмаилизма»[196] — возвращаются не только пророки. «Число душ не меняется до окончания века. Ни одна душа не покинет свою телесную оболочку, не войдя немедленно в другое тело»[197]. «Исмаилитские идеологи воспринимали некоторые положения неоплатонизма и буддизма»[198] — так пишет тот же Е.А.Беляев. А в возникшем позже суфизме «вначале доминировали элементы индоиранского мировоззрения», корни его «идут в глубь истории и восходят к идеям буддизма, зороастризма и манихейства»[199].