Общий взгляд на непроизвольное течение мыслей. 15 page

наты самопроизвольно придвинулся ко мне,— он оста-
ется неподвижным. Мое желание так же мало может
побудить меня чихнуть, как и побудить этот стол при-
двинуться ко мне. Но здесь в обоих случаях происходит
веление так же, как и тогда, когда я захотел писать.

Словом, воление есть чисто психическое явление, ко-
торое всегда налицо там, где есть известное устойчивое
состояние сознания в виде моторной идеи. <;...>•

Волевое усилие есть усилие внимания. Итак, мы по-
дошли к центральному пункту учения о воле, к выясне-
нию вопроса о том, в силу какого процесса мысль об
известном действии становится устойчивой в нашем со-
знании. В главах об ощущениях, ассоциации и внима-
нии мы подробно рассмотрели, при каких условиях про-
никают в сознание и делаются в нем устойчивыми
мысли, не связанные с усилием. Чтобы не повторяться,
ограничимся следующим замечанием: каково бы ни
было значение закона ассоциаций и связанных с ними
интересов, этот закон остается главным руководящим
принципом наших объяснений. Что касается случаев,
когда наличие мысли сопровождается психическим яв-
лением усилия, то здесь требуется более разъяснений.
Для нас должно быть ясно, что для произвольного во-
левого акта не требуется ничего иного, кроме внимания,
сопряженного с усилием. Короче говоря, в случаях наи-
более «произвольного» воления главнейший подвиг во-
ли заключается в том, чтобы направить сознание на
непривлекательный объект и сосредоточить на нем все
внимание. Произойдут ли при этом ожидаемые движе-
ния или нет — уже зависит от простой физиологической
случайности.

Таким образом, усилие внимания составляет суще-
ственную черту волевого акта '. Читатель мог убедиться

• Необходимо строго различать волевое усилие в собственном
смысле слова от мышечного усилия, с которым его обыкновенно
смешивают. Последнее есть совокупность всех периферических
ощущений, вызываемых «применением» мышц. Ощущения эти, когда
они массивны, а мышцы несколько утомлены, скорее неприятны,
чем приятны, в особенности если сопровождаются одышкой, прили-
вом крови к голове, грубым трением по коже пальцев (на руках и
ногах) или плеч и напряжением связок. И только в этой неприят-
ности напряжения волевое усилие, будучи направлено на осуще-
ствление известного малопривлекательного акта, сходно с мышеч-
ным. Что волевое усилие нередко связано с мышечным — это про-
стая случайность. С одной стороны, иногда требуется большое уси-
лие воли при незначительном применении мышечной силы, напри-

в справедливости этого положения из личного опыта,
ибо ему наверное случалось когда-нибудь испытать по-
рыв бурной страсти. Почему человеку, который пыта-
ется отделаться от охватившей его безумной страсти,
трудно поступать так, как будто страсть его была бла-
горазумна? Разумеется, не вследствие физических при-
чин. Физически одинаково легко избежать драки или за-
вязать ее, прикарманить чужие деньги или растратить
собственные на чужие прихоти, пойти или не пойти на
любовное свидание. Трудность здесь заключается в
психическом напряжении, в умении найти соответствую-
щую благоразумную идею и на ней сосредоточить свое
внимание.

При сильном эмоциональном возбуждении мы склон-
ны вызывать в себе только те представления, которые
благоприятствуют нашей страсти. Если при этом нам
приходят в голову иные представления, мы тотчас от-
вергаем их и вытесняем из сферы сознания. Если нас
охватило радостное настроение, то мы крайне не рас-
положены думать о непредвиденных случайностях, ко-
торые могут нас постигнуть в будущем; если мы чув-
ствуем дурное расположение духа, мысли о торжестве,
приятных путешествиях, счастливых любовных приклю-
чениях и других радостях жизни не идут нам на ум; ес-
ли мы хотим отомстить кому-нибудь, то не чувствуем
ни малейшего желания сравнивать врага с собой и на-
ходить у обоих сходные черты.

Ничто на свете не способно так раздражать нас, как
хладнокровные советы, даваемые нам в момент сильней-
шего порыва страсти. Не будучи в состоянии ничего
возразить на них, мы начинаем сердиться, ибо с нашей
страстью бывает связан какой-то инстинкт самосохра-
нения; она будто чует, что холодные соображения, раз
забравшись в нашу голову, постепенно ослабят пыл на-
ших восторгов и разрушат до основания те воздушные
замки, которыми заполнено наше воображение. Таково
неизбежное влияние благоразумных соображений на
неблагоразумные в тех случаях, когда мы даем себе
труд спокойно выслушать приводимые нам резоны.

мер, когда нам нужно утром вставать с постели или мыться в хо-
лодной воде. С другой стороны, солдат, стоя неподвижно под гра-
дом пуль, должен испытывать неприятное чувство от бездеятель-
ности мышц. Волевой акт, который ему приходится выполнять, тот
же, какой необходим для мышечного усилия, сопряженного с
болью. В обоих случаях тяжела непосредственная реализация идеи.

Ввиду этого страсть стремится окончательно заглушить
их слабый голос: «Ах, лучше не думать об этом!»; «Не
говорите мне об этом!» ~ вот обычные восклицания ос-
лепленных страстью людей, которым приводят разум-
ные доводы, идущие вразрез с их стремлениями. Есть
что-то холодное, мертвящее, глубоко враждебное нашим
жизненным стремлениям в голосе разума, говорящего
нам: «Стой! Удержись! Отступись! Оставайся на месте!»
Поэтому не мудрено, что большинство людей в минуту
увлечения боятся увещания разума, как призрака
смерти.

Впрочем, человеком с сильной волей может быть
назван только тот, кто неуклонно выслушивает слабый
голос разума, не старается выкинуть из головы страш-
ные мысли о будущем, а, наоборот, сосредоточивает на
неблагоприятных соображениях свое внимание, согла-
шается с ними и пытается глубже вникнуть в них, не-
взирая на то, что множество иных идей возмущаючся
против этих соображений и стремятся вытеснить их из
области сознания. Соображения эти, удерживаясь энер-
гичными усилиями внимания в нашем сознании, влекут
за собой сходные с ними мысли и элементы ассоциаций
и в конце концов вызывают в человеке полную пере-
мену настроения. А с переменой взгляда на дело и об-
раз действия человека меняется, направляется на новый
объект мысли, который становится господствующим в
его сознании и неизбежно влечет за собой какие-то дей-
ствия.

Вся трудность в том, чтобы сделать известный объ"
ект мысли господствующим в области сознания. Для
этого мы должны, несмотря на то что произвольное те-
чение мысли направлено на посторонние предметы,
упорно сосредоточивать внимание на нужном объекте,
пока он не начнет разрастаться так, чтобы без труда
овладеть областью сознания и стать в ней господствую-
щим.

Таким образом, напряжение внимания—основной
волевой акт. И в большинстве случаев активность во-
ли заканчивается в тот момент, когда она оказала до-
статочную поддержку объекту мысли, который обыкно-
венно сам по себе неохотно удерживается нами в обла-
сти ^сознания. Только вслед за этим устанавливается
таинственная связь между мыслью и двигательными цен-
трами, а затем уже (невозможно даже догадаться, ка-
ким именно путем) наступают как необходимый конеч-

ный результат послушные нашей воле движения телес-
ных органов.

Из сказанного легко увидеть, что непосредственное
применение волевого усилия есть чисто психический
факт: вся внутренняя борьба, переживаемая нами при
этом, есть чисто психическое явление; вся трудность,
которую нам приходится преодолевать при волевом ак-
те, заключается в стремлении сделать известный психи-
ческий элемент господствующим в области сознания,—
короче говоря, все дело заключается в идее, на которую
направлена наша воля и которую мы удерживаем, так
как в противном случае она ускользнет от нас. Весь
подвиг волевого усилия состоит в том, чтобы вынудить
у нас согласие на господство определенной идеи в об-
ласти нашего сознания. Единственное назначение уси-
лия—в достижении такого согласия. Достигнуть же его
можно только одним путем: надо задержать в области
сознания то соображение, которое должно вызвать в нас
согласие, и не давать этому соображению ускользнуть,
пока оно не заполнит всю область сознания. <....'>
Если данное представление или соображение так или
иначе связано с какими-то движениями нашего тела, то,
допуская после некоторых усилий его присутствие в об-
ласти сознания, мы тем самым совершаем то, что на-
зывается произвольным движением. В этом случае при-
рода «следует по пятам» за нашим внутренним волевым
процессом, немедлено воплощая наши помыслы в дви-
жении тела. Как жаль, что она не оказалась еще ве-
ликодушнее, не подчинила непосредственно нашей воле
и перемены в остальном внешнем мире!

Описывая разумный тип решимости, мы заметили,
что к нему относятся обыкновенно те случаи, в которых
мы подыскиваем для предстоящего действия аналогич-
ный поступок в прошлом. Впрочем, когда мы должны
на основании прежних опытов задержать действие, вся
изворотливость нашего ума тратится на то, чтобы по-
дыскать благоприятный случай, якобы аналогичный дан-
ному, в котором действие не задерживалось, и гаким
путем, потворствуя нашим страстям, мы санкциониру-
ем предосудительное действие. Как много оправданий
находит пьяница для выпивки в минуты соблазна! То
перед ним новый необыкновенный род вина, который
необходимо попробовать как явление, знаменующее шаг
вперед по пути умственного прогресса; тем более оно
уже разлито по рюмкам — не за окно же выливать его!

сить букву за буквой из какого-нибудь текста Священ-
ного писания, то почти всегда это оказывает надлежа-
щее физиологическое действие и сон наступает. Толь-
ко трудно сосредоточивать внимание на впечатлениях,
не представляющих никакого интереса. Мышление, со-
средоточение внимания на определенных представле-
ниях — вот единственный связанный с моральным уси-
лием акт, общий и для здоровых лиц, и для сумасшед-
ших, и для людей с повышенной, и для людей с пони-
женной активностью воли. Большинство маньяков
сознают нелепость своих мыслей, но не могут от них от-
делаться вследствие их неотразимости. Разумный образ
мыслей по сравнению с дикими фантазиями пред-
ставляется им таким бесцветным, прозаически-трезвым,
что у них не хватает духу сказать себе: «Пусть этот
взгляд на вещи сделается моим постоянным миросозер-
цанием». Но при достаточном усилии воли, говорит Ви-
ган, таким людям удается на время взвинтить себя и
внушить себе, что нелепые фантазии, связанные с рас-
стройством мозга, не должны больше приходить на
ум. <...>

Итак, мы приходим к выводу, что в волевом процес-
се опорным пунктом, па который воля непосредственно
направлена, всегда бывает известная идея. Существует
группа идей, которых мы смертельно боимся и потому
не даем переходить выше порога сознания. Единствен-
ное сопротивление, какое может испытывать наша во-
ля,—это сопротивление подобных идей, когда мы хотим
насильно вовлечь их в область нашего сознания. Стрем-
ление удерживать в области сознания подобные идеи,
и только оно одно, и составляет внутреннюю сторону
всякого волевого акта.

Вопрос о свободе воли. Выше мы заметили, что при
волевом усилии нам кажется, будто в каждую минуту
мы могли бы сделать это усилие большим или меньшим
по сравнению со сделанным нами. Другими словами,
нам кажется, будто усилие не зависит постоянно от ве-
личины сопротивления, которое оказывает известный
объект нашей воли; будто по отношению к окружаю-
щим обстоятельствам (к мотивам, складу характера
и т. д.) оно представляет то, что на математическом
языке называется независимой переменной. Если сте-
пень усилия представляет независимую переменную в
отношении к окружающим условиям, то наша аоля,
как говорится, свободна. Если же, наоборот, степень

усилия есть вполне определенная функция, если моти-
вы, которые должны влиять вполне точным образом на
наше усилие, оказывающее им равное противодействие,
если эти мотивы были предопределены от вечности, то
воля наша несвободна и все наши действия обусловле-
ны предшествующими действиями. Таким образом, воп-
рос о свободе воли чрезвычайно прост: все дело сводит-
ся к определению степени усилия внимания, когорым
мы можем располагать в данную минуту. Находятся ли
продолжительность и интенсивность усилия в постоян-
ной зависимости от окружающих условий или нет?

Нам кажется, как я заметил выше, будто в каждом
отдельном случае мы можем по произволу проявить
большую или меньшую степень усилия. Если человек в
течение дней и даже недель предоставлял полную сво-
боду течению своих мыслей и вдруг завершил его ка-
ким-нибудь особенно подлым, грязным или жестоким
поступком, то после, в минуту раскаяния, трудно убе-
дить его, что он не мог не совершить этого поступка,
роковым образом обусловленного всем предшествую-
щим ходом мысли; трудно заставить его поверить, что
поступок был подготовлен влиянием окружающего
внешнего мира и предопределен от вечности.

Но в то же время несомненно, что все акты его во-
ли, не связанные с чувством усилия, представляют не-
обходимый результат тех интересных для него идей и
ассоциаций между ними, интенсивность и последователь-
ность которых были в свою очередь обусловлены строе-
нием физического тела — его мозга; мысль об общей
связи мировых явлений и потребность в единстве миро-
вого зрения также по необходимости заставляюг его
предполагать, что и столь незначительное явление, как
степень усилия, не может не быть подчиненным всеоб-
щему господству закона причинности. И при отсутствии
усилия в волевом акте мы представляем себе возмож-
ность иной альтернативы, иного образа действия. Здесь
эта возможность есть на самом деле самообман; почему
же не быть ей самообманом и при всяком вообще во-
левом акте?

В самом деле, вопрос о свободе воли на почве чи-
сто психологической неразрешим. После того как вни-
мание с известной степенью усилия направлено на дан-
ную идею, мы, очевидно, не в состоянии решить, можно
ли было бы сделать степень усилия большей или мень-
шей или нет. Чтобы решить это, мы должны выяснить,

какие мотивы предшествовали волевому решению, оп-
ределить с математической точностью степень интенсив-
ности каждого из них и показать на основании законов,
о которых мы не имеем в настоящее время ни малейше-
го понятия, что степень сделанного в данном случае
усилия была единственно возможной.

Разумеется, математически точное измерение интен-
сивности психических или физиологических сил навсег-
да останется недоступным человеческому уму. Ни один
психолог или физиолог не станет всерьез даже выска-
зывать догадок о том, каким путем можно было бы до-
биться такой точности измерения на практике. Не имея
других оснований для составления окончательного суж-
дения об этом вопросе, мы могли бы оставить его не-
решенным. Но психолог не может поступить так, он мо-
жет привести важные соображения в пользу детерми-
низма. Он участвует в построении науки, наука же
есть система определенных отношений. Где мы сталки-
ваемся с «независимой неременной», там для науки
нет места.

Таким образом, научная психология должна постоль-
ку игнорировать произвольность наших действий, по-
скольку они представляют «независимую переменную»,
и рассматривать в них лишь ту сторону, которая строго
предопределена предшествующими явлениями. Другими
словами, она должна иметь дело исключительно с об-
щими законами волевых действий, с идеями, поскольку
они служат импульсами для наших действий или задер-
живают последние, с теми условиями, при которых мо-
жет возникнуть усилие, но она не должна пытаться оп-
ределять точную степень наших волевых усилий, ибо
последние в случае, если воля свободна, не поддаются
точному вычислению. Психология оставляет без внима-
ния проявления свободы воли, не отрицая, безусловно,
их возможности. На практике, конечно, это сводится к
отрицанию свободы воли, и большинство современных
психологов действительно, не колеблясь, отвергают су-
ществование свободы воли.

Что касается нас, то мы предоставим метафизикам
решать вопрос о том, свободна воля или нет. Без сом-
нения, психология никогда не дойдет до такого совер-
шенства, чтобы применять математически точные изме-
рения к индивидуальным волевым актам. Она никогда
не будет иметь возможности сказать заранее, до совер-
шения действия (как в случае, когда усилие, вызвав-

23 —833

шее его, было предопределено предшествующими явле-
ниями, так и в случае, когда оно было отчасти произ-
вольно), каким путем совершен данный поступок. Сво-
бодна ли воля или нет, но психология всегда останется
психологией, а наука — наукой.

Итак, вопрос о свободе воли может быть в психо-
логии оставлен без внимания. Как мы заметили выше,
свобода воли, если только она существует, всецело сво-
дится к более или менее продолжительному, более или
менее интенсивному созерцанию известного представле-
ния или известной части представления. Перевес в про-
должительности или интенсивности одного из мотивов,
равно возможных для осуществления, и придает этому
мотиву решающее значение, реализуя связанный с ним
акт воли. Такое усиление или ускорение мотива может
иметь огромное значение для моралиста или историка,
но для психолога, рассматривающего явления с точки
зрения строго детерминистской, проявления свободы
воли могут быть отнесены к числу бесконечно малых
факторов, которые современной науке позволительно
оставить без внимания.

Важное этическое значение волевого усилия. Но, ос-
тавляя в стороне вопрос об определении степени воле-
вого усилия как вопрос, который психологии никогда
не потребуется решать в ту или другую сторону, я дол-
жен заметить, что чувство усилия имеет важное значе-
ние в наших глазах при оценке человеческой личности.
Разумеется, мы можем оценивать ее с различных точек
зрения. Физическая сила, ум, здоровье и счастливая
судьба дороги для нас: они сообщают нам достаточный
запас сил для житейской борьбы. Но осознание той
степени усилия, которую мы способны проявлять, со-
ставляет внутреннюю сущность нашей личности, оно
одно, помимо всего остального, способно доставлять
нам в жизни полное удовлетворение. Другие наши до-
стоинства — так или иначе результат воздействий внеш-
него мира на нашу личность и всецело развиваются под
влиянием окружающих условий, чувство же усилия,
по-видимому, относится к совершенно иному миру, оно
как будто составляет нашу внутреннюю сущность, нас
самих; все же остальное принадлежит нам. Если цель
житейской борьбы заключается в том, чтобы мы постиг-
ли в ней внутреннюю сущность нашей духовной при-
роды, то мы должны видеть эту сущность именно в
чувстве усилия, какое способны проявлять. Кто не спо-

собен к проявлению усилий воли, тот не заслуживает
имени человека; кто способен проявлять громадные уси-
лия воли, того мы называем героем.

Необъятный окружающий мир предлагает нам все-
возможные вопросы, подвергает нас всевозможным ис-
пытаниям. На иные вопросы нам удается найти ответы,
из некоторых испытаний мы без труда выходим побе-
дителями. Но на важнейший вопрос жизни у нас нет
ответа: в минуту нравственной борьбы мы безмолвно
напрягаем нашу волю, как бы желая сказать: «А все-
таки я поставлю на своем».

Когда мы встречаемся с чем-нибудь трагическим в
жизни, когда она раскрывает перед нами свои мраччые
бездны, то слабейшие из нас теряют голову, спешат
отвлечь внимание от страшного зрелища, если же это
не удается, то впадают в полное отчаяние. Они не в
состоянии сделать над собой усилие и сохранить доста-
точно присутствия духа, чтобы смело взглянуть в лицо
ужасной действительности. Иначе поступает героическая
натура. На нее созерцание ужасного производит не ме-
нее потрясающее впечатление, но она в случае необхо-
димости сохраняет в себе достаточно мужества, чтобы
примириться с ужасным, найдя себе опору в других сто-
ронах жизни. Для героической личности мир является
достойной ареной, а ее роль в житейской борьбе изме-
ряется непосредственно степенью усилия, при помощи
которого она придает себе бодрость и мужество. По-
добная личность в состоянии вынести бремя жизни, со-
храняя веру в нее при таких обстоятельствах, когда сла-
бейшие гибнут. Она умеет найти в жизни нравственное
удовлетворение, не закрывая глаза перед опасностью,
но силой одной своей воли заставляя себя идти ей на-
встречу. Подобные люди всегда в жизни господа поло-
жения, с ними приходится считаться, так как они игра-
ют видную роль в истории человечества. Ни в области
умозрения, ни в практической жизни нам нечего беспо-
коиться о тех, которые ничего не боятся, которым незна-
комо чувство страха. В настоящее время в практической
жизни чувство страха нам приходится испытывать ре-
же, чем прежде; в религиозной сфере, наоборот, страш-
ные мысли чаще приходят в голову, чем в былое вре-
мя. Но, подобно тому как наша храбрость нередко бы-
вает отголоском чужой храбрости, наша вера может
быть отголоском веры другого человека. Героический
поступок служит нам примером для подражания. Релн

23*

гиозный проповедник гораздо более нас изведал горечь
жизни, но бодрый вид его и восторженная речь неволь-
но вызывают в нас аналогичные чувства, мы покоря-
емся его воле и следуем за ним.

Итак, и в нравственном, и в религиозном чувстве
(в последнем постольку, поскольку оно зависит от на-
шей воли) волевое усилие играет первостепенную роль.
«Хочешь ли ты, чтобы это было так или иначе?» — вот
вопрос, который мы ежечасно предлагаем себе и в тео-
рии, и на практике, и в важнейших случаях жизни, и
по поводу самых ничтожных житейских мелочей. Отве-
чаем на этот вопрос мы не словами, а поступками, со-
вершая или не совершая известные действия. Вот по-
чему усилие воли составляет сокровенную сущность на-
шей духовной природы, мерило, при помощи которого
мы оцениваем достоинство человека; вот почему прояв-
ление этого усилия есть та единственная присущая на-
шему духу особенность, которая не зависит от окружаю-
щего мира.