Общий взгляд на непроизвольное течение мыслей. 12 page

Одиночество в детстве служит одним из главных
источников страха. Само собой понятно телеологическое
значение как этого факта, так и того, что дети, проснув-
шись и не найдя около себя никого, проявляют страх
непрерывным криком. Черные предметы и в особенно-
сти темные места, ямы, пещеры и т. п. вызывают весь-
ма сильное чувство страха. Как этот вид страха,
так и боязнь одиночесгва, боязнь быть «потерянным»
объясняют в настоящее время, согласно модной гипоте-
зе, влиянием опыта, унаследованного от предков. Вот
что говорит по этому поводу Шнейдер: «Всем известно,
что люди, особенно в детстве, боятся входить в темную
пещеру или в тенистый лес. Чувство страха при этом,
с одной стороны, несомненно, возникает отчасти вслед-
ствие того, что мы, согласно читанному и слышанному
нами от других, думаем, будто в таких местах могут
скрываться опасные звери. Но, с другой стороны, необ-
ходимо предположить, что этот страх, вызываемый из-
вестным восприятием, до некоторой степени прямо унас-
ледован нами. Дети, которых никто никогда не запу-
гивал страшными сказками, тем не менее, очутившись в
темном месте, пугаются и начинают кричать, в особен-
ности если при этом в темноте начинают раздаваться
какие-то звуки. Даже взрослый человек, находясь один
в лесу ночью, может легко подметить в себе неприят-
ное чувство робости, которое неизбежно будет овладе-
вать им, хотя он вполне уверен, что кругом нет никакой
опасности... Этот страх темноты многие испытывают да-
же у себя дома, хотя в темной пещере или в лесу он
гораздо сильнее. Подобный инстинктивный страх станет
нам вполне понятен, если мы примем во внимание, что
нашим диким предкам в течение бесчисленного множе-
ства поколений приходилось встречать в пещерах опас-

ных зверей, в особенности медведей, что медведи напа-
дали на людей преимущественно в лесу ночью и что,
таким образом, между восприятиями темноты, пещер и
лесов и чувством страха образовалась неразрывная
ассоциация, которая сделалась наследственной» («Der
menschliche Wille»).

Высокие места вызывают своеобразное болезненное
чувство страха; впрочем, здесь весьма многое зависит
от индивидуальных особенностей. Совершенно слепой
инстинктивный характер движений, сопровождающих это
чувство страха, обнаруживается в том, что они по боль-
шей части бесцельны, но рассудок не в состоянии пода-
вить их. Очень возможно, что такие движения представ-
ляют случайную особенность в организации нервной си-
стемы и, подобно морской болезни или любви к музы-
ке, не имеют никакого телеологического значения. Этот
род страха проявляется у разных лиц столь различным
образом и его вредные последствия имеют такой оче-
видный перевес над его пользой, что трудно понять, как
мог возникнуть такой инстинкт путем естественного от-
бора. По анатомическому строению человек — одно из
животных, наиболее приспособленных к лазанью по вы-
соким местам. Поэтому лучшим психическим дополне-
нием к такой организации должна бы быть способность
сохранять присутствие духа на высоте, а не страх перед
нею.

Вообще, далее известных пределов теоретическое
значение страха крайне сомнительно. Некоторая доля
робости, несомненно, приспосабливает нас к условиям
того мира, в котором мы живем, но пароксизм страха,
овладевая человеком, бесспорно, не доставляет ему ни-
чего, кроме вреда.

Боязнь сверхъестественного — один из видов страха.
Трудно подыскать для этого чувства соответствующий
реальный объект, если только не допускать веры в при-
видения. Но, невзирая на деятельность «э^яицеств пси-
хологических исследований», наука еще не уверовала в
реальность выходцев с того света; ввиду этого мы мо-
жем только сказать, что известные идеи о сверхъесте-
ственных силах, ассоциируясь с определенной реальной
обстановкой, производят это своеобразное чувство стра-
ха. Может быть, оно представляет сочетание нескольких
простейших видов страха. Для получения сильнейшего
мистического страха нужно сложение многих обычных
элементов ужасного. Таковы одиночество, темнота,

странные звуки, в особенности неприятного характера,
неясные очертания каких-то фигур (или ясно очерчен-
ные страшные образы) и связанное с головокружением
тревожное состояние ожидания. Последний элемент ин-
теллектуального характера особенно важен. При виде
того, как привычное для нас явление вдруг начинает
осуществляться совершенно непредвиденным образом,
мы чувствуем, что кровь как бы застыла на мгновение
в жилах. У всякого из нас сердце перестало бы биться
от страха, если бы стул в нашей комнате вдруг начал
сам по себе двигаться по полу. На высших животных,
как и на нас, таинственные, необычные явления произ-
водят сильное впечатление. Мой друг Брукс рассказы-
вал, что с его большим породистым псом сделалось
нечто вроде эпилептического припадка, когда пес уви-
дел кость, двигающуюся по полу, не замечая нитки, при
помощи которой ее двигали.

Подобные же факты приводят Дарвин и Романее.
Со сверхъестественными образами ведьм и домовых свя-
зываются другие элементы страха: пещеры, болота, га-
ды, насекомые, трупы и т. п. Мертвец сам по себе вы-
зывает инстинктивное чувство страха, которое, без сом-
нения, обусловлено таинственностью смерти и которое
при более близком знакомстве с трупом быстро рассеи-
вается. Но ввиду того что страх, связанный с образами
мертвецов, пещер и гадов, постоянно играет своеобраз-
ную роль во многих случаях помешательства и при кош-
марах, можно не без основания предположить, не со-
ставляла ли эта ужасная обстановка, рисующаяся перед
ненормально возбужденным воображением, когда-ни-
будь в ранний период существования человека обычных
условий его жизни. Ученый-эволюционист, слепо уверо-
вавший в гипотезу развития, без труда объяснит такое
явление, стоит только предположить, что мы при болез-
ненном возбуждении мозга способны впадать в душев-
ное состояние пещерного человека, которое при нор-
мальных условиях подавлено впечатлениями, унаследо-
ванными нами от позднейших поколений.

Известны еще некоторые патологические проявления
страха и некоторые особенности в обнаружении обык-
новенного страха, которые, пожалуй, можно объяснить
с помощью унаследованных воспоминаний об условиях
жизни наших предков — людей, даже животных пред-
ков. При обыкновенном испуге мы или обращаемся в
бегство, или, как бы наполовину парализованные, за-

мираем на месте. Последнее явление напоминает так
называемый инстинкт притворной смерти, проявляемый
многими животными. Линдсей в книге «Ум животных»
замечает, что этот инстинкт требует большого самооб-
ладания со стороны тех животных, которые проявляют
его. Но на самом деле здесь нет никакой притворной
смерти, и потому в самообладании не возникает ника-
кой надобности. Это просто временный паралич от
страха, паралич, который благодаря своей полезности
стал наследственным. Хищное животное вовсе не дума-
ет, что неподвижно лежащая птица, насекомое или ра-
кообразное мертвы: животное просто не замечает их,
так как его чувства, подобно нашим, гораздо скорее
воспринимают движущийся, чем неподвижный предмет.
Тот же самый инстинкт пробуждает спрятавшегося во
время игры в прятки мальчика затаить дыхание, когда
ищущий близко подходит к месту, где он скрывается.

Тот же инстинкт проявляет нередко и хищное жи-
вотное, когда тихонько приближается к жертве, время
от времени приостанавливаясь и оставаясь неподвиж-
ным. Противоположный инстинкт побуждает нас под-
прыгивать и махать руками, когда мы хотим привлечь
чье-нибудь внимание; руководствуясь этим инстинктом,
потерпевший кораблекрушение моряк при виде дальне-
го паруса начинает неистово махать одеждой с плота,
который носит его по волнам. Не представляет ли неко-
торой связи с описанным нами инстинктом и то непод-
вижное пребывание в скорченной позе, которое наблю-
дается у помешанных и меланхоликов и сопровождает-
ся общим беспокойством и страхом решительно перед
всем на свете. Они не могут объяснить, отчего они бо-
ятся пошевелиться, а в неподвижном состоянии чув-
ствуют себя удобнее и безопаснее. Разве это явление не
представляет большого сходства с состоянием притвор-
ной смерти животных?

А вот другое странное болезненное явление, окре-
щенное недавно довольно нелепым названием «агора-
фобия». Человек, страдающий агорафобией, начинает
дрожать от страха всякий раз, когда ему необходимо
перейти одному через какое-нибудь открытое место или
широкую улицу. Если у него хватает присутствия духа,
го под прикрытием экипажа, медленно переезжающего
через дорогу, или какого-нибудь прохожего ему удает-
ся перебраться на другую сторону. Но обыкновенно он
не решается делать это и обходит площадь кругом, дер-

жась как можно ближе домов. Для цивилизованного
человека эта эмоция совершенно бесполезна, но обра-
тим внимание на постоянно наблюдаемую агора4юбию
наших домашних кошек; вспомним также, что многие
дикие животные, в особенности грызуны, стремятся
всегда быть под каким-нибудь прикрытием и решаются
на стремительное бегство по открытому месту только
в самом крайнем случае (да и при этом норовят ук-
рыться хоть на несколько мгновений за первый попав-
шийся по дороге камень или кустик). Приняв в сообра-
жение эти факты, мы готовы будем невольно задаться
вопросом, не представляет ли агорафобия снова ожив-
ший под влиянием болезни инстинкт, который был по-
стоянным у наших предков и в общем полезен.

Глава XXVI. Воля

Волевые акты. Желание, хотение, воля суть состоя-
ния сознания, хорошо знакомые всякому, но не поддаю-
щиеся какому-либо определению. Мы желаем испыты-
вать, иметь, делать всевозможные вещи, которых в дан-
ную минуту мы не испытываем, не имеем, не делаем.
Если с желанием чего-нибудь у нас связано осознание
того, что предмет наших желаний недостижим, то мы
просто желаем; если же мы уверены, что цель наших
желаний достижима, то мы хотим, чтобы она осуще-
ствилась, и она осуществляется или немедленно, или
после того, как мы совершим некоторые предваритель-
ные действия.

Единственные цели наших хотений, которые мы осу-
ществляем тотчас же, непосредственно,— это движение
нашего тела. Какие бы чувствования мы ни желали ис-
пытать, к каким бы обладаниям мы ни стремились, мы
можем достигнуть их не иначе, как совершив для на-
шей цели несколько предварительных движений. Этот
факт слишком очевиден и потому не нуждается в при-
мерах: поэтому мы можем принять за исходный пункт
нашего исследования воли то положение, что единствен-
ные непосредственные внешние проявления — телесные
движения. Нам предстоит теперь рассмотреть механизм,
с помощью которого совершаются волевые движения.

Волевые акты суть произвольные функции нашего
организма. Движения, которые мы до сих пор рассмат-
ривали, принадлежали к типу автоматических, или реф-
лекторных, актов, и притом актов, значение которых не

предвидится выполняющим их лицом (по крайней мере
лицом, выполняющим их первый раз в жизни). Движе-
ния, к изучению которых мы теперь приступаем, буду-
чи преднамеренными и составляя заведомо объект же-
ланий, конечно, совершаются с полным осознанием того,
каковы они должны быть. Отсюда следует, что воле-
вые движения представляют производную, а не первич-
ную функцию организма. Это—первое положение,. ко-
торое следует иметь в виду для понимания психологии
воли. И рефлекс, и инстинктивное движение, и эмоцио-
нальное суть первичные функции. Нервные центры так
устроены, что определенные стимулы вызывают в из-
вестных частях их разряд, и существо, впервые испыты-
вающее подобный разряд, переживает совершенно но-
вое явление опыта.

Как-то раз я находился на платформе с маленьким
сыном в то время, когда к станции с грохотом подъехал
курьерский поезд. Мой мальчик, стоявший недалеко от
края платформы, при шумном появлении поезда испу-
гался, задрожал, стал прерывисто дышать, побледнел,
заплакал, наконец, бросился ко мне и спрятал свое ли-
цо. Я не сомневаюсь, что ребенок был почти столь же
удивлен собственным поведением, как и движением по-
езда, и во всяком случае более удивлен своим поведе-
нием, чем я, стоявший возле него. Разумеется, после то-
го как мы испытаем на себе несколько раз подобную
реакцию, мы сами научимся ожидать ее результатов и
начнем предвидеть свое поведение в таких случаях, да-
же если действия остаются при этом столь же непроиз-
вольными, как и прежде. Но если в волевом акте мы
должны предвидеть действие, то отсюда следует, что
только существо, обладающее даром предвидения, мо-
жет совершить сразу волевой акт, никогда не сделав
рефлекторных или инстинктивных движений.

Но мы не обладаем пророческим даром предвидеть,
какие движения мы можем произвести, точно так же,
как мы не можем предугадать ощущения, которые нам
предстоит испытать. Мы должны ждать появления цз-
вестных ощущений; точно так же мы должны совершить
ряд непроизвольных движений, чтобы выяснить, в чем
будут заключаться движения нашего тела. Возможности
познаются нами посредством действительного опыта.
После того как мы произвели какое-то движение слу-
чайным, рефлекторным или инстинктивным путем и оно
оставило след в памяти, мы можем пожелать вновь про-

извести это движение и тогда произведем его предна-
меренно. Но невозможно понять, каким образом могли
бы мы желать произвести известное движение, никогда
перед тем не делая его. Итак, первым условием для
возникновения волевых, произвольных движений явля-
ется предварительное накопление идей, которые остают-
ся в нашей памяти после того, как мы неоднократно
произведем соответствующие им движения непроизволь-
ным образом.

Два различных рода идей о движениях. Идеи о дви-
жениях бывают двоякого рода: непосредственные и опо-
средованные. Иначе говоря, в нас может возникать или
идея о движении в самих двигающихся частях тела,
идея, осознаваемая нами в момент движения, или идея
о движении нашего тела, поскольку это движение види-
мо, слышимо нами или поскольку оно оказывает из-
вестное действие (удар, давление, царапанье) на какую-
нибудь другую часть тела.

Непосредственные ощущения движения в двигающих-
ся частях называются кинестетическими, воспоминания
о них — кинестетическими идеями. При помощи кине-
стетических идей мы сознаем пассивные движения, ко-
торые сообщают члены нашего тела друг другу. Если
вы лежите с закрытыми глазами, а кто-то тихонько из-
меняет положение вашей руки или ноги, то вы осознае-
те, какое положение придано вашей конечности, и мо-
жете затем другой рукой или ногой воспроизвести сде-
ланное движение. Подобным же образом человек, про-
снувшийся внезапно ночью, лежа в темноте, осознает, в
каком положении находится его тело. Так бывает по
крайней мере в нормальных случаях. Но когда ощуще-
ния пассивных движений и все другие ощущения в
членах нашего тела утрачены, то перед нами патологи-
ческое явление, описанное Штрюмпеллем на примере
мальчика, у которого сохранились только зрительные
ощущения в правом глазу и слуховые в левом ухе (in:

Deutsches Archiv fur Klin. Medicin, XXII). «Конечностями
больного можно было двигать самым энергичным об-
разом, не привлекая его внимания. Только при исклю-
чительно сильном ненормальном растяжении сочленений,
в особенности колен, у больного возникало неясное ту-
пое чувство напряжения, но и оно редко локализовалось
точным образом. Нередко, завязав глаза больного, мы
носили его по комнате, клали на стол, придавали его
рукам и ногам самые фантастические и, по-видимому,

крайне неудобные позы, но пациент ничего этого даже
не подозревал. Трудно описать изумление на его лице,
когда, сняв с его глаз платок, мы показывали ему ту
позу, в которую было приведено его тело. Только когда
голова его во время опыта свешивалась вниз, он начи-
нал жаловаться на головокружение, но не мог объяс-
нить его причину.

Впоследствии по звукам, связанным с некоторыми
нашими манипуляциями, он иногда начинал догады-
ваться, что мы над ним проделываем что-то особенное...
Чувство утомления мышц было совершенно неизвестно
ему. Когда мы, завязав ему глаза, попросили поднять
вверх руки и держать их в таком положении, он без
труда выполнил это. Но через минуту или две его руки
начали дрожать и незаметно для него самого опустились,
причем он продолжал утверждать, что держит их в
том же положении. Находятся ли пальцы его в пассив-
но-неподвижном состоянии или нет—этого он не мог
заметить. Он постоянно воображал, что сжимает и раз-
жимает руку, между тем как на самом деле она была
совершенно неподвижна».

Нет оснований предполагать существование какого-
либо третьего рода моторных идей. Итак, чтобы совер-
шить произвольное движение, нам нужно вызвать в со-
знании или непосредственную (кинестетическую), или
опосредованную идею, соответствующую предстоящему
движению. Некоторые психологи предполагали, что,
сверх того, в данном случае нужна идея о степени ин-
нервации, необходимой для сокращения мышц. По их
мнению, нервный ток, идущий при разряде из двига-
тельного центра в двигательный нерв, порождает ощу-
щение sui generis (своеобразное), отличающееся от всех
других ощущений. Последние связаны с движениями
центростремительных токов, между тем как с центро-
бежными токами связано чувство иннервации и ни од-
но движение не предваряется нами мысленно без того,
чтобы это чувство не предшествовало ему. Иннерваци-
онное чувство указывает будто бы на степень силы, с
какой должно быть произведено данное движение, и на
то усилие, при помощи которого его всего удобнее вы-
полнить. Но многие психологи отвергают существова-
ние иннервационного чувства, и, конечно, они правы,
так как нельзя привести прочных доводов в пользу его
существования.

Различные степени усилия, действительно испыты-

ваемые нами, когда мы производим то же движение, но
по отношению к предметам, оказывающим неодинако-
вую силу сопротивления, все обусловлены центростреми-
тельными токами, идущими от нашей груди, челюстей,
брюшной полости и других частей тела, в которых про-
исходят симпатические сокращения мышц, когда при-
лагаемое нами усилие велико. При этом нет никакой
надобности осознавать степень иннервации центробеж-
ного тока. Путем самонаблюдения мы убеждаемся толь-
ко в том, что в данном случае степень потребного на-
пряжения всецело определяется нами при помощи цен-
тростремительных токов, идущих от самих мышц, от их
прикреплений, от соседних суставов и от общего напря-
жения глотки, груди и всего тела. Когда мы представ-
ляем себе известную степень напряжения, то этот слож-
ный агрегат ощущений, связанных с центростремитель-
ными токами, составляя объект нашего сознания, точ-
ным и отчетливым образом указывает нам, с какой
именно силой мы должны произвести данное движение
и как велико сопротивление, которое нам нужно пре-
одолеть.

Пусть читатель попробует направить свою волю на
определенное движение и постарается подметить, в чем
состояло это направление. Входило ли в него что-либо,
кроме представления тех ощущений, которые он испы-
тает, когда произведет данное движение? Если мы мыс-
ленно выделим эти ощущения из области нашего созна-
ния, то останется ли в нашем распоряжении какой-ни-
будь чувственный знак, прием или руководящее сред-
ство, при помощи которых воля могла бы с надлежа-
щей степенью интенсивности иннервировать надлежащие
мышцы, не направляя тока беспорядочно в какие попа-
ло мышцы? Выделите эти ощущения, предваряющие ко-
нечный результат движения, и, вместо того чтобы по-
лучить ряд идей о тех направлениях, по которым наша
воля может направить ток, вы получите в сознании аб-
солютную пустоту, оно окажется не заполненным ника-
ким содержанием. Если я хочу написать Петр, а не
Павел, то движениям моего пера предшествуют мысли
о некоторых ощущениях в пальцах, о некоторых звуках,
о некоторых значках на бумаге — и больше ничего. Ес-
ли я хочу произнести Павел, а не Петр, то произнесению
предшествуют мысли о слышимых мною звуках моего
голоса и о некоторых мышечных ощущениях в языке,
губах и глотке. Все указанные ощущения связаны с

центростремительными токами; между мыслью об этих
ощущениях, которая сообщает волевому акту возмож-
ную определенность и законченность, и самим актом
нет места для какого-нибудь третьего рода психических
явлений.

В состав волевого акта входит некоторый элемент
согласия на то, чтобы акт совершился,— решение «да
будет!». И для меня, и для читателя, без сомнения,
именно этот элемент и характеризует сущность волево-
го акта. Ниже мы рассмотрим подробнее, в чем заклю-
чается решение «да будет!». В данную минуту мы мо-
жем оставить его в стороне, так как оно входи г в со-
став всех волевых актов и потому не указывает на раз-
личия, которые можно установить между ними. Никто
не станет утверждать, что при движении, например,
правой рукой или левой оно качественно различно.

Итак, путем самонаблюдения мы нашли, что пред-
шествующее движению психическое состояние заклю-
чается только в предваряющих движение идеях о тех
ощущениях, которые оно повлечег за собой, плюс (в не-
которых случаях) повеление воли, согласно которому
движение и связанные с ним ощущения должны осуще-
ствиться; предполагать же существование особых ощу-
щений, связанных с центробежными нервными токами,
нет никаких оснований.

Таким образом, все содержание нашего сознания,
весь составляющий его материал — ощущения движе-
ния, равно как и все другие ощущения,— имеют, по ви-
димому, периферическое происхождение и проникают в
область нашего сознания прежде всего через перифе-
рические нервы.

Конечный повод к движению. Назовем конечным по-
водом к движению ту идею в нашем сознании, которая
непосредственно предшествует двигательному разряду.
Спрашивается: служат поводами к движению только
непосредственные моторные идеи или ими могут быть
также и опосредованные моторные идеи? Не может быть
сомнения в том, что конечным поводом к движению мо-
гут быть равным образом и непосредственные, и опосре-
дованные моторные идеи. Хотя в начале нашего зна-
комства с известным движением, когда мы еще учимся
производить его, непосредственные моторные идеи и
выступают на первый план в нашем сознании, но впос-
ледствии это бывает не так.

Вообще говоря, можно счигать за правило, что с те-

318 '

чением времени непосредственные моторные идеи все
более отступают в сознании на задний план и чем бо-
лее мы научаемся производить какое-то движение, тем
чаще конечным поводом к нему являются опосредован-
ные моторные идеи. В области нашего сознания господ-
ствующую роль играют наиболее интересующие нас идеи,
от всего остального мы норовим отделаться как можно
скорее. Но, вообще говоря, непосредственные моторные
идеи не представляют никакого существенного интере-
са. Нас интересуют главным образом те цели, на кото-
рые направлено наше движение. Эти цели по большей
части суть опосредованные ощущения, связанные с те-
ми впечатлениями, которые данное движение вызывает
в глазу, в ухе, иногда на коже, в носу, в нёбе. Если мы
теперь предположим, что представление одной из таких
целей прочно ассоциировалось с соответствующим ей
нервным разрядом, то окажется, что мысль о непосред-
ственных действиях иннервации явится элементом, так
же задерживающим выполнение волевого акта, как и
то чувство иннервации, о котором мы говорим выше.
Наше сознание не нуждается в этой мысли, для него
достаточно представления конечной цели движения.

Таким образом, идея цели стремится все более и бо-
лее завладеть областью сознания. Во всяком случае
если кинестетические идеи и возникают при этом, то
они настолько поглощены живыми кинестетическими
ощущениями, которые их немедленно настигают, что
мы не осознаем их самостоятельного существования.
Когда я пишу, я не осознаю предварительно вида букв
и мышечного напряжения в пальцах как чего-то обо-
собленного от ощущений движения моего пера Прежде
чем написать слово, я слышу как бы его звучание в
моих ушах, но при этом не возникает никакого соответ-
ствующего воспроизведенного зрительного или мотор-
ного образа. Происходит это вследствие быстроты, с ко-
торой движения следуют за их психическими мотивами.
Признав известную цель подлежащей достижению, мы
тотчас же иннервируем центр, связанный с первым дви-
жением, необходимым для ее осуществления, и затем
вся остальная цепь движений совершается как бы реф-
лекторно (см. с. 47).

Читатель, конечно, согласится, что эти соображения
вполне справедливы относительно быстрых и решитель-
ных волевых актов. В них только в самом начале дей-
ствия мы прибегаем к особому решению воли. Человек

3)9

говорит сам себе: «Надо переодеться» — и тотчас не-
произвольно снимает сюртук, пальцы его привычным
образом начинают расстегивать пуговицы жилета
и т. д.; или, например, мы говорим себе: «Надо спустить-
ся вниз» — и сразу же встаем, идем, беремся за ручку
двери и т. д., руководствуясь исключительно идеей це-
ли, связанной с рядом последовательно возникающих
ощущений, ведущих прямо к ней.

По-видимому, нужно предположить, что мы, стре-
мясь к известной цели, вносим неточность и неопреде-
ленность в наши движения, когда сосредоточиваем вни-
мание на связанных с ними ощущениях. Мы тем лучше
можем, например, ходить по бревну, чем меньше обра-
щаем внимание на положение наших ног. Мы более мет-
ко кидаем, ловим, стреляем и рубим, когда в нашем
сознании преобладают зрительные (опосредованные),
а не осязательные и моторные (непосредственные) ощу-
щения. Направьте на цель наши глаза, и рука сама до-
ставит к цели кидаемый вами предмет, сосредоточьте
внимание на движениях руки — и вы не попадете в
цель. Саутгард нашел, что он мог более точно опре-
делять на ощупь кончиком карандаша положение не-
большого предмета посредством зрительных, чем по-
средством осязательных мотивов к движению. В пер-
вом случае он взглядывал на небольшой предмет и, пе-
ред тем как дотронуться до него карандашом, закрывал
глаза. Во втором он клал предмет на стол с закрытыми
глазами и затем, отведя от него руку, старался снова
прикоснуться к нему. Средние ошибки (если считать
только опыты с наиболее благоприятными результата-
ми) равнялись 17,13 мм во втором случае и только
12,37 мм в первом (при зрении). Выводы эти получены
путем самонаблюдения. При помощи какого физиологи-
ческого механизма совершаются описанные действия,
неизвестно.

В XIX главе мы видели, как велико разнообразие в
способах воспроизведения у различных индивидов. У
лиц, принадлежащих к «тактильному» (согласно выра-
жению французских психологов) типу воспроизведения,
кинестетические идеи, вероятно, играют более выдаю-
щуюся роль по сравнению с указанной мной. Мы во-
обще не должны ожидать слишком большого однооб-
разия в этом отношении у различных индивидов и спо-
рить о том, который из них типичный представитель
данного психического явления.

Надеюсь, я выяснил теперь, в чем заключается та
моторная идея, которая должна предшествовать движе-
нию и обусловливать его произвольный характер. Она
не есть мысль об иннервации, необходимой для того,
чтобы произвести данное движение. Она есть мыслен-
ное предварение чувственных впечатлений (непосред-
ственных или опосредованных — иногда длинным рядом
действий), которые явятся результатом данного движе-
ния. Это мысленное предварение определяет по край-
ней мере, каковы они будут. До сих пор я рассуждал,
как будто оно определяло также, что данное движение
будет сделано. Без сомнения, многие читатели не согла-
сятся с этим, ибо часто в волевых актах, по-видимо-
му. необходимо еще к мысленному предварению движе-
ния присоединить особое решение воли, согласие ее на
то, чтобы движение было сделано. Это решение воли я
до сих пор оставлял в стороне; анализ его составит вто-
рой важный пункт нашего исследования.

Идеомоторное действие. Нам предстоит ответить на
вопрос, может ли до наступления движения идея о чув-
ственных его результатах сама по себе служить доста-
точным к нему поводом, или движению должен еще
предшествовать некоторый добавочный психический эле-
мент в виде решения, согласия, приказания воли или
другого аналогичного состояния сознания? Я даю на
это следующий ответ. Иногда такой идеи бывает до-
статочно, иногда же необходимо вмешательство доба-
вочного психического элемента в виде особого решения
или повеления воли, предваряющего движение. В боль-
шинстве случаев в простейших актах это решение воли
отсутствует. Случаи более сложного характера будут
обстоятельно рассмотрены нами позже.