МУАД'ДИБ 15 page

– Внутри все мертвы? – спросил барон.

– Да, милорд.

«Следует отреагировать», – решил барон.

– Во‑первых, – объявил он, – поздравляю тебя, Нефуд. Ты новый капитан моей охраны. И я надеюсь, что ты заучишь наизусть урок, преподанный, смертью твоего предшественника.

Барон следил, какое впечатление производят его слова на свежеиспеченного капитана. На лице Нефуда было написано: «Теперь без семуты я не останусь».

Нефуд закивал:

– Милорд знает, с каким усердием я всецело отдамся охране его персоны.

– Да. Хорошо, к делу. Похоже, что герцог что‑то пронес во рту. Определишь, что именно, как все было сделано и кто помогал в этом герцогу. Ты Должен обеспечить полную безопасность…

Он умолк. Мысли барона перебил шум в коридоре за его спиной – охрана у двери лифта пыталась удержать высокого полковника‑баши, только что вышедшего из кабины.

– Ну, свора шакалов, руки прочь! – заревел он, расталкивая охрану.

«Ах‑х‑х, один из сардаукаров», – подумал барон.

Полковник‑баши широкими шагами приближался к барону, от недоброго предчувствия тот сощурил глаза. Офицеры сардаукаров всегда вселяли в него чувство неловкости. Все они казались родственниками герцога… покойного герцога. И еще эта манера обращения с ним, с бароном!

Избоченясь, полковник‑баши врос в землю перед бароном. Позади него неуверенно сгрудилась охрана.

Барон заметил, что его не приветствуют, что внешний вид сардаукара выражает пренебрежение, и его беспокойство усилилось. Здесь находился только один легион – десять бригад, – приданный в помощь легионам барона, но он не обманывал себя. Этот легион вполне мог одолеть все войско барона и обратить его в бегство.

– Скажите вашим людям, чтобы не пытались помешать нашему разговору, – рыкнул сардаукар. – Мои люди доставили вам герцога Атридеса прежде, чем мы успели договориться о его судьбе. Сейчас мы с вами обсудим его участь.

«Нельзя терять лица в присутствии своих людей», – пронеслось в голове барона.

– Неужели? – холодно и расчетливо вымолвил барон, невольно гордясь собственным самообладанием.

– Мой император повелел мне убедиться, что его родственник и кузен умер спокойной смертью, без мук, – сказал полковник‑баши.

– Так приказывал император и мне, – солгал барон, – неужели ты думаешь, что я ослушаюсь?

– Я доложу императору лишь то, что видел собственными глазами, – ответил сардаукар.

– Герцог уже мертв, – отрезал барон, мановением руки отпуская стоявшего.

Но тот словно врос в землю перед бароном, ни жестом, ни взглядом не показывая, что видел движение пухлой руки.

– Как? – рыкнул он.

«Ну, – подумал барон – это уж слишком».

– От своей собственной руки, – сказал он, – герцог принял яд.

– А теперь мне покажут тело, – сказал полковник‑баши.

Барон в деланном негодовании возвел глаза к потолку, мысли его беспорядочно метались. «Проклятье! Этот остроглазый сардаукар увидит комнату прежде, чем все в ней приведут в порядок!»

– Живо, – прорычал сардаукар. – Теперь я все увижу своими глазами.

«Этого не отвратишь», – понял барон. Сардаукар увидит все. Он увидит, как герцог убил людей Харконнена… поймет, что сам барон, скорее всего, уцелел лишь случайно. Увидит красноречивый обеденный стол с остатками трапезы, простертого на нем Лето и погибших вокруг.

Не отвратить.

– От меня вам не отделаться, – оскалился полковник‑баши.

– От тебя не собираются отделываться, – ответил барон, заглянув в обсидиановые глаза сардаукара. – Я ничего не скрываю от императора. – Он кивнул Нефуду. – Покажи полковнику‑баши все, немедленно! Проводи его через дверь, у которой ты стоял, Нефуд.

– Сюда, сэр, – проговорил Нефуд. Медленно и нагло сардаукар обошел барона, расталкивая плечами охрану.

«Нестерпимо, – подумал барон. – Теперь император узнает, как я оступился. Он увидит в этом знак моей слабости».

Ему было мучительно больно понимать, что и сардаукар и император были едины в презрении к слабости. Барон закусил губу, пытаясь утешиться хотя бы тем, что император еще не знает о рейде Атридесов на Гайеди Прим, об уничтожении складов со специей.

К чертям этого скользкого герцога!

Барон глядел в спины удалявшихся, нахального сардаукара и широкого, надежного Нефуда.

«Придется перестраиваться, – думал барон. – Придется вновь ставить над этой проклятой планетой Раббана. Пусть правит без ограничений. Придется расходовать нашу кровь, кровь Харконненов, чтобы довести Арракис до должного состояния, когда он с радостью примет Фейд‑Рауту. К чертям этого Питера! И надо же было ему погибнуть, когда он был еще нужен мне!» Барон вздохнул:

– Придется немедленно послать на Тлейелакс за новым ментатом. Они, вне сомнения, уже приготовили для меня нового.

Охранник неподалеку кашлянул. Барон обернулся к нему:

– Я голоден.

– Да, милорд.

– И я хочу отвлечься, пока вы будете разбирать эту комнату и выискивать ее секреты, – прогремел барон.

Охранник опустил взгляд:

– Какого рода развлечение необходимо вам, милорд?

– Я буду в своих спальных апартаментах, – отвечал барон, – приведите мне того юнца, что мы купили на Гамонте, того, с очаровательными глазами. И хорошенько накачайте его наркотиками. Я не расположен к борьбе.

– Да, милорд.

Барон повернулся и, подрагивая колышущимся на буйках телом, зашагал к спальне. «Да, – подумал он, – того самого, с очаровательными глазами, что так похож на Пола Атридеса».

***

О моря Каладана,

О вы, люди герцога Лето,

Твердыня Лето, ты пала,

Пала навеки…

Принцесса Ирулан. «Из песен Муад'Диба»

Все прошлое Пола, все, что происходило до этой ночи, казалось ему песком, перетекающим из одной склянки часов в другую. Обняв колени, он сидел рядом с матерью в крошечном сооружении из ткани и пластика – конденспалатке, извлеченной ими, как и одежды фрименов, что теперь были на них, из оставленного в топтере ранца.

У Пола не было ни малейшего сомнения в том, кто поместил под сиденье дорожный набор, кто направил в пустыню курс уносившего их топтера.

Юэ.

Предатель‑доктор отправил их прямо в руки Дункана Айдахо.

Сквозь прозрачный торец конденспалатки Пол взирал на лунные тени на скалах, окружавших место, где укрыл их Дункан Айдахо.

«Прячусь, как дитя, хотя я теперь герцог», – подумал Пол.

Мысль эта раздражала его, но мудрости такого решения трудно было не увидеть.

Этой ночью с ним что‑то произошло, и теперь он с обострившейся ясностью воспринимал вокруг все перипетии и обстоятельства. Остановить поток информации, смягчить леденящую точность расчетов, с каждым новым фактом все сильнее обострявших его восприятие, он был не в силах. В нем родился ментат, но он чувствовал в себе нечто большее, чем разумный компьютер.

Мысли Пола вернулись назад, к мигу бессильной ярости, овладевшей им, когда странный топтер гигантским ястребом вынырнул из ночи, свистя крыльями. Тогда в его мозгу это и началось. Топтер, покачиваясь, скользнул по песчаному гребню следом за ними, бегущими. Пол припоминал теперь запах горячей серы от обожженного скольжением днища.

На бегу его мать, оборачиваясь, ожидала увидеть лазеружья в руках наемников барона, но увидела Дункана Айдахо. Высунувшись из двери топтера, он, кричал: – Поторопитесь! С юга идет след червя!

Но Пол, и не оборачиваясь, уже знал, кто пилотирует аппарат. Мельчайшие подробности, – как подлетал топтер, как садился, – мелочи столь незначительные, что их не заметила даже его мать, подсказали Полу, кто сидит за приборной панелью.

Джессика шевельнулась в конденспалатке и, глядя на Пола, сказала:

– Возможно лишь одно объяснение. Жена Юэ попала в лапы барона. Он же ненавидел Харконненов! В этом я не могу ошибаться. Ты читал его записку. Но почему же тогда он спас от гибели нас с тобой?

«Она только сейчас поняла, и то не до конца», – подумал он, и эта мысль потрясла его. Сам он понял мгновенно, едва прочтя записку, в которой был завернут знак герцогской власти.

«Не пытайтесь простить меня, – писал Юэ. – Мне не нужно вашего прощения. Моя совесть и так слишком отягощена. И поступок мой был совершен без злобы и без надежды на чье‑нибудь понимание. Для меня он – тахадди ал‑бурхан, предельное испытание. Возвращаю герцогскую печать Атридесов в знак истинности моих слов. Когда вы прочтете эти слова, герцога Лето уже не будет в живых. Попытайтесь утешиться, – я уверяю, что он умер не один, а вместе с тем, кого мы все так ненавидим».

Ни обращения, ни подписи не было, но знакомый почерк не оставлял места сомнениям: Юэ.

Припоминая письмо, Пол вновь пережил потрясение, странное, острое чувство – все, что случилось, происходило где‑то вдали, за пределами его нового умственного восприятия. Он прочел, что отец его мертв, и знал, что это правда, но такая весть не значила ничего – просто новый факт, который следует ввести в память и использовать.

«Я любил отца, – подумал Пол, – без сомнения, я еще оплачу его, боль еще придет ко мне».

Но не испытал ничего, словно пометил: «Важное сообщение».

Просто еще один факт.

А разум его все складывал впечатления, экстраполировал, вычислял.

Припомнились слова Холлека: «Настроения бывают у животных – у людей они для любви или для музыки, а биться… бьешься, когда приходит нужда, а не когда есть настроение».

«Должно быть, так, – подумал он, – я оплачу отца… когда настанет для этого время».

Но холодная резкость бытия не оставляла его. Пол понимал, что новое восприятие – всего лишь начало. И вновь его охватило предчувствие собственной страшной судьбы, ужас предназначения, который он впервые испытал при встрече с Преподобной Матерью Гейус Хелен Мохайем. Правая рука вспомнила, боль вдруг заколола, запульсировала в ладони.

«Не так ли должен ощущать себя их Квизац Хадерач?» – удивился он.

– На мгновение я подумала, что Хават вновь подвел нас, – сказала Джессика. – Я подумала, что Юэ, быть может, и не доктор Сак.

– Он тот, кого мы знаем, но не только, – сказал Пол, подумав, почему до нее все доходит так медленно. – Если Айдахо не доберется до Кайнса, мы… – начал он.

– Он не единственная наша надежда, – перебила его Джессика.

– Я собрался сказать другое, – ответил он.

Джессика в его голосе услышала сталь приказа и удивленно посмотрела на него в полумраке палатки. Силуэт Пола темнел в торце на фоне посеребренных луной скал.

– Должно быть, уцелели и другие люди твоего отца, – сказала она, – их надо объединить, собрать…

– Полагаться придется лишь на самих себя, – ответил он, – в первую очередь следует позаботиться о фамильном ядерном оружии. Его надо найти прежде, чем оно попадет в лапы Харконненов.

– Не думаю, чтобы они его нашли, – произнесла она. – Учитывая, как мы его спрятали.

– На волю случая такое нельзя оставлять.

Она подумала: «Он собирается затеять шантаж, угрожая атомным оружием и планете и специи… вот что у него на уме. Но тогда остается лишь надеяться тихо ускользнуть в изгнание».

Слова матери придали мыслям Пола другое направление… Герцог сожалел о своих людях, погибших ночью. «В людях истинная основа силы каждого Великого Дома, – думал Пол, вспоминая слова Хавата: «Печально расставаться с людьми… а дом – всего лишь только дом».

– На их стороне сардаукары, – сказала Джессика, – придется подождать, пока их не отзовут.

– Они думают зажать нас между пустыней и сардаукарами, – сказал Пол, – так, чтобы Атридесов не стало. Ставка – на полное уничтожение. Не рассчитывай, что кто‑нибудь из наших спасется.

– Но они же не могут бесконечно рисковать тогда рано или поздно станет известна роль императора.

– Почему бы и нет?

– Но кто‑то из наших людей спасется.

– Из чего это следует?

Джессика отвернулась, испуганная горькой силой в голосе сына, ощущая в его словах строгое равновесие вероятностей. Она поняла, что разум его теперь обогнал ее собственное разумение, что он может видеть теперь яснее, чем она сама. Она принимала участие в воспитании интеллекта, оказавшегося способным на подобное, но теперь ей стало не по себе. Мысли ее устремились к потерянному защитнику и прибежищу, к герцогу, и слезы защипали ей глаза.

«Да, оно приходит ко всем, мой Лето, – подумала Джессика, – время любить и время скорбеть. – Положив руку на живот, она сосредоточила свое восприятие на эмбрионе в глуби ее тела. – Дочь Атридесов, которую мне приказано было родить… только Преподобная Мать ошиблась, дочь не спасла бы моего Лето. И будущий мой ребенок – лишь жизнь, тянущаяся в будущее из глубин смерти. Я зачала ее, следуя инстинкту, а не повинуясь приказу».

– Попробуй включить коммуникационную сеть, – сказал Пол.

«Разум работает всегда, как бы нам ни хотелось отключить его», – подумала она.

Джессика отыскала крошечный приемник, что передал им Айдахо, нажала на выключатель. На лицевой панели зажегся зеленый огонек. Громкоговоритель резко засвистел. Джессика убавила громкость, прошлась по диапазонам. В палатку вдруг ворвался голос, говоривший на боевом языке Атридесов.

– … Отступить и перегруппироваться у хребта. Федор сообщает, что в Картаге никто не уцелел, банк Гильдии разграблен.

«Картаг, – подумала Джессика, – осиное гнездо Харконненов».

– Это сардаукары, – сказал голос, – в форме Атридесов. Они…

В громкоговорителе загромыхало, потом он умолк.

– Попробуй на других частотах, – сказал Пол.

– Ты понимаешь, что это означает? – спросила Джессика.

– Я ожидал этого. Они добиваются, чтобы Гильдия обвинила нас в разрушении банка. Если настроить Гильдию против нас, Арракис окажется для нас капканом.

Она взвешивала слова: «Я ожидал этого». Что с ним случилось? Джессика неторопливо взяла в руки прибор, тронула настройку… Доносившиеся редкие голоса на языке Атридесов говорили о поражении: «… мы отброшены… попытайтесь перегруппироваться… завалены в пещере у…»

А в тарабарщине, заполнявшей остальные частоты, слышалась явная победа Харконненов. Резкие команды, рапорты. Слов было немного, слишком мало, чтобы Джессика сразу могла понять их… но тон не вызывал сомнений.

Победа Харконненов.

Пол потряс рядом стоявший ранец, прислушиваясь к плеску воды в двух флягах‑литровках. Он глубоко вздохнул, поглядел сквозь прозрачную стенку палатки на чернеющий под звездами силуэт скал. Левой рукой он тронул входной клапан палатки.

– Скоро рассвет, – произнес он. – До ночи еще можно подождать Айдахо. В пустыне путешествуют ночью, а днем прячутся в тени.

В памяти Джессики скользнули строчки: «Человеку, сидящему в пустыне без конденскостюма, для сохранения веса требуется пять литров воды в день». Всем телом она ощутила мягкую и гладкую материю – теперь их жизни зависели от этих конденскостюмов.

– Если мы уйдем отсюда, Айдахо не найдет нас, – сказал она.

– Любого человека можно заставить говорить, – ответил он. – Если к рассвету Айдахо не вернется, нам придется учесть и возможность того, что он попал в плен. Сколько, по‑твоему, он сумеет продержаться?

Ответа не требовалось, и она молчала. Пол открыл крышку ранца, извлек из него крохотное руководство со светополоской и увеличителем. На страницах мелькали зеленые и оранжевые буквы: «фляги‑литровки, конденспалатка, энергокапсулы, рекаты, пескошноркель, бинокль, аптечка для починки конденскостюма, пистолет с баракрасителем, карта впадин, ловушки, паракомпас, крюки делателя, колотушка, дорожный набор фримена, огненный столб…»

Так много всего нужно, чтобы выжить в пустыне!

Он положил руководство на дно палатки.

– Куда же направимся? – спросила Джессика.

– Отец говорил о пустынных силах, – произнес Пол. – Без них Харконнены не сумеют править этой планетой. Они никогда не правили ей и не будут править. Даже если на помощь им придет десять тысяч легионов сардаукаров.

– Пол, как можешь ты…

– Все доказательства в наших руках, – сказал он, – здесь, в палатке. И сама она, и этот ранец, и его содержимое, эти конденскостюмы. Мы знаем, что Гильдия требует за погодный спутник невозможную плату. Мы знаем, что…

– Причем здесь погодные спутники? – спросила она. – Не могут же они… – голос ее умолк.

Гипервосприятием своего ума Пол впитывал ее реакции и считал, считал…

– Сейчас ты поймешь, – начал он. – Со спутников видно все. А в глубокой пустыне найдется такое, что не должны видеть чужие глаза.

– Ты имеешь в виду, что сама Гильдия контролирует эту планету?

Она мыслила так медленно!

– Нет! – ответил он. – Фримены! Они платят Гильдии, чтобы она не лезла в их частные владения, и платит монетой, которой в изобилии у хозяев пустыни, – специей. Это не результат второй аппроксимации. Это точный ответ. Результату этого расчета можно верить.

– Пол, – ответила Джессика, – ты же еще не ментат, как ты можешь быть уверен…

– Я никогда не стану ментатом, – проговорил он. – Я что‑то другое… урод, например.

– Пол! Как ты можешь говорить такую…

– Оставь меня!

Он отвернулся от нее к ночной тьме за стенкой палатки. «Почему я не' могу плакать?» – удивился он. Каждая клетка, каждый мускул в его теле жаждали этого, но ему не будет дано облегчения.

Джессика никогда еще не слыхала в голосе сына подобной печали. Она хотела прикоснуться к нему, обнять, утешить, помочь… но знала, что ничего не сумеет сделать. Он должен все пережить сам.

Светящаяся полоска на руководстве к дорожному набору фримена невольно привлекла ее взгляд. Она поглядела на неяркий экран и прочла: «Руководство друга пустыни – места, полного сущих. В нем айят и бурхан жизни. Верь, и лучи Ал‑лята не испепелят тебя».

«Похоже на книгу Азхар, – подумала она, вспоминая свое знакомство с Великими Тайнами. – Неужели здесь побывал и Манипулятор Религий?»

Пол достал из ранца паракомпас, положил его обратно и сказал:

– Подумай‑ка обо всех этих специальных устройствах! Сложность их не имеет себе равных. Согласись, культура фрименов, создавшая эти вещи, свидетельствует о глубинах, которые никто не прозревал.

Неуверенно, озабоченная резкостью его тона, Джессика перевела глаза на книгу, первая иллюстрация изображала созвездие арракейнского неба – «Муад'Диб, или Мышь». Она отметила, что хвост созвездия указывает на север.

Во тьме палатки, освещенной лишь полоской на руководстве, Пол смутно угадывал движения матери. «Настало время исполнить желание отца, – подумал он, – ей следует сказать все сейчас, пока еще есть время для горя. Позже горе может помешать нам». Логичность собственных суждений неприятно удивила его.

– Мать, – позвал он.

– Да?

Голос его изменился, у Джессики похолодело внутри. Такой суровости в сыне она еще не видала.

– Отец мой умер, – сказал он.

Она попробовала разобраться сама, перебирая факты, факты И факты обычным для Бинэ Гессерит способом, и чувство ужасной потери обрушилось на нее.

Не в силах говорить, она кивнула.

– Отец просил меня передать тебе… – начал Пол, – он очень боялся, что ты решишь, будто он. перестал доверять тебе здесь, на Арракисе.

«Напрасное, беспочвенное опасение», – подумала она.

– Он хотел, чтобы ты знала: он тебя не подозревал, – сказал Пол. Объяснив подробности, он добавил – Он хотел, чтобы ты знала, он всегда верил тебе полностью, всегда любил. Еще он сказал, что скорее усомнился бы в себе самом и жалеет лишь. об одном, что так и не сделал тебя своей герцогиней.

Джессика смахнула со щеки слезы, подумала: «Что за глупая трата воды!» – прекрасно понимая тщетность этой попытки: гневом заглушить горе. «Лето, мой Лето, – подумала она. – Как ужасно мы обращаемся с теми, кого любим!» Резким движением руки она погасила светящуюся полоску на руководстве.

Рыдания сотрясали ее.

Горю матери трудно было не сочувствовать, но в нем самом была пустота. «Я не чувствую горя, – подумал Пол. – Почему? Почему?» Он не чувствовал горя и воспринимал это как ужасный порок.

«Время искать и время терять, – припомнила Джессика: слова O.K. Библии, – время сберегать и время бросать, время любить и время ненавидеть, время войне и время миру».

А разум Пола работал с леденящей сердце точностью. Он увидел варианты их будущей участи на этой враждебной планете. Не имея возможности укрыться за благодетельным пологом сна, он фокусировал свои предвидения, понимая открывавшиеся картины как наиболее вероятные варианты будущего, но было в них еще что‑то, какая‑то тайна… Словно ум его окунулся в неведающую времени среду, где его овевали костры грядущего.

Резко, словно постигнув что‑то важное, восприятие Пола перескочило на другую ступеньку. Новый уровень манил его, он словно бы уцепился за что‑то и оглядывал окрестности. Казалось, будто он находится в центре шара и во все стороны лучами разлетаются перспективы. Но такое объяснение было лишь слабой тенью его ощущений.

Ему припомнилось, как полощется на ветру тонкая ткань, и будущее в его глазах казалось столь же непостоянным и колеблющимся, как тот газовый платок.

Он увидел людей.

Он почувствовал жар и холод несчетных вероятностей.

Он узнал имена и места, на него обрушились бесчисленные эмоции, он обладал знанием неведомых и неисследованных планет. Пришло время испытывать, пробовать, примечать, но время придавать форму еще не наступило. Перед ним был весь спектр возможностей – от дальнего прошлого до невообразимого будущего, от самого вероятного до почти несбыточного. Бессчетное число раз он узрел собственную смерть. Он увидел незнакомые планеты, новые культуры.

И людей.

Людей.

Они так густо толпились вокруг, что даже его разум не мог их охватить, но он пощелкивал, анализировал… считал…

Он увидел даже гильдийцев.

И подумал: «Гильдия… Здесь‑то моя странность будет знакома, такое тут ценят, правда, необходима специя».

Но мысль о том, что придется прожить всю жизнь пересчитывая варианты будущего, как положено водителю космического лайнера, коробила его. Да, так можно было прожить. Но тот вариант будущего, в котором он становился членом Гильдий, отдавал странностью.

«Я обрел новое зрение, я вижу Новую для себя реальность: возможные варианты событий».

Такое восприятие и успокаивало и тревожило, многое в других плоскостях таяло и исчезало с глаз.

Ощущение ускользнуло столь же быстро, как и появилось, и он понял: все переживание заняло долю сердцебиения.

Да, его собственное сознание словно перевернули, словно обрушили на него ослепительный и ужасный свет. Он огляделся.

В окруженном скалами убежище царила ночь. Плач матери еще можно было слышать.

Но сам он по‑прежнему не испытывал горя… а часть его мозга, словно полость внутри, отгороженная от остального, уверенно трудилась – обрабатывала данные, оценивая, рассчитывая, получая ответ, как делают это ментаты.

Теперь он понял, что у него есть исходная информация, какая не была открыта ни одному уму до него. Это не сделало пустоту привлекательнее. Внутри словно бы затикал часовой механизм бомбы. И, хотел он или нет, – механизм продолжал тикать. Разум его фиксировал мельчайшие различия вокруг: изменения влажности, температуры… шум ползущего по палатке жука, торжественное появление зари в том куске звездного неба, что был виден через прозрачную стенку палатки.

Пустота была невыносима. Зачем знать, кто и как запустил часы? Заглянув в собственное прошлое, он мог увидеть начало… тренировки, оттачивание талантов, тонкое воздействие сложных дисциплин, даже откровение O.K. Библии в критический момент… и, наконец, такой излишек специи! Он глядел вперед, туда, где гнездился страх, и видел все, что там было.

«Я чудовище, – подумал он. – Урод!»

– Нет, – сказал он. – Нет. Нет! НЕТ!

Он понял, что бьет по полу палатки кулаками. (Невозмутимая часть его существа восприняла этот интересный эмоциональный всплеск и принялась вычислять поправки).

– Пол!

Мать была рядом, она держала его за руки, лицо серым пятном проступало в полумраке.

– Пол, что случилось?

– Это ты! – сказал он.

– Я здесь, – тревожно ответила она, – все в порядке.

– Что ты сделала со мной? – произнес он.

В мгновенном озарении она угадала какие‑то причины такого вопроса и ответила:

– Дала тебе жизнь.

Ответ, совершенно правильный и точный, определен был и инстинктом, и ее собственными утонченными познаниями, только эти слова могли успокоить его. Он почувствовал на своих плечах ее руки, разглядел неясные очертания лица. (Его неутомимый мозг подметил теперь в ее чертах некоторые генетические особенности, ввел информацию и принялся за дальнейший расчет).

– Пусти, – сказал он.

Услышав сталь в его тоне, она повиновалась:

– Ты не хочешь сказать мне, что случилось, Пол?

– Разве ты не представляла, что делаешь, когда учила меня всему этому? – спросил он.

«В голосе его нет больше детства», – подумала она и произнесла:

– Как и любой родитель, я надеялась, что когда ты вырастешь, станешь иным, выше меня.

– Иным?

Уловив горечь в его словах, она сказала:

– Пол, я…

– Тебе не нужен был сын! – сказал он. – Тебе нужен был твой Квизац Хадерач! Дочь Гессера мужского пола!

От его тона она смутилась:

– Сын…

– И ты даже не посоветовалась обо всем с отцом.

Не остывшим еще от горя голосом она проговорила:

– В том, каков ты есть, Пол, доля наследственности твоего отца столь же велика, как и моя доля.

– А воспитание, – сказал он. – Все эти штуки, которые… разбудили… спящего…

– Спящего?

– Здесь, – он поднес руку сперва к голове, а потом к груди, – во мне. Это все длится… длится… длится… длится… и…

– Пол!

По голосу она слышала, что он на грани истерики.

– Послушай меня, – сказал он. – Ты хотела, чтобы Преподобная Мать узнала о моих снах. Теперь слушай сама. Только что я видел сон наяву. И знаешь, почему?

– Успокойся, – произнесла она. – Если что‑то…

– Это специя, – сказал он. – Здесь она во всем: в воздухе, в почве, в еде. Гериатрическая приправа. У нее есть общее с зельем ясновидения. Она тоже яд!

Джессика застыла.

Тихим голосом он повторил:

– Яд… скрытый, незаметный и необратимый. От него не погибнешь, разве только если перестанешь принимать. Мы теперь не можем покинуть Арракис, не унося его частичку в себе.

Его ошеломляющее самообладание не оставляло возможности для спора.

– Ты и специя, – сказал Пол. – Специя изменяет каждого, кто принял ее слишком много, но благодаря тебе я могу изменить свое сознание. Перемена из области подсознательного, где ее так легко проглядеть. Я вижу ее.

– Пол, ты…

– Я вижу ее! – повторил он.

В голосе его слышалось безумие, она не знала, что делать…

Но когда он заговорил вновь, в словах его железом звенела все та же непререкаемость:

– Эта планета для нас ловушка.

«Да, мы в ловушке», – мысленно отозвалась она.

Вновь приходилось ей признавать правоту сына. Никакой нажим со стороны Бинэ Гессерит, никакие хитрости, ни ловкий замысел не могли теперь освободить их от Арракиса полностью. К специи привыкают. Тело ее уже знало это, пока дремал ум.

«Значит, здесь нам жить и доживать, – подумала она, – на этой адской планете. Это место предусмотрели для нас, если, конечно, мы сумеем ускользнуть от Харконненов. Вот моя будущая политика: прикидываться племенной кобылицей, сохраняющей важную генетическую линию для Бинэ Гессерит».

– Я должен рассказать тебе об этом сне наяву, – сказал Пол яростным голосом, – а чтобы ты действительно считалась с моими словами, скажу сперва, что я знаю: ты родишь здесь, на Арракисе, дочь, мою сестру.

Чтобы подавить нахлынувший страх, Джессика откинулась на стенку палатки, упершись в пол руками. Она знала: беременность еще незаметна. Только ее знания, мудрость Дочерей Гессера, позволяли услышать эти первые сигналы в собственном теле, ведь эмбриону было всего несколько недель.

– Только служить, – прошептала Джессика девиз своего Ордена, – мы существуем чтобы только служить.

– Мы найдем себе дом среди фрименов, – заговорил Пол. – Там ваша Миссионария Протектива приготовила для нас нору.

«Они приготовили для нас пути в пустыне, – сказала себе Джессика, – но как может он знать о Миссионарии Протективе?» – Ей становилось все труднее подавить этот ужас перед отчуждением, охватившим Пола.

Он вглядывался в темные очертания ее фигуры, видел ее страх, малейшую реакцию так, словно она была освещена солнечным светом. Сострадание к матери вдруг родилось в его душе.

– Того, что может случиться здесь, я не могу рассказать тебе, – сказал он, – я не могу даже начать говорить… хотя я все видел. Это чувство будущего… Я не владею им. Просто оно приходит… и все. Ближайшее будущее… Примерно на год… я вижу его, ну как Центральную улицу на Каладане, Кое‑чего я не вижу… там тень… словно за холмом (он вновь подумал о полощущемся на ветру платке)… есть и развилки.

Джессика отыскала выключатель светополосы, прикоснулась к нему.

Тусклый зеленый свет рассеял мрачные тени, отогнал страх. Она поглядела на Пола, взгляд его был устремлен вглубь. Она вспомнила, где приходилось ей, видеть такие лица: в лентах, повествовавших о несчастиях… о детях, умиравших с голода или от ужасных ран. Глаза словно ямы, черточка рта, запавшие щеки.