Драко Малфой. Визит

Если бы Драко Малфоя вдруг спросили, чего он ожидал, внезапно свалившись на голову родителям, ответить он бы не смог. Собственно, это был один из самых, пожалуй, необдуманных поступков в его жизни. И не надо ничего говорить про свадьбу с Грейнджер, - просто потому, что как раз свадьба с Грейнджер была для него событием очень и очень тщательно обдуманным. Вот влюбился он - да, неожиданно. Но от него тогда совсем ничего не зависело. А сейчас... Сейчас происходящее было целиком и полностью на его совести, - хотя, собственно, ничего особенного, казалось бы, не происходило.
Оказавшись у ворот мэнора, он почувствовал легкий вздох отслеживающих чар и с трудом подавил вбитое в него годами тренировок желание выхватить палочку. Либо его впустят, либо не впустят. Причинить ему вред магия имения не сможет, - наследник или нет, он все еще оставался Малфоем.
Прошло секунд десять, затем одна створка распахнулась, и навстречу Драко вылетел верещащий эльф. Он склонился в глубочайшем поклоне и, не переставая быстро и неразборчиво лепетать приветственную речь, замахал руками, показывая, что Драко должен войти. Малфой шагнул вперед и даже не почувствовал, как перед ним расступаются защитные чары - собственно, он никогда их не чувствовал и раньше, для него, наследника, их и не существовало вовсе. Осознавать, что и сейчас он входит в мэнор не просто как гость, было одновременно и приятно, и неуютно, как будто он кого-то обманывал.
Драко шел по парку и думал, а точнее, пытался думать, что сказать отцу и матери. Мысли путались.
Родители ждали в холле. Мать комкала в руках кружевной платок, но лицо ее было спокойно. Отец смотрел на него как обычно, как часто смотрел раньше, - выжидательно и оценивающе, словно прикидывал, сколько СОВ сын сумеет сдать на высший балл. Как будто ничего не произошло.
Драко почувствовал, как изнутри поднимается волна гнева, а правый висок привычно заломило. "Сейчас он что-нибудь скажет, -подумал Драко, - и я аппарирую прямо отсюда. С этого самого места".
Молчание затягивалось, становилось весомым и ощутимым.
Мать кашлянула, собираясь что-то произнести, но отец жестом остановил ее, на секунду прикрыл глаза, затем шагнул вперед, протянул Драко руку и сказал, словно в прорубь бросился:
- Я был неправ, сын.
В этот момент он казался гораздо старше своих шестидесяти трех, и, судя по лицу, он был уверен, что Драко на рукопожатие не ответит.
Драко почему-то (глупо, необъяснимо, невовремя, совершенно ни к чему) вспомнилось, как много лет назад, сразу после последней битвы, в которой он так и не принял участия, Поттер в больничном крыле Хогвартса протянул ему руку и помог встать после проклятия, которым его тогда наградила Грейнджер.
Гнев пропал мгновенно, сменившись недоумением: неужели он и вправду услышал то, что услышал?
Головная боль, впрочем, осталась, но сейчас было не до нее.
Драко преодолел оставшиеся между ними два с половиной метра и, чуть замешкавшись, неловко обнял отца.
Такого он никогда раньше не делал, даже в детстве.
Потом у него на шее повисла рыдающая мать, и дальше на некоторое время все вокруг смешалось радужным рождественским конфетти.
Кажется, он тоже плакал. А может, и нет.
Драко пришел в себя только в гостиной, за накрытым к чаю столом. Сладостей хватило бы, чтобы накормить прожорливый аврорский отряд, - и еще бы осталось.
-...мы так мечтаем познакомиться, - говорила мать. - Я понимаю, Гермионе может быть неприятно посещать мэнор, мы могли бы встретиться где-то... На нейтральной территории. Или, наоборот, если она согласится, устроить пышный прием. Или...
Драко пытался сосредоточиться на ее словах, но получалось плохо. Так что он просто смотрел, как она говорит, смотрел на молчащего отца, задумчиво покачивающего в ладони коньячный бокал, и меньше всего ему хотелось думать о приемах, или о наследстве, или о том, какие воспоминания Грейнджер сохранила о мэноре, или о том, как рассказать родителям в двух словах, как он жил все эти годы. Он дождался паузы в речи матери и попросил (наверняка, совершенно некстати, но сейчас у него не было сил на соблюдение правил приличия):
- Расскажите мне о Гиперионе.
Теперь он слушал очень внимательно.
Про то, как мать волнуется, потому что мальчик растет очень отстраненным. Про то, что они не сомневались, что он попадет в равенкло. Про то, как он не любит фуа-гра, но обожает черничный морс.
- Я хочу с ним познакомиться, - сказал Драко. - Я хочу, чтобы вы познакомились с Джоном и Аной. И с Грейнджер. По-настоящему познакомились.
Мать кивает, уже, кажется, готовая снова начать свои бесконечные обсуждения будущих приемов и званых ужинов, но тут вдруг оживает отец.
- Ты назвал сына Джоном, - тихо говорит Люциус.
И Драко понимает, что отец не обвиняет, не давит. Просто констатирует факт.
Так, по всей видимости, выглядит искреннее недоумение в исполнении Люциуса Малфоя.
Драко кивает.
- Хочу отметить, - говорит он, - что ты тоже не назвал моего брата, прости Мерлин, Скорпиусом.
И Люциус смеется.

12. Гарри Поттер. Детские игры

Когда Джеймс впервые ударил Северуса, Гарри Поттер серьезно поговорил со старшим сыном, потом попытался поговорить с младшим сыном, наткнулся на запертую дверь, постучал, посидел полчаса на полу в коридоре, постучал еще раз, негромко чертыхнулся и пошел на кухню, где Джинни готовила морковный пирог.
Гарри сел за стол, пару раз крепко приложился лбом к столешнице, встал, обнял жену, уткнулся носом ей в шею и спросил:
- Джин, я идиот, да?
- Нет, - серьезно ответила она, разворачиваясь к нему. - Нет, ты не идиот. Я была в детстве влюблена в национального героя Гарри Поттера, но я бы никогда не вышла замуж за идиота Гарри Поттера.
- А за кого ты вышла замуж?
- За тебя, идиот!
Гарри кажется, что сейчас она замахнется на него полотенцем, как Молли, но она притягивает его к себе и крепко целует в губы. Она пахнет корицей и совсем немного фрезиями.
Он вздыхает, и тут Джинни говорит невпопад:
- А ты помнишь, сколько мы с тобой женаты?
Гарри задумывается.
- Ну... Я примерно помню дату... И мог бы высчитать, конечно... Но вообще, Джин, мы, кажется, всю жизнь вместе. Я не знаю, сколько лет мы женаты. Это плохо?
- Я тоже не помню, - выдыхает Джинни ему в губы (они все еще стоят, обнявшись). - Я думаю, что это не плохо. Мы и вправду как будто всегда... Мне кажется, у Рона с Луной точно так же. И у Билла с Флер. И, может быть, даже у Чарли с МакДи... - она смеется. - А вот Гермиона и Драко всегда точно знают, сколько лет, месяцев и дней женаты. Как будто каждую секунду считают. Как будто все еще не могут поверить, ты представляешь?
- Это плохо? - повторяет Гарри.
- Я не знаю, - отвечает Джинни. - Я не знаю.
Гарри вздыхает.
- Я не могу поверить, что наши дети нам не доверяют. Что Джим может ударить Северуса. Что... Я не понимаю, Джин. Не понимаю. Мы ведь любим их обоих... Мы не должны были... Я не должен был так их называть. Это все имена.
- Глупости, - говорит Джинни, и в этот момент она похожа не на мать, а на отца. - Глупости и предрассудки. Гермиона говорит, есть такая маггловская наука... генетика или что-то. Наши дети - внуки Джеймса Поттера и Молли Прюэтт-Уизли. Ты же никогда не думал, что они вырастут тихонями?
- Северус - тихоня.
Джинни качает головой.
- Нет. Джейми перерастет эти проблемы и будет обычным хорошим волшебником. А Северус... Знаешь, что Гермиона говорит про тихий омут?
Гарри пожимает плечами.
- Сев очень сильный волшебник. Он еще сам этого не чувствует, но уже всем видно. В конце концов, мы же тогда чуть без дома не остались!
Джинни смеется.
- Я тогда впервые в жизни порадовалась, что мы живем в этом склепе.
- Это не склеп, - обижается Гарри.
- Теперь-то нет, а когда мы въехали...
- Ну знаешь, вспомнила!
- Ладно, ладно, - она снова целует его, на сей раз в знак примирения. - Не склеп. Но он мне раньше совсем не нравился. Пока я не поняла, что это и вправду - наш дом. Ну и конечно, антипожарные заклятия в стенах...
Они смеются.
- Кстати, - вспоминает Гарри, - со мной тут Милли говорила...
- Что, и с тобой? - вскидывается Джинни. - Пока тебя не было, Булстроуд выела мне весь мозг! Она всегда была такая зануда, или это школа на нее влияет?
Гарри пожимает плечами.
- Не знаю, если честно. Может быть, она права, что Северусу не стоит учиться в Хогвартсе?
- А где? В Салеме? - угрожающе спрашивает Джинни. - Только через мой труп!
Гарри откровенно любуется женой. Последние несколько лет она стрижется коротко, и такая мальчишеская стрижка молодит ее неимоверно. Разъяренная, особенно похожая на шестнадцатилетнюю Джинни Уизли, о которой он мечтал ночами в зачарованной Гермионой палатке, Джинни прекрасна.
- А помнишь, - тоже невпопад спрашивает он, - как ты охотилась на Малфоя осенью девяносто восьмого?
Джинни улыбается.
- И, честно говоря, совсем об этом не жалею. За Гермиону я бы тогда вас с Роном убила, не то, что Малфоя. Женская солидарность, понимаешь?
Гарри хохочет.
- Хорьку просто повезло, - продолжает она, - что он изменился... - она молчит и заканчивает задумчиво, - Что я изменилась.
Несколько секунд тишины, потом Джинни звонко хлопает ладонью по столешнице:
- Но Салем - никогда! У Сева друзья тут. Видела я этот Салем, ходят по струночке, все какие-то одинаковые: "Да, мэм! Нет мэм!"
- Милли говорит, специальные методики...
- "Новые методические подходы для работы с особо магически одаренными детьми"! - довольно похоже передразнивает Джинни. - Хогвартс был хорош для тебя, почему вдруг он плох для Северуса?
Гарри, которому, по правде сказать, и самому совершенно не хочется отправлять младшего сына на учебу в Америку, решает с ней не спорить.
- Но что мы будем делать с Джимом? - спрашивает он. - Не думаю, что он может вправду навредить брату, но это все как-то не очень здорово.
- На ближайшую неделю он наказан, - яростно говорит Джинни, возвращаясь к тесту. - Никакой метлы. Пусть подумает о своем поведении. А ты забудь эту идиотскую идею про имена. Северус Снейп был самым смелым из известных мне людей. Колин Криви был отличным другом. Это - хорошие имена для нашего сына. Так что немедленно перестань обвинять себя в какой-то ерунде, иначе получишь скалкой. Лучше постарайся все-таки поговорить с Севом. Он должен знать, что мы его любим. И что Джеймс тоже его любит, пусть и по-своему. Что Джеймс это перерастет.
Гарри вздыхает, целует ее в макушку, давит в себе желание приложиться лбом о стену, идет и снова садится под дверью в комнату младшего сына.
Иногда ему кажется, что он до сих пор ничего не понимает в жизни, как не понимал в пятнадцать лет. Потом он вспоминает, что Джиму как раз пятнадцать, и глубоко задумывается.

13. Джонни Малфой. Маленький принц

Гиперион осмотрел Джонни скептически. Поправил на нем галстук, одернул мантию, тяжело вздохнул и сказал:
- Ладно, сойдет. Только молчи, хорошо?
Джонни озадаченно кивнул.
Сам Гиперион выглядел ослепительно. Как будто его только что выстирали, отгладили и накрахмалили. Целиком, с ног до головы. Прическа вызвала у Джонни приступ особенной зависти - самому ему никогда не удавалось так аккуратно уложить волосы. Выражение лица Гипериона было и вовсе неподражаемым: в нем читались одновременно легкая аристократическая усталость, уверенность в себе, спокойствие и безразличие к окружающим. Невозможно было поверить, что именно этого мальчика совсем недавно загнали в угол желающие поразвлечься старшеклассники, - зато очень хорошо представлялось, как он говорит: "Это было... познавательно", - моментально забывает о мимолетном недоразумении и возвращается к каким-то своим занятиям, свойственным только высшему обществу.
Джонни так увлекся разглядыванием Гипериона, что не заметил, как они подошли к двери МакГонагалл. Он даже не знал, называли ли они пароль, - или горгулья, охраняющая вход, сама отпрыгнула в сторону, пораженная прямо в каменное сердце внешним видом Малфоя-младшего.
Гиперион постучал, открыл дверь, пропустил Джонни вперед, вошел следом, незаметно оттеснил Джонни в сторону и поклонился директору. МакГонагалл сухо кивнула.
- Госпожа директор, - тихо, но очень понятно сказал Гиперион, - мы с Джоном просим вас отпустить нас на званый ужин в Малфой-мэноре. Наши родители прислали свои разрешения и просьбу воспользоваться вашим камином, - он, не глядя, протянул Джонни руку.
Джонни сначала не понял, чего он хочет, потом, мысленно обозвав себя идиотом, суетливо похлопал по карманам, достал письмо от отца, вложил в протянутую ладонь.
Гиперион отдал оба пергамента МакГонагалл.
Директор внимательно прочитала письма, поджала губы и сказала:
- Молодые люди, я надеюсь, вы понимаете, что эта просьба противоречит как минимум трем школьным правилам?
Джонни вздернул подбородок, приготовившись защищаться до последнего, но Гиперион шагнул чуть вперед и вбок, заслоняя от него директорский стол и заодно ощутимо наступая на ногу.
- Я прошу прощения, госпожа директор, - произнес он еще тише, хотя Джонни казалось, что так тихо уже невозможно говорить отчетливо, - но, как, несомненно, написали мои родители, в нашем случае присутствуют особые обстоятельства.
Джонни не видел лица МакГонагалл, потому что перед ним маячил затылок Гипериона, но он прекрасно мог представить, как она хмурится и внимательно смотрит на них. Сам он находился в полном недоумении, однако, похоже, в словах Гипериона был смысл, поскольку МакГонагалл встала из-за стола, кивнула и сказала:
- Сегодня в четыре часа пополудни ровно я открою для вас камин до Малфой-мэнора. Прошу не опаздывать.
- Спасибо, госпожа директор, - тихо ответил Гиперион, коротко кланяясь, и, обойдя Джонни, направился к двери.
- Спасибо, госпожа директор, - промямлил Джонни и, путаясь в полах мантии, бросился за Гиперионом.
Они молча прошли три лестничных пролета вниз, потом Гиперион дернул его за руку, затаскивая в заброшенный класс трансфигурации. Когда дверь захлопнулась, Гиперион отпустил Джонни и сел прямо на пыльный пол, прислонившись к спинке парты и со вздохом облегчения вытянув ноги.
- Ну ты даешь, - только и смог сказать Джонни.
Выражение лица и глаз Гипериона плыло: от надменности к ошарашенности, от возвышенного спокойствия к усталости, от безразличия к беспокойству. Он молчал.
Джонни присел на парту, понял, что не может разговаривать с Гиперионом, глядя на него сверху вниз, сполз на пол тоже.
Протянул руку, похлопал по колену.
Гиперион передернул плечами, моргнул и сказал нормальным своим голосом:
- Слушай, ужасно это тяжело, ты знаешь. Я хоть и регулярно тренируюсь, и все равно, ужас что.
- Я бы не смог, - искренне заявил Джонни. - Это же Мерлин знает как вообще так можно!
- Смог бы, - уверенно сказал Гиперион. - Это, знаешь, у Малфоев в крови. Я уж не говорю про Блэков. Видел бы ты, как мама отшивает неприятных визитеров. Вот где истинный класс.
- Ну...
- Точно, точно тебе говорю. Вот твой друг... Северус, да?
Джонни кивнул.
- Он бы, скорее всего, не смог. Он уж очень нервный, мне показалось.
Джонни стало обидно за Северуса. Он, конечно, нервный, но не Гипериону бы об этом рассуждать.
- Он вовсе не...
- Извини, извини, - перебил его Гиперион, поднимая руки. - Я не хотел ничего плохого сказать, честное слово. Он хороший. Слушай, я молчу. Просто я имел в виду... Ну, в общем, ты понял.
Джонни нехотя кивнул.
- Вот интересно, - протянул он, - а мой отец тоже так может?
- Я думаю, - с усмешкой сказал Гиперион, - что он может даже лучше. У него было больше времени для тренировок.
Джонни видел Драко разным.
Как тот смотрел на Гермиону, когда она ненадолго отворачивалась.
Как приземлялся на поле, зажав в кулаке трепыхающийся снитч, и вскидывал взгляд на ловца проигравшей команды.
Как кривился от боли, зажимая зубами наскоро трансфигурированную деревяшку, когда доктор Грейнджер шила по живому огромную рваную рану на бедре (как понял Джонни потом, отец потерял слишком много крови, и Гермиона просто побоялась терять время на обезболивающие зелья и чары, - и даже не подумала оглянуться на предмет чересчур любопытных малолетних зрителей).
Как любовался на Ану, стащившую его палочку и рассыпающую в разные стороны гроздья разноцветных искорок.
Но представить отца таким вот ледяным принцем Джонни не мог.
- У него давно не было практики, - сказал он наконец.
Гиперион пожал плечами.
- Такое не забывается.
Тут Джонни сообразил, что так ничего и не понял.
- А что было... Ну, в письме?
Гиперион вздохнул.
- Я тебе этого не говорил, - заявил он, подтягивая колени к подбородку. - Люциус смертельно болен. Колдомедики дают ему от силы два месяца... Потом все. Но запомни: я ничего не знаю, ты ничего не знаешь. Понятно?
Джонни так обалдел от новой информации, что еле сообразил кивнуть.
- Ты... Ты так об этом говоришь...
- Я не знаю, как об этом говорить, - ответил Гиперион, и Джонни понял, что он предельно честен. - Правда, не знаю. Мать устраивает истерики, когда думает, что никто не видит, отец словно собрался всю работу за сорок лет переделать за оставшийся месяц, эльфы в мэноре как с ума посходили... Но ведь бессмысленно же дергаться из-за того, что не можешь изменить, Джон! Люциус почти спокоен, и я считаю, что он прав.
Джонни выдохнул.
- Я... Я не знаю, что бы я чувствовал... Если... Если...
Даже просто думать о смерти кого-то из родственников было почти физически больно.
- Не грузись, - Гиперион подскочил, - ничего нельзя изменить, а нам пора собираться. Надень какую-нибудь мантию поприличнее, хорошо? Ровно в три сорок восемь в директорском кабинете.
Они вышли из класса и побежали вместе до развилки на первом этаже, где Джонни повернул налево, а Гиперион направо.
О Люциусе Малфое и его странных отношениях с младшим сыном Джонни решил подумать потом.

14. Драко Малфой. Семейный обед

Драко не знал, как пройдет обед. Он боялся даже предполагать.
Сначала он поговорил с Грейнджер, чтобы быть уверенным, что она, по крайней мере, не откажется. Жена удивила его тем, что согласилась моментально, - при условии, что воссоединение семьи пройдет на нейтральной территории. Ее нежелание посещать мэнор было, конечно, ожидаемым.
Мать предложила какой-то ресторан во Франции, и, когда Грейнджер сказала, что ее в таком случае все устраивает, Драко даже не стал уточнять, что это за ресторан.
Естественно, раз место выбирала Нарцисса, это было очень дорого, очень пафосно и, что гораздо удивительнее, безумно вкусно. Еда в заведениях такого рода обычно вызывала у него отвращение.
Еще он совершенно не представлял, как родители будут обращаться к Гермионе. По имени? По фамилии? Почему-то его тошнило при одной мысли от обоих вариантов, но когда его мать в первый раз подняла глаза на его жену и сказала: "Гермиона, дорогая, я так рада вас видеть", - его внезапно отпустило. Отец молча поцеловал невестке руку и весь вечер довольно успешно избегал прямых обращений. В основном все его внимание было сосредоточено на Джоне.
В самом начале ужина Драко заметил кое-что, что Гермиона, пожалуй, хотела бы от него скрыть, - быстрый поворот к Люциусу, легкое движение палочки. Он дождался момента, когда все внимание отца и матери было сосредоточено на детях, наклонился к жене и прошептал:
- Грейнджер, ты могла хотя бы на сегодня забыть, что ты целитель.
Она даже не покраснела.
- Я всегда целитель, - ответила Гермиона так же тихо, - я целитель без перерывов на сон и обед, дорогой мой. И это были всего-навсего безобидные диагностические чары!
Драко хотел спросить, что же ей показали эти чары, но Люциус как раз решил поднять очередной тост, - и Драко не стал привлекать излишнего внимания к теме целительства.
Весь вечер он смотрел на Гипериона. И на родителей.
Видел, как Нарцисса что-то спрашивает у Аны и с серьезным видом выслушивает воодушевленный ответ. Видел, как Люциус улыбается Джону и кивает, показывая внуку старинные магические часы на цепочке.
Но больше всего, по правде сказать, он смотрел на брата.
Ему казалось, что они совсем не похожи с этим серьезным мальчиком, терпеливо объясняющим Джону назначение каждого из выложенных перед ними добрых двух десятков столовых приборов. И никогда не были похожи. Даже когда самому Драко было одиннадцать. Но потом Гиперион поворачивался к Нарциссе и улыбался ей, и Драко вспоминал, как сам во время подобных мероприятий все время искал ее взгляд. Правда, он не мог врать себе, - тогда, в детстве, Драко Малфой смотрел на мать, чтобы прочитать в ее глазах одобрение. Его младший брат, наоборот, своей улыбкой сам показывал ей, что все в порядке, не о чем беспокоиться.
"Все-таки не похожи, - думал Драко, - поразительно, насколько мы с ним разные".
Гиперион, как и рассказывала ему Нарцисса, все время казался отстраненным. Он вроде бы вот только что был с ними, смеялся какой-то шутке Джона, - и через секунду уже словно оказывался где-то не здесь, уходил в свои мысли, закрывался от окружающих. Драко это неуловимо нервировало - и он представлял, насколько тяжело должно было быть родителям. Сам он всегда был "здесь и сейчас", как и почти все окружающие его люди. Даже Луна Лавгуд - и та за последние лет пятнадцать стала как-то приземленнее.
Впрочем, у него было мало знакомых равенкловцев. Факультету воронов, насколько Драко мог судить, Гиперион подходил просто идеально.
Вечером, отправив мальчишек в школу, распрощавшись с родителями, уложив Ану спать, Драко спросил Грейнджер:
- Ну как?
Больше всего он боялся ответов: "Бессмысленная трата времени" или "Отвратительно".
Чуть лучше был бы вариант: "Могло быть и хуже".
Впрочем, как обычно, предугадать реакцию жены он не смог:
- Твои родители, если уж захотят, могут быть на редкость приятными людьми, - сказала она задумчиво, выпутывая расческу из длинных прядей. - Гиперион вообще хороший парень. Немного Луну, конечно, напоминает... Но я думаю, они с Джоном найдут, о чем пообщаться.
Она вдруг резко отвернулась от зеркала, встала, оставив расческу на столике, подошла к сидевшему на краю кровати Драко и опустилась перед ним на колени, взяв его правую руку в свои. Драко от удивления застыл.
- Малфой, - сказала она тихо, - ты должен с ним поговорить. С Люциусом. У него рак, Драко. И магглы это лечат.

15. Северус Поттер. Магия в крови

Сколько Северус себя помнил, ему всегда, всегда чего-то не хватало. Он только никогда не понимал, чего именно. Ощущение неполноты, нецелостности, нехватки самого важного грызло его изнутри, и он, по-честному, всегда думал, что это - нормально. Что все остальные ощущают то же самое. В конце концов, с этим ощущением можно было жить. Неприятно, но можно.
Когда ему исполнилось восемь, он понял, что ни у Джонни, ни у Роуз таких проблем не возникает. Тогда он решил, что, возможно, это взрослые вопросы, и, соответственно, он просто слишком рано повзрослел. Северус пошел бы посоветоваться с отцом или с матерью, но не знал, как описать переполняющее его чувство неправильности. Он наблюдал за родителями несколько месяцев подряд и не заметил ни следа тех ощущений, которые он испытывал сам. Возможно, взрослые потому и были взрослыми, что лучше справлялись?
Так или иначе, Северус не смог заставить себя поговорить с родителями и не смог придумать, с кем еще он мог бы посоветоваться. Вместо этого в девять лет он завел дневник. Черную тетрадь он прятал в тумбочке, зачарованной отцом таким образом, чтобы открываться только в ответ на его, Северуса, прикосновение. Не то, чтобы ему было, что скрывать... Но чем меньше окружающие знают о тебе, тем меньше у них шансов над тобой посмеяться. Северус ненавидел, когда над ним смеялись, даже если это были его лучшие друзья, и даже если они не хотели на самом деле его обидеть. Об этом он тоже писал в своем дневнике.
И никому не показывал.
Восемнадцатого июня 2016 года Северус Поттер в первый и в последний раз за все одиннадцать лет своей жизни ощутил себя единым целым - в тот момент, когда прикоснулся к своей волшебной палочке. К своей палочке.
Это было... Это было как будто бы у него вместо сердца распустился вдруг поющий цветок. Ощущение счастья было таким пронзительным, что он вдохнул - и забыл выдохнуть. От взмаха его палочки по магазину разлетелись разноцветные искры, которые не растворились в воздухе через две секунды как у белобрысой девочки перед ним и не осыпались на пол как у рыжего мальчика еще раньше, а сначала собрались в переливающийся шар над головой мастера Олливандера, и потом снова рассредоточились по всему залу, то вспыхивая, то погасая. Олливандер покачал головой, но ничего не сказал. Мать прижала Северуса к себе, как будто хотела защитить его от чего-то... От него самого?
И Северус целую минуту думал, что теперь, когда он, наконец-то, нашел свою недостающую часть, палочку, все будет просто отлично.
А потом все кончилось, искры погасли, цветок в сердце замолчал и засох, и Северус снова стал обычным мальчиком одиннадцати лет с ощущением неполноты и неправильности жизни.
Тогда он решил, что все дело в заклинаниях. В тот же вечер он достал палочку из футляра, забрался на чердак и, вопреки строгим родительским наказам, прошептал: "Люмос". На кончике палочки загорелся слабенький огонек, но больше ничего не произошло. Это было так обидно, что Северус даже расплакался. Он рыдал, и рыдал, и рыдал, и никак не мог остановиться. Наконец, слезы кончились, он с четвертой попытки налил воды в пыльный треснутый стакан, найденный в чердачных залежах, кое-как умылся и спустился вниз, праздновать.
Если бы ему в тот день кто-нибудь сказал, что через пять лет он будет на этом же самом чердаке утешать плачущего Джеймса и даже наколдует ему воду для умывания, он бы очень, очень удивился. Отношения с братом у Северуса уже почти год были хуже некуда.
В общем, так получилось, что одиннадцатый день рождения в жизни Северуса Поттера был самым худшим.
Теперь, когда он знал, каково это - быть целым, жить стало только сложнее.
Обо всем этом и о многом другом, чем он не мог поделиться даже с лучшими друзьями, Северус по-прежнему писал в дневнике. И меньше всего он ожидал, что его дневник может оказаться в руках у старшего брата. Однако именно это и произошло в начале октября 2017 года.