Вот главная беда нашего времени. 4 page

Различно же понимают только происхождение мира,

Грех, загробную жизнь, Бога и спасение.

Веруем, что после смерти нас ждет Ничто,

Потому что мертвые, когда их спросишь,

Ничего не отвечают.

Если же за порогом смерти нас ждет что-то еще,

И если мертвые действительно оживают,

То все попадут в рай,

За исключением, пожалуй, Гитлера, Сталина и Чингиз Хана.

Веруем в полное разоружение,

Веруем в то, что в глубине души все добрые,

Только поведение отдельных лиц

еще страдает отдельными недостатками.

Но в этом виновато общество,

Которое стало жертвой исторических условий,

Которые само и создает.

Веруем в то, что каждый должен следовать

своим и только своим желаниям,

А реальность как-нибудь приспособится,

Вселенная исправит свои законы.

Веруем в отсутствие абсолютных истин

За исключением одной: абсолютных истин

Не существует.

Веруем в отрицание символов веры

И расцвет индивидуальной мысли.

Стихотворение завершается постскриптумом под названием "Случай":

Так если наш бог — Случай,

Если он — отец всякой плоти,

Мастер вселенского абсурда и

Источник наших страданий,

То, прочитав:

"Взрыв в шахте!"

"На счету снайпера 10 мирных жителей";

"Случай мародерства в зоне конфликта";

"В школе обнаружено взрывное устройство",

Не удивляйтесь: это всего-навсего человек

Поклоняется своему создателю.

Воистину, атеистическая надежда обращается полным хаосом, всепоглощающим и всеразрушающим абсурдом. Не остается точки отсчета, от которой можно было бы построить логически завершенную и практически приемлемую нравственную теорию.

Таково первое последствие ухода от Бога, и уже оно одно сулит нам бесчисленные беды. Обратимся теперь ко второму.

Глава 5. Воинствующий атеизм и боль человеческой души

Один широко известный проповедник как-то сказал: "Проповедуя о страданиях, никогда не испытываешь недостатка в слушателях". Справедливые слова. Боль, которую так или иначе приходится испытать каждому живущему — вот то, что объединяет всех нас независимо от гражданства, национальности и социального положения. Общность этого страшного опыта не только сближает людей, но и рождает в их сердцах наболевший — в прямом и переносном смысле — вопрос: "Почему Бог допускает подобное?" Я отвечу на этот вопрос с христианской точки зрения несколько позже, а сейчас хотел бы разобраться в том, насколько правомочна сама его постановка.

"Бед слишком много, а счастья мало — вот откуда берутся в человечестве атеисты", — сказал некто. Бесспорно, это замечание указывает на главное препятствие, затрудняющее веру в Бога. Поэт Альфред Тэннисон выразил эту мысль кратко и убедительно: "Ни один рассвет не переходит в сумерки, не искалечив еще чью-нибудь жизнь".

Обращаясь к проблеме человеческого страдания, мы затрагиваем проблему космического масштаба. Комплекс вопросов, которые она включает, воистину огромен. Между тем, ясно одно: для атеиста религиозная трактовка этой проблемы представляется неубедительной; религиозные ответы базируются на "предрассудках", в которые он не верит. Но даже если Бог есть, считает он, теистическое мировоззрение не разрешает основного противоречия, а именно противоречия между существованием зла и господством во вселенной всемогущего и любящего Бога. Противоречие приобретает особо острый характер перед лицом смерти, ибо смерть — это квинтэссенция зла и максимум страданий; она же, по Альберу Камю, и единственная проблема философии вообще.

Чем больше человек ищет ответ на этот вопрос, тем больше понимает, какую трудность он представляет для любого мировоззрения. Нас, в данном случае, интересуют два противоположных типа: атеистическое и теистическое. Атеисты, как правило, считают, что у Бога (если, конечно, Он существует) было четыре варианта действий в отношении нашего мира: вообще не создавать вселенную; создать такую вселенную, где не было бы добра и зла, то есть аморальный мир; создать мир, где человек автоматически делает добро и не имеет возможности делать зло; наконец, создать тот мир, который мы имеем, в котором возможны и добро, и зло. Почему, спрашивает скептик, Бог избрал именно четвертую модель, хотя предвидел грехопадение и человеческие страдания?

Христианский ответ на этот и другие непростые вопросы я надеюсь, по мере сил, дать в третьей части книги.

В атеистической логике меня смущают два момента. Во-первых, мне непонятно, каким образом атеистический ум объясняет само существование зла. Во-вторых, проблема смерти представляется мне неразрешимой в чисто атеистических терминах. Позвольте мне аргументировать свои соображения.

Один из наиболее поразительных, с моей точки зрения, откликов на смерть вышел из-под пера профессора Туланского университета Уилфреда Мак-Клея (профессор придерживается атеистических взглядов). Хочу процитировать довольно большой отрывок из его труда, как своего рода доказательство актуальности проблемы смерти для атеиста:

"Там, где прочие были погружены в невеселые раздумья о бренности всего сущего и, притихшие, взирали на почившую как на неоспоримое доказательство собственной недолговечности, проповедник уносился мыслью совсем в ином направлении... Он не пытался утешить ближайших родственников покойной и собравшихся друзей или напомнить собравшимся слова молитвы "Да будет воля Твоя...". Вместо этого он пустился разглагольствовать о неверно определенных приоритетах в нашем американском обществе, о бездумной трате миллиардов долларов на "звездные войны" на фоне того, что молодые женщины — он указал на лежавшую в гробу — погибают прямо на операционном столе. Вот и все утешение, на какое он оказался способен. В сущности, оно представляло собой речь о необходимости сократить федеральные расходы на вооружение и направить сэкономленные средства на улучшение медицинских технологий... Единственное, чего не хватало для логической завершенности, это призыва к скорбящим родителям покойной обратиться с соответствующим письмом в Конгресс Соединенных Штатов.

Слушая проповедника, я едва верил своим ушам... Мало того, что прозвучавшая речь была до оскорбительного пошлой и невольно жестокой по отношению к семье покойной. Мало того, что вся она была напичкана избитыми клише и неудобоваримым политическим жаргоном. Мало того, что она родилась из показного возмущения. Пусть даже социально-политические взгляды проповедника были трижды правильные, но на их высказывание был потрачен драгоценный миг прощания, тот миг, когда индивидуальное горе каждого из пришедших более всего требовало общего выражения. Вынудив нас остаться один на один со своей сердечной болью, проповедник фактически предал покойную, собравшихся и свое призвание. Бездарно потраченный миг невосполним.

У религии нет более важной задачи, чем подготовить нас к неизбежным в этой жизни расставаниям, помочь нам обнаружить смысл в боли и страдании. Многие тяготы жизни можно пережить, если видишь в них какой-то смысл; между тем, наш проповедник был совершенно неспособен дать происшедшему хоть какое-то истолкование. После его "надгробной речи" я ушел с похорон более подавленным, чем был до них. Отчасти мое тяжелое душевное состояние (а также, как я выяснил позже, и остальных собравшихся) было вызвано невысказанностью нужных слов".

Слова профессора служат прекрасной иллюстрацией к тезису, который я хочу вам предложить: религия, несмотря на многочисленные и весьма ожесточенные нападки на нее, по-прежнему остается для большинства людей единственным оплотом надежды перед лицом смерти. Потеряв коллегу по университету, внезапно скончавшуюся во время родов, профессор не пожелал довольствоваться отвлеченными разглагольствованиями и доморощенным политиканством, но потребовал освещения глубинных вопросов человеческого бытия. Перед лицом смерти (пусть и чужой) он, можно сказать, признал несостоятельность атеизма.

К. С. Льюис проницательно подмечает особое отношение человека к боли. Мы, по мнению писателя, не просто признаем ее существование, а непременно пытаемся осмыслить ее в нравственном ключе. "За что?" — вот вопрос, который прежде всего приходит нам на ум. Тот же Льюис пишет, что боль вполне может оказаться тем мегафоном, с помощью которого Бог хочет докричаться до нравственно глухого мира.

Тема цели страданий нарочито игнорируется атеистической философией, ибо если её рассмотреть непредвзято, она обесценивает самый веский аргумент против существования Бога — неоправданное наличие в этом мире страданий и смерти. Ставя проблему страданий в нравственном контексте ("за что?"), атеист обнаруживает вопиющую противоречивость своего мировоззрения, ибо, если вселенная, в которой мы живем, лишена нравственной основы, то какой смысл ставить вопрос в нравственном ключе? Можно ли в принципе задавать вопрос о справедливости или несправедливости страданий?

С другой стороны, если нашему миру нравственность все-таки присуща, то, быть может, боль действительно используется Богом с целью отвратить нас от безнравственности? Если атеист находит возможным оценивать страдания с нравственной точки зрения ("справедливо или несправедливо"), то на каком основании он отрицает саму нравственность а, следовательно, и Бога? Признавая же нравственность, атеист обязан признать и собственную аморальность, заключающуюся хотя бы в отрицании Бога. Мы видим, что трудности, возникающие в атеистическом сознании при попытке разрешить проблему страданий в нравственном ключе, непреодолимы.

Одним из самых примечательных обращений в христианскую веру стало обращение выдающегося английского поэта Винстона Одена. А примечательно оно особой ролью, которую в нем сыграло размышление человека о природе зла. Как-то раз, прогуливаясь по Манхэттену во время Второй Мировой войны, поэт заглянул в кинотеатр, где показывали кинопродукцию Третьего Рейха о захвате фашистскими войсками Польши. Среди сидевшей в зале публики, представленной по преимуществу этническими немцами, раздавались крики: "Убей его!" при каждом появлении в кадре поляка.

Поэта до глубины души потрясла бессмысленность такой ненависти. С другой стороны, он почувствовал свою беспомощность перед ней. С позиций атеизма, на которых поэт находился тогда, было невозможно не только исцелить это нравственное уродство, но даже объяснить его. После периода сильных душевных сомнений Оден пришел к принятию христианства, которое исчерпывающе объяснило происхождение человеческой греховности и определило средство ее преодоления.

Оден прекрасно понял, что вне Бога осмыслить страдание невозможно; невозможно даже убедительно сформулировать саму проблему страдания.

Вернемся на минуту к профессору Мак-Клею. Он совершенно законно ожидал от религии помощи в ситуации, где все прочие средства оказались непригодными. Вместо этого, собравшимся на скорбную церемонию предложили нечто вроде депутатского выступления на актуальную тему. Разве это не отражение состояния нашего общества вообще? Оно ищет спасения от смерти в чем угодно — в философии, в техническом прогрессе, в медицине, — и пренебрегает единственным действенным средством. Общество и не приступало еще к решению этой проблемы, потому что атеизм не дает увидеть проблему в истинном свете.

С другой стороны, религию нельзя превращать в психотерапию и сладкий обман, помогающий человеку временно забыть про боль души. Это в сто крат хуже, ибо дискредитирует последнее прибежище человека перед лицом смерти — божественную истину. Однако, когда религиозное утешение воспринимается как истинное (каким и является в действительности), то жизнь человека освещается надеждой.

Известно, что перед принятием того или иного религиозного учения человек его критически осмысливает. Почему точно так же не проанализировать атеистическое мировоззрение? Какое утешение дает атеизм страдающему и умирающему человеку?

Здесь, как и в полемике о нравственном законе, атеистические мыслители прибегают к доводам, лишенным подлинной логики. Можно ли говорить о надежде, когда, по мнению атеистов, человек обречен на полное и окончательное исчезновение? При таком подходе к смерти надежда оборачивается красивой абстракцией, лишенной реального содержания. Ницшеанская уверенность в том, что умирающий человек обрадуется, когда узнает об ожидающем его небытии, есть своего рода философский "черный юмор": человек умирает, а ему очень хочется жить, но ничего, пусть умрет, тогда уже ничего хотеть не будет.

Интересно, что в этом ницшеанство сходится с буддизмом. Как вы знаете, Гаутама Будда начал свой поиск смысла страданий после того, как увидел старость, болезнь и смерть. Он пришел к убеждению, что в основе всех человеческих страданий лежат желания, и что, следовательно, избавление от желаний автоматически приносит избавление и от страданий. Посредством медитации, отказа от своего "я" буддисты стремятся достичь "просветленного" состояния.

Для атеиста прекращение желаний происходит только в момент смерти человека, и таким образом именно смерть становится избавлением. Жан Поль Сартр спрашивает себя, почему он не покончил жизнь самоубийством, ведь это положило бы конец его страданиям. Вопрос, действительно, достаточно логичный для неверующего. Ответ, который он дал, между тем, вполне абсурден — он не совершил самоубийство потому, что не мог воспользоваться своей свободой для того, чтобы лишить себя свободы. Как большинство атеистических мотивировок вообще, эта отличается явной нелогичностью, и возражение против нее очевидно. Как можно сомневаться в необходимости отнять у себя свободу, если она сулит муки и отчаянье? Смерть в контексте атеистического мировоззрения желанна, ибо избавляет человека от болезненного существования. Значит, мы можем создать лучший из возможных миров путем полного самоуничтожения. Вот вам, пожалуйста, пример атеистического абсурда.

При всем желании подарить человеку надежду, атеизм хронически порождает больше вопросов, чем дает ответов. Нечто среднее между стоицизмом и эпикурейством, получившее название "оптимистического гуманизма", — вот, в сущности, и все, на что он способен, но и эта доктрина не сулит даже временного облегчения. Ибо атеистический оптимизм — сплошь надуманный, а гуманизм — фальшивый, унижающий истинное человеческое достоинство. Такой оптимизм нельзя назвать иначе, как только суррогатом подлинной надежды.

Беда философии в том, что она легко превращается в систему допущений, ведущих не к объяснению, а к искажению реальности. Почему, скажите, при таком обилии утопических теорий, наш век все-таки не может дать людям подлинной надежды? Не потому ли, что атеистическая мысль не удовлетворяет истинных желаний человеческого сердца?

Фундаментальная проблема молодежи во всех странах — отчаянье, коренящееся в бесцельности существования. Не так давно я выступил с посланием к участникам Мирного Договора в Южной Африке, после чего, ко мне обратились с вопросом: "М-р Захариас, что вы можете порекомендовать нам, чтобы мы не стали новой Боснией?" Если молодой человек задает такие вопросы, и при этом в его голосе звучит неподдельная тревога, то для меня совершенно очевидно, что жить без Бога нельзя. Я бы сформулировал его вопрос несколько иначе: "Как удержать весь мир от превращения в одну большую Боснию?"

Известный гуманист Тед Тернер, владелец крупнейшей в мире информационной компании, недавно заявил, что если бы информационная сеть Си-Эн-Эн существовала в 40-х годах, то Холокоста бы не произошло. Насколько я понимаю его "скромное" заявление, магнат полагает, что доступность информации препятствует злу. Со всем уважением к предпринимательскому таланту м-ра Тернера, хочется поинтересоваться, каким образом он намерен объяснить гибель тысяч невинных людей в концлагерях 90-х — в Боснии и Руанде? Надежду невозможно создать искусственно, посредством одного технического прогресса.

Проблема страданий и боли близка и понятна каждому, и поэтому все религии и философские системы так или иначе касаются ее. Философия, напрочь отвергающая веру в Бога, неспособна даже оправдать постановку этой проблемы, не говоря уже о том, чтобы найти ее решение. Если бы только можно было заполнить зияющую пустоту человеческой души! Но именно это и делает христианство.

Да здравствует свет, да скроется тьма

Недавно мне предложили посетить одну больную СПИДом, которая побывала на моей лекции и очень заинтересовалась изложенным материалом. Мне сказали, что жить ей оставалось недолго. Я сразу дал свое согласие, и вместе с женой и коллегой мы отправились на квартиру к больной.

Боюсь, что не сумею в полной мере передать чувства, которые я испытал во время этой встречи. Достаточно сказать, что мы столкнулись с безжалостной реальностью смерти и надеждой, питаемой искренней верой. После того, как мы вошли, нас провели в обширную гостиную с прекрасным видом, который, однако, уже не мог обрадовать обитательницу квартиры. Рядом с ней на диване расположились родители, возле кровати стоял мужчина. Она лежала совершенно без сил, худая как скелет. Когда мы вошли, она повернула голову в нашу сторону и чуть слышно ахнула от удивления: "Не верю своим глазам!" — говорила умирающая, пока мы обнимали ее.

Возле кровати больной я заметил кассеты с записями христианских проповедей и лежащую на полу раскрытую книгу. "Жажда осмысления" — прочитал я на обложке. Перед уходом я предложил помолиться, на что больная с радостью согласилась, и мы, закрыв глаза и склонив головы, обратились к Богу. Взглянув ей в глаза после молитвы, я увидел, что в них загорелась искорка. И пусть все мы понимали, что дни этой измученной женщины сочтены, что скоро слабо тлеющий огонь ее телесной жизни угаснет, но удивительным образом в нашем общении не было и тени безнадежности. Наоборот, надежда согревала наши сердца, и основана она была ни на чем ином, как на обетовании Бога, Которому два года назад больная доверила свою судьбу — в этой жизни и в вечности. И я знаю, что через пять дней после нашей встречи, когда она окончила свое земное существование, обетование это исполнилось. Ибо благодаря тому, что Христос жил, умер и воскрес, это стало возможным.

Теперь перенесемся из комнаты умирающей в Лондонский королевский дворец, откуда накануне Рождества, в самый разгар Второй мировой войны, обратился к британской нации король Георг VI. Заключительные слова его речи навсегда остались в памяти тех, кто ее слышал:

"В канун Нового Года человек обращает свой взор в неизвестное будущее и взывает: "Дайте мне свет, с которым я смогу безопасно вступить в неизвестность". А в ответ слышит: "Войди во тьму, вложив свою руку в руку Божью, — это лучше света и надежнее знания".

Слушавшие выступление не подозревали, что король умирает от рака. Позже слова Рождественской речи стали символом его надежды.

Там, где нет преодоления смерти, царствует безнадежность. Но смерть невозможно победить без помощи Бога. Соглашаясь с этим, великий французский мыслитель Паскаль говорил: "Я научился смотреть на жизнь с конца, чтобы уметь жить с начала". То есть он в первую очередь решил проблему смерти, и только это дало ему возможность жить полноценной жизнью. Едва ли можно усомниться в правильности такого подхода — разве кто-нибудь отправляется в путешествие, не подумав о пункте назначения? Неизменный пункт назначения любой земной жизни — смерть, но Христос воскрес, и этим даровал надежду каждому из нас. Вне Христа, т.е. вне Бога, этой надежды не существует, с Ним же мы обретаем уверенную победу над извечным и самым страшным из врагов человечества.

Задача и обязанность тех из нас, кто занимается духовными проблемами — помогать человеку вести борьбу со смертью. Атеизм же только приводит вопрошающего в тупик, будучи не в состоянии осмыслить феномен смерти. Недаром Бертран Рассел признавался, что вся его жизнь прошла под знаком беспрерывного отчаянья; может быть, именно этим объясняются слова философа из совместного заявления с Альбертом Эйнштейном: "Чем больше мы знаем, тем мрачнее смотрим в будущее". Заявление увидело свет всего за два дня до смерти Рассела.

Страх перед миром и расплывчатость представлений о будущем составляли суть язычества. Неоязычество наших дней ничуть не лучше: оно тоже зиждется на страхе, главным образом перед темными силами человеческой души. Страх этот не лишен основания: возникновению его немало способствовало проявление человеческой натуры в ходе новейшей истории.

Приблизительно четверть века назад Арчибальд Мак-Лиш выразил словами ощущение ужаса и пустоты, возникающее после "полной и окончательной" победы над Богом:

"В действительности, в мире уже давно живет ужас, который был верно уловлен поэтами и художниками последнего времени. За косметической завесой технического прогресса и информационного бума скрывается напряженная тишина.

Тишина — это наше тревожное предчувствие. Мы не доверяем эпохе, ибо мы — ее творцы, и мы не доверяем себе. Мы и историю переписали, и героями сделались, и все подвиги совершили — объявили себя богами, наконец, — но по-прежнему не доверяем себе! Ибо в глубине души знаем, каковы мы на самом деле.

В былые дни, когда богами были другие существа, наша жизнь не так пугала нас. У нас были фурии для воздаяния таким, как Гитлер, и Афина для восстановления справедливости. Но теперь, когда вся ответственность лежит на нас, а наши души ничуть не лучше, как нам быть? Мы стали как тот греческий герой, который, совершив свои восхитительные подвиги, вдруг узнает, что ненароком собственными руками убил родного сына".

Верно сказано, не так ли? Без Бога у человека нет надежды — ни временной, ни вечной.

Глава 6. Притча о слепых

Третий важнейший недостаток атеистического мировоззрения — его неспособность осмыслить действительность. Атеист, не признающий рационально объяснимый нравственный закон и трансцендентную надежду, является жертвой противоречивых и одинаково вероятных точек зрения, из которых принципиально невозможно выбрать верную. Вот как описывает атеистическое мироощущение ученый Стивен Гоулд:

"Человеческий вид населяет эту планету около 250.000 лет, то есть очень непродолжительное время в сравнении с периодом существования жизни. Мир прекрасно обходился без нас до самого последнего времени — вот обстоятельство, свидетельствующее в пользу того, что наше возникновение было скорее случайностью, нежели осуществлением разумного замысла.

Еще более важно то, что процессы, приведшие к началу эволюции, таинственны и неповторимы. В развитии человека не было случайностей — его можно проследить и объяснить с самых отдаленных времен. Но вздумай мы проделать путь от зарождения жизни до возникновения человека второй раз — и мы никогда не получим человека... Мы не можем пассивно извлекать смысл жизни из окружающей действительности. Мы должны изобрести его, опираясь на собственные разум и этическое чутье. Иного пути у нас нет".

"Мы должны изобрести смысл жизни" — своего рода девиз атеизма. Тогда как верующий человек ищет смысл жизни в Боге, в Его замысле о мире, атеист предпочитает его изобретать. Но к чему приводят эти усилия? Анализ многочисленных атеистических мировоззрений показал, что все они сводятся к двум типам: прагматическому (преклонение перед практической пользой) и псевдодуховному, имеющему целью "духовно" вооружить человека, опять же для прагматического образа жизни. Но прагматичность жизни (то есть отсутствие ответов на какие-либо вопросы, помимо сугубо практических) и вызывает недовольство современного атеистического общества! Получается замкнутый круг. Выход из него может быть только один: отказаться от осмысления жизни вне Бога. Атеистический поиск — это не что иное, как движение в ложном направлении. На этом пути нам не найти удовлетворительных ответов. Мы должны решить, кто мы: случайный результат эволюции или прекрасные творения Великого Мастера?

Голоса заблудившихся

Уход от Бога приводит к утрате смысла земного существования. Ни богатство, ни слава не могут компенсировать гнетущее чувство пустоты, и об этом мы нередко слышим от людей, достигших вершин мирского благополучия. Многим памятны признания звезды современного тенниса Бориса Беккера в том, что он ведет отчаянную борьбу с суицидными желаниями. И не только он. Западные страны — самые благополучные с социальной точки зрения на планете — поражены эпидемией самоубийств, достигшей во второй половине нынешнего века феноменальных масштабов. В чем дело?

Недавно мне в руки попал журнал "Лайф", где на нескольких разворотах были напечатаны высказывания о жизни самых разных людей: философов и наркоманов, художников и таксистов. Я просто не мог оторваться от этих сбивчивых, противоречивых и горестных исповедей. Передо мной был ответ на загадку душевного неблагополучия современного человека, причем ответ, данный им самим! Позвольте в завершение нашего разговора привести несколько выдержек из "исповеди современного человека". Первым берет слово нью-йоркский таксист по имени Хосе Мартинес:

"Мы живем для того, чтобы завтра сдохнуть. Вот я зарабатываю тем, что кручу баранку. У меня есть девушка, я люблю рыбалку, плачу налоги, смотрю телевизор и каждый вечер прихожу домой на полусогнутых. Жизнь — сплошной цирк. Кто-то купается в деньгах, кто-то сидит с пустым животом. Сегодня ты еще жив, а завтра — поминай как звали. После тебя придут другие, и будет все то же самое. Всем на всех наплевать, никто ничего не боится. Никто и не пытается улучшить этот мир — слишком поздно. Все закончится тем, что мы просто уничтожим самих себя. Единственное средство улучшить мир — это ядерная война: взорвать все ко всем чертям и начать с начала. Жизнь... да кому она нужна, такая жизнь?"

Математик Реймонд Смалин тоже высказывается вполне определенно:

"Меня всегда озадачивало утверждение, что без Бога жизнь лишена смысла. Разве жизнь светских людей менее полноценна, чем жизнь верующих? Я не отрицаю, что Бог есть, но и не утверждаю, что Он есть. Я только хочу сказать, что жизнь полна смысла в любом случае — верите вы в Бога или нет. Об этом говорят стихи одного японского поэта: "Независимо от наших религиозных чувств цветы появляются на сливовом дереве и расцветает вишня".

По иронии судьбы Смалин зарабатывает на жизнь придумыванием головоломок. Надеюсь, что у них есть решение, хотя, впрочем, какое это имеет значение, если они доставляют покупателям удовольствие? Вообще, не приставайте к Смалину с требованием решать проблемы — например, национальные или военные — просто сажайте вишневые деревья, и пусть узники концлагерей и окровавленные на поле боя солдаты наслаждаются ими как умеют. Поразительный цинизм, какой-то апофеоз жестокого равнодушия! Не стану сейчас детально анализировать философию Смалина и других обитателей "башни из слоновой кости", скажу только, что она не имеет оправдания в нашем мире, задыхающемся от одиночества и ненависти.

В разрез с ранее приведенными высказываниями звучат слова писателя Андрея Битова из той же журнальной подборки. Битов рассказывает о переживании, в корне изменившем его жизнь:

"На двадцать седьмом году жизни, находясь в вагоне ленинградского метро, я вдруг ощутил отчаянье такой силы, что жизнь, казалось, тут же утратила смысл и остановилась, а само будущее стало принципиально невозможным. Неожиданно, словно ниоткуда, в моем сознании появились слова: "Без Бога жизнь не имеет смысла". Потрясенный, я без конца повторял их пока поднимался на эскалаторе, потом вышел из метро на Божий свет и стал жить.

Вера — редчайший из даров. Ошибочное восприятие жизни опасно в любом случае — признает ли человек существование Бога или отрицает его. Верующие люди часто склонны к суеверию. Если же человек не верит в Бога, то он обречен отождествить жизненные обстоятельства с фундаментальными основами жизни, и тем самым стать заложником собственной логики".

Предупреждение Битова вполне естественно: неправильная вера, а, тем более, явное неверие вносят путаницу в понимание таких категорий, как случайное и закономерное. Это, с моей точки зрения, еще один провал атеизма. Как же все-таки Битов понимает веру и Бога! Если это не просто вера в существование некоего иного измерения и некоего высшего разума, а преклонение перед Творцом, то можно сказать, что писатель указывает нам на единственно правильное решение проблемы смысла жизни. Здесь уместно вернуться к тому, с чего начались наши рассуждения:

Кто смысл жизни нам откроет?

Секрет надежды в чем сокрыт?

Хранит его затворник в келье?

Иль некий древний манускрипт?

Кто даст ответ?

Когда бы человек ни старался обрести нравственность, надежду и смысл жизни вне Бога, он ограничен частными решениями, принципиально не имеющими веса в иной системе ценностей. Не потому ли в наше время, отмеченное активным взаимопроникновением культур, одновременно происходит все большее их размежевание по религиозным вопросам? Чем теснее их родство на социальном уровне, тем глубже расхождение на уровне осмысления жизни.

В завершение я хотел бы развить еще одну мысль. Уход от Бога означает не просто более или менее категорический отказ от морали, надежды и адекватного осмысления жизни; он означает и приверженность мировоззрению, которое подразумевает значительный риск для тех, кто его исповедует. Конечно, большинство неверующих считают этот риск минимальным, полагая, что вероятность существования Бога слишком мала, а доводы в пользу неверия слишком убедительны... Например, Бертран Рассел горделиво заявлял, что, если после смерти он, к своему большому удивлению, все-таки встретит Бога, то найдет способ объяснить свое неверие при жизни. Однако, сомневаюсь, чтобы аргументы философа оказали на Бога то же впечатление, что на иных людей.