Вот главная беда нашего времени. 3 page

Неужели сталины и гитлеры — идеал гуманизма? Неужели это и есть те яркие личности, дерзко осмеивающие "нелепые" проявления религиозности? Помните героя произведения Ницше "Так говорил Заратустра"? Идея этой притчи одновременно наивная и глубокая. Ее герой, Заратустра, был искренним искателем правды, пожелавшим в полном уединении сформулировать идеальные нравственные заповеди. Проведя на вершине горы в безмолвном размышлении многие годы и убедившись в бесплодности своего поиска, он спустился на землю, в прямом и переносном смысле, с твердым убеждением, что нравственности вообще не существует, что это вредная иллюзия, от которой человечеству необходимо избавиться. С того момента, как Заратустре открылась эта "истина", его миссией стала проповедь существования "по ту сторону добра и зла".

Спускаясь с горы, Заратустра столкнулся с другим затворником — святым старцем, "оставившим все ради любви к Богу". На вопрос монаха о том, куда он направляется, новый пророк ответил, что возвращается в "низкий мир" разрушать мифы, в которые верит человек, — о добродетели и Боге. Услышав такие чудовищные слова, старец стал умолять Заратустру одуматься, но тот, повернувшись к нему спиной и зашагав прочь, лишь с сочувствием произнес: "Неужели никто не говорил ему, что Бог умер?"

Придя в город, Заратустра сразу же стал проповедовать на рыночной площади, где собравшийся народ наблюдал за канатным плясуном, который ходил по натянутому над площадью канату Используя канатоходца как наглядный пример, пророк провозгласил:

"Человек — это канат, натянутый между животным и сверхчеловеком, — канат над пропастью. Опасен процесс движения и опасен взор, обращенный назад, опасны страх и остановка".

Развивая мысль о человеке, как промежуточном состоянии между зверем и сверхчеловеком, Заратустра сказал:

"Некогда человек был обезьяной, и даже теперь еще люди больше обезьяны, чем иная из обезьян... Я заклинаю вас, братья мои, оставайтесь верны природе и не верьте тем, кто говорит вам о загробном мире! Они отравители, все равно, знают ли они это или нет. Они презирают жизнь, эти вымирающие болтуны, от которых устала земля. Пусть же исчезнут они! Прежде хула на Бога была величайшей хулой, но Бог умер".

Когда бывший искатель универсальной морали заканчивал свой призыв к полному отказу от морали, канатный плясун оказался как раз над центром рыночной площади. Вдруг у него за спиной появился детина, одетый во все разноцветное, как скоморох. Детина пронзительно закричал:

"Вперед, хромоногий! Вперед, ленивая скотина! Контрабандист, набеленная рожа! Ты загораживаешь дорогу тому, кто лучше тебя!" С каждым словом он подходил все ближе к канатоходцу и вдруг, издав вопль, перепрыгнул через акробата. Тот, растерявшись от страха и неожиданности, утратил равновесие, выронил шест и рухнул на каменную площадь. Подойдя к окровавленному канатоходцу, который судорожно хватал ртом воздух и стонал в предчувствии ада, Заратустра произнес:

"Клянусь честью, друг, не существует ничего, во что ты веришь: нет ни рая, ни преисподни. Твоя душа умрет еще скорее, чем твое тело: не бойся же ничего!"

Умирающий человек посмотрел на него с недоверием. "Если ты говоришь правду, — сказал он, — то, теряя жизнь, я на самом деле ничего не теряю. Я немного отличаюсь от животного на ярмарке, которого заставили плясать побоями".

"Не совсем так, — сказал Заратустра, — ты из опасности сделал себе ремесло, а за это нельзя презирать. Теперь ты погибнешь от своего ремесла, и я хочу похоронить тебя своими руками".

На эти слова Заратустры умирающий ничего не ответил; он только пошевелил рукою, как бы ища в благодарность руки Заратустры".

В притче образно запечатлена сущность той философии, с которой немецкий мыслитель обратился к миру. Это философия воинствующего атеизма, отрицающего нравственность на том основании, что она не подтверждена так называемой объективной реальностью. В соответствии с этим взглядом, нравственный поиск человечества был трагическим недоразумением, произошедшим по вине христианства, которое-де превратило человека, этого властелина вселенной, в пленника иллюзий и страха. С точки зрения атеизма, человек действительно находится на полпути от зверя к сверхчеловеку, а все то, что препятствует ему в этом продвижении, должно быть уничтожено. И главные препятствия — это, конечно же, христианство, религиозное чувство, "червь-богослов". Ибо религия — это миф, квинтэссенция невежества, порождение животного ужаса перед миром. Долой христиан! Пора покончить с вековым рабством! Укажи христианам на их заблуждение, и пусть они не думают, что принадлежат нашему дивному новому миру. Когда же они, сорвавшись, упадут вниз, преподнеси им главную весть: нет смысла стремиться к небу или бояться ада, ибо их не существует. И тогда в последний миг своей жизни они с благодарностью пожмут твою руку, а ты похоронишь их и наконец вздохнешь с облегчением: нет больше заблудших "святых", и некому омрачать нам жизнь напоминанием о несуществующем Боге!

Новые обетования и старые измены

С точки зрения ницшеанства, Заратустра совершил величайшее из всех возможных дел: создал новую систему ценностей. Весть о спасении перестала быть Благой вестью. Само понятие "спасение" превратилось в смертельную отраву, состряпанную хитроумными злоумышленниками от религии. "Благая весть" стала заключаться в ненужности спасения как такового, в избавлении от гнета совести.

Что же противопоставить такому глубоко эмоциональному философскому выпаду? Есть только одно средство: спокойно исследовать предложенные идеи и твердо запомнить последствия, которые они имели. При внимательном рассмотрении оказалось, что за всеми нападками на Бога — пусть и выдержанными в академическом стиле — маячит извечное человеческое желание ни в чем себе не отказывать, поставить себя выше запретов. В этом открыто признается известный английский романист и мыслитель Олдос Хаксли:

"Для меня, как, я уверен, и для большинства моих современников, философия бессмысленности была, в сущности, инструментом освобождения. Освобождение, к которому мы стремились, было освобождением одновременно как от определенной политико-экономической системы, так и от определенной системы морали. Против данной морали мы возражали потому, что она ограничивала нашу сексуальную свободу; против политико-экономической системы мы возражали, ибо считали ее несправедливой. Сторонники этих систем утверждали, что они выражают определенное (точнее христианское) представление о мире. У нас было одно замечательное средство смутить этих людей, и одновременно оправдать свою политическую и эротическую непокорность: мы отрицали, что наш мир вообще имеет какой-либо смысл".

Перед этим Хаксли писал:

"У меня были причины не желать того, чтобы мир имел смысл; следовательно, я предположил, что он бессмыслен, и поступив так, без труда обнаружил множество доводов в пользу своего предположения. Невежественны мы по большей части умышленно — мы не знаем, ибо не хотим знать. Именно наша воля определяет то, каким образом и с какой целью используется интеллект. Тем, кто считает мир бессмысленным, по тем или иным причинам выгодно, чтобы смысла не было".

Сегодняшние ниспровергатели Божественного авторитета отнюдь не столь откровенны в признаниях, и большинство из них, пытаются дать философское обоснование своих умозаключений. Но зададимся вопросом о подлинной причине подобных попыток. Послужило ли стремление к свободе от каких бы то ни было моральных ограничений толчком к тому, чтобы разум сконструировал оправдание этому стремлению, или к отрицанию Бога подвели логические размышления? Стивен Гоулд утверждает:

"Мы существуем лишь потому, что у одной странной группы рыб были особые плавники, которые смогли трансформироваться в подобие ног и появились земноводные; потому что на нашу планету обрушились кометы и стерли с лица земли динозавров, дав тем самым млекопитающим шанс выжить; потому что земля не вся покрылась льдами в ледниковый период; потому что четверть миллиона лет назад в Африке зародился особый вид обезьяноподобных, который каким-то чудом до сих пор не перевелся. Нам, конечно, хотелось бы найти более возвышенное объяснение своему существованию — но его нет. Объяснение же, которое даем мы, пусть отчасти пугающее, а для некоторых и просто ужасное, делает нас совершенно свободными и радостными".

О какой свободе и радости говорит автор? Или я не правильно понимаю его слова? Не эта ли свобода сделала возможным расцвет преступности, насилия, наркомании и разврата? Не эта ли радость лежит в основе бешеного спроса на успокоительное и снотворное, без которых уже немыслима жизнь современного человека? Не этой ли радостью объясняется разрушение семейных устоев и появление армии обездоленных на фоне полного изобилия? Разве радостно — жить в самый кровавый век человеческой истории? Разве радостно видеть, что на смену нам приходит поколение, выросшее без отцов, с безнадежностью в сердце? Что это — действительно повод к радости? Или мы просто играем словами?

Позволю себе повториться и сказать, что мое отношение к атеизму может вызывать у кого-то возмущение, ведь далеко не все неверующие отвергают нравственные принципы. Я понимаю такое возмущение, но считаю его совершенно нелогичным. Действительно, не все атеисты аморальны, но я говорил совершенно о другом, а именно о том, что атеистическое мировоззрение как таковое дает человеку все основания для того, чтобы отказаться от нравственности, так как оно лишено объективного критерия оценки поступков. Таким образом, атеист, ведущий нравственный образ жизни, просто поступает лучше чем мог бы, исходя из собственной философии. Отказываясь от безнравственного поступка в пользу нравственного, атеист не может подтвердить свой выбор ничем, кроме личного предпочтения, а следовательно не может и укорять того, кто поступает иначе. В этом трагизм его положения.

Теперь давайте вернемся к Ницше и посмотрим, как разработанная им философия повлияла на его собственную жизнь. Сердце невольно сжимается, когда читаешь об одиноком философе, который, склонившись над письменным столом, вел борьбу с Богом. Сгорбленный, полуслепой, он днями не выходил из маленькой, плохо отапливаемой комнаты, усеянной клочками хаотично исписанной бумаги. В углу, в старом деревянном сундуке хранились скудные пожитки: поношенный костюм и пара рубашек. Книги, рукописи, да поднос с лекарствами от невыносимой головной боли, вызывавшей рвоту — вот и все, что было у него в комнате. Завернувшись в пальто и обмотав шею шарфом, он часами писал. Печка дымила и почти не давала тепла. Ницше торопился, словно ощущая близкий и бесславный конец.

Мне представляется, что наиболее метко охарактеризовал труд Ницше Вальтер Кауфманн: "Заратустра, — сказал он, — произведение бесконечно одинокого человека". Да, Ницше стал жертвой им же изобретенного атеистического яда. По странной иронии судьбы, он часто клеймил верующих как "изготовителей яда".

Язвительный Вольтер однажды заметил, что христианские призывы к смирению опровергаются любовью к богатству самих представителей Церкви. В случае Ницше мы видим обратную картину. Страдая от нищеты и запущенного сифилиса, он создал исполненную показного оптимизма гуманистическую утопию, так и оставшуюся невоплощенной.

Сумасшествие, которое Ницше предрекал миру, постигло его самого. В автобиографическом эссе "Ессе Ното" он со всей серьезностью дает главам следующие названия: "Почему я такой умный", "Почему я пишу такие хорошие книги" и "Почему я есть судьба". Себя он называет не иначе, как преемником умершего Бога. Окончательно безумие настигло Ницше в Турине, городе, где жил Цезарь Ломброзо, небезызвестный психиатр, написавший работу под названием "Гений и безумие". Ницше упал прямо посреди улицы, после чего его отвезли обратно в Базель и заключили в сумасшедший дом. Можно сказать, что в своей жизни он довел до логического завершения все то, к чему призывал других. Решительно отвергнув Бога, он сам оказался покинут Им еще при жизни. Ницше поэтому вполне может претендовать на право называться самым значительным философом современности, ибо никто другой не ответил на ее главный вопрос с такой ужасающей полнотой.

Один эпизод из молодости Ницше многие исследователи называют переломным моментом в его жизни. Оказавшись в студенческие годы в Кельне, он попросил какого-то служащего порекомендовать ему гостиницу. Вместо этого служащий — очевидно, желая позабавиться над студентом — направил его в бордель. Оказавшись в окружении "ночных бабочек" и их нечистоплотной, пахнущей табаком и алкоголем клиентуры, он был глубоко потрясен и не стал скрывать своего презрения к участникам разгула. Взяв несколько аккордов на фортепьяно, он шумно покинул заведение, заявив, что этот инструмент — единственный обитатель дома, в котором еще осталась душа. Тем не менее, есть подозрение, что через некоторое время, поддавшись соблазну, Ницше вернулся, чтобы поучаствовать в том, к чему отнесся вначале с таким нескрываемым презрением. По крайней мере, через три года он признался, что заразился сифилисом приблизительно в это время. Вся его жизнь трагически изменилась, и он полюбил то, что прежде презирал. Это и стало причиной его смерти.

Я вижу в этом рассказе своего рода прообраз того, что происходит сейчас с нашей цивилизацией. Мы отгородились от Бога на уровне властных структур, школ и университетов; мы хотели бы вовсе вычеркнуть Его из нашей жизни. Все это дает мне право предполагать, что жизнь и смерть великого философа являются прототипом того пути, по которому нам, как цивилизации, придется пройти в том случае, если главной философией общества останется атеизм.

Глава 4. Бездомная мысль

Причина несостоятельности атеистической утопии заключается в ее неспособности создать удовлетворительную этическую систему, не сводящуюся к примитивному прагматизму. И эта неспособность объясняется отнюдь не недостатком желания. Напротив, одно из самых впечатляющих усилий человеческой мысли было предпринято как раз с целью обосновать добро материалистически, т. е. не прибегая к понятию Бога. В частности, я имею в виду колоссальный труд, проделанный философом эпохи Просвещения Эммануилом Кантом. В целом, историки философии отмечают, что основы современной западной цивилизации были заложены на протяжении двух столетий, приблизительно с 1630-го по 1850-й годы. Именно в этот исторический период произошел отход от прежнего понимания нравственности как закона Божия к пониманию ее как условного свода правил, не имеющих богословского обоснования. Кант, творивший на рубеже XVIII и XIX веков, стал провозвестником современного материализма. Посаженные им философские зерна дали в секулярном обществе прекрасные всходы. Примечательно, что Канта признают своим вдохновителем как западные демократии, так и некоторые тоталитарные режимы. Об этом забывают, когда утверждают, что кантовское мышление присуще исключительно демократическому обществу и, тем самым, идеализируют его философию. Не стоит забывать, что рационалистическая этика Канта является составной частью марксизма-ленинизма.

На пути к атеизму

Коль скоро Канта считают крестным отцом нерелигиозной этики, давайте уделим его философскому творчеству немного внимания. В своих рассуждениях философ исходил из двух положений. Во-первых, утверждал он, законы нравственности являются рациональными, и следовательно, постижимы всеми рационально мыслящими людьми. Законы эти столь же объективны, как законы математики или логики. Иными словами, исходным пунктом его рассуждений был тезис о том, что любой человек, независимо от культурного опыта, общественного положения и религиозных взглядов, может без всякой посторонней помощи, опираясь исключительно на свой разум, прийти к универсальному пониманию добра и зла.

Во-вторых, Кант полагал, что понимание добра не имеет ничего общего с "недостижимым идеалом" добра, но может и должно быть реализовано в практической жизни. То есть, по Канту, мы не только способны познать добро теоретически, но и претворять его в жизнь усилием воли.

На этом этапе Кант делает два весьма важных вывода, без которых его этическая теория была бы неполной. Во-первых, не стоит искать источник нравственности в трансцендентном, коль скоро человек способен постичь нравственные категории логикой. (Кант не отрицает того факта, что Бог дал человеку заповеди; он лишь отрицает потребность в Нем как в источнике нравственного знания.) Во-вторых, нравственные нормы не зависят от желания человека, то есть не определяются тем, делают они его счастливым или нет. Нет, Кант не отрицает потребности всех нас в счастье, как не отрицает и существования Бога; он просто отказывается с их помощью определять добро и зло.

По вполне понятным причинам, первое замечание достаточно часто используется воинствующими атеистами как аргумент в споре с верующими; не менее понятно и то, что о втором замечании они словно бы забывают. Как известно, теорией Канта воспользовались такие противоположные политические системы, как коммунистическая и демократическая. Первая ухватилась за нее для того, чтобы оправдать пренебрежение индивидуальным благополучием ради "общественного блага" (которое, как известно, наделе обернулось экономическим разорением и гибелью миллионов невинных людей), а вторая решила сделать ее обоснованием демократической утопии, где благо общества приносится в жертву счастью индивидуума.

В академических кругах Канта цитируют с целью доказать полную автономность человеческой нравственности, ее независимость от бытия Бога. Хочется спросить: как в таком случае быть с замечанием Канта о том, что этические нормы не зависят от нашего субъективного мнения, от того, устраивают они нас лично или нет? Кант недвусмысленно дает понять, что нравственность имеет безусловный характер, т.е. не зависит от наших желаний и не изменяется в соответствии с нашими представлениями о добре и зле.

На данном этапе я воздержусь от критики этической системы Канта. Сегодня многим понятно, что атеистическое обоснование этики страдает неразрешимыми противоречиями философского и социально-исторического характера. Тем не менее, именно дерзкая убежденность некоторых западных мыслителей в том, что нравственность может быть основана на разуме в широком смысле, и послужила главной причиной конфронтации между западной и восточной цивилизациями. Категории добра и зла, понимаемые с атеистической позиции, оказываются несовместимы с этическими теориями, основанными на религиозных убеждениях жителей восточных стран. Не этим ли объясняется агрессивное неприятие странами так называемого "третьего мира" западной политики и западных норм жизни, в частности, сексуального поведения? То, что общепринято в Индии, может показаться странным во Франции, а то, что нормально для США, воспринимается как сатанизм в Иране.

Большую тревогу вызывает то обстоятельство, что западные атеисты, убежденные в случайности своего появления на свет и отсутствии какой бы то ни было трансцендентной реальности, сохраняют странную уверенность в объективности и, следовательно, превосходстве своего миропонимания. Рациональность своего мышления они подтверждают весьма спорными "достижениями" общества, в котором живут; достижения, в свою очередь, подтверждаются доводами "объективного" рассудка. Совершенно очевидно, что никакой объективности здесь нет, а есть слепая уверенность в своей правоте.

Для жителя мусульманского мира истина явлена в откровении; индус или буддист считает, что она постигается интуитивно; в атеистическом обществе постижение истины — задача разума. Более того, на Западе личное счастье человека превыше всего. Возможно ли посредством разума оправдать и примирить откровение, интуицию и поиск личного счастья?

Чтобы выйти из этого затруднения, Кант выдвинул гипотезу об универсальных нравственных принципах. Она, в свою очередь, позволила ему сформулировать широко известное правило: нужно всегда желать того и делать то, чего должны желать и что должны делать все люди. К обязательным Кант относил такие правила, как "всегда говорить правду", "всегда выполнять обещания", "быть милостивым к тем, кто попал в беду", "не совершать самоубийства". Беда в том, что для практического воплощения этих благородных заповедей требуется бесконечное количество комментариев, своего рода новый Талмуд, но даже наличие таких комментариев не уничтожит "отвлеченного" характера правил. Например, правило "говорить всегда правду, если только это не приведет к смерти другого человека" требует дальнейшего уточнения вплоть до того, пока не будут исчерпаны все возможные условия его применения, а их — необозримое множество. Таким образом, трудно логическим путем доказать истинность выдвинутых Кантом правил.

Специалист по этике Элисдер Макинтайр указывает на влияние, которое оказало на мышление Канта его христианское воспитание. Все создатели этических теорий так или иначе испытывают влияние своего религиозного воспитания, в чем можно убедиться на примере таких выдающихся мыслителей как Кьеркегор, Юм или Дидро. Воспитанные соответственно в лютеранской, пресвитерианской и католической с янсенистским уклоном традициях, они отразили особенности этих учений в своих трудах. В таком случае, опять напрашивается вывод о необходимости трансцендентного обоснования этики, иначе задача по примирению конфликтующих нравственных норм оказывается попросту невыполнимой.

Немаловажным является и то обстоятельство, что большинство философов прошлых столетий, на которых любят ссылаться воинствующие атеисты, высоко ценили брак и не одобрили бы пренебрежительного отношения к нему со стороны наших современников. Под современниками я, в частности, подразумеваю таких философов, как Бертран Рассел. Однажды он катался на велосипеде и вдруг понял, что больше не любит свою жену — следовательно, настало время для развода. Таких решений в его жизни было несколько. Интересно, что бы сказал Кант, если бы узнал, что его труды послужили основой для подобной неверности?

Выбор вопреки разуму

Следует сказать, что Канту так и не удалось разработать убедительное рациональное обоснование этики вне Божественного откровения. Зато он проложил дорогу многочисленным последователям, наиболее известными из которых являются экзистенциалисты. Наибольшую же популярность среди экзистенциалистов приобрел, пожалуй, датский философ Кьеркегор. Связь философии Канта с философией Кьеркегора очевидна. Первый подходил к этике с позиции разума; последний — с позиции воли и человеческой способности делать выбор. Вообще, слово "выбор" является ключевым для философии Кьеркегора, о чем он говорит в книге "Или-или". По Кьеркегору, проблема выбора не столько в предпочтении добра и зла, сколько в принятии решения об участии или неучастии в системе ценностей под названием "добро и зло". Философ приходит к мнению, что если выбор и делается в пользу нравственного образа жизни, то беспричинно, поскольку критерий выбора находится "вне компетенции" разума. Подобное допущение приводит к непреодолимым теоретическим противоречиям. Той же непоследовательностью страдают теории Юма и Дидро.

Нетрудно увидеть, почему попытка создания новой этики в эпоху Просвещения потерпела неудачу. Иначе и быть не могло, потому что философы имели неверную предпосылку, сводившую на нет все их устремления. Она заключалась в следующем: человек имеет возможность и право формулировать цель своей жизни независимо от Бога. Но в этом случае нравственный поиск в принципе лишен каких-либо ориентиров и в принципе не может увенчаться успехом. Если жизнь случайна и не подчинена изначальному замыслу, то просто бессмысленно говорить об этике. Прав Ф. И. Достоевский: если Бога нет, все дозволено.

Это, с вашего позволения, главный камень преткновения современного атеистического общества. Люди продолжают разглагольствовать о нравственных ценностях, не замечая, что одновременно уничтожают самую основу для них. Если правда, что личное счастье — единственная цель и содержание жизни, то почему человек должен беспокоиться о счастье других людей? Являясь продуктом случайной самоорганизации материи, жизнь человека вообще не подлежит нравственной оценке.

С другой стороны, если человек создан Богом с определенной целью, то он имеет потребность познать Его и цель своей жизни, прийти к пониманию добра и зла.

Таковы два принципиально противоположных подхода к жизни.

Вера или хаос

Покинув Бога и убедившись, что ни разум, ни свободный выбор не являются решением главной проблемы жизни, западное общество просто растерялось. Оно не способно противопоставить что-либо убедительное идеологиям исламских фундаменталистов, коммунистов, или экзистенциалистов, которые, придавая своим убеждениям универсальный характер, пребывают в полном согласии с самими собой. И вот перед нами общество деградировавших интеллектуалов, разнузданных сластолюбцев и вездесущих преступников. В погоне за нравственностью и счастьем вне Бога мы потеряли все — и Бога, и нравственность, и счастье.

Но, как известно, "свято место пусто не бывает". Место "мертвого бога" неизбежно занимает идол — будь то страсть к накопительству, эротомания или жажда власти. Лишившись надежной точки отсчета, мы беспомощно барахтаемся в нравственной невесомости, тщетно пытаясь обрести почву под ногами. Соблазненные утопическими гипотезами, ослепленные гордостью, мы забыли основополагающую истину о человеке, неоспоримо подтвержденную опытом цивилизации: человеческая природа — греховна, то есть больше склонна ко злу, чем к добру.

Вот что пишет профессор Оксфордского университета Айрис Мердок, отзываясь на атеистическую аргументацию Канта, изложенную в работе "Основание этики":

"Как он знаком нам, как понятен и близок этот тип, изображенный Кантом в "Основании этики": даже пред лицом Христа этот скептик обращается к суждению собственной совести, хочет услышать голос собственного разума... Этот человек и сегодня среди нас, такой свободный, независимый, красивый, сильный, ответственный, отважный, герой бесчисленных романов и книг. Образ этого обаятельного, но заблудшего существа типичен для века научного прогресса с его самоуверенной логикой и одновременно чувством отрешенности от материи, которую он исследует... Эта отрешенность неизлечима... От него рукой подать до героя Ницше или экзистенциалистов. Человек Канта уже получил блестящее литературное воплощение почти веком ранее в бессмертном творении Мильтона: подлинное имя его — Люцифер".

Это приводит мне на память слушания в мэрии американского города Атланта, во время которых школьники, ставшие жертвами царившего в учебных заведениях насилия, просили городского главу вернуть в классы "Бога и молитву". Глава администрации все медлил с решением, все надеялся услышать какое-нибудь более "социально приемлемое" предложение, но так и не дождался. Больше всех от безбожия страдает молодежь.

Вспоминается мне и другой не менее поучительный эпизод, изобличающий тех, кто отрицает связь между мировоззрением и нравственностью. Профессор Оксфордского университета, воинствующий атеист, заявил, что религиозные воззрения не оказывают реального влияния на поведение человека. Возражая ему, оппонент предложил такую ситуацию:

"Представьте, профессор, что вы оказались в "неблагополучном" районе большого города. Не успели вы открыть дверцу машины и выйти на тротуар, как услышали у себя за спиной приближающийся топот и, обернувшись, увидели бегущих в вашем направлении десяток молодых людей. Скажите, профессор, были бы вы рады в тот момент узнать, что эти люди торопятся домой с вечерних курсов по изучению Библии?"

На фоне охватившего аудиторию смеха профессор был вынужден признать, что это, действительно, обрадовало бы его. От себя добавим, что иначе и быть не может, ведь между мировоззрением и поведением существует непосредственная связь.

Трудно отрицать нравственное банкротство модернистской философии. Набор знаний, объединяемых ныне этим понятием, все меньше претендует на какую-либо связность, он устремлен к своему логическому завершению — окончательному торжеству хаоса. Не об этом ли говорит английский журналист Стив Тернер в своем стихотворении "Символ веры"?

Веруем в Марксфрейддарвинизм,

Веруем в то, что все хорошо,

Покуда не причиняешь другому человеку боль,

Исходя, конечно, из своего определения боли.

Веруем в секс до, во время и после брака,

Веруем в психотерапию греха,

Веруем в радость прелюбодеяния

И допустимость гомосексуализма.

Веруем в запрет всех и всяческих запретов.

Веруем в постоянное улучшение жизни

Вопреки очевидным доказательствам обратного,

Ведь доказательства нужно еще взвесить,

А доказать можно все, что угодно.

Веруем в то, что гороскопы в чем-то правы,

Веруем в НЛО и гадание;

Иисус был хороший человек —

Такой же, как Будда, Мухаммед и все мы.

Он был талантливый учитель и учил добру,

Хотя, конечно, многого еще не понимал и

Во многом ошибался.

Веруем, что все религии — об одном и том же,

По крайней мере те, что известны нам.

Все призывают к любви и доброте,