Обеление и восхваление 2 page

Но если здесь можно посмеяться, то следующий оправдательный пассаж опять вызывает негодование. Тем, кто возмущается числом голодных смертей, Пихорович отвечает по принципу Паниковского: а ты кто такой? Дескать, сейчас тоже народ вымирает[270]. Этот прием Пихорович применил на беду себе. Буквально через год после его разглагольствований история предоставила очень интересный материал для размышлений, кто лицемернее: сталинисты или буржуазные либералы? После неурожая 2003 г. над Украиной впервые после 1946 г. вновь замаячил призрак голода. И что сделал в этих условиях антинародный режим Кучмы-Януковича? Он свернул зерновой экспорт, потратил немалые средства, закупил зерно, и голод не наступил. Сталинский режим на это не пошел. Он не на секунду не прекратил экспорт зерна, за счет продажи которого находились средства для покупки оборудования, обеспечивавшие головокружительный бег индустриализации. И это несмотря на то, что по официальной идеологической версии индустриализация была не самоцелью, а условием общества социальной справедливости, ради него и затевалась.

Разумеется, шаг украинской буржуазии не был продиктован гуманными соображениями. Для режима, который организовал народу Украины вымирание со средней скоростью 320 тысяч человек в год, гуманизм является пустым звуком. Просто Кучма в это время был занят операцией «преемник». Как писала одна из марксистских газет, он делал все, «чтобы Кучма продолжился в Януковиче». Социальные катаклизмы, связанные с голодом, ей могли явно помешать, настроив избирателей против и так не слишком популярного кандидата.

Здесь, кстати, можно заметить очень интересное классовое преимущество такой формы господства капитала, как буржуазная демократия, над бюрократической деспотией. Буржуазная демократия заставляет иногда господствующий класс считаться с интересами класса эксплуатируемого, даже если он не способен их самостоятельно выразить, подобно современному украинскому пролетариату. Конечно, иногда, а не всегда. А вот в режимах, подобных сталинскому, господствующий класс в достижении своих целей может всегда идти напролом, даже если ценой такого движения будут миллионы жизней. Но не подумайте, что я сторонник буржуазной демократии. Ибо как только эта форма господства капитала дает осечку, и удержать эксплуатируемых в узде с ее помощью не удается, она тут же напоминает, что есть и другие формы диктатуры буржуазии – в роде тех, от которых млеют Глебов с Пихоровичем.

Говорят, от великого до смешного один шаг. Именно его теперь и предстоит сделать. Основные попытки обеления государственного капитализма в СССР мы рассмотрели, а теперь взглянем на то, как новые сталинисты его прославляют. Местами это бывает очень даже весело. Сейчас перед нами пройдет длинная вереница «преимуществ социализма», разумеется, с их последующим разоблачением.

Первым выходит на подиум замшелый тезис о том, что при социализме экономика растет более быстрыми темпами, чем при капитализме, и сельское хозяйство отлаженное, и энергетика невиданными темпами развивалась[271]. Сталинисты годами цеплялись и цепляются за этот тезис: «Советское социалистическое государство, распространив государственную собственность на все то производство, которое до революции было капиталистическим, осуществив коллективизацию крестьянской собственности, получило темпы развития производства более высокие, чем любое капиталистическое государство». Но во-первых, темпы эти были выше не всегда и не у всех. К примеру, в Японии в послевоенный период они были выше советских. Стало быть, или это не есть важнейший признак социализма, или у нас социализма и не было. Но даже если бы это был признак социализма, пусть и второстепенный, совершенно нельзя понять, в чем его преимущество. Ну и что, что экономика растет быстрее? Главное, как живет при этом человек. Экономическая политика советского правительства любыми способами преследовала цель опережающего развития тяжелых отраслей промышленности по отношению к легким. В результате советские люди своим трудом питали огромного индустриального гиганта, от которого им почти не было отдачи. Во всяком случае, не будь эта политика столь упорной, уровень жизни, достигнутый в сравнительно благоприятное хрущевско-брежневское время, мог бы быть еще выше.

Поэтому, какими бы ни были темпы роста производства, дабы убедить своих сограждан, что в СССР был социализм, новым сталинистам все равно нужно доказывать, что советская экономическая система была повернута лицом к человеку, при чем так, как не поворачивается ни одна капиталистическая экономика. Точно подтверждая, что дело не в темпах роста, одна из передовиц РК гласила: «Еще лучше для современных производительных сил, если труд людей планомерно организован на уровне всей страны и разумно скооперирован на международном уровне. Именно такого рода производительные силы и производственные отношения сложились у нас за годы Советской власти»[272]. При такой постановке вопроса нам уже есть о чем поговорить предметно. Возьмем для начала пресловутую планомерность ведения хозяйства в СССР. Советская экономика никогда не развивалась таким образом. Достаточно сказать, что из 12 пятилетних планов более-менее был выполнен только один (на 1966-1970 гг.). А для легендарных первых пятилеток и вовсе была характерна самая настоящая анархия производства[273]. Как выразился в свое время английский историк Тони Клифф после тщательного анализа социально-экономических отношений в СССР, «русская экономика является какой угодно, но только не плановой»[274].

По поводу разумной производственной кооперации СССР и мировой экономики сперва послушаем самих новых сталинистов. Так одна особа написала, что раньше «Украина относилась к государствам с плановой экономикой, в котором все было продумано так, что никакие мировые колебания не могли существенно повлиять на ее развитие»[275]. Обратите внимание на заголовок статьи – «Рост цен на бензин продолжается». Она была написана, чтобы противопоставить положение современной Украины тому выгодному состоянию, в котором пребывал СССР. Но трудно, наверное, найти человека, который не знает, какую роль сыграли в советской истории мировые цены на нефть и газ. Когда они подскочили в 70-е гг., тогдашнее правительство стало решать все текущие социально-экономические проблемы страны за счет их экспорта. Когда же в 80-е годы мировые цены на углеводороды упали, Советский Союз оказался перед теми же проблемами, что и в 70-е гг., только они обострились еще больше, а поток нефтедолларов изрядно ослаб, и смягчать проблемы стало нечем. А дальше была перестройка…

Еще один фантазер сообщает следующее: «В подальшому якраз радянська влада за рахунок розвитку колгоспного сільського господарства, повністю ліквідувала всілякі передумови виникнення голоду, чим користується і нинішня антинародна, злісно антирадянська влада… Якраз за радянської влади було покінчено остаточно навіть з найменшими можливостями голоду при найнесприятливіших природних умовах»[276]. Но как же не знать, что с 1962 г. Советский Союз непрерывно импортировал зерно, ибо собственное сельское хозяйство не могло удовлетворить внутренние потребности. А решалась проблема за счет нефтедолларов. Такая вот разумная кооперация на мировом уровне у страны с богатейшими запасами черноземов.

Но что вы ко всему цепляетесь, скажут иные сталинисты. Может с планомерностью-то и было не особо, и международная кооперация не всегда была рациональной, но жилось-то неплохо. С.Хмельник так прямо и рубит с плеча: «Начнем с главного: деньги на одежду и обувь у народа были!». А теперь обратите внимание, в какое место она рубанула: она так пыталась парировать тем, кто жалуется на дефицит товаров в СССР[277]. После этого оцените, как она промахнулась. Что толку от наличия денег, если товаров-то все равно не хватало. Знаменитый дефицит еще не всеми забыт. А в 30-е годы уровень жизни был так низок, что многим гражданам СССР едва хватало денег даже на еду. Не всегда было хорошо и в те времена.

- Да что вы говорите! – встрепенется Дмитрук. – При Сталине каждый год цены снижали, а сейчас они все время растут[278].

В свое время у В.Пихоровича была статья с хорошим заголовком «Невежество на службе буржуазии». Это характеристика как раз применимая к данному случаю. Снижение цен наблюдалось в СССР на коротком отрезке его истории – в конце 1940-х – начале 1950-х гг. Все остальные периоды советской экономической истории сопровождались инфляцией и ростом цен. Но перед нами нет никакого преимущества созревшего сталинского «социализма». В.Дмитрук, как и его покойные вдохновители из отдела агитации и пропаганды ЦК ВКП(б), просто не знает экономической истории мирового капитализма. Крупный специалист по истории XIX в., Эрик Хобсбаум, отмечает, что в развитых капиталистических странах то была эпоха непрерывного падения цен на промтовары. Да и сейчас это явление можно местами наблюдать, хотя последние 100 лет общий уровень цен растет, а деньги обесцениваются. В качестве примера можно привести компьютерную технику: на украинском рынке падение цен на нее в последние годы очевидно. Механизм снижения цен при капитализме был подробно исследован еще Марксом в «Капитале». Так что не тянут сталинские снижения цен на высокое звание преимущества социализма. Ничего специфически социалистического в них нет.

Еще одно благое дело «социализма» В.Дмитрук видит в жилищно-коммунальной политике: «Получение достойного жилья было для нас таким же естественным правом, как и право жить и дышать воздухом»[279]. Такое было. Но далеко не всегда. Это результат жилищной политики Н.С.Хрущева, на голову которого новые сталинисты изрыгают проклятия. А вот при их любимце Сталине трудящиеся ютились в бараках, полуподвалах и переполненных коммуналках. Иметь свою отдельную квартиру было тогда недостижимым счастьем. Не имей В.Дмитрук счастья быть лишенным чувства стыда, он бы постеснялся приписать к преимуществам «социализма» то, что появилось в эпоху, которую он считает периодом деформации «социализма»! И кстати говоря, даже несмотря на массовое жилищное строительство по обеспечению жилплощадью СССР так и не достиг показателей развитых капиталистических стран.

Особый предмет гордости классических сталинистов такое сомнительное «преимущество социализма», как государственная монополия на производство и торговлю винно-водочными изделиями. В РК об этой монополии не раз сладострастно вздыхали[280]. Бессмысленно было бы оспаривать их слова, что эта монополия была важным источником пополнения государственного бюджета, ибо это так. Но вот напомнить им ее моральную оценку не помешает. В свое время большевики отменили эту монополию. Как говорил Ленин, «мы будем торговать всем, кроме икон и водки». Иначе большевики поступить не имели права. Разве могла Советская власть наживаться на спаивании рабочих и крестьян? Но прошло время и «практичный большевик» Сталин восстановил водочную монополию. В бюджет опять потекли «пьяные деньги». Номенклатурщики не представляли рабоче-крестьянскую власть и могли себе это позволить. А вот сталинисты, поддерживая и пропагандируя их водочную политику, в очередной раз показывают, что они не с трудовым народом, а с его врагами.

Новые сталинисты после обособления пока не занимались этим, но и особых слов осуждения от них что-то слышать не приходилось. Во всяком случае, свой голос пока подал лишь Пихорович, и то в такой манере, чтобы вышло оправдание Сталина. По голословной версии Пихоровича эта монополия в сталинские времена объявлялась государственнокапиталистической, а не социалистической мерой. Думаю, что Сталин по меньшей мере удивился бы.

Но не хлебом единым жив человек. Нельзя свести всю его жизнь к потреблению. Тот у кого такое происходит, получил от левого философа Г.Маркузе презрительное прозвище «одномерного человека». Новые сталинисты с подобным отношением вполне солидарны и потому не пытаются свести преимущества социализма к потребительской сфере. И это правильно. Человек еще и трудится. При этом социалисты всех времен хотели, чтобы труд превратился из средства угнетения в источник радости, чтобы он приобрел творческий характер. Новые сталинисты уверяют, что примерно так и было в СССР: «Предполагалось, что механизация и автоматизация приведет к освобождению человека от тяжелого, изнурительного, монотонного, отупляющего физического труда, создаст условия для того, чтобы каждый получил возможность заниматься только творческим трудом, развивать свои творческие способности. Опыт Советского Союза и других социалистических стран показал, что это не утопия, не кабинетная фантазия. Советский Союз благодаря индустриализации совершил фантастический рывок от массовой неграмотности своих граждан к поголовной грамотности и всеобщему среднему образованию, к тому, что культура стала поистине всенародным достоянием»[281]. Обратите внимание, что выдвинутый в начале цитаты тезис доказывается в ее конце одной фразой, не имеющей никакого отношения к делу. Можно было бы процитировать всю статью, но поверьте, в ней нет никаких доказательств, что труд перестал изнурять и стал творческим.

Впрочем, некоторые авторы РК все же пытались наполнить этот абстрактный тезис конкретным содержанием. Например, некто О.Моренко утверждал, что превращению труда в источник радости способствовало отсутствие некоторых профессий при «социализме»: «Не только рабочий на заводском конвейере, но и работник еще более развращенной сферы непроизводительного труда – охранник, консьержка, гувернантка, лоточный торговец – жертвы частичной, не творческой деятельности (а ведь недавно этих специальностей в социалистическом обществе не было и без них прекрасно обходились)»[282]. Но это же откровенное вранье: были в СССР и охранники, и лоточные торговцы, изредка встречались даже гувернантки. Другое дело, что их было заметно меньше. Но Моренко предпочел забыть о них совсем.

Но как же все-таки обстояло дело с избавлением от тяжелого и изнуряющего труда? С.Хмельник идет к доказательству с опорой на косвенные признаки: «В истории нашей страны были годы, когда люди трудились прежде всего на благо Родины». «Участвовать в социалистических соревнованиях было не только почетно - без этого просто не могли жить. Это была действительная потребность - работать с лучшим результатом, чем вчера». «Сейчас можно наблюдать совершенно противоположную тенденцию. Много и тяжело работать, по большому счету, никто не хо­чет. (И действительно, на благо чего?) Труд стал отчужденным от действительных потребностей человека. Поэтому практически каждый мечтает о том, как бы работать поменьше, а получать побольше»[283]. Выходит, что тогда было желание трудиться и труд был источником счастья, а сейчас все наоборот. Но и в советское время очень многие люди стремились работать меньше, а получать больше. Официальная пропаганда их клеймила как летунов и рвачей, но заставить много и тяжело работать могла только за счет премий и сдельной оплаты труда. Широко известно безразличие к труду, охватившее трудящихся в годы застоя. К тому времени энтузиазм, рожденный Октябрьской революцией, окончательно угас, и советский пролетариат плевал на работе в потолок, если его не побуждали к труду длинным рублем. Угасание энтузиазма тоже очень просто объясняется. В истории СССР не было лет, когда люди трудились на благо родины – были периоды, когда многие люди думали, что это так. Их убеждала в этом советская пропаганда. Но можно ли ей было верить до бесконечности, если каждый раз благо родины при ближайшем рассмотрении оказывалось благом партийно-государственной бюрократии – государственной буржуазии? Вот отсюда и торжество безразличия в годы застоя.

Опять не вышло найти ответ: что сталось с тяжелым и изнуряющим трудом. Потому В.Дмитрук и С.Хмельник идут другим путем и обходят вопрос. В.Дмитрук вещает: «Любой мог выбрать себе работу по душе, при желании поступить в любой вуз и работать после этого по специальности»[284]. С.Хмельник развивает: «В отличие от социалистического периода истории нашей страны, когда каждый человек мог выбрать себе профессию по собственному желанию и заниматься любимым делом, в настоящее время редко встретишь человека, который любит свою работу»[285]. С последним утверждением С.Хмельник можно согласиться. В советское время таких людей было больше, но далеко не все находились в таком положении. Знают ли Хмельник и Дмитрук, что во времена «товарища» Сталина практиковались принудительные наборы рабочей молодежи в фабрично-заводские училища, и никто не спрашивал, к чему у этих подростков лежит душа? Именно во времена «товарища» Сталина была введена уголовная ответственность за самовольную смену работы (1940-1956 гг.), при чем эта мера сохранялась даже после второй мировой войны. Но даже это все мелочи. Новые сталинисты просто не понимают, какие серьезные требования стоят за такими простыми пожеланиями, как свободный выбор профессии, образования и работы по желанию и склонности.

В современном капиталистическом обществе виды занятости и профессий, а также их количественное соотношение и запросы к системе образования на подготовку специалистов определяются текущими потребностями материального производства и частично потребностями государственного аппарата. При чем между ними абсолютно некуда засунуть такую переменную, как личные склонности человека. Структура занятости задана независимо от предпочтений отдельной личности, и единственное, что она может сделать – суметь вписаться в нее или не суметь. Но по отношению к людям в целом нет даже такой возможности. Поскольку экономическая система не предполагает соответствия между ее требованиями и склонностями людей, это автоматически означает, что значительная часть трудящихся вынуждена делать совсем не то, к чему лежит их душа, учиться специальностям, к которым они безразличны, и зачастую работать совсем не по той специальности, которую они изначально освоили. При этом в обществе есть немало работ, которые по самому своему характеру не располагают к их выбору, а обойтись без них никак нельзя. К примеру, это уборщики мусора в городах. Хотя в развитых капиталистических странах были достигнуты немалые успехи в механизации уборки, позволяющие облегчить эту профессию (в 90-е гг. они пришли и на Украину), трудно представить, что сейчас там наконец работают люди, которым их труд доставляет удовольствие. Названные две проблемы существовали также и в Советском Союзе. А ведь мы еще не коснулись таких серьезных вопросов, как отчуждение и эксплуатация, которые тоже отравляют жизнь человеку труда.

Маркс в свое время высказал замечательную по глубине мысль: «Царство свободы лежит по ту сторону материального производства». Стоит только вдуматься как следует в проблему выбора профессий, и убеждаешься в правоте его слов. Ведь представить себе свободный выбор профессий можно только в экономической системе, где зависимость структуры занятости от требований материального производства существенно ослаблена, а то и вовсе отсутствует. Это и должен быть коммунизм, лежащий в таинственном будущем. А советская экономическая система не сделала к нему даже первого шага. В этой связи нужно только поблагодарить А.Глебова, который однажды решился сказать о занятости в СССР правду: «Некаждый человек в СССР чувствовал себя абсолютно счастливым - не каждый мог заниматься любимым делом, которое к тому же давало возможность иметь квартиру, машину, докторскую зарплату. Кому-то приходилось рубить уголь в подземных шахтах, ковыряться по локоть в масле в моторах, мыть грязный пол или посуду в больницах и школах. О квартире и машине многие могли только мечтать»[286].

А теперь вернемся к проблеме, с которой мы начали. А именно: привела ли механизация и автоматизация к освобождению человека от тяжелого, монотонного, изнурительного и отупляющего физического труда? И приведенная только что цитата и пример с уборкой мусора говорят, что нет. Еще больше убеждают в этом данные об уровне механизации труда в СССР. Исчерпывающую статистику по этому вопросу найти сложно, но вот что сообщается, к примеру, в плановых заданиях на 9 пятилетку. В 1971 г. уровень механизации на предприятиях Минпищепрома составлял 50,7 %, а на предприятиях Минмясомолпрома – 40 %. В сельском хозяйстве план не дает сводную статистику, но по некоторым видам работ ситуация в 1970 г. была такова. Посадка картофеля была механизирована на 95 %, а сбор только на 23. Сбор початков кукурузы – на 81 %. На фермах крупного рогатого скота доение коров было механизировано на 56 %, а уборка навоза на 30%[287]. Заметный прогресс, конечно, имел место, но Советский Союз не догнал по механизации даже развитые капиталистические страны, а уж об автоматизации, для которой механизация выступает как предпосылка, и вовсе лучше промолчать. И не слушайте гражданина Моренко: «Технологическая частичность могла бы быть преодолена у трудящегося пониманием общественной значимости труда, радости от коллективной деятельности, чувством сопричастности к осуществлению великой цели»[288]. Объективный материальный факт не преодолевается идеологией. Технологическая частичность от этого либо воспринимается неосознанно, либо осознается со знаком плюс или минус, но не исчезает. В лучшем случае таким образом смягчается отношение к ней.

Общий итог, правда, оказывается для новых сталинистов печальным. Среди всех преимуществ, которые они указали для Советского Союза, мы не нашли ни одного действительно говорящего в пользу социализма, наоборот, мы столкнулись с явной близостью этой системы к капиталистическому миру. Но может быть она что-то интересное преподнесет в политике? Посмотрим.

Здесь в основном разговоры велись о том, какое оздоровляющее воздействие оказывала на общество якобы существовавшая власть трудящихся. Так, С.Хмельник уверяла, что «в таких условиях, естественно, порицалась деятельность карьеристов. С ними боролись. И уж ни в коем случае они не были общественными героями»[289]. Но позволим себе спросить: а партноменклатурная верхушка советского общества, которая в советской пропаганде всегда превозносилась и восхвалялась, разве не состояла она из сплошных карьеристов? И не надо ссылаться на разложение партии при Хрущеве и Брежневе. Ведь в сталинские времена продвижение к вершинам власти сопровождалось риском для жизни, а чтобы удержаться на достигнутых высотах требовалась немалая доля подлости, изворотливости, подхалимства, приспособленчества и других подобных качеств. Что могло привлечь туда людей, как не карьера? Да к тому же что могло быть стимулом к карьере? Только неравенство социальных статусов в советском обществе и возможность изменить свою статусную принадлежность, повысить ее. Это еще раз указывает на наличие в СССР социальной иерархии.

Однако чудодейственное воздействие не существовавшей рабочей власти, оказывается, простиралось еще дальше. Она смиряла агрессивные аппетиты чиновников и даже облагораживала их натуры. «Пока в политику в Советском Союзе были вовлечены массы трудящихся, даже Кравчук и Кучма в общем-то худо бедно, но служили народу на весьма ответственных постах и не помышляли о том, чтобы что-то украсть для сынка или зятя»[290]. Под пером Пихоровича это спорное наблюдение приобретает еще более красочный вид: «Люди, оказавшиеся на поверку жалкими ничтожествами, при социализме создавали замечательные произведения искусства, делали величайшие открытия. Те, кто сегодня является самыми примитивными казнокрадами и коррупционерами, распродающими общественные богатства, тогда были талантливыми организаторами производства [т.е. талантливые эксплуататоры - Ю.Ш.]. И все это - вовсе не чудеса. Все эти преображения имеют четкое объяснение. Тогда все эти люди жили, учились и работали в системе общественного производства ведущегося по плану, и на пользу всего общества»[291]. Экономическое обоснование чуда не стоит ломаного гроша. Во-первых, общеизвестно, что капиталистическое производство имеет общественный характер. Во-вторых, при капитализме производство тоже ведется лишь потому, что оно осуществляется на пользу общества: товары не имеющие общественной пользы не производятся. Об этом писал Маркс, разбирая понятие «общественно полезный труд». От доказательств Пихоровича остается лишь словечко «всего». А дальше вопрос: все ли классы советского общества определяли его экономическую политику, и действительно ли она учитывала интересы всех классов? Думаю, нет смысла отрицать, что важнейшие экономические решения, включая народнохозяйственные планы, принимались в СССР в результате скрытой подковёрной борьбы начальников и чиновников разного уровня, при активном использовании служебных и родственных связей, а иногда и взяточничества. Хотя обычно решения оформлялись как ответ на идущие снизу просьбы трудящихся, это были показушные компании, предпринимаемые уже после того, как номенклатурщики в своих узких кругах все решили. Механизмы определяющего участия трудящихся классов в принятии экономических решений не известны. До тех пор, пока новые сталинисты их не выявили и не обосновали, они не имеют права уверять, будто производство осуществлялось в интересах всего советского общества.

В отличие от Пихоровича, ушедшего в экономику, безымянный автор одной из передовиц опять делает упор на власть рабочего класса: «…Люди в истории выступают не просто как отдельные личности с теми или иными личными качествами и чертами характера, а как представители определенных общественных классов. Какой-нибудь Кравчук или Кучма в бытность свою членами ЦК и крупнейшими партийными начальниками, вероятно, меньше всего чувствовали себя представителями рабочего класса. Скорее всего, тогда, как и сейчас, они чувствовали себя пронырливыми и удачливыми карьеристами. Но факт остается фактом: в условиях, когда господствующим классом в обществе был рабочий класс, даже эти люди были созидателями, когда господствующим классом становится буржуазия, они же превращаются в страшных разрушителей»[292]. Звучит! Так и не долго поверить, что власть в СССР таки была у рабочих.

На самом деле метаморфоза в поведении государственной буржуазии, вызвавшая действительно разрушительные изменения в Советском Союзе, может быть объяснена и без гипотезы о власти трудящихся. Более того, она и не может быть объяснена при помощи такой гипотезы. Ибо новые сталинисты как всегда строят свои представления о капитализме только на основе опыта советских республик за последние 15 лет. Если же раскрыть глаза шире, то окажется, что во всем мире буржуазия совершает чудеса творчества и созидания. А догматики, которые не могут в это поверить, пусть заглянут в «священные тексты» - об этом писали еще Маркс с Энгельсом в «Манифесте коммунистической партии». Если мы признаём наличие капитализма в Советском Союзе, то проблема сводится к следующему вопросу: почему в конкретных условиях 1990-х годов буржуазия бывших союзных республик проявила себя в качестве разрушителя? Здесь, конечно, нужно учитывать, что интересы отдельных лиц определяются объективными потребностями классов, к которым они принадлежат. В чем же заключался тот объективный интерес советской буржуазии, который привел к великому «дерибану» 90-х годов? Современный русский историк А.В.Шубин, изучающий предпосылки перестройки, отмечает в советской экономике начиная со второй половины 1970-х довольно интересные явления, которые в сущности можно обозначить как снижение нормы прибыли, происходящее в условиях, когда хозяйственная система блокирует возможности технической модернизации производства, хотя сам Шубин такими категориями не оперирует[293]. На этой почве обостряется борьба за дефицитные ресурсы для капиталовложений между соперничающими бюрократическими кланами. При чем ее распространению особенно способствовала реформа 1965 г., которая привела к увеличению экономической самостоятельности предприятий и отраслевых ведомств. Соответственно возникает стремление бюрократов к персональному слиянию с собственностью, чтобы удержать под контролем свой кусок государственного капитала[294]. Появляются группировки, которые Шубин условно называет «консерваторами» и «реформистами». Первых устраивает наличная тенденция, а вторые хотели бы ее углубить. Дальнейшее хорошо известно. Последние побеждают и приступают к дележу государственной собственности. А углубляющийся экономический кризис и деградация производства способствуют ускорению процесса.

Еще одним «преимуществом социализма» оказывается то, что начальство в Советском Союзе было не только порядочнее, но и чутче к настроениям масс. Написав об одном из рецидивов патерналистского сознания в наши дни, редакция РК заявила: «Полагаем, что сказывается привычка из недавнего советского прошлого, когда коллективного обращения в вы­шестоящие партийные или государственные органы было достаточно, чтобы вызвать моментальную конструктивную реакцию. При этом обязательно следовали необходимые оргвыводы, а нерадивый чиновник рисковал расстаться с партбилетом, что было равносильно гибели карьеры. Так было в СССР. А сейчас, когда социализм временно отступил, порядки совсем другие. В Украине, как в любой другой буржуазной стране, все решают деньги»[295]. В архивы бы их! Даже опубликованные документы и даже с предположением, что они могут тенденциозно подбираться, дают массу примеров того, как бюрократия оставалась глуха к обоснованным и совершенно справедливым требованиям граждан, как годами нельзя было добиться правды от чиновников. Крупный специалист по социальным конфликтам В.А.Козлов, выявивший целый массив неизвестных данных о массовых беспорядках в СССР, следующим образом характеризует каналы обратной связи народа и власти в советском обществе: «…Стихийные волнения и бунты, которые в демократических режимах свидетельствуют о нарушениях и «закупорках» в системе «обратной связи» правительства и народа, т.е. о болезнях власти и управления, в авторитарно-бюрократических режимах являются не только симптомом болезни, но и элементом несущей конструкции таких режимов. Очень часто у народа просто нет иной возможности выразить свое отношение к актуальной политике. Бунту нередко сопутствовали более или менее целеустремленные попытки донести «правду» до московского начальства, а частичный успех волнений (что иногда случалось) оплачивался сломанными судьбами и жестоким наказанием «зачинщиков». Массовые беспорядки «были скорее извращенной формой «обратной связи» коммунистического режима с народом, иррациональным способом передачи сигналов о неблагополучии»[296]. Все это указывает на типичную отчужденную структуру государственной власти, которая противостоит трудящимся классам, как внешняя по отношению к ним сила. Марксистская социология констатирует такую картину именно для классовых обществ, где власть находится в руках эксплуататоров. Так что рассказывая, каким чутким бывало советское начальство, новые сталинисты пропагандируют патернализм в классовом обществе. Мол, трудящимся нужно положиться на хороших начальников, и не беда, что сейчас таких нет – нужно суметь найти их себе на шею.