Конвейер, мои дом родной

Москва, (Дата зачеркнута.)

До чего же я завидую иногда ребятам, работающим испытателями! Их труд фактически та же тренировка, подготовка к автомобильным соревнованиям. По крайней мере, половина из того, что они делают на трассах и на автодроме по служебной обязанности, является одновременно и чем-то вроде привычных упражнений, позволяющих им постоянно поддерживать спортивную форму. Мне для этого приходится после смены, изрядно уставши (как-никак пешочком ведь вдоль конвейера ходим) и не всегда даже пообедав, спешить на тренировку или в гараж, чтобы заняться машиной, а они уже, будьте любезны, загодя прекрасно потренировались и теперь направляют стопы к проходной — кто домой, кто в вечернюю школу, а кто и на стадион, «поболеть» за родное «Торпедо». Попасть в испытательную лабораторию ОТК или в экспериментальный гараж ОГК— мечта каждого заводского автоспортсмена. Ведь если она сбывается, счастливчик сразу же приобретает куда как большие возможности, чем мы, производственники; он словно бы получает путевку в тот сказочный мир, где на занятия спортом не смотрят косо, где понимают, что тренировки способствуют совершенствованию также и профессионального мастерства рабочего. А главное—хорошо знают, какую пользу автомобильный спорт приносит нашему общему делу... И мастера спорта тут бок о бок с тобой работают, могут опытом поделиться, советом помочь. Что и говорить, хорошо спортсмену в лаборатории ОТК и в экспериментальном гараже—лучшие это для него места на всем заводе. И счастливый день когда туда приглашают.

Вадим Ржечицкий, например, такого приглашения несколько лет ждал. Когда он поступил на завод, вакансий ни там, ни здесь не было, предложили идти в цех внутризаводского транспорта. Иначе говоря, по заводскому двору меж цехов шоферить, развозя со складов детали. Не очень-то разгоняешься на такой «трассе». К тому же во всех крупных автохозяйствах и на заводах водителей внутризаводского транспорта принято иронически называть «гонщиками». Молодому Ржечицкому этот юмор был особенно горек, звучал издевательски—ведь парень действительно спал и видел, что будет спортсменом, мечтал стать настоящим — без всяких кавычек! — гонщиком. Но ничего! День-деньской он гонял по двору полуразбитый «пикап» с деталями, вечерами посещал школу для взрослых да еще поспевал и спортом заниматься, готовить машины к соревнованиям. К тому моменту, как его взяли, наконец, в экспериментальный гараж, Вадим имел уже спортивный разряд.

А пишу я все это почему?.. Да потому, что и со мной сегодня разговор был. Заместитель главного конструктора эдак издалека начал: сколько мне на главном конвейере платят, не монотонная ли работа, бывают ли сверхурочные? А потом прямо в лоб спросил, не хочу ли я к ним перейти, он, мол, берется уладить это дело с начальником цеха сборки. Поскольку я спортом успешно занимаюсь («перспективный спортсмен», как он выразился), мне надо бы больше тренироваться, получить для этого больше возможностей.

Ну, я сначала возликовал в душе. Хотя и не первый раз со мной такие разговоры ведутся и знаю заранее свой ответ, а все же приятно. Потешить мечту. Прикинуть, как было бы, если бы... И так далее...

Я, как водится, разыграл удивление. Для солидности не сразу ответил, чуток помолчал. Поблагодарил, конечно, за доброе отношение. И только уж потом (немного запнувшись, правда) дал свой ответ.

А какой ответ—тут и двух мнений быть не может. Я же работу свою не меньше спорта люблю. Уж на что интересно на соревнованиях бывает или, скажем, на занятиях в техникуме, а все-таки главный свой интерес никуда не денешь. И сколь бы радостна ни была победа на трассе или пятерка по технологии, но не будет от этого настоящего удовлетворения, если работа не спорится,—так ведь?—если ты свои главные восемь часов не проживешь полнокровно, на полном дыхании. А оно у меня накрепко с конвейером связано, с его дыханием и кровообращением, Я же ведь в сборочном с первых своих заводских дней работаю. С младых ногтей, как у Пушкина сказано. Первую свою зарплату отсюда домой принес, первые премиальные. Впервые здесь себя взрослым человеком почувствовал. Не знаю, как для кого, а для меня это важно. Не бесследно прошло.

Вроде как; скажем, первая любовь, которая не ржавеет.

И верно, как испытал, помню, свои первые восторги, начав работать на конвейере, да затрепетал в страхе от мысли, что вот он сейчас остановится из-за меня, если я только одно неверное движение сделаю, так и по сей день в какой-то степени сохраняется во мне этот внутренний трепет, когда заступаю в свою смену. Нет, не просто чувство ответственности—оно каждому свойственно при работе на конвейере—и не ставшее уже привычным восхищение четкостью трудового ритма, неутомимо бьющегося заводского пульса, а прежде всего ощущение сопричастности к чуду, к тому, что вот здесь, именно здесь, на твоих глазах и при помощи твоих рук рождается чуть ли не каждую минуту новый автомобиль. Где бы ни работать на заводе—а есть же ведь много интереснейших цехов и участков, прессовые, например, или цех отделки,—такого ощущения, как на- главном конвейере, нигде больше не может быть. Уж на что, скажем, прекрасен кузовной цех, столь похожий порой на сказочный берендеев лес, особенно на участке электроматиков и сборочных кондукторов: сверху свисают сотни «лиан» — провода и канаты, высятся махины прессов и электроматиков, сыплются искры из их многоконтактных челюстей, то и дело возникают всполохи света от электродуговой сварки, ну, ни дать ни взять мир чудес,—а свершается все-таки чудо не здесь, а у нас, на спокойном и неторопливом потоке конвейера, главное чудо, когда неуклюжий поначалу металлический короб, форменный скелет с пустыми глазницами, начинает обрастать мясом, обзаводится жилами проводов, получает «начинку» и превращается постепенно в изящный автомобиль, который уже — только поверни контролер-обкатчик ключ зажигания—своим ходом съезжает с эстакады и весело катится затем по двору к выездным воротам.

Обожаю смотреть на эту картину!.. Вот ведь немало лет на заводе работаю, пообвык вроде бы, но вид съезжающей с конвейера машины по-прежнему волнует; и сколько раз я ловил себя на том, что, идя к своему участку, делаю крюк—только чтобы взглянуть на очередное таинство, на то; как конвейер, добродушно урча и как бы напутствуя, подталкивает легонько в плечо новорожденного «Москвича».

Я вовсе не хочу всем этим умалить роль других цехов в общем процессе рождения автомобиля или принизить тех, кто не работает на главном конвейере. Автомобиль изготовляется тысячами людей, во многих цехах, причем далеко не только нашего завода — это мы прекрасно понимаем. Но есть все-таки что-то, что побуждает нас, отвечая на вопрос: «Где работаешь?»—сказать не просто: «В сборочном цехе», а и добавить не без гордости: «На главном конвейере». Не берусь судить почему, но это же факт, что все так говорят!

А для меня лично цех сборки—это вообще дом родной. Даже больше—университет. Принято говорить: «Человек вырос». В том смысле, что квалификацию повысил, или в начальники вышел, или далеко по тарифной сетке разрядов шагнул. Про меня же точнее было б сказать: «Раздался в плечах». Потому что рост у меня как бы вширь пошел—не. подолжности или по разрядам, а по количеству профессий, которыми овладел.

Я ведь «скользящий»—есть такая должность. Хожу вдоль конвейера, за работой поглядываю. То тут, то там подсоблю, иногда заменяю кого-нибудь. Кого? А это уж как сложится обстановка. У нас на участке примерно 120 рабочих одновременно заняты, из них лишь 4 «скользящие». Иными словами, один «скользящий» на 30 сборщиков, то есть 30 разных операций он должен уметь выполнять обязательно. А на самом деле каждый из нас еще, по крайней мере, столько же операций знает, а есть некоторые — так и все сто двадцать.

Трудовой ритм конвейера напряженный, заданный темп не должен ослабевать ни на минуту в течение всей смены. И обеспечивать это должны мы, «скользящие». Казалось бы, все хорошо идет: конвейер не останавливается, люди работают, движения сборщиков легкие, четкие, дисциплина безукоризненная, а бдительность все равно ослаблять нельзя. Конвейер не быстро ползет, но неумолимо. Получился у сборщика перекос, или оказалась сорванной резьба, или просто замешкался парень — и ему уже не управиться с операцией. Глядишь, сейчас загорятся красные лампы, линия остановится. Вот тут-то и начинается моя деятельность. Я должен быть быстрее, точнее, квалифицированнее, чем любой из 30 моих подопечных. А это, между прочим, далеко не то же самое, что руководить столькими же людьми. Руководить, может быть, и труднее, но ведь не каждый начальник может заменить любого из тех, кем он руководит. А «скользящий» обязан, иначе зачем бы он был нужен? Его оружие—универсализм, равно хорошее владение всеми операциями, готовность немедленно, безотказно и ювелирно выполнить любую из них.

Но главное даже и не это. Как для голкипера в футболе важно уметь каждый раз правильно выбрать место в воротах еще до удара противника по мячу, так и «скользящему» необходимо все время заранее угадывать, где он может быть особенно нужен в постоянно меняющейся обстановке. А вернее сказать, надо обладать каким-то особым чутьем, приходящим лишь вместе с опытом.

Прохаживаешься, словно в задумчивости, вдоль ленты конвейера, подменишь ненадолго товарища, которому надо отлучиться, поможешь молодому сборщику советом, перекинешься парой слов с мастером — вроде бы и не трудная это работа. А на самом деле—все время в напряжении, все время включено это упомянутое чутье, благодаря которому оказываешься каждый раз поблизости от того места, где заданному темпу угрожает срыв, где произошла чуть заметная поначалу заминка, появилась в производственном потоке шероховатость.

Чистая работа «скользящего»—это когда и заметить никто не успел, что назревала остановка. Гладко, как по маслу, продолжает ползти конвейер; безостановочна и глубоководна река автомобилей у впадения в заводской двор; ничто не нарушает ее спокойного течения.

Достигается это, конечно, не только чутьем и находчивостью. Как тому же голкиперу недостаточно лишь правильно выбрать место в воротах, но надо еще, между прочим, уметь и ловить мяч, хватать его цепко, так и «скользящему» необходимы сноровка, умелость, высокая квалификация.

На конвейерах всего мира известно явление — наиболее трудны для сборщика первые минуты работы; лишь через полчаса после начала смены (а иные и через час!) люди втягиваются в ритм, начинают работать легко, раскованно, без лишних движений и усилий, с тем неутомляющим автоматизмом, который отличает профессионала от новичка. Огромное значение имеет при работе на конвейере эта втянутость в ритм. А каково же «скользящему», если ему на каждой из операций приходится работать лишь по нескольку минут, если он обязан уметь мгновенно переключаться с одного вида работ на другой, на третий, на пятый, на семнадцатый. Причем каждый раз уже с потерей темпа—ведь, каково бы ни было чутье, на самое обнаружение «слабого места» (вернее сказать, «тонкого», то есть там, где «рвется») уходит какое-то время; прибавьте сюда еще время реакции, затем время, необходимое на подсменку сборщика на посту, и станет ясно, как мало остается «скользящему» на очередное- перевоплощение, переход из одной трудной роли в другую. Он должен быть постоянно, всегда, безотказно в ритме конвейера, с первой до последней минуты смены.

Ну вот, и как, скажите теперь, такую работу не любить? Когда чувствуешь себя лицом столь важным и ответственным—не по должности, не на бумаге, а на самом деле, по самой сути, по непосредственному значению того, что делаешь. Оно, конечно, и мы, «скользящие», частенько ворчим, иногда даже ругаем нашу работу—это уж как водится,—а на производственных совещаниях даем понять, что пора бы повысить к нам внимание (а то, мол, не ровен час, как бы не превратились в «текущих»). Но фактически ни о какой текучести наших кадров не может быть и речи—мы же ведь «гвардия» большого конвейера! Я бы даже сказал, что есть что-то общее у «скользящих» и гонщиков: и те и другие должны быть готовы к преодолению самых неожиданных трудностей, уметь быстро и четко действовать в обстановке, которая способна изменяться в любой момент. Более того, и тем и другим свойственна спокойная привычность к этим трудностям, психологическая подготовленность к тому, что они время от времени должны появляться. Так же как гонщик не бросит спорт из-за того, что на дорогах бывают ухабы и рытвины, так и «скользящий» не помышляет о перемене трудовой деятельности по причине того, что приходится все время расхлебывать кашу да затыкать дыры.

Конвейер не должен ни в коем случае простаивать! Это противоречит его природе. Если подумать, во что государству обходится одна только минута непланового, непроизводительного простоя нашего конвейера, так прямо не по себе становится. Нельзя этого допускать!.. Потому и трудимся с напряжением, ворон не считаем, нет... Хоть по названию мы и «скользящие», но, как говорится, насмерть стоим.

Старший мастер моей смены Иван Никанорович Остриков однажды сказал мне:

— Слушай, рабочий класс, ты бы хоть когда-нибудь взял да прикинул, сколько через твои руки автомобилей прошло!.. Ведь уже лет десяток на конвейере трудишься?

Стали мы с ним подсчитывать, и получилось, что уже более двухсот тысяч «Москвичей» сошли с конвейера в те многие смены, что мы с ним вместе работали. И стало мне на душе так приятно, и таким он мне вдруг симпатичным показался, этот Иван Никанорович. Будто мы с ним за эти годы и не ругались никогда...

Рабочему человеку ведь что нужно?.. Чувствовать, что дело делаешь, создаешь, как говорится, материальные ценности. А уж где, как не у нас, такому чувству возникнуть?.. Красавица же продукция! Прекрасный товарный вид, разодетая в лак и хром! А главное — очень нужная людям, полезная, приносящая радость. Заурчит дружелюбно мотор, и, щелкнув легонько зубьями шестерен, машина тронется, зашелестит вкрадчиво шинами, делая свои первые шаги по земле. Кому она достанется? У нас как-то не принято об этом говорить, завод—предприятие промышленное, серьезное, коллектив его волнуют проблемы технические да экономические, и если бы кто-нибудь услышал эти мои лирические излияния по поводу схода очередной машины с конвейера, то подумал бы, верно, что я не в себе.

А я, между прочим, совсем не «лирик» (хотя и занимаюсь в литературном объединении «Москвич» при заводской многотиражке), скорее уж «физик» — по складу характера и роду деятельности—и, во всяком случае, не склонен никак к поэтическим излишествам. Просто хочу объяснить, почему не воспользовался заманчивым приглашением перейти на работу в отдел главного конструктора. Логики в этом решении было немного — кто ж не знает, что гонщику-спортсмену было бы лучше работать шофером-испытателем? Я же, так это, запросто: благодарствуйте, не воспользуюсь; занят, мол, на своем любимом конвейере; недосуг мне в испытатели переходить.

Вот такие дела... Может, и неправильно я поступил? Потому и пишу все это. Чтобы легче самому было разобраться. Сопоставить все «за» и «против».

А еще точнее—чтобы письменно зафиксировать принятое решение. Для верности, так сказать. Вроде документа о том, что с конвейера никуда не уйду.

Запись третья

Date: 2016-07-18; view: 269; Нарушение авторских прав