Глава двадцать первая 11 page

⇐ ПредыдущаяСтр 11 из 18Следующая ⇒

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

РЕЛИГИОЗНЫЕ ПЕРЕЖИВАНИЯ И РЕЛИГИОЗНЫЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ С тех пор как в XII столетии лирически-сладостный мистицизм БернардаКлервоского положил начало фуге неувядающего умиления, вызываемогостраданиями Иисуса, дух все более наполнялся жертвенными переживаниямиСтрастей Христовых, проникался и насыщался Христом и крестными муками. Сраннего детства образ распятого Иисуса взращивался в нежных душах как нечтостоль сильное и столь тягостное, что затмевал все впечатления своей весомойсерьезностью. Когда Жан Жерсон был еще ребенком, его отец подошел к стене,раскинул в стороны руки и сказал: "Гляди, мой мальчик, вот так был распят иумер твой Бог, который создал и спас тебя". Этот образ он сохранил вплоть досвоей старости, и по мере того как он рос, образ этот также рос вместе сним, и он благословлял за это своего благочестивого отца и после его смерти-- как раз в день Воздвижения Креста Господня^[1]. -- Св. Колетта, будучичетырехлетним ребенком, каждый день слышит рыданья и вздохи своей матери,когда та во время молитвы поминает Страсти Христовы, переживая вместе сГосподом Его осмеяние, бичевание и мученическую кончину. Память об этихминутах с такой яркостью запечатлелась в ее чуткой душе, что ежедневно, вчас, когда происходило распятие, она чувствовала сильнейшие стеснение и больв сердце; читая же о Страстях Господних, она испытывала страдания большие,нежели те, которые у иных женщин бывают при родах^[2]. -- А один проповедник,бывало, добрую четверть часа оставался стоять перед своей паствой, раскинувруки, в полном молчании, в положении распятого^[3]. Дух этой эпохи переполнен был Христом до такой степени, что стоиловозникнуть малейшему внешнему сходству какого-либо действия или мысли сжизнью Иисуса или Страстями Господними, как мотив этот вспыхивалнезамедлительно. Бедной монахине, несущей на кухню охапку дров, мнится, чтоона несет крест -- одного этого представления оказывается достаточно, чтобыпростейшее действие растворилось в свете высочайшего деяния любви. Дляслепой прачки ушат и прачечная -- это кормушка и ясли^[4]. Но с другой стороны,следствием перенасыщенности религиозным содержанием было и кощунственноепривнесение в преклонение перед монархом чисто религиозных представлений:сопоставление Людовика XI с Иисусом, а императора, его сына и внука^[1*] -- сТроицей^[5]. XV век демонстрирует острую религиозную впечатлительность двоякого рода. Содной стороны, это страстное волнение, порой охватывающее весь народ, когдаот слов странствующего проповедника горючий материал души вспыхивает, точновязанка хвороста. Это бурная и страстная реакция, судорогой пробегающая потолпе и исторгающая внезапные слезы, которые, впрочем, сразу же высыхают. Новместе с тем существуют весьма немногие, чувствительность которых всегдаустремляется в тихое русло, смягчаясь, тянется к новым формам жизненногоповедения, к большей внутренней углубленности. Это пиетистски настроенныекруги тех, кто, сознавая себя обновителями, сами причисляют себя к devotiomoderna, т. е. именуют себя людьми нового благочестия. Как движение, обликкоторого регламентируется строгими правилами, "новое благочестие" не выходитза пределы нижненемецких земель и севера Нидерландов, но дух, им вызванный кжизни, ощущается и во Франции. Из мощного воздействия проповедей лишь немногое могло сохраниться в виденекоего элемента духовной культуры. Мы знаем, какое громадное впечатлениепроизводили проповедники того времени^[6], но заново пережить волнение, котороеони вызывали у своих слушателей, нам не дано. Письменное изложение этихпроповедей не может донести до нас их живое звучание -- да и как можно былобы ожидать этого? Даже для современников записанная проповедь мало чтозначила. Многие слышавшие Винцента Феррера, а затем читавшие его проповедиуверяют, как говорит составитель его жизнеописания, что они улавливали едвали и тень того, что некогда слышали из его уст^[7]. И ничего удивительного.Все, что мы извлекаем из опубликованных собраний проповедей Винцента Феррераили Оливье Майара^[8], -- это, по-видимому, не более чем исходный материал ихкрасноречия, лишенный всего их ораторского блеска и, подразделенный на"во-первых", "в-седьмых" и т. д. и т. п., кажущийся сухим и рассудочным. Мызнаем, что потрясало народ: это возникающие перед ним снова и сноваустрашающие картины адских мучений; это гремевшие раскатами грома угрозынеотвратимого наказания за грехи; наконец, лирические излияния на темуСтрастей Христовых и божественной любви. Мы знаем, какими методамипользовались проповедники: никакой эффект не был здесь чрезмерным, никакойпереход от слез к смеху не был здесь чересчур резким, никакое, даже самоекрайнее повышение голоса не было здесь слишком сильным^[9]. Однако о громадномпотрясении, которое все это вызывало, мы можем только догадываться,основываясь на неизменных рассказах о том, как разные города оспаривали другу друга честь первыми заручиться обещанием проповедника посетить именно тот,а не иной город; как советники магистрата и горожане окружали проповедниковчуть ли не монаршими почестями; как проповедники вынуждены были пороюпрерывать проповеди из-за тяжких рыданий толпившихся вокруг них слушателей.Однажды мимо того места, где проповедовал Винцент Феррер, вели к месту казниосужденных на смерть мужчину и женщину. Св. Винцент упросил чуть повременитьс казнью и, поместив обе жертвы под амвон, с которого он проповедовал,заговорил о грехах этих несчастных. По окончании проповеди вместо осужденныхобнаруживают только горстку костей, и народ убежден, что святой не иначе какиспепелил тела грешников своим словом, а тем самым и спас их^[10]. Вызывавшиеся словами проповедей переживания, судорогой пронзавшиеслушателей, тут же улетучивались, совершенно не запечатлеваясь в письменныхизложениях этих проповедей. Тем лучше можем мы судить об "innicheit"["искренности"] нового благочестия. Как в любом кругу пиетистского типа,религия определяла здесь не только формы жизненного уклада, но и формыобщения: интимные духовные связи в атмосфере сердечной теплоты, простоты иблизости, которые поддерживались этим неприметным народцем, в то время какнеобъятный небесный свод простирался над их крохотным и ничтожным миром, амимо проносились могучие волны времени. Друзья Фомы Кемпийского изумлялисьего неосведомленности в обычных мирских делах; один приор Виндесхеймскойконгрегации носил почетное прозвище Jan Ik-weet-niet [Ян Я-не-знаю]. Этилюди не могут жить иначе, как в упрощенном мире, они очищают его, выводя злоза его пределы^[11]. Внутри этой ограниченной сферы они живут в ощущениирадости сентиментальной расположенности друг к другу: взор одногонепрестанно покоится на другом, дабы ни один знак внимания не оставлен былнезамеченным; они с удовольствием навещают друг друга^[12]. Отсюда же их особаясклонность к жизнеописаниям, которым должны мы быть благодарны за точныесведения о духовном состоянии такого рода. В своей нидерландской, регламентированной форме devotio moderna создалопрочную традицию благочестивой жизни. Членов конгрегации узнавали по изразмеренным, спокойным движениям, согбенной позе при ходьбе, некоторых -- полицам, растянутым в неизменной улыбке, или нарочно залатанным новымодеждам^[13]. И в не меньшей степени -- по обилию слез. "Devotio est quaedamcordis teneritudo, qua quis in pias faciliter resolvitur lacrimas". --Благочестие есть некая умягченность сердца, когда легко разражаются кроткимислезами. Должно просить Господа о "ежедневном крещении слезами"; слезы --это крыла молитвы, или, по словам св. Бернарда, вино ангелов. Нужнопредаваться благости слез умиления, готовить себя к ним и побуждать втечение всего года, особенно же во дни Великого Поста, дабы можно былосказать вместе с псалмопевцем: "Fuerunt mihi lacrimæ meæ panesdie ac nocte" ["Были слезы мои мне хлеб день и нощь" (Пс., 41, 4)]. Пороюподступают они с такою готовностью, что мы молимся со всхлипываниями ирыданиями ("ita ut suspiriose ас cum rugitu oremus"); если же сами по себеони не приходят, их не следует выжимать из себя, удовлетворяясь слезамисердца, В присутствии же прочих следует по возможности избегать проявленийчрезмерного благочестия^[14]. Винцент Феррер, освящая Дары, всякий раз плакал так, что с ним вместе рыдалипочти все, кто при этом присутствовал, и порою раздавались стенания, как этобывает при оплакивании умершего. Слезы были ему столь сладостны, чтосдерживал он их весьма неохотно^[15]. Во Франции новое благочестие не облекается ни в какие новые организационныеформы, вроде нидерландских братств Общей жизни или конгрегации Виндесхейма.Те, кого можно считать родственными по духу новому благочестию, либо вообщеостаются в миру, либо вступают в уже существующие ордена, где в таком случаеисполняют более строгие правила. Как линия поведения широких бюргерскихкругов там это явление неизвестно. Возможно, это было вызвано тем, чтофранцузское благочестие по своему характеру было более порывистым, болеестрастным, чем нидерландское, легче впадало в преувеличенные формы и легчестихало. К концу Средневековья жители южных земель, прибывавшие в СеверныеНидерланды, неоднократно встречали в народе серьезную, всеобщую набожность,что они и отмечали как нечто особенное^[16]. Нидерландские адепты нового благочестия в общем избегали контактов снапряженной мистикой, из начальных, подготовительных стадий которой вырослиформы их отношения к жизни. Тем самым они в значительной степенипредотвратили опасность мечтательных заблуждений, ведущих к появлениюересей. Нидерландское новое благочестие было послушным и правоверным, всвоей практике добродетельным и, пожалуй, даже рассудочным. Для французскогоже типа, в противоположность нидерландскому, характерны, как кажется,гораздо более резкие перепады в поведении: здесь постоянно встречаютсянеобычные проявления веры. Когда доминиканец из Гронингена Матвей Грабов отправился в Констанц, чтобытам, на Соборе, высказать жалобы нищенствующих орденов против новогобратства Общей жизни и, если возможно, добиться его осуждения^[17], не ктоиной, как именно Жан Жерсон, один из столпов всей церковной политики,оказался тем человеком, в ком ощущавшие надвигавшуюся угрозу приверженцыХерарта Хрооте нашли своего защитника. Жерсон, разумеется, в состоянии былсудить о том, действительно ли в данном случае речь идет о выраженииподлинного благочестия и допустимы ли предложенные формы организации. Ибоотделение истинного благочестия от преувеличенного, чрезмерного выраженияверы было одной из тех проблем, которыми он постоянно был занят. Это былосторожный, добросовестный, академический ум, искренний, чистый идоброжелательный, с некоторой долей боязливой заботливости о хорошем тоне,что, однако, в человеке утонченном, возвысившемся от весьма скромного уровнядо настоящего аристократизма, чаще всего и выдает его подлинноепроисхождение. При этом он был врожденным психологом и обладал чувствомстиля. Чувством стиля, находящимся, однако в близком родстве сортодоксальностью. И поэтому неудивительно, что формы проявления религиознойжизни этого времени то и дело вызывают его подозрения и озабоченность.Примечательно, что типы благочестия, которые он порицает как чрезмерные иопасные, живо напоминают нам представителей devotio moderna, которых онзащищает. И все же это вполне объяснимо: его французским овечкам не хваталонадежной овчарни, не хватало дисциплины и организации, которые чересчурпылких удерживали бы в рамках того, к чему Церковь могла бы относитьсятерпимо. Жерсон повсюду видит опасности чрезмерного распространения благочестия.Выносить мистику на улицу он считает нелепым^[18]. Он говорит, что мир на этомисходе времен, незадолго до своего конца, словно слабоумный старик, сделалсяжертвой всяческих фантазий, грез и иллюзий, которые весьма многих уводятпрочь от действительности^[19]. Не имея надлежащего руководства, они предаютсяслишком строгим постам, слишком долгим ночным бдениям, слишком обильнымслезам, которые туманят их мозг. Они не внемлют никаким увещеваниям онеобходимости сдержанности. Но пусть они остерегаются, ибо они легко могутподдаться дьявольскому ослеплению. Некоторое время тому назад он посетил вАррасе одну женщину, уже ставшую матерью, которая вопреки желанию своегомужа постилась по два, а то и по четыре дня кряду, возбуждая тем удивлениемногих. Он побеседовал с нею, серьезно испытал ее и убедился, что еевоздержание -- не что иное, как чистейшая гордыня и суетное упрямство. Ибопосле такого поста ела она с ненасытным обжорством, а в качестве причины дляумерщвления плоти она указала на то, что чувствовала себя недостойной естьхлеб. Сама ее внешность уже обнаруживала близящееся помешательство^[20]. Другаяженщина, эпилептичка, которая чувствовала, как у нее ноют мозоли всякий раз,когда чья-либо душа отправляется в ад, и которая читала на лице каждогосодеянные им грехи и утверждала, что она спасает по три души ежедневно, подугрозою пытки созналась, что говорила все это, дабы заработать себе нахлеб^[21]. Жерсон не слишком высоко ценил видения и откровения недавнего времени,сообщениями о которых так все зачитывались. Он отвергал даже рассказы остоль прославленных святых, как Бригитта Шведская и Екатерина Сиенская^[22]. Онтакого наслышался, что попросту утратил доверие. Многие объявляли ополученном ими откровении относительно того, что они должны занять папскийпрестол: один ученый человек даже записал такое откровение собственноручно иобосновал его доказательствами. Другой был убежден в том, что сперва онстанет Папой, а затем Антихристом или по меньшей мере его предтечей, -- покаковой причине он был охвачен мыслью, что должен лишить себя жизни, дабы неввергнуть христианский мир в столь ужасное бедствие^[23]. -- Нет ничегоопаснее, чем союз невежества с благочестием, говорит Жерсон. Когда бедныеблагочестивые люди слышат о том, как возрадовался дух Марии о Господе, тоони тоже стараются радоваться и представляют себе всякие вещи с любовию илисо страхом; при этом мерещатся им всякие образы, которые они не способныотличить от действительности и которые они почитают за чудо и задоказательство их отменного благочестия^[24]. Но ведь именно это ирекомендовало новое благочестие. "Soe wie hem in desen artikel mit hertenende mit al sinen erachten den liden ons Heren innichlic geliken endegheconformieren wil, die sal hem selven pinen, druckich ende wemoedich temaken. Ende is hij in enighen teghenwoerdighen druс, die sel hi mitterdruckelicheit Christi verenighen ende begheren mit hem te deilen"^[25] ["Ежеликто по правилу сердцем и всеми силами своими хочет искренне соответствоватьи уподобиться страданиям нашего Господа, должно тому усердие приложить, дабысодеять себе утеснение и печалование. А ежели он в некоем утеснении ужепребывает, должно ему съединить его с утеснением Иисуса Христа, оноеразделить с ним желая"]. Созерцательная жизнь таит в себе большие опасности, говорит Жерсон; многихона повергает в уныние, а то и делает сумасшедшими^[26]. Ему известно, чточересчур строгий пост легко приводит к безумию или к галлюцинациям; емуизвестно также о том, какую роль играет пост в занятиях волхованием^[27]. Гдедолжен был человек с таким острым взглядом на психологию проявления верыпровести границу между святым, и дозволенным, -- и предосудительным? Ончувствовал, что одной его ортодоксальности здесь еще недостаточно; было бычрезвычайно удобно, будучи ученым теологом, ломать копья повсюду, гдевиделись очевидные отклонения от принятой догмы. Но, помимо этого, имелисьслучаи, когда путеводной нитью должны были для него стать чисто нравственныекритерии, когда приговор должен был быть следствием вкуса и чувства меры.Нет другой добродетели, говорит Жерсон, которую в эти бедственные временасхизмы более упускали бы из виду, чем Discretio [Благоразумие]^[28]. Если уже для Жана Жерсона догматический критерий не был единственным прирешении вопроса о различении истинного и ложного благочестия, тем более длянас виды религиозного переживания распределяются не в зависимости от того,являются ли они ортодоксальными или еретическими, но в зависимости от того,с каким психологическим типом они соотносятся. Сами люди этого времени такжене замечали догматических различий. Они слушали еретика брата Фому с тем жеблагоговением, что и св. Винцента Феррера, и бранили св. Колетту и еепоследователей, называя их беггардами и лицемерами^[29]. -- Колеттаобнаруживает те качества, которые Уильям Джеймс называет "теопатическимсостоянием"^[2*] и которые развиваются на почве болезненно гипертрофированнойчувствительности. Кроме пламени свечи, она не в состоянии смотреть ни накакой огонь, а также переносить его жар. Она испытывает нестерпимый страхперед мухами, улитками, муравьями, вонью и нечистоплотностью. Столь жеострое отвращение она чувствует ко всему тому, что связано с проявлениемпола, -- подобное отношение выказывал позднее также св. Алоизий Гонзага; всвоей конгрегации она хочет видеть исключительно девственниц; она не любитсвятых, состоявших в браке, и печалится из-за второго брака своей матери, врезультате которого она сама же и появилась на свет^[30]. Это страстноеустремление к девственной чистоте неизменно восхваляется Церковью какдостойное примера и подражания. Оно не представляло опасности, покапроявлялось в форме индивидуальной неприязни ко всему сексуальному. Однакопри иных обстоятельствах это же чувство было опасным для Церкви, а тем самыми для того, кто являлся его выразителем, если он более не убирал, подобноулитке, свои торчащие рожки, с тем чтобы надежней укрыться внутрисобственной сферы чистоты и непорочности, но желал присматривать зацеломудрием в религиозной и общественной жизни других людей. Всякий раз,когда стремление к нравственной чистоте принимало революционные формы ивыражалось в резких обличениях распущенности священников и необузданностимонахов, средневековая Церковь вынуждена была отвергать подобные обвинения,ибо сознавала, что она не в силах предотвратить зло. Жан де Варенн искупалсвою неуемность в убогой темнице, куда он был заточен по повелениюархиепископа Реймсского. Ученый богослов и прославленный проповедник --коего, в бытность его капелланом юного кардинала Петра Люксембургского припапском дворе в Авиньоне, казалось, вот-вот ожидала митра, а то икардинальская шапка, -- Жан де Варенн отказывается вдруг от всех своихбенефиций, за исключением места каноника собора Реймсской Богоматери,бросает все и возвращается из Авиньона в свои родные места, в Сен-Лие, гдепроповедует и ведет жизнь подвижника. "Et avoit moult grant hantise depœuple qui le venoient veir de tous pays pour la simple vie très-nobleet moult honneste que il menoit" ["И превеликое множество народу стекалось кнему со всей страны посмотреть, сколь простую, благородную и честную жизньон вел"]. Полагали, что ему не иначе как вскоре быть Папой; его называли "lesaint homme de S. Lié" ["святым из Сен-Лие"]; многие искали коснуться егоруки или края его одежды, дабы приобщиться к чудодейственной силе еголичности; иные почитали его за посланца небес, за некое божественноесоздание. Какое-то время вся Франция не говорила ни о чем ином^[31]. Но не все верили в искреннюю непосредственность его намерений; были и такие,которые говорили о "le fou de Saint Lié" ["помешанном из Сен-Лие"] либоподозревали его в том, что таким вызывающим изумление поведением хочет ондобиться тех высоких духовных званий, которые от него ускользали. Подобномногим другим до него, Жан де Варенн являет пример того, как страстноестремление к целомудрию оборачивается в конце концов бунтарским образоммыслей. Он словно бы сводит все жалобы на вырождение Церкви кодному-единственному злу: распутству -- и с бешеным возмущением проповедуетбунт и восстание против церковных авторитетов, и в первую очередь противархиепископа Реймсского. "Au loup, au loup" ["Волк! Волк!"], -- кричит онтолпе, и та, прекрасно понимая, кого он имеет в виду, охотно вопит в ответ:"Hahay, aus leus, mes bones genz, aus leus" ["Волки, люди добрые, волки! Атуих!"]. Окончательной решимости Жану де Варенну, как кажется, не хватило:вовсе он никогда не говорил, что метит в архиепископа, -- так он защищается,уже сидя в темнице; ему только и остается, что вспомнить поговорку: "Qui esttigneus, il ne doit pas oster son chaperon" -- "У кого парша, тому нечегоснимать шапку"^[32]. Насколько далеко он заходил, его слушателям могло бытьясно из проповедовавшегося им давнего учения, которое так часто ставило подугрозу жизнь Церкви: таинства, совершаемые священником, нарушившим обетцеломудрия, недействительны; гостии, которые он освящает, не более чемприготовленные из теста облатки; совершаемые им крещения и отпущения греховне имеют никакой цены. Для Жана де Варенна это было лишь частью его обширнойрадикальной программы поддержания целомудрия: священник не должен жить пододним кровом даже с сестрой или старухой; 22 то ли 23 греха связаны сбраком; прелюбодеяние должно караться в соответствии с учением ВетхогоЗавета -- сам Христос повелел бы побить камнями прелюбодейку, если бы он былуверен в ее вине; ни одной непорочной женщины уже не осталось во Франции; ниодин незаконнорожденный не может сделать что-либо доброе или спасти своюдушу^[33]. Против столь решительной формы отвращения к безнравственности Церковьпостоянно должна была обороняться в целях самосохранения: как тольковозникли бы сомнения в действительности таинств, совершаемых недостойнымисвященнослужителями, вся религиозная жизнь повисла бы в воздухе. Жерсонсчитает Жана де Варенна наряду с Яном Гусом примером того, как первоначальнодобрые намерения совлекаются на ложный путь неумеренным рвением^[34]. С другой стороны, Церковь, вообще говоря, проявляла чрезвычайнуюснисходительность в иной области: в терпимости к чрезмерным проявлениямлюбви к Богу. Добросовестный канцлер Парижского университета, однако же, издесь усматривал опасность и предостерегал против нее. Он знал об этой опасности из своего богатого душевного опыта, он взирал нанее с различных сторон, с догматической и с нравственной точек зрения."Одного дня мне было бы недостаточно, -- говорит он, -- если бы я захотелподсчитать бесчисленные сумасбродства влюбившихся, вернее же -- обезумевших:amantium, immo et amentium"^[35]. Да, он знал об этом по своему душевномуопыту: "Amor spiritualis facile labitur in nudum carnalem amorem"^[36]. --"Духовная любовь с легкостью оканчивается голой плотской любовью". Ибо когодругого, как не самого себя, может Жерсон иметь в виду, говоря об известномему человеке, который из похвального благочестия питал близкую дружбу воГосподе к своей духовной сестре: "Вначале пламень лишен был какого-либоплотского влечения, но мало-помалу привычное обращение перерастало в любовь,которая более не ограничивалась пребыванием во Господе, так что человек этотне в силах был удержаться от посещения владычицы своего сердца, так же как иот мыслей о ней в ее отсутствие. Он еще и не догадывался ни о чем греховном,не мыслил ни о каком бесовском наваждении, покамест долгая разлука не далаему осознать опасность, которую Господь отвратил от него в должное время"^[37].С тех пор он был "un homme averti" ["предостережен"] и извлек из всего этогопользу. Весь его трактат De diversis diabolî tentationibus ^[38] [ Омногоразличных искушениях диавольских ] есть не что иное, как острый анализтого духовного состояния, которое было присуще также и нидерландскимприверженцам нового благочестия. Это прежде всего "dulcedo Dei"["сладостность Господня"], "zueticheit" ["сладостность"] виндесхеймцев,которой Жерсон вовсе не доверяет. Диавол, говорит он, порой вселяет в людейудивительную и безмерную сладостность (dulcedo) под видом благочестия иуподобляющуюся ему, с тем чтобы человек видел свою единственную цель внаслаждении этой сладостностью (suavitas) и желал любить Господа и следоватьему для того, чтобы доставить тем самым себе наслаждение^[39]. И вновь^[40] обэтой dulcedo Dei: многие чрезмерно отдававшиеся этому чувству бывалиобмануты, ибо неистовство своего сердца принимали они за религиозныепереживания и впадали в горестные заблуждения. А это ведет ко всякого родапустым устремлениям: некоторые пытаются достичь состояния либо полнейшейбесчувственности или пассивности, когда они становятся простыми орудиямиБожией воли, либо мистического познания и единства с Богом, когда Он ужеболее не охватывается исключительно понятиями бытия, добра или истины.Таковы же и возражения Жерсона против Рюйсбрука, простоте которого он неверит и которому он ставит в упрек мнение, выраженное в его Chierheit dergheesteliker brulocht [ Одеянии духовного брака]: что совершенная душа,узревшая Бога, узревает Его не только из-за ясности, которая являетсябожественной сущностью, но и потому, что сама она есть эта божественнаяясность^[41]. С чувством полного уничтожения своей индивидуальности, которому снаслаждением предавались мистики всех времен, Жерсон, поборник умеренной,старомодной, бернардинской мистики, смириться не мог. Одна ясновидящаяповедала ему, что дух ее, созерцая Бога, истреблен был истиннымистреблением, а затем сотворен заново. Откуда она это знает, спросил он ее.Ответ был: она сама это почувствовала. Логическая абсурдность такогообъяснения была для высокоинтеллектуального канцлера триумфальнымдоказательством того, до какой степени заслуживали порицания подобныечувства^[42]. Облекать такие впечатления в мысли было опасно; Церковь могла ихтерпеть только как образы -- вроде сердца Екатерины Сиенской,превратившегося в сердце Иисуса Христа. Однако Маргарита Порете из Геннегау,из братства Свободного духа, также воображавшая, что душа ее уничтожилась вБоге, была сожжена в 1310 г. в Париже^[43]. Громадная опасность, заключавшаяся в ощущении самоуничтожения, содержалась ввыводе, к которому приходили как индийские, так и некоторые христианскиемистики: что совершенная душа, погруженная в созерцание и любовь, более неспособна грешить. Ибо, растворенная в Боге, она более не обладаетсобственной волей; остается одна только божественная воля, и если даже душаследует влечениям плоти, здесь более нет греха^[44]. Множество бедных инесведущих людей были приведены такого рода учениями к чудовищноразнузданной жизни, как мы это видим на примере сект беггардов, братьевСвободного духа и тюрлюпенов. Всякий раз, когда Жерсон говорит об опасностяхбезудержной любви к Богу, перед ним стоит предостерегающий пример этихсект^[45]. И здесь мы неизменно приближаемся к кругу приверженцев новогоблагочестия. Виндесхеймец Хендрик ван Херп обличает своих духовных собратьевв грехе духовного прелюбодеяния^[46]. Дьявольские ловушки в этой областипростираются вплоть до самого извращенного безбожия. Жерсон рассказывает ободной знатной персоне, человеке, который, исповедуясь монаху-картузианцу,поведал, что смертный грех -- он указал на распутство -- не препятствует еголюбви к Богу, но, напротив, побуждает его еще более страстно восхвалятьбожественную сладостность и вожделеть к ней^[47]. Церковь была на страже -- стоило только расплывчатым рассуждениям мистиковпревратиться в сформулированные убеждения или в нечто, приложимое кобщественной жизни. Пока все это оставалось лишь в рамках восторженныхпредставлений и образов символического характера, Церковь допускала их визобилии. Йоханнес Брюгман мог безнаказанно соотносить вочеловечение ИисусаХриста с поведением пьяницы, забывающего о себе, не замечающего опасностей,не гневающегося на насмешки и готового отдать все, что угодно: "О en was hiniet wael droncken, doe hem die mynne dwanck, dat hi quam van den overstenhemel in dit nederste dal der eerden?" ["О, да и как не быть ему во хмелю,когда любовь понудила его снизойти с высоты небес в сию низину, сиречь юдольземную?"]. Он обходит небеса, "schyncken ende tappen mit vollen toyten"["наливая и потчуя полными чашами"] пророков, "ende sij droncken, dat sijborsten, ende daer spranck David mit sijnre herpen voer der tafelen, rechtof hij mijns heren dwaes waer" ["и пили они сколько влезет, а меж столаминосился там вприпрыжку Давид cо своею арфою, аки шут господень"]^[48]. Не только склонный к гротеску Брюгман, но и безупречный Рюйсбрук, говоря олюбви к Богу, охотно прибегает к образу опьянения. Рядом с последним стоитобраз голода. Возможно, поводом для того и другого послужили слова Библии:"Qui edunt me, adhuc esurient, et qui bibunt me, adhuc sitient" ["Ядущиеменя еще будут алкать, и пьющие меня еще будут жаждать" (Сир., 24, 23)]^[49],вложенные в уста Премудрости и истолковываемые как произносимые Господом.Так передавалось представление о человеческом духе, снедаемом извечнымголодом устремления к Богу. "Hier beghint een ewich honger, die nemmermeervervult en wert, dat es een inwendich ghieren ende crighen der minnendercracht ende dies ghescapens geestes in een ongescapen goet... Dit sijn diearmste liede die leven; want si sijn ghierich ende gulsich ende si hebbenden mengherael. Wat si eten ende drinken, si en werden nemmermeer sat indeser wijs, want dese honger es ewich... Al gave God desen mensche alle diegaven die alle heylighen hebben... sonder hem selven, nochtan bleve diegapende ghier des gheests hongherich ende onghesaedt" ["Здесь начинаетсявечный голод, не знающий насыщения, т. е. глубинное алкание и жажда, каковыеиспытывают любовная сила и сотворенный дух, взыскующие несотворенногоблага... Только те и живут, кто беднее всех, ибо алчны они и прожорливы имучает их ненасытный голод. Что бы ни ели и ни пили они из такой пищи итакого питья, никоим образом их это не насыщает, ибо голод сей вечен... Иежели даже Бог таковым человекам даст всяческие дары, коими он только ниодаряет святых... но не даст им себя самого, алчущая жадность духовнаяпребудет голодной и неутешной"]. -- И так же, как мотив опьянения,используется в виде метафоры образ голода: "Sijn hongher is sonder mategroet: hi verteert ons al uut te gronde; want hi is een ghierich slockaertende heeft den mengerael: hi verteert dat merch uut onsen benen. Nochtangonnen wijs hem wale, ende soe wijs hem meer ghonnen, soe wij hem batsmaken. Ende wat hi op ons teert, hi en mach niet vervult werden, want hiheeft den mengerael ende sijn honger is sonder mate: ende al sijn wi arm, hien achtes niet, want hi en wilt ons niet laten. Ierstwerf bereyt hi sinespise, ende verbernt in minnen al onse sonden ende ghebreken. Ende alse widan ghesuvert sijn ende in minnen ghebraden, soe gaept hi alse die ghierdiet al verslocken wilt... Mochten wi sien die ghierighe ghelost dieChristus heeft tote onser salicheit, wi en mochten ons niet onthouden wi ensouden hem in die kele vlieghen. Al verteert ons Jhesus te male in hem, daervore gheeft hi ons hem selven, ende hi gheeft ons gheesteliken hongher endedorst sijns te ghesmaken met ewigher lost. Hi gheeft ons gheestelikenhonger, ende onser herteliker liefde sijn lichame in spisen. Ende alse widien in ons eten ende teren met ynnigher devocien, soe vloyet uut sinenlichame sijn gloriose heete bloet in onse nature ende in alle onse aderen...Siet, aldus selen wi altoes eten ende werden gheten, ende met minnen op endenedergaen, ende dit is onse leven in der ewicheit"^[50] ["Голод его (Христа)велик безмерно; он пожирает нас до основания, ибо едок он прожорливый иголод его ненасытен: он высасывает самый мозг костей наших. И все ж мыжелаем того с охотою, и тем больше желаем того, чем больше приходимся мы емупо вкусу. И сколь бы он от нас ни вкусил, он не отступит, ибо голод егоненасытимый и прожорливость его без меры; и сколь ни бедны мы, он на это несмотрит, ибо желает он, чтобы у нас ничего не осталось. Сперва приуготовляетон свою трапезу и сожигает в своей любви все наши грехи и все наши немочи. Икогда таковым образом очищены мы и изжарены в этой любви, хватает он все,что захочет проглотить его алчность... Если б возмогли мы узреть то алчущеевожделение, с коим печется Христос о нашем блаженстве, мы не стали быупираться и ринулись ему прямо в глотку. Когда же Иисус поглощает нас в себяцеликом, взамен дает он нам самого себя, и этим дает он нам духовные голод ижажду, дабы вкушали мы его с вечной усладою. Он дает нам духовный голод итело свое -- в пищу любви нашего сердца. И ежели мы вкушаем его и поглощаемв себя с искренней преданностью, то из тела его во все наше естество и вовсе наши жилы истекает его преславная горячая кровь... Так будем же всегдавкушать и вкушаемы будем и в любви будем возрождаться и гибнуть, и это естьнаша жизнь в вечности"]. Стоит сделать один только шаг -- и от возвышенных мистических восторгов мывновь переходим к довольно неуклюжей символике. "Vous le mangerés, --говорит о евхаристии Le livre de crainte amoureuse [ Книга страха любовного ]Жана Бертелеми, -- rôti au feu, bien cuit, non point ars ou brulé. Car ainsil'aigneau de Pasques entre deux feux de bois ou de charbon estoit cuitconvenablement et roty, ainsi le doulx Jésus, le jour du Vendredi sacré, futen la broche de la digne croix mis, attachié, et lié, entre les deux feux detrès angoisseuse mort et passion, et de très ardentes charité et amourqu'il avoit à nos ames et à nostre salut, it fut comme roty etlangoureusement cuit pour nous saulver"^[51] ["Вы съедите его <...>поджаренным на огне, хорошо пропеченным, не пережаренным и не подгоревшим.Ибо как пасхального агнца, помещаемого меж двумя кострами из поленьев или изуглей, надлежащим образом томили и жарили, так же и сладчайшего Иисуса вСтрастную Пятницу насадили на вертел честнаго креста меж двумя огнями:мучений и ужасающей смерти -- и ярко пылающих милосердия и любви, кои нес ондушам нашим во спасение наше, -- и как бы протомили, изжарили и пропарили,дабы спасти нас"]. Такие образы, как опьянение или голод, уже сами по себе опровергают мнение,что любое религиозное ощущение блаженства должно интерпретироватьсянепременно как эротическое^[52]. Вторжение божественного переживается так же,как утоление жажды и насыщение. Одна приверженка нового благочестия изДипенвеена чувствует, что ее словно бы затопляет кровь Христова, и теряетсознание^[53]. Окрашенные кровью фантазии, постоянно поддерживаемые истимулируемые верой в пресуществление, находят выражение в дурманящихзагробных видениях, как бы озаренных алым сиянием. Раны Иисусовы, говоритБонавентура, -- это кроваво-красные цветы нашего сладостного и цветущегорая, где душа будет вкушать нектар, порхая, как мотылек, с одного цветка надругой. Сквозь рану в боку душа проникает вплоть до самого сердца. Райскиеручьи также струятся кровью. Алая, теплая кровь Христа, источаемая всемиранами, устремляется у Сузо через рот в его сердце и душу^[54]. ЕкатеринаСиенская -- одна из святых, припавшая к ране в боку и пившая кровь Христову,подобно тому как другим выпало на долю отведать молока из сосцов Марии: св.Бернарду, Хайнриху Сузо, Алену де ла Рошу. Ален де ла Рош, в латинизированной форме Аланус де Рупе, прозывавшийся средисвоих нидерландских друзей ван дер Клипом^[3*], может считаться одним из самыхнеобычных представителей французского, более склонного к игре воображения,благочестия и сверхконкретного представления о вере, столь свойственногопозднему Средневековью. Родившийся, видимо, в 1428 г. в Бретани, онподвизается в качестве монаха доминиканского ордена преимущественно насевере Франции и в Нидерландах. В 1475 г. он умирает в Зволле, у братьевОбщей жизни, с которыми он поддерживал тесные связи. Он был страстнымревнителем широкого внедрения четок и основал всемирное молитвенноебратство, которому предписывалось чтение чередующихся в определеннойпоследовательности молитв Аве Мария и Отче наш. В трудах этого визионера(сюда относятся главным образом проповеди и описания собственных видений)^[55]обращает на себя внимание ярко выраженный сексуальный характер возникающих унего образов -- при том что в них отсутствует то звучание пламенной страсти,которое могло бы как-то оправдать окрашенное сексуальностью изображениесвященных предметов. Чувственное выражение проникнутой умилением любви кБогу становится у него откровенно манерным. Здесь нет ничего от той хлещущейчерез край искренности, которая взметает ввысь голод и кровь, любовь и жаждув фантастических видениях великих мистиков. В рекомендуемых им медитациях окаждом из членов тела Девы Марии, в точном описании того, как он снова иснова услаждает себя молоком Девы Марии, в символической систематизации, гдеон каждое слово молитвы Отче наш называет брачным ложем одной издобродетелей, сквозит дух упадка, вырождения красочного благочестия позднегоСредневековья, превращающегося в отцветшую и увядшую форму. Сексуальный элемент присутствует также и в дьявольских образах его фантазии:Алену де ла Рошу являются грехи в виде страшилищ с чудовищными гениталиями,откуда извергаются потоки огня и серы, окутанные дымом, затмевающим землю;он видит meretrix apostasiae [блудницу вероотступничества], которая пожираетеретиков, изрыгает и извергает их вновь -- и вновь их пожирает, целует инежит, как мать, и снова и снова выбрасывает их из своего чрева^[56]. Такова была оборотная сторона пресловутой "zueticheit" ["сладостности"]нового благочестия. В качестве неизбежного дополнения к сладостным небеснымфантазиям дух таил в себе темную трясину адских видений; для выражения и техи других одинаково хорошо подходил пылкий язык земной чувственности. Ипоэтому нет ничего странного в необходимости указать на некую взаимосвязьмежду тишайшими виндесхеймцами и этим мрачным порождением конца Среднихвеков: безумием ведовства, которое выросло тогда в губительную систему,соединившую богословское рвение с судебной жестокостью. Аланус де Рупе какраз и осуществляет такую связь. Он, радушно привечаемый гость зволленскойбратии, был также наставником своего коллеги по ордену Якоба Шпренгера,который не только вместе с Генрихом Инститорисом написал Молот ведьм, но впределах Германии был также ревностным покровителем основанного Аланусомбратства розария.

⇐ Предыдущая 6 7 8 9 101112 13 14 15 Следующая ⇒

Date: 2016-05-13; view: 296; Нарушение авторских прав; Помощь в написании работы --> СЮДА...

mydocx.ru - 2015-2024 year. (0.007 sec.) Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав - Пожаловаться на публикацию