Апреля 1975 года

Его разбудил звонок. Кто‑то колотил в дверь, говорил, что полиция. Папа тоже полиция. Не любит, когда его зовут «папа». Он проковылял в коридор и увидел, что открылась щель в почтовом ящике. Увидел рот, и этот рот шевелился, что‑то говорил.

Все в порядке, все хорошо, теперь все хорошо. А мама дома? А папа? Мы тебе поможем. Все хорошо.

Его крепко обнимала большая тетенька из полиции. «Где моя сестра?» – прошептал он, а она прошептала: «Что, лап?» – а другая тетенька, которая потом станет называться Линда, сказала: «Нет у него никакой сестры, он бредит». Потом она унесла его в «скорую помощь». Там он опять спросил: «Где моя сестра?» – а она сказала: «Тихо, Майкл, у тебя нет сестры. Перестань о ней говорить». Он и перестал. Спрятал ее туда, где прячешь все самое драгоценное, запер на замок и не вынимал тридцать с лишним лет.

* * *

Фаунтинз. Ну наконец‑то.

Там были олени, и древние дубы, и долгие тени летнего вечера. Деревья сплошь покрылись новой листвой – алхимическое превращение зелени в золото. Чирикали миленькие птички. Джулии бы здесь понравилось.

Он приехал, когда ворота уже заперли, и пришлось искать другой, менее законный способ проникнуть внутрь.

Олени вели себя смирно, человека с собакой ничуть не пугались. Собака шла на поводке. Они миновали большой дом и церковь, и то и другое спроектировано каким‑то Бёрджесом. Да, Джексон – правонарушитель, зато он просвещенный правонарушитель. Без людей тут гораздо лучше. Как почти везде.

– Только мы с тобой, – сказал он собаке.

Само аббатство не разочаровало, хотя Джексон все равно предпочитал невзрачные развалины Джарвиса. Он спустил собаку с поводка и зашагал Высокой тропой по кромке долины, укрывшей Фаунтинз. Остановился у «трона Анны Болейн», полюбовался роскошным видом на лужайки и ручьи, что тянулись вдаль до самых руин аббатства. Никаких признаков безголовых женщин. Сумерки. В Шотландии, где Луиза, была бы тъмнина.

Он пошел назад, побродил среди руин. Собака умчалась куда‑то – гепардом рванула за кроликом. Джексонсел на камни низкой древней стены. Думал, здесь раньше была галерея, но пригляделся к табличке и обнаружил, что это сортир. Пожалуй, и впрямь пора купить очки.

– Хоть мир не пишет мне совсем, я миру напишу [201], – сообщил он псу, когда тот вернулся без кролика. Пес склонил голову набок. – Я тоже не понимаю, что это значит, – сказал Джексон. – По‑моему, в этом и есть смысл поэзии.

На миг ему привиделась сестра – вся в белом, бежит, смеется, с волос падают лепестки. Но и это поэзия. Или некий угол падения света.

Ибо все это время, куда бы он ни отправился, где бы ни очутился – на голых разрушенных хорах и в гулких депо, в чайных и пабах «Золотое руно», – сестра была рядом, таилась в тенях, смеялась, смахивала цветки с одежды, вытрясала из прически, как невеста, и ливень лепестков – словно отпечатки пальцев на черной вуали ее волос.

Она надежно заперта в эхокамере его сердца – майской королевой, Девой Пресвятой. («Навсегда, – яростно сказала Джулия, ударив себя в грудь, прижав ладонь к груди, точно воин, что клянется в верности. – Для всего мира умерла, но жива в твоем сердце». Вечный парадокс исчезнувших.) Она ушла вперед, ему не догнать. Ну, решил Джексон, с этим я жить могу. Выбора‑то нет.

– И опять нам в путь[202], – сказал Джексон, забираясь в «сааб». – Далеко еще до сна[203]и все такое.

Его покладистый второй пилот одобрительно тявкнул из‑под сиденья. Джейн ждала команды.

И все равно что‑то мучило его. Не Майкл с Надин, не мюнхенская Дженнифер – он вспомнил о ее пропавшем брате, потому и задал наконец Мэрилин Неттлз правильный вопрос.

Что‑то другое. Шрам, знак, родимое пятно в форме Африки. Совсем недавно что‑то мелькнуло. Наверное, человечки в мозгу рано или поздно отыщут.

Он уже собрался завести мотор, и тут зазвонил телефон. «Луиза», – сообщил экран. Джексон застыл, размышляя, что будет, если он не ответит.

И что будет, если ответит.

«Надежда», птаха малая,

В душе нашла приют –

И песенки ее без слов

Звучать не устают –

Звенят они и в Ураган –

Лишь самый черный час

Смутит Пичужку малую,

Что ободряет нас, –

Она согреет песней льды –

И гибельную Осень.

Она ни крошки у Меня

и в Бурю не попросит.

Эмили Дикинсон

Как и в «Преступлениях прошлого», Аткинсон с мастерской ненавязчивостью раскрывает внутреннюю жизнь своих героев и ловко сплетает сеть загадок, каждая из которых порождает новые загадки.