Главная Случайная страница


Полезное:

Как сделать разговор полезным и приятным Как сделать объемную звезду своими руками Как сделать то, что делать не хочется? Как сделать погремушку Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами Как сделать идею коммерческой Как сделать хорошую растяжку ног? Как сделать наш разум здоровым? Как сделать, чтобы люди обманывали меньше Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили? Как сделать лучше себе и другим людям Как сделать свидание интересным?


Категории:

АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника






Пятница





 

Проснулась, как будто за руку дернули. Разбудило что‑то неестественное. Не птичья песня, не будильник, не первый автобус прогрохотал за поворотом. Трейси вылетела из постели и ринулась к окну на площадке – оттуда вся улица как на ладони. И на улице полиция кишмя кишит. Двое в форме стучатся в дверь напротив. Подальше две патрульные машины. Полицейского в штатском она узнала – Гэвин Арчер. Просто куча патрульных. Ходят по домам, здесь, где Трейси живет. Означает только одно: они знают, что она вчера была у Келли. Знают про девочку. Наверняка посмотрели записи видеокамер в «Меррион‑центре», увидели, как Келли Кросс обменивает девочку на наличку, будто наркотики на углу толкает.

Двое полицейских направились к ее дому.

Мозг раскалился. Трейси рванула в спальню, натянула старый тренировочный костюм и кинулась по коридору к спальне Кортни. Та мигом проснулась, точно привыкла вылетать из дому, едва вскочив. Трейси приложила палец к губам:

– Ш‑ш…

Это девочка тоже понимала. Выпрыгнула из постели, схватила драгоценный розовый рюкзачок и серебристую волшебную палочку – она еще драгоценнее.

Они на цыпочках сбежали по лестнице. Добрались до прихожей – и тут звонок в дверь, громкий и настойчивый. Адреналин водопадом. Трейси схватила сумку, запихнула Кортни в красный дафлкот и погнала на улицу черным ходом. Дрожащими руками нащупала замок. Наконец открыв дверь, подхватила Кортни под мышку – все равно что бегать с некрупной овцой – и помчалась к задней калитке. В переулке ни души. Трейси потянула дверь сарая, свалила девочку на заднее сиденье:

– Пристегнись.

Сердце колотилось так, что ныла грудная клетка. Трейси выехала из переулка, свернула налево, степенно покатила вперед. Миновала пустую полицейскую машину и патрульного, который говорил с заспанной женщиной на крыльце. Не обратив на Трейси внимания, навстречу проехал полицейский универсал. Трейси улизнула, прошмыгнула меж них призраком.

Позади серый «авенсис» с розовым кроликом на зеркале крупной рыбиной тихонько скользнул прочь от обочины. Путь ему перерезали полицейские – у них были вопросы.

 

Безопаснее держаться проселков. Можно покружить вблизи коттеджа. Ключи выдадут в два часа дня. Ну, не ключи – код к двери, который домработница активирует к приезду Трейси. Ни с кем не надо видеться, ни с кем не требуется говорить. Они станут невидимками, исчезнут с радаров, как малозаметные самолеты. Им и нужен‑то всего день.

Девочка уснула. На проселках стоял туман. Туман – это хорошо, туман – друг. Что она наделала? Пошла в «Греггс» за сосиской в тесте – и вот уже убегает от убийства и похищения. Она, конечно, не убивала Келли Кросс, но как будто убила. Когда в следующий раз приспичит купить ребенка, надо будет запросить гарантию. Двадцатичетырехчасовые испытания – убедиться, что не выбрала дитя, за которым тянется густой кровавый выхлоп. Ага, как же. Сейчас она все бросит и пойдет другого ребенка покупать. Нет уж, деваться некуда – она прилепилась к этому как приклеенная. В горе и в радости, на пиру и в бою – ох, гром и молния! – впереди на дорогу из тумана грациозно выступил олень и замер в изумлении, словно вдруг очутился в огнях прожекторов перед полным залом.

Трейси услышала крик, возможно собственный, – кажется, она никогда в жизни не кричала. Дала по тормозам, заорала Кортни:

– Держись! – вспомнила все истории о людях, которые сбивали коров, лошадей, оленей, кенгуру, даже овец и не выживали. Взмолилась специальному богу, что хранил похищенных детей, не давал им погибнуть от дикой природы. И зажмурилась.

Раздался «бум», словно на полных парах врезалась в песочную стену. В лицо вмазалась подушка безопасности. Больно адски. Синяки будут о‑о‑го. Трейси развернулась – как там Кортни? Сзади подушек безопасности нет, это хорошо, детей они калечат. Кортни цела, даже не удивилась.

– Нормально? – спросила Трейси.

Кортни показала ей «во!». Невозможно ее не полюбить.

Лобовое стекло – как будто в него запульнули камнем. Как часы‑солнце. Слава богу, олень в машину не влетел. Это было бы чересчур.

– Побудь здесь, – сказала она Кортни и выкарабкалась из машины.

Олень лежал на дороге в свете фар. Самка, лань. Тяжело дышала, в легких ужасное туберкулезное бульканье. Трейси опустилась рядом на колени, и оленьи глаза в ужасе завращались. На шее громадная рана, откуда‑то снизу мерно выплескивается кровь. Лань отчаянно рванулась, попыталась встать; этот зверь больше никуда не пойдет, ни сегодня, ни завтра – никогда. Мучительно смотреть на раненое животное. Жальче олениху, чем Келли Кросс. Надо бы прекратить оленьи страдания, но ведь не заедешь ей палкой по голове на глазах у ребенка.

Рядом возникла Кортни.

– Бэмби, – прошептала она.

– М‑да, – сказала Трейси. – Бэмби.

Скорее, его матушка. Диснею за многое предстоит ответить. Вот уж этот DVD мы покупать ребенку не станем. Мертвые диснеевские матери (убитые, между прочим, матери), которые оставляют детей один на один с миром, – без таких историй девочка прекрасно обойдется. Да и Трейси тоже.

К ее облегчению, лань затихла и головы больше не поднимала. Глаза у Трейси налились слезами. Бедная тварь. Кортни погладила ее по руке. Ланьи глаза затуманились, она испустила тяжкий глубокий вздох и замерла.

– Он умер? – прошептала Кортни.

– Да, – сказала Трейси, тяжело сглотнув. – Она. Она умерла. Отправилась к подружкам в олений рай.

Жертвоприношения ради спасения ребенка. Спаси ребенка – спаси мир. Трейси погладила ланий бок. Кортни взмахнула над трупом волшебной палочкой.

 

«Ауди» тоже смертельно ранена – не лучше лани.

– Видимо, придется пешком, – сказала Трейси. – Поищем мастерскую.

В тумане глухо загудел автомобильный мотор – все ближе. Да уж, туман нам больше не друг.

Рисковать не будем. Только бы не полиция. Из серой дымки материализовалась серая машина. «Авенсис».

– Блядь, – пробормотала Трейси.

Водитель вышел и зашагал к ним в сумраке.

Трейси схватила Кортни за руку и прошипела:

– Бежим!

Они ломились через кусты, а человек позади кричал:

– Трейси? Трейси Уотерхаус? Я только на пару слов!

– Ага, – буркнула Трейси девочке. – Все так говорят.

 

Под громадным деревом она остановилась и в изнеможении села на землю.

– Отдышаться, – пробормотала она.

В сравнении с этим плоха ли была жизнь с Келли Кросс? Осталась бы Келли жива, если б Трейси не купила у нее ребенка? Кортни опустилась на колени, подобрала остов осеннего листика и запихала в рюкзачок. У них с Трейси разные приоритеты.

Лес вокруг словно сгущался. Трейси подумала про Спящую красавицу. Никто их тут не найдет, они умрут и превратятся в перегной. Тишину прорезал треск, обе вздрогнули, Трейси обхватила Кортни руками, вцепилась в нее изо всех сил. Нервы натянуты, как струны в фортепьяно.

– А в лесу есть волки? – прошептала Кортни.

– Как таковых нет, – ответила Трейси.

Она понимала, что балансирует на пределе, на краю, впереди бездна, позади тьма, и единственный путь вперед – отчаяние. Девочка пахла вчерашним шампунем и чем‑то зеленым, сочным. Лесная нимфа.

– Давай, надо идти.

Она воздвиглась на ноги, подхватила Кортни. Слишком мала, дальше бежать не сможет. Вероятно, потому Трейси и обратила на нее внимание в «Меррион‑центре»? Думала, Келли Кросс бежит с ребенком, потому что опаздывает, или торопится, или просто злится, но, может, Келли бежала не куда‑то, – может, и Келли бежала откуда‑то. Может, и она по‑своему пыталась спасти ребенка? И поэтому теперь мертва? Наказана – за то, что нашла девочку, или за то, что потеряла?

А водитель «авенсиса» – что, хочет вернуть ребенка? Может, Кортни кому‑то принадлежит, педофилам каким‑нибудь? У водителя «авенсиса» такое было лицо – не исключено, что под серой кожей прячется извращенец. Может, он и есть так называемый частный детектив, этот Джексон?

– Куда мы идем? – спросила Кортни.

– Уместный вопрос, – пропыхтела Трейси. – Я понятия не имею.

 

Деревья редели, впереди виднелся просвет. Иди к свету – так ведь говорят?

Они выломились из леса. И чуть не попали под машину.

Сказал, что когда‑то был полицейским. Это всякий может сказать.

 

* * *

 

Как всегда, проснулся ровно в половине шестого. Включив лампу, первым делом увидел, что собака стоит у кровати и пристально смотрит ему в лицо, точно будит силой мысли. Джексон проворчал «доброе утро», и пес в ответ радостно завилял хвостом.

Джексон выпил бедняцкий растворимый кофе и покормил собаку. Та проглотила завтрак в мгновение ока. Джексон уже догадался, что псина всегда так ест – будто помирает с голоду. Вполне понятно – Джексон и сам так ел. Первое правило выживания, выученное в армии и затверженное в полиции: видишь пищу – ешь сию секунду, потому что не угадаешь, когда вы с ней свидитесь в следующий раз. И съедай все, что на тарелке. Касательно мяса у Джексона предрассудков нет – он способен сожрать все, от пятачка до хвостика, и не поперхнуться. Есть подозрение, что собака тоже всеядна.

Спустя полчаса он выписался из гостиницы и собрался в дорогу. Мэрилин Неттлз предстоит визит двух нежданных гостей. Мужчины с собакой. Джексон и без того планировал прокатиться в Уитби – с ним явно говорит судьба. Правда, на непонятном иностранном языке, на финском например, но никто не обещал, что дорога будет усыпана розами.

Он проинформировал навигатор Джейн, что направляется к побережью живописной дорогой, и по примеру Лота оставил город позади, ни разу не оглянувшись.

 

Маячок, который прицепил к ошейнику официант из «Бест‑Вестерна», лежал в бардачке «сааба». Джексон думал было приделать его к какому‑нибудь дальнобойщику и не без удовольствия воображал, как усложнит картину фура «Эдди Стобарт», запаркованная в Аллапуле или в Пулхели, но тогда он не узнает, кто за ним приглядывает. Преследование – двусторонний процесс, жертва и охотник в общем поиске, не дуэль, но дуэт.

Маячок – ничего себе железка. Джексон и не подозревал, какие они теперь маленькие. Ему давненько не приходилось ничего заказывать на сайтах шпионского оборудования. Хорошо бы купить что‑нибудь похожее для Марли, крошечный гаджет, чтоб она и не заметила, потому что она никогда («Да ни за что!») не согласится на родительский пригляд или контроль, даже намек на таковые. Будь его воля, Джексон чипировал бы дочь, как собаку. И Натана, конечно, тоже. У него двое детей, напомнил он себе, просто один почему‑то не так считается, как другой.

А у псины‑то чип есть? Колин не похож на человека, который беспокоится о животном и его чипирует, но Колин не похож и на человека, который заведет собаку, недостойную мачо. Татуировка со святым Георгием, голый череп – такие типы заводят питбулей. А на самом‑то деле чья была собака – жены, матери, ребенка? Может, кто‑то просыпается по утрам, вспоминает потерянного друга и сердце печально екает? Усыплю тебя, к чертовой матери, сразу надо было, как эта сука ушла, орал Колин собаке в Раундхее. Внутри заскреблось раздражение – кто ж эта женщина, сама ускользнула из лап Колина, а собаку бросила страдать.

 

В Лидсе туман висел легкой вуалью, но чем дальше Джексон ехал, тем плотнее она становилась. Обещала – хотя и не клялась, – что день будет роскошный, однако спозаранку вести машину опасно. Джексон жалел, что не купил очки.

– Как‑то немножко мутно, – сказал он невозможно молодой девчонке, которая проверяла ему зрение.

Хотел спросить, сдала ли она на врача, но промолчал – страшновато было в этой темноте, где она светила ему в глаз фонариком, наклонившись так близко, что он чуял мятное дыхание.

– Да, – равнодушно сказала она. – У вас твердеют хрусталики. В вашем возрасте бывает.

Кое‑что с возрастом твердеет, кое‑что другое размягчается.

На неумолимом гудроне пути нехоженого [136]беспечно рисковало жизнью всевозможное дикое зверье. Несколько миль назад Джексон еле увернулся от барсука, и это слегка взбодрило его рефлексы. Он полагал себя рыцарем дорог. Не хотелось бы запятнать сияющие доспехи кровью невинных. Он щелкнул рычажком Девы Марии на приборной доске. Пускай мощность свечей в животе у Богоматери и несопоставима с дальним светом «сааба», но мало ли, вдруг она обладает защитной силой иного толка? Освященный ростр, что ведет Джексона долиной смертной тени.

Внезапно Джексон, «сааб» и Пресвятая Матерь Божья нырнули в густое облако тумана. Будто в тучке небесной летишь – Джексон почти не удивился бы, если б «сааб» затрясла турбулентность. В хлопчатой сердцевине низины он разглядел серебряную вспышку, и в мозгу чудесным образом всплыло Вскрой жаворонка – человечки, работники его памяти, в своей утренней летаргии лениво цапнули то, что нашлось под рукой. Серебряные свернутые трели. Серебристое пламя знаменовало другую опасность – женщину. Женщину, которая внезапно выскочила из леса на обочину.

На долю секунды Джексон принял ее за оленя – пару миль назад он миновал еле различимый дорожный знак с оленем, который, судя по картинке, сломя голову бежал от неминучей смерти. У женщины был такой же вид. Теперь нет ни медведей, ни волков, единственный хищник, от которого спасаются женщины, – мужчина. Она была не одна, за руку тащила ребенка – маленького, в красном дафлкоте. Дафлкот тускло горел в тумане.

Все это Джексон разглядел в наносекунду – и вмазал по тормозам, чтоб не переехать женщину с ребенком «саабом». Собака, разбуженная внезапной остановкой, никуда не полетела, но на Джексона глянула непонятно.

– Извини, – сказал он.

Когда он вышел, женщина стояла на четвереньках, словно кошка, и хватала ртом воздух. «Сааб» ее не коснулся, Джексон был уверен. Крупная женщина – преграда похлипче оленя, но он заметил бы удар, правда?

– Я вас что, задел? – удивился он.

Она потрясла головой, села и с трудом прохрипела:

– Мне просто дышать нечем. – Она кивнула на ребенка, что бесстрастно стоял рядом. – Я ее несла. Она тяжелее, чем кажется. Отличные тормоза, – прибавила она, глянув на «сааб», замерший в паре дюймов от нее.

– Отличный водитель, – ответил Джексон.

Под расстегнутым дафлкотом у ребенка был прозрачный розовый маскарадный костюм. Фея, ангел, принцесса – все они из одного теста. С этой областью розничной торговли Джексона познакомила Марли – он вяло сопротивлялся, но не помогло. Серебристая палочка с облезлой звездой – значит, фея. Это палочка мигнула ему серебром в тумане? Девочка стискивала ее обеими руками, как боевой топор. Не хотел бы Джексон оказаться человеком, который попытается эту палочку отнять, – девочка вроде маленькая, но наверняка дерется будь здоров.

В остальном ее наряд тоже не ахти. Юбка драная, в дешевой ткани застряли веточки и листики. Джексон припомнил «Сон в летнюю ночь», на который его водила Джулия. Эльфы были грязные, заляпанные, словно только что выползли из трясины. В четырнадцать лет Джулия играла Пэка в школьной постановке. Дочь Джексона в том же возрасте мечтала стать вампиром. «Это пройдет», – сказала Джози. «Да уж надеюсь», – сказал Джексон.

Он помог женщине подняться. На ней был тренировочный костюм, который лишь подчеркивал, сколь объемиста она по экватору; сложена, как балкер. На животе у нее болталась вместительная сумка.

Должна же она хоть чуточку опасаться, садясь в машину к какому‑то незнакомцу в глуши лесной; откуда она знает, – может, ей предстоит кошмар похуже того, что она оставила позади. Кто решится утверждать, что водитель «сааба» не кровожадный психопат, рыщущий по лесам в поисках жертв?

– Я когда‑то был полицейским, – утешил он ее.

Хотя, само собой, ровно это и говоришь, заманивая человека к себе в машину. (А может, это он себя утешал, может, это она психопатка.)

– М‑да, я тоже, – пробормотала она и мрачно хмыкнула.

– Правда? – спросил он, но она не ответила. – За вами кто‑то гонится? – спросил он.

Женщина и ребенок машинально обернулись к лесу. Джексон попытался вообразить, что бы могло сейчас вылететь из‑за деревьев такого, с чем он не готов сразиться, и не придумал ничего, кроме армированного танка (или маленькой девочки с волшебной палочкой). Вместо ответа, женщина спросила:

– Подбросите нас?

Джексон, тоже не любитель сыпать словами попусту, ответил:

– Ну, залезайте.

 

Он поправил зеркало – хотел на женщину посмотреть. Лица не увидел – она неловко развернулась, глядела в заднее стекло. Не стоит труда. Даже если на хвосте кто и есть, в таком тумане он их не разглядит. И наоборот. Джексон снова поправил зеркало – поглядеть на девочку. Девочка в ответ воздела брови – поди пойми, что хотела сказать.

В конце концов женщина села прямо и уставилась в лобовое стекло. На лице у нее цвели синяки, на руках засохла кровь.

– Вы поранились? – спросил Джексон.

– Нет.

– На вас кровь.

– Не моя.

– Тогда, само собой, все хорошо, – сухо ответил Джексон.

Обе пассажирки глядели слегка ошалело – он не раз видел такие лица у тех, кто выжил. Беженцы, спасшиеся от катастрофы – пожара, землетрясения, – люди, бежавшие из дому в чем были. Наверное, домашнее насилие. Война на семейном фронте – от чего еще бегают женщины с детьми?

Прошло несколько минут, потом женщина сказала:

– У меня сломалась машина, – как будто это объясняло их состояние. Устало вздохнула и прибавила, в основном сама себе: – Длинный выдался денек.

– Сейчас семь утра, – удивился Джексон.

– Я и говорю.

 

Он снова глянул в зеркало – женщина уже пристегнула девочку. Ремень велик – как бы не придушить ребенка, если резко затормозить. У Джексона давно не бывало детского сиденья в машине. Если требовалось возить Натана, приходилось одалживать сиденье у Джулии, что раздражало ее сверх меры – во всяком случае, по мнению Джексона.

Он и сам себе не признавался, но, вообще‑то, нервничал – туман, леса, девчонка из «Мидвичских кукушат»[137], не говоря уж о страхе, которым дышала женщина, – не шекспировская комедия, а эпизод «Сумеречной зоны»[138].

Женщине, похоже, было все равно, куда они едут, – куда угодно, лишь бы не туда, откуда они пришли. Вообще большой вопрос, важно ли, куда едешь, – все равно ведь окажешься не там, где ожидал. Что ни день сюрпризы, садишься не в тот поезд, не в тот автобус. Девчонка открывает ящик и получает совсем не то, на что рассчитывала.

– А вы не хотите знать, куда я еду? – спросил он после целой вечности молчания.

– Да не особо, – ответила женщина.

– Волшебное таинственное путешествие[139], значит, – бодро сказал Джексон.

 

* * *

 

– Ничего не могу поделать, сынок, – волнуюсь за тебя. Я твоя мать, у меня работа такая – волноваться.

– Я знаю, мам, и пойми меня правильно, я тебя за это люблю, но со мной все хорошо, честное слово.

– Что ж, тогда иди, только помни: все работа да работа – так Джек станет очень скучным. – (Они целуются.) – Пока, милый. Увидимся в пятницу, и тогда…

– Вообще‑то, Тилли, реплика другая: все работа да работа – так Винс станет очень скучным.

– Да?

– Я подозреваю, это должно быть, как бы это сказать, смешно.

– Смешно? Это смешно? – удивилась Тилли.

– Вопросы к сценаристу, дорогая, не ко мне. Мы играем на наименьший общий знаменатель.

Нельзя недооценивать зрительский интеллект. Так говаривал Даглас, и был прав, разумеется, – он частенько бывал прав.

– Тилли, давай, пожалуйста, еще разок?

Кто‑то пробормотал:

– Ох ты боже мой, да плюнь ты, а то она до Винса не дойдет, пока не переберет всех Томов, Диков и Гарри. Да и то гарантий нет.

Актер, играющий Винса, подмигнул Тилли. Она его хорошо знает, знала еще мальчиком, учился в «Конти», сыграл как‑то Оливера в Вест‑Энде – или Ловкого Плута?[140]– но провались она на месте, если помнит, как его зовут. Какая жалость, что все думают, будто имена – это важно. Роза пахнет розой, хоть розой назови ее, хоть нет [141]. И так далее.

– Хотите чаю? Не торопитесь, мисс Скуайрз. – Славная индийская девочка держит вызывной лист – Тилли вечно его теряет.

– Спасибо… – Пима? Пилар? Пилав! – Спасибо, Пилав.

– Что‑что?

Ох, батюшки, эта интонация. Что Тилли теперь не так сказала?

– Пилав? Как рис‑пилав. Вообще‑то, мисс Скуайрз, это очень обидно. Как обозвать человека «поппадум». Меня зовут Падма. Если б я не знала, как вам трудно запоминать имена, решила бы, что вы расистка.

– Я?! – ахнула Тилли. – Да ни боже мой, милая, ну что ты!

В свое оправдание (жалкое оправдание, не поспоришь) Тилли хотела сказать: «У меня ребенок был негр» (во всяком случае, наполовину), но ведь нет никакого ребенка, доказательств не предъявишь. Нет ребенка, что вырос в крепкого мужчину. Тилли чудилось, что он должен быть похож на Ленни Генри[142]. Уже потом Фиби навестила ее в больнице и сказала:

– Ну, оно и к лучшему. Даже тебе, Тилли, тут возразить нечего.

– Да?

Медсестры о нее разве что ноги не вытирали, чопорные, суровые, а все потому, что ребенок, которого они выковыряли и ей даже не показали, не был бел, как лилии, как снег.

– Это был бы цветной ребенок, Тилли, – сказала Фиби в больнице (театральным) шепотом. Тилли не сразу поняла. Сначала подумала: что, как радуга? – Тебе пришлось бы туго, – сказала Фиби. – Все бы от тебя отвернулись. Работа бы иссякла. Все к лучшему.

Конечно, на дворе был 1963‑й, шестидесятые только начались. Пусть ребенок лиловый или желтый, в горошек или в полосочку – Тилли плевать, она бы все равно его любила.

Просто случайность (а что не случайность?). Фиби позвали на дипломатический прием, и она силком потащила с собой Тилли. Для прикрытия, разумеется. Фиби крутила роман с министром – естественно, женатым, большой секрет. С кем еще она спала – поди разберись, ничем не хуже Кристин Килер[143], но Фиби везло – ни разу не попалась. Ей всегда везло. В жизни, в любви. Короче говоря, они явились на этот прием, и, едва переступили порог, Фиби бросила Тилли одну.

На приеме кого только не было: один знаменитый пожилой актер, мастер по женской части, и красивая молодежь, мальчики, девочки. Знакомая Фиби, фотомодель Китти Гиллеспи, и кинозвезда, человек, который скоро сбежит из этого блистающего мира в Индию на поиски себя. Все они перемешаны с гостями из разных посольств, между ними бродил фотограф из «Вэнити фэйр», и Фиби, в алмазном колье, одолженном у матери и невозвращением, откровенно избегала попадать в один кадр со своим политиком.

– Добрый вечер, – произнес чей‑то бас; Тилли обернулась и увидела улыбку красивого молодого человека. Черного, как туз пик. (Эта девушка – Падма, Падма, Падма, если много раз повторить, она ведь должна запомнить, – эта Падма, она бы сочла это расизмом?) – Я тут никого не знаю, – сказал он.

– Ну, теперь вы знаете меня, – ответила Тилли.

Он сказал, что приехал из Нигерии, секретарь атташе, что‑то в этом духе, Тилли так и не поняла, но он умел вести беседу – учился в Оксфорде и Сэндхёрсте, его дикция дала бы фору принцу Филипу, и его так занимало все, что говорила Тилли, – в отличие от некоторых подруг Фиби, которые вечно смотрят тебе через плечо, караулят, когда в дверь войдет кто‑нибудь поинтереснее.

Короче говоря, одно потянуло за собой другое – в смысле беседы, – и Тилли позвала его в гости к себе в Сохо на следующий вечер, пообещала ему ужин – готовить, разумеется, не умела. Ей казалось, он одинок, тоскует по дому, и это Тилли понимала, она тосковала по дому всю жизнь – не по своему дому, а по дому вообще.

Ее соседка, балерина, уехала в турне, и в квартире они были вдвоем. Тилли приготовила спагетти болоньезе – их трудно сжечь, но Тилли удалось. Зато был вкусный хлеб, приличный кусок стилтона, а потом консервированные персики и мороженое, и он принес бутылку замечательного французского вина, так что вечер вышел не вовсе катастрофическим, а потом одно потянуло за собой другое – на сей раз беседы были скудны, – и наутро она проснулась голой в постели рядом с голым чернокожим мужчиной и, открыв глаза, первым делом подумала: «Что сказала бы мама?» И от этой мысли расхохоталась. Его звали Джон, но фамилию он назвал лишь однажды, когда представился, – африканская и странная, с кучей гласных (а это – расизм?).

Она сварила кофе, настоящий кофе в кофейнике, сбегала вниз в «Мэзон Берто», купила плюшек, и они позавтракали в постели. Как будто великое приключение, как будто любовь.

Ей надо было на репетицию, а ему, понятно, на работу, на его таинственную дипломатическую работу, и они вместе дошли до станции «Лестер‑сквер». Прекрасное весеннее утро, все такое чистое и свежее, такое многообещающее. Тилли встала на цыпочки и на прощанье поцеловала его прямо в метро – белая девушка целует негра у всех на виду. Дездемона, а он Отелло, только его не сожрет заживо ревность, он Тилли не убьет. Шанса не представится – она его больше не увидит.

 

Как же она устала. В этот час она обычно съедала булку с яичницей, но нынче что‑то не хочется. Ее оживит чашка чая – то, что доктор прописал. Падмы не видать – может, и хорошо.

Она заковыляла к фургону кафе. С утра покачивает. Бедро болит. Дамы хромают. Врачи уже заговаривают о замене сустава. Не хочет она на операцию. Одиноко уплывать в темноту. Наркоз – как смерть.

 

* * *

 

Топая по коридору, Барри так глубоко задумался, что чуть не столкнулся с женщиной из лаборатории. Китаянка, нет надежды правильно назвать по имени, всегда звал ее «та китаянка из лаборатории». Хорошо, хоть не «узкоглазка». Она размахивала бумажкой:

– Вы не видели детектива‑инспектора Холройд? Мы получили отпечаток из Хэрхиллза.

– Келли Кросс? Быстро вы работаете.

– В архивах нашелся, наших собственных. Суперинтендент в отставке Трейси Уотерхаус. Наверное, отпечаток старый. Вряд ли связан с убийством.

– Да уж, – согласился Барри. – Это вряд ли. Раньше они могли пересекаться.

Скажем, ночью. Келли Кросс, телку с душой волка, ударили по голове, пырнули в грудь и в живот. Тело нашла соседка, такая же беспонтовая шлюха на крэке. Что там говорила Трейси? Хотела спросить, Барри, – ты в последнее время не сталкивался с Келли Кросс? И теперь Келли Кросс убита, а на месте преступления – отпечаток Трейси. И вчера, когда Барри звонил, она была чуть ли не в центре циклона. Ищу кое‑кого. Кого? Келли Кросс?

 

После новоселья Барри у Трейси не бывал – не приглашали. У нее там целую вечность трудился польский строитель, да она и не из тех, кто празднует новоселья. Передняя дверь заперта, задняя распахнута; Барри постучал, вошел, громко сказал:

– Трейси? Трейс? Ты дома?

«Мария Целеста». Винный осадок в бокале, пустая пачка из‑под чипсов. Он взобрался по лестнице, не полицейский, не друг – незваный гость. В ванной чистота, все по местам. В спальне Трейси порядка меньше, на обои страшно смотреть. Оказаться здесь – это для Барри перебор, слишком интимно. Неохота думать, как Трейси раздевается, ложится в постель, спит. У Барри таких чувств к ней сроду не было. Вторая спальня забита коробками. Третья убога, но в одинокой постели кто‑то спал. Кто? Златовласка?

На полу валялись детские игрушки. Барри подобрал с ковролина голубой пластмассовый чайничек. У Эми был кукольный чайный сервиз. С чего бы у Трейси в доме водиться детским вещам? С ней что‑то плохое приключилось? Трейси умеет о себе позаботиться. Тридцать лет в полиции, мощная телка; если у тебя мозги есть, дважды подумаешь, стоит ли связываться, – но что‑то не так.

 

Он поехал в «Меррион‑центр» – проверить, отбыла ли она в свой отпуск. Показал документы прыщавому юнцу – любил пугать прыщавых юнцов своими документами.

– Ищу Трейси, – сказал он запуганному прыщавому юнцу.

– Она что‑то натворила? На днях ее частный детектив искал. – (Этот лядский Джексон, подумал Барри, сует нос куда не надо.) – Я подумал, может, вы за видеозаписями, – сказал прыщавый.

– Видеозаписями, – пробубнил Барри.

Он давным‑давно научился избегать слов «да» и «нет». Они загоняют в угол, хрен потом выберешься.

– Ага, камер слежения. Вы хотели кого‑нибудь прислать. Эта женщина, которую ночью убили…

– Келли Кросс?

– Ну да, мы ее знаем, и вы тоже. Один полицейский вспомнил, что видел ее здесь в среду. Вы хотели посмотреть записи, – может, она была не одна. Я думал, кого зеленого за ними пришлют, – прибавил он, – а не суперинтендента.

– Я зеленый, – сказал Барри. – Я от злости зеленею.

 

Записей было три, все черно‑белые и зернистые. Он посмотрел их на Миллгарте – несколько часов убил. Трейси мелькала временами – дежурила, дозором обходила новые владения. Барри чуть не заснул, но тут наконец появилась Келли Кросс – тащила за собой ребенка. Еще пара секунд – и опять Трейси, марширует за Келли по пятам. Набычилась, будто крепость штурмует.

Снаружи еще две камеры, смотрят вдоль улицы в обе стороны. Одна камера записала Келли. Стоит на остановке, рядом мелкая девчушка. Опять подваливает Трейси, они с Келли коротко разговаривают. Приезжает автобус, Келли исчезает внутри. Трейси остается на тротуаре, держит девчушку за руку. Еще несколько секунд – и они вдвоем уходят, камера их больше не видит.

Дети, которые исчезают после убийства матерей. Тогда было бы понятно, отчего Трейси вмешалась, – чего уж тут непонятного? Но дети, которые исчезают до убийства матерей, – вот это загадочнее. Что‑то Барбара утром обронила – мол, видела Трейси в супермаркете и с Трейси был ребенок. Вот этот ребенок?

Барри вынул пленку, снял куртку со стула, сунул пленку во внутренний карман. Отыскал в коридоре какого‑то клерка и сказал:

– Будьте любезны, передайте детективу‑инспектору Холройд, что прибыли записи из «Меррион‑центра». Две штуки.

 

Может, этот Джексон все‑таки разыскал Трейси. Вряд ли так называемый частный детектив ее нашел, хотя вот Барри не смог. Но мало ли. Вроде он говорил, что остановился в «Бест‑Вестерне»? Барри вправился в куртку.

– Барри Крофорд покидает здание, – сообщил он дежурному сержанту.

Перед «Стволом и капустой» на Парк‑роу стоял большой контейнер для строительного мусора. Барри кинул туда третью пленку из «Меррион‑центра».

Как там говорят? «Благоразумие – лучшая доблесть»?

 

Date: 2016-01-20; view: 437; Нарушение авторских прав; Помощь в написании работы --> СЮДА...



mydocx.ru - 2015-2024 year. (0.006 sec.) Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав - Пожаловаться на публикацию