Майн Кампф

(39 тезисов)

1. Убивать священников.

2. Здесь главное – дыры. В культурном пространстве. Храм Василия Блаженного или Манеж. Даже если у тебя образования – ноль и тебе все равно. Все равно производит впечатление. Проходишь – а здесь пустота, хотя когда-то стояло. И пока еще заделают.

3. Главное – дыры.

4. Или, например, Университет.

5. Взрыв предпочтительнее. Очень мощный. Чтоб пустое место. До фундамента. Но пожар тоже возможно. Обугленный остов, лопнувшие окна. Это страшно. Производит впечатление.

6. Главное – чтоб подряд, через короткие промежутки времени. Серия.

7. Чтоб головы поднять не могли.

8. Убивать священников.

9. Высотки – тоже памятники. А одной нет. Интересно, если высотка на Пресне упадет во весь рост, то сколько покроет пространства. Рассчитать.

10. И рассеются, аки дым, перед лицом Господа моего.

11. Дурачки террористы думают, что чем больше жертв, тем лучше. Напротив. Это консолидация сил перед лицом неизвестного врага. И еще сострадание, которое тоже объединяет.

12. Дыры. Гуманизация процесса..

13. Взрывать ночью или на рассвете, без народа. Они встанут, а там и нет ничего. Никаких лишних, а главное – случайных жертв.

14. Убивать священников.

15. И это очень просто проделать. Приклеивать простым скотчем. По периметру. Ночью или на рассвете.

16. Никаких абстрактных, числовых убийств. 100, 200, восторженные дурачки. Чем гордятся? Только точечные и направленные.

17. Чиновники. Все равно какого ранга. Ты – чиновник, значит, виновен. Чтобы головы не могли поднять.

18. И все их магазины, рестораны, макдональдсы, где они едят. Приходят, а там нет ничего. Где стол был яств.

19. Гуманизация процесса. Это обязательно.

20. Убивать евсеев.

21. Пидоры и черные, конечно, раздражают. Но они не определяют никакую суть. Отребье не трогать. (Убедить.)

22. Пока.

23. Затем – провода. Это могли бы сделать и птицы. Им проще: присел, лапками уцепился, перегрыз. И дальше полетел.

24. Поручить.

25. Город погружается в сон, во тьму, в холод. И транспорт стоит, троллейбусы, трамваи. Пробки. Люди переходят жить в машины. Не все, конечно, некоторые бросают, уходят. Другие обживаются, обзаводятся хозяйством, спальными местами, приносят пледы, котелки. Бегают закутанные дети. На улицах жгут костры.

26. Убивать священников лучше во время службы. Продумать – как.

27. Птицы?

28. Молния, гром, кара Господня. Посреди алтаря – дыра.

29. И евсеев. Потому что все из-за них. Евсей? Значит, виновен.

30. Повторяю: пидоров не трогать.

31. Партизанская война не решит проблему. Только лишние жертвы плодить. В этом случае предпочтительнее – слухи.

32. Но если все же делать так, то обставлять с максимальной эффектностью. Например, кресты вдоль дорог с распятыми на них чиновниками и евсеями.

33. Священник, ты виновен!

34. Горы трупов не приближают воскресение, зато воскресение приближает горы трупов.

35. Еще что пришло в голову по близкой ассоциации. Насилие не спасет мир, зато мир спасет насилие. (Мама мыла раму, а дочь – мать.) Продумать.

36. И ничего героического, подвигов и самоотверженности, взорвать вместе с собой и под. Восторженные дурачки! Не давать повода для веселья.

37. Наша цель – запустение.

38. Я – евсей, этим и интересен.

39. Подготовка всеобщего вооруженного восстания..

***

Это было подземное кладбище. За домами располагался сход, о котором мало кто знал. Надо было спуститься по нескольким ступенькам на площадку и от нее идти прямо, немного петляя, потому что дорожка извивалась. Она была ни узкой, ни широкой, а как раз. Потом опять ступеньки. Много. Я уже запыхался, когда стены невидно и бесконечно разошлись.

Кладбище было обыкновенным, каким могло бы быть и наверху. То есть убитая ногами степь, заставленная крестами и плитами. Среди них росли редкие деревья, иногда по два, по три сразу, осеняя могилы, никогда больше. Но только далеко над головой, невидный глазу, вместо неба – каменный свод. И так же, как наверху, по нему бежали серые нарисованные облака и висела прибитая круглая луна. Нет, я не заметил, чтобы это был муляж или декорация.

Могилы не были разбросаны хаотически и, наоборот, не сбивались в кучи, а выстраивались в строгие ряды с равными промежутками между ними и между могилами. В промежутках были серебристые проходы: обыкновенная земля, утрамбованная по центру, где ходили, и рыхлая по краям. Там же, по краям, поросшая пробивающейся травой.

Такая же трава, но аккуратно постриженная, покрывала пол – или что там было под ней? – и на могильных участках. Заборчики все свежие, недавно поставленные, кое-где скамейки, с крышами от дождя и без. На некоторых могилах цветы, другие – пустые и по виду позабытые. Там, где все это было видно, конечно, но постепенно терялось, скрывало очертания, утопало в засвеченной дали, только кресты и памятники на свету, ровно и сильно льющем из-за горизонта. Они отбрасывали тени. В зависимости от расположения по отношению к луне – или к чему там? но столь же желтое и круглое – тени удлинялись или укорачивались.

Однако, где была нужная мне могила, я не знал. Поэтому просто пошел вдоль рядов, заглядывая на имена и фотографии.

– Значит, были и фотографии?

– Конечно. Незнакомые все лица.

– То есть вы их не знали?

– Нет, конечно. Не знал.

– И имен?

– Имен тоже не знал. Я же говорил.

– Я помню. А что это за могила?

– Какая могила?

– Которую вы искали?

– Ах да. Не знаю. Этого-то и не знаю. Потому и пришел.

– Понятно. (Он задумчиво постучал карандашом сначала по столу, потом по зубам.) Еще вопросы?

– У меня? (Потому что мне послышалась вопросительная интонация.)

– У меня.

Он помолчал, будто подчеркивая серьезность предстоящего или отбивая абзац, и продолжил с другой, одновременно и отчужденной, и доверительной интонацией. (Теперь будь осторожен, сказал я себе.)

– Не заметили ли вы еще чего-то странного или подозрительного?

– Чего, например?

– Может, какие-то люди. Или странные звуки. Или надписи, которые могли бы нам помочь.

– Нет, ничего такого не было. Я был один. Хотя…

– Продолжайте.

– Так, ничего. Показалось, наверное.

– Говорите. А мы уж постараемся разобраться, показалось вам или нет. Здесь может все быть важным.

– Я даже не знаю.

– Я вас слушаю.

– Разве что свет.

– Что свет?

– Понимаете, на горизонте, ну, где все это сходится (и показал пальцами) лил такой свет. Полоса. Будто из-под земли. И он был очень яркий.

– Неужели?

– Да. И он... Я не знаю…

– Вы сказали: и он…

– Он был как бы мертвый. Или искусственный. Как подсветка такая. Как в театре. Там вообще все напоминало театр.

– Вы уверены? Понятно. (Наклонившись к переговорному устройству.) Уведите арестованного.

– Подождите, я не то хотел сказать.

– Вы сказали: или искусственный.

– Да. Нет. Я не так-то и уверен. И мне могло показаться.

(Неслышно раздвигается дверь и входят двое милиционеров.)

– (Им.) Забирайте, он ваш.

– Я арестован?

– Пока да.

– Но за что? В чем меня обвиняют? Я же пришел, сам все рассказал. Да меня бы тут и не было. Вы не можете так со мной.

– (Машет рукой милиционерам.) Забирайте, забирайте. (Арестованного уводят, тот оглядывается.) (В переговорное устройство.) Людочка?

– Да, Виктор Петрович.

– Машину мне, пожалуйста, и поскорее.

– Машины нет, Виктор Петрович. Будет только через два часа.

– Я сказал: поскорее.

– Слушаюсь, Виктор Петрович.

(Нажимает на разъединяющую кнопку. Встает. Проходит к стене и выключает свет. Комната погружается в темноту, будто гаснет. Проходит к занавешенному окну. Отдергивает занавесь. Вечер, и в комнате лишь немного светлеет. Но человек у окна виден, нарисовавшись. За окном горят огни. Всматривается в светлеющую в сравнении с комнатой улицу. Задумчиво трет подбородок.)

– Значит, говорите, мертвый свет. Но я все равно не понимаю.

Опираясь о подоконник, смотрит в окно.

Возле могилы на скамейке сидел человек. Длинные, вероятно, белые волосы растрепались по плечам. Человек был в футболке и тренировочных штанах. Я вошел и присел рядом с ним.

– Давно ходишь?

– Недавно. А что?

– Нашел что-нибудь?

– Ничего не нашел.

– Вот и я тоже. Ничего не нашел. Кто у тебя здесь?

– Не знаю. Никого, кажется.

– Повезло. А у меня дочь. (Кивая на могилу.) Жалко. Молодая совсем.

Подвинувшись на скамье, вынул из кармана платок, расстелил. Из спортивной сумки, оказавшейся у ног, достал закуску: два яйца, помидор, свежий огурец – и бутылку водки. Затем – стакан. Ножом, вынутым из той же сумки, разрезал помидор и огурец пополам. Я завороженно следил за его действиями.

– Угощайся.

Облупил яйцо. Налил водки в стакан. Говорил задумчиво:

– Никого у тебя здесь нет. Тогда зачем пришел? Подозрительный ты. Что здесь вынюхиваешь?

– Я не вынюхиваю.

– Вынюхиваешь. Пей давай.

– А вы?

– Я следом, не бось.

Водка, нагревшись в сумке, была теплой. Закусил половинкой помидора.

Старик налил себе.

– Ходил туда? (Он показал на слепящую черту на горизонте. Я покачал головой.) И не ходи. Совершенно, я тебе скажу, бесполезно.

Выпил, закусив яйцом. Широко открыв рот и запрокинув голову, задумчиво жевал.

За нашими спинами у ограды стал собираться народ. Немного, человек 5-6, судя по движению и обступившим нас теням. Я не решался оглядываться. Еще я заметил, что луна – или что-то вместо нее – светила очень ярко, даже глазам больно, если взглянуть прямо на нее, то есть было хорошо видно, я что имею в виду, и при этом сохранялось ощущение глубоких сумерек.

– Нет у него здесь никого, – сообщил старик собравшимся, не оборачиваясь. – Видали?

За спиной кто-то хихикнул.

– А чего пришел тогда? – спросил грубый голос, судя по тембру, не тот, что хихикал. Я смотрел на тени. Одни были длинные и очень худые, а другие, напротив, низенькие и толстые.

– Вот и я тоже спрашиваю: зачем?

– А он сам не знает, – засмеялся кто-то третий.

– Не знает – расскажем.

Он налил другой стакан, выпил, аккуратно промокнул пальцами губы.

– Извиняюсь, с собой заберу. (Запихивая в карман.) Ну все, бывай. Тебе еще выбираться отсюдова. – Встал и пошел к выходу, неслышно прикрыл калитку за собой.

Я тупо смотрел на оставленные яйцо, половинки огурца и полпомидора перед собой. Поднял голову. Старик удалялся по лунной дорожке. У одной изгороди задержался, отворачивая проволоку, служившую запором. Вошел и скрылся в одной из могил. Их за оградой было две: одна пониже, вероятно, давняя, просела, другая – свежее и выше. Он скрылся в той, что свежее.

На плите передо мной было написано: Анастасия Петрова. Я знал только одного Петрова, учился с ним в школе. Высоченный ростом и был очень хороший математик. У него все списывали. И больше никаких Петровых в моей жизни не было.

Народ за моей спиной тоже рассосался. Они скользили по дорожкам от меня в разные стороны и исчезали в могилах. Я тоже поднялся. Надо было, как выразился этот вредный старик, выбираться отсюда.

Date: 2016-01-20; view: 335; Нарушение авторских прав