Железный поток

Г.Ц.

Он-то их учил: станьте другими, братие, станьте другими. Хотя они и без того уже оба совершенно северо-двинские, на всю голову. Она закроется в плат, одни глаза торчат, страсть нерусская. А он – наоборот, беленький, офицерик. Иннокентием звали. Очень ему это имя шло. А ее не помню как, но не по-нашему. Не знаю, откуда они у нас взялись, как-то приблудились. А нам-то что: хочешь с нами – иди, не гоним, хочешь ночевать – опять ночуй, только костер свой разложи. Не знаю, куда мы шли. Шли и шли. Как все. Все шли, и мы. Днем идем, с вечера костры палим, едим, спим. Кто как. Утром опять снимаемся. Война ж кругом, то одни, то другие, разные. Тогда многие так.

Она-то еще ничего, по крайней мере готовила: как все, по-людски. Встанет и пойдет к нашим бабам, в этом ее, не знаю, как у них называется, в чем она, лазоревая с головы до пят. Купит у них что-нибудь, вернется, сварит на огне и ему несет. Приляжет рядом, обнимет, пошепчет что-то, он тогда сядет и поест. И она с ним. Но только очень мало ела всегда. Или даже не сядет, а так, лежа, как собака. Так целыми днями и лежал. Повозка едет – лежит, остановится – сойдет и опять, в шинель завернется и лежит. Я такой тоски и не видел.

Раз наши ребята решили ее зажать, когда она ходила. А та не отбивается, только еще больше заворачивается в плат. Я тогда подошел к ним, говорю: пустите ее, мужики, не видите – совсем двинская она, больная, еще на вас перейдет. Пустили. А она только глазами на меня – и пошла на их место. И не потому же, что я такой авторитет для них, а потому что соглашались, что прав. Бабы наши тоже. Бунтовали. Прогоните их от нас или убейте, они несчастья приносят. Я им опять: ни разу еще, сколько они с нами, а несчастья не случалось. Отступаются. Потому что опять, значит, прав.

Ну а уж когда этот проповедник появился, тут пошло. Очень они к нему прилепились, оба, даже этот Иннокентий. Не отходили ни на шаг. Куда он – туда и они, пока проповедник с нами бывал. А он ходил везде, нам-то, пусть ходит, не запрещено. Мы идем, и он меж нас, от одной повозки к другой, с каждым поздоровается, поговорит, потом к следующему. То же и на остановках: от костра к костру. И все свое, комик: станьте другими. Никто и не возражал, зачем? И они за ним, как нитки за иголкой. А уж вечерять он к ихнему присаживался. Не знаю, о чем они там с ним говорили.

А уж когда мы к нему привыкли, стал он нас по вечерам вместе собирать. Мы приходили, все развлечение. Он говорит, мы кушаем, посмеиваемся немного. Но так, чтоб не заметил, зачем обижать? Но иногда замечал, а тогда начинал сильно кричать. Очень сердился. А мы опять – терпим. Нам-то – смех, а эти его все всерьез у него принимали. Иннокентий-то даже улыбаться начал, мы только друг дружку в бок пихали. А когда старец исчезал, иной раз дни на два, на три, то у них тут еще большая тоска начиналась. Мы их даже опасались немного. Хотя с другой стороны если, мы же тоже все – разные, одни оттудова, другие отсюдова, даже негр у нас был. Так пусть и они тоже, живут, места много.

Потом старец являлся вновь, откуда брался только. Мы едем, а он уж стоит, ждет. С палкой своей. И все опять шло чередом. Мы думали, он их однажды совсем с собой заберет, да и нам спокойнее, но нет. Тут старец, нет его, а эти всегда с нами. Да и мы уж привыкать стали, без них вроде и скучно, чего-то не хватает. Утром встали, члены свои расправили – и уж смотрим: где они? Тут. Вон ее лазоревая охламонина, а рядом и шинель скорчилась. Значит, тоже тянутся.

А после старец совсем исчез. Мы и не заметили сначала. Потому что он и раньше пропадал, ну, нет его и нет. А тут смотрим – нет уж совсем. Мы думали – бесноваться начнут, руки на себя наложат или еще что. А они будто и не видят. Их обоих после беляки порубали. А может, красные: застрелили. Это если кто понимает разницу.

Date: 2016-01-20; view: 342; Нарушение авторских прав