Камино Хусто 4 page

Признание было неожиданностью не только для Филу, но и для меня самой. Я заплакала от стыда, а Филу присела ко мне на кровать в полной растерянности.

– Ты все‑таки пошла дорогой глупости, – вздохнула она. – Но не всем же шагать дорогой справедливости, – шмыгнула я носом. – Я знаю, ты ему все расскажешь, я не обижусь, так положено, просто попроси его не издеваться и не насмехаться надо мной. Я сделаю все, что он скажет.

– Я попросила бы тебя больше не плакать, Пеппи. У тебя, наверное, поднялось давление. Дай‑ка я его измерю. – Ее голос звучал ласково. – Ну, вот, действительно повышенное. Это никуда не годится. Вот тебе таблетка, вот тебе чай. Постарайся заснуть. Я посижу рядом.

Таблеточка оказалась снотворной, и меня быстро потянуло в объятия Морфея. И, уже засыпая, я задала Филу вопрос:

– А что значит выражение «Я съел лягушку»?

– Ничего не значит. У нас не едят лягушек. Они практически все ядовитые. Спи.

И я заснула.

Утро было хорошим, но я слегка подергивалась перед встречей с Серхио. Подергивалась зря, потому что он не пришел. Вместо него заявился его подчиненный, товарищ Буко. Сказал, что начальник занят, и я облегченно и одновременно разочарованно вздохнула. Буко был индейцем с чуть приплюснутым носом и кожей цвета кофе; говорил понятно и вразумительно, но я все время невольно отворачивалась от него и смотрела в окно. Все лицо его ни на секунду не оставалось в покое, он страдал сильнейшим лицевым тиком, но смеха это не вызывало. Тик явно был не врожденный и вызывал у меня ужас. Буко объяснял мне мою задачу на ближайшее время, и если не смотреть на его дергающееся лицо, а смотреть на деревья за окном и на синее небо над ними, то ничего страшного в моем задании не было. Меня собирались внедрить в Лиану.

Лиана – всего‑навсего город, неофициальная столица Соматэ. Легенда – я полусумасшедшая иностранка с амнезией. Буду нищенствовать. Главная задача – чтобы я привыкла к людям, а люди ко мне, что очень непросто, так как иностранцев в Соматэ вообще не любят, и они там долго не задерживаются.

– Только нищенствовать – и всё? – уточнила я, все‑таки взглянув на Буко.

Лицо его перекосила страшная гримаса – это он, видимо, попытался улыбнуться, – сердце мое сжалось от сочувствия.

– Пока – да. Но нищенствовать по‑настоящему. Тебе никто ни в чем не будет помогать. Выживай сама. За тобой будут приглядывать, но только на предмет того, чтобы ты не сбежала. А так – никакой связи.

– Все‑таки не доверяете?

– Нет, – коротко ответил Буко. – И еще. Ты знаешь английский?

– Очень… – хотела я честно сказать «плохо», но вовремя спохватилась, сообразив, что вряд ли бывают голландки с плохим знанием английского, поэтому уверенно сказала: – Хорошо.

Фраза звучала как‑то коряво, но Буко этого, похоже, не заметил и продолжал инструктаж:

– Лучше бы на время тебе совсем забыть этот язык. Он вызывает ненависть у жителей Соматэ. Поэтому иностранцы здесь и не задерживаются, они сразу начинают лопотать на английском или мешают английский с испанским, а для нас английский четко ассоциируется с Америкой. Криминал в Соматэ практически отсутствует, но ограбить или избить иностранца не считается преступлением. А жаловаться или просить защиты им не у кого.

– А полиция?

– Полиция контролируется «Камино Хусто», как, впрочем, и все другое.

– А я могу обратиться туда, в полицию, ну если меня сильно уж допекут?

– Ни в коем случае.

– Почему?

– Ты же сумасшедшая.

– Понятно.

– На тебя могут выйти иностранцы. Они все прикидываются добряками, в контакт с ними не вступай. И помни об английском. Да, еще – волосы брей, во‑первых, так необходимо для имиджа, во‑вторых, сразу завшивеешь.

– Когда меня отправят в Лиану?

– Скоро, через несколько дней. Уж больно быстро ты поправляешься. Нам нужна больная. Тебе все понятно? Вопросы есть?

– Есть один. Что означает выражение: «Я съел лягушку».

Лицо Буко на время застыло. Я была потрясена.

– Это означает, что у человека неприятные ощущения, – ответил он, и мышцы на лице Буко снова начали свою безумную пляску.

Он приходил еще два дня и в основном рассказывал о стране и о «Камина Хусто». Бедная страна последние десять лет все время воевала. Это была гражданская война. Хотя, по словам Буко, более мирных людей, чем жители Корунды, нет во всей Латинской Америке. Традиционно их главное занятие – сельское хозяйство. Самое главное в их жизни – семья и дети; детей в семьях помногу, как правило, пять‑шесть.

Я спросила, употребляют ли корундцы сами кокс, раз его здесь так много.

– Коренные сельские жители, как правило, нет. Для них кокс связан только с большими религиозными индейскими праздниками. За этим строго следят старосты деревень. Но это здесь, на Территории, где «Камино Хусто» защитило традиционный уклад жизни. В основной же Корунде американский империализм практически уничтожил национальное сельское хозяйство и сделал из страны банановую республику, полностью зависящую от Америки. Купит США урожай бананов, будут хоть какие‑то деньги. Захотят наказать – откажутся от корундских бананов, и тогда – голод и разруха. И такое положение в принципе во всех небольших странах Латинской Америки.

Еще он мне рассказал, что «Камино Хусто» контролирует практически всю Территорию и только плато Лунг – как гнилой зуб торчит. Две деревни работают на Эскобара Санчеса. В них живут чужаки, которых он привел с собой. Это совсем нищие, запуганные люди, много иностранцев. Деревни эти не трогают только из жалости, «Камино Хусто» не хочет больше кровопролития. Как только Эскобар будет уничтожен, чужаки или разбегутся, или перейдут на сторону большинства. Как, впрочем, и вся армия Эскобара, которая и так понемногу разбегается.

– Больше тебе знать пока ничего не надо.

– Как поживает командир Серхио?

– Теперь я твой командир, – отрезал Буко.

Хотела я безразличным видом сказать: «О’кей», но вовремя одумалась, вспомнив про английский, и только молча кивнула.

Когда он ушел, я легла и попыталась представить, что меня ждет, но мозгам стало щекотно, там, в голове, как будто бегали маленькие воздушные шарики, как в газированной воде. И я сказала себе: «Ни о чем не думай». И у меня получилось. Я поела и заснула среди дня.

Проснулась, когда уже вечерело. И сразу затосковала. Стало так скучно! Делать было абсолютно нечего. Я лежала на постели и вдруг подумала: «Хоть бы уж скорее отправили меня в эту Лиану».

Зря я так подумала, потому что почти сразу же открылась дверь и вошли Филу и Буко.

– Выспалась? – поинтересовалась Филу.

Что‑то такое было в ее голосе, что мне сразу захотелось ответить отрицательно.

– Вот и прекрасно, – продолжила Филу, не удосуживаясь выслушать мой ответ. – Тогда собирайся.

– Куда?

– В Лиану. Время настало, – буднично объяснил Буко.

Не дав мне опомниться, Филу положила мне на стул легкие брюки, майку и мужскую рубашку. Вещи были чистые, но хорошо поношенные.

Я, ни слова не говоря, отправилась в ванную комнату переодеваться. А воздушные шарики в мозгах разыгрались не на шутку. Я никак не могла попасть ногой в брючину. Филу даже заглянула и с подозрением спросила:

– Что ты так долго возишься?

И осталась наблюдать, как я затягиваю процесс одевания. А когда я вышла из ванной переодетой, она вдруг заявила Буко, что никуда меня не отпустит, что я не готова, что ей не нравится мой безумный взгляд и что неизвестно, чем все это закончится.

– Чем бы ни закончилось, я все равно поеду, – услышала я чьи‑то слова.

Непонятно, кто их мог произнести, но я не зацикливалась, полностью сосредоточившись на своей газировке в голове. Филу о чем‑то шептала Буко, и лицо его дергалось так, что я испугалась, что у него сейчас порвется кожа.

– Не надо так нервничать, командир, – снова произнесла женщина‑невидимка. – Все будет хорошо. Поехали.

– Раз так, то поехали, – Буко резко встал.

– Ну пусть хотя бы выпьет таблетку, – закричала Филу.

Тут‑то я поняла, что речь обо мне; кому еще могли понадобиться таблетки – только мне, и поторопила:

– Давай скорее!

Филу достала пузырек, высыпала из него две таблетки на ладонь и протянула мне вместе с бутылочкой воды.

Я проглотила таблетки, запивая водой, сразу повеселела в надежде, что пузыречки в башке перестанут безобразничать, и заявила:

– Ну! С Богом!

И мы пошли.

Прямо перед выходом нас ждал джип с водителем. Буко сел рядом с ним, я устроилась сзади; там лежал небольшой рюкзачок затрапезного вида, про который Буко сказал, что это мое снаряжение. Как только машина тронулась, мой командир протянул мне черную повязку:

– Завяжи глаза, так положено.

– Хорошо.

Но перед тем, как выполнить его приказание, я обернулась, чтобы взглянуть на Филу. Она стояла перед входом в лазарет, скрестив руки на груди; выглядела она очень печальной. Я помахала ей рукой, но она не ответила. И я натянула повязку на глаза. Пузырьки в голове стали успокаиваться, это меня обрадовало чрезвычайно. Я облегченно вздохнула и растянулась на сиденье, положив голову на «снаряжение». В голове становилось все спокойнее и спокойнее, и я, почти счастливая, заснула.

Проснулась от жары. Я лежала под огромным деревом, завернутая в индейское одеяло. У нас были такие же на острове, они сделаны из шерсти ламы, тонкие, в полоску, с разными орнаментами, совершенно не впитывающие влагу, и, как нам объясняли, отпугивающие змей. Змеи, оказывается, не любят ничего шерстяного, потому что боятся стад копытных животных, которые могут их растоптать. В общем, очень полезная и красивая вещь эти индейские одеяла. Когда холодно, их еще используют как плащи, просто закутываешься в них – и полный порядок. Сейчас я наоборот раскуталась, но не встала, а лежала и любовалась деревом. Оно было прекрасно. Ствол метра полтора в диаметре, покрытый яркой шелушащейся корой цвета меди. От ствола шли ветви, которые запросто могли бы быть самостоятельными деревьями, они изящно прогибались и напоминали формой бивни сказочных слонов‑великанов. От больших ветвей‑деревьев шли поменьше, от тех еще меньше, но все сохраняли форму бивней, даже самые маленькие и тоненькие веточки. Они были покрыты мягкой длинной хвоей изумрудного цвета, а через нее проглядывало синее‑синее небо. Я даже засмеялась от такой красоты и мысленно поблагодарила Буко за то, что он оставил меня именно в этом месте.

Что ж, мой первый день в Лиане начинался не так уж плохо. Я села, прислонившись спиной к стволу, и стала осматриваться. Справа от меня был рынок. Несколько рядов деревянных прилавков были укрыты навесами из сухих пальмовых ветвей. За прилавками стояли продавцы и предлагали свой товар, в основном продукты сельского хозяйства: фрукты, овощи, сыры, еще что‑то, мне незнакомое. Встречались прилавки с одеждой, посудой, гамаками и всякой всячиной. Жизнь бурлила, народу было много. Впереди было свободное пространство с хорошо утоптанной землей – видимо, рыночная площадь. Сейчас она была почти безлюдна, только играли несколько ребятишек.

Я посмотрела направо: метрах в семи от меня стояло деревянное здание с вывеской «У Берналя», а перед зданием – длинные деревянные столы, опять же с пальмовыми навесами и деревянными скамьями, на которых могло уместиться человек десять. Скамьи не пустовали. Все время подходили клиенты и присаживались, чтобы выпить кофе, поболтать или перекусить.

За «У Берналя» шли аналогичные заведения, но они явно пользовались меньшим успехом. Посетителей обслуживала симпатичная девушка лет семнадцати, а когда она не успевала, ей помогала беременная женщина почти на сносях. Ходить ей было тяжело, она все время отирала пот с лица, но посетителям улыбалась, а к некоторым присаживалась и перебрасывалась парой фраз.

Мое присутствие не осталось не замеченным. Многие из пьющих кофе поглядывали в мою сторону. Я улыбалась, как могла, столкнувшись с кем‑нибудь взглядом, но ответной улыбки не получала. Все чаще стала озадаченно поглядывать на меня и беременная. Я решила больше не пялиться на «Кафе Берналя», а заняться каким‑нибудь делом.

Первое дело, что пришло в голову, – разобрать свое «снаряжение». На это у меня ушло минуты три. В рюкзаке лежали бутылка воды, таблетки в кулечках с пометками Филу, как и когда их принимать; женские прокладки, тампоны, станок, чтобы брить голову, и почему‑то пластмассовая расческа. Я уставилась на нее. Для чего ее засунули в рюкзак, если мне велено бриться? Это явно насмешка. А кто мог получать удовольствие от насмешек? Только Серхио.

Я хотела отшвырнуть пластмассовую дрянь подальше, но вместо этого почему‑то засунула ее обратно в рюкзак вместе со всеми другими богатствами. Потом секунды три я пила воду из бутылки. На этом дела закончились, и я снова повернула голову в сторону кафе. И сразу перехватила взгляд сердитого мужчины. Он стоял на крылечке дома и из‑под руки пристально смотрел на меня, а беременная что‑то горячо шептала ему на ухо.

После того как она замолчала, мужчина кивнул и направился в мою сторону. Господи, помилуй! Я поняла, что начался процесс вживания. Сердитый подошел ко мне, несколько секунд разглядывал, а я в ответ – его. Мне‑то он, несмотря на недоброжелательность, понравился. Невысокого роста, но повыше среднего корундоса; плотный, но не жирный – явный полукровка – с чистой кожей и красивыми кудрявыми волосами.

– Ты кто такая? – задал он мне вполне ожидаемый вопрос.

Ответ я знала хорошо, поэтому без промедления ответила, словно на уроке:

– Я сумасшедшая голландка с амнезией. – Повернула голову, показывая шрам на затылке и дополнила: – Ничего не помню, что со мной произошло и как я здесь очутилась.

Я осталась довольна своим ответом, но он, похоже, не очень.

– А что ты здесь расселась?

Я собиралась опять же честно ответить «нищенствую», но решила придумать что‑нибудь позаковыристей и затянула в стиле российских попрошаек:

– Сама я не местная, хочу попросить добрых людей помочь собрать денег на билет.

– На какой билет? – опешил мужичок.

– Обратно домой.

– В Голландию, что ли?

– В Голландию, – миролюбиво подтвердила я и еще раз напомнила аккуратно: – Я же сумасшедшая голландка с амнезией.

– То есть ты собираешься попрошайничать у моих клиентов?

– Да!

Говорить правду было легко и приятно, но мой собеседник рассвирепел, схватил «снаряжение» и с криком «Убирайся!» зашвырнул мой рюкзак далеко за чудесное дерево. Точно так он собирался поступить и со мной, судя по его виду. Он уже вцепился в мои плечи, а я сказала ему прямо в лицо, которое оказалось в пяти сантиметрах от моего:

– Сеньор, ваша жена на сносях, она скоро родит мальчика, вы сейчас не должны сердиться, дайте дорогу своей доброте.

До него не сразу дошел смысл моих слов, но намерение швырнуть меня следом за пожитками было парализовано. Несколько секунд он дышал в мое лицо, а потом плюхнулся рядом на индейское одеяло. Еще помолчал, а потом совсем другим голосом спросил:

– Почему ты думаешь, что будет мальчик?

Не могла же я ответить, что живот у его жены был точь‑в‑точь такой же, как у Манечки перед родами, огромный, и, как у нас говорят, огурцом; поэтому я выложила мужчине другую версию:

– Сумасшедшие иногда что‑то чувствуют и понимают то, что не дано понять нормальным людям. Взглянув на вашу жену, я сразу увидела, что у нее в животе большой, здоровый мальчик Илия.

– Значит, мальчик? – даже как‑то подобострастно переспросил мужчина.

Я с энтузиазмом кивнула. Он быстро встал и чуть не вприпрыжку поскакал к своей женушке.

– Теа, Теа! – кричал он взволнованно.

Теа тоже очень заволновалась, когда, добежав до нее, он, размахивая руками, видимо, пересказал наш разговор.

Она как‑то суетливо заметалась на крылечке, а потом поманила рукой, предлагая мне подойти. Я не двинулась с места. У сумасшедших своя гордость. Тогда ее муж снова побежал ко мне. Он, похоже, «дал дорогу своей доброте», потому что заговорил очень вежливо:

– Моя жена просит тебя подойти к ней.

Я взглянула на его жену, она уже сошла с крылечка, присела на край скамейки и почти с мольбой смотрела в мою сторону. Но я решила зачем‑то покочевряжиться:

– Я с удовольствием познакомлюсь с вашей очаровательной женой, но сейчас мне надо найти свои вещи.

И я гордо встала, но тут же испугалась, что веду себя не очень‑то по‑сумасшедшему, и попыталась пустить слюну из уголка рта. Слюны как назло не было, во рту совсем пересохло.

– Я сам найду твои вещи, а ты, пожалуйста, иди к ней.

Он осторожно подтолкнул меня в нужном направлении. И я пошла.

– Здравствуйте, сеньора, – поприветствовала я Теа.

Бедная женщина смотрела на меня снизу вверх, и лицо ее покрылось красными пятнами от волнения.

– Добрый день. Присаживайтесь. Хотите кофе?

– С удовольствием!

– Кончита! – И тут же прибежала молодая официантка. – Принеси сеньоре хорошего кофе. Может быть, что‑нибудь еще? – спросила она меня.

– Если можно – сигарету, – неожиданно попросила я.

Кофе у меня крепко ассоциировался с сигаретой, а того и другого я не пробовала уже сто лет, это было из другой жизни.

– Поняла? Давай быстро! – приказала Теа.

И молодая мгновенно исчезла.

– Это моя младшая сестра, – объяснила Теа.

– Очень красивая девушка, как и вы, сеньора.

– Берналь сказал, что ты видишь в моем животе мальчика? – Она так волновалась, что, кажется, готова была заплакать.

Я, конечно, поспешила ее успокоить:

– Абсолютно точно. Большой мальчик, просто богатырь. У него там все в полном порядке, но он горит желанием увидеть наконец своих папу и маму.

– Да услышит твои слова Господь! – прошептала она, и слезы все‑таки полились из ее прекрасных глаз.

Вытирая их ладонями и улыбаясь мне с благодарностью, она, как подруге, сообщила:

– И правда очень толкается. Прямо измучил, безобразник.

Она счастливо засмеялась и с нежностью погладила свой живот. Кончита принесла чашечку кофе и пачку сигарет, сама присела рядышком, глазки горели любопытством.

Я попробовала кофе, он был невероятно вкусный.

– Спасибо, – поблагодарила я.

– Как тебя зовут? – спросила Кончита.

Вместо ответа я осторожно закурила, я не была уверена, что мне это можно, но хотелось нестерпимо. Первая затяжка прошла благополучно, и я улыбнулась от удовольствия.

– Зовут меня, девчонки, Пепа.

Я решила, что Пеппи – это все равно как‑то по‑английски, а мне захотелось быть своей в доску. Видать, я переборщила, потому что мое панибратство вызвало у «девчонок» удивление. Я тут же затушила сигарету:

– Извините, у меня такое бывает. Я же сумасшедшая.

Они облегченно вздохнули.

– Как, ты сказала, зовут моего мальчика?

– Илия.

– Почему Илия? – Теа была по‑прежнему радостной, но имечко младенца ее удивило.

– В честь пророка Илии, – объяснила я.

Потому что не могла же я сказать, что Илья – в честь Ильдара Калганова. Манечка захотела назвать своего сыночка обязательно именем его папы, только на православный лад.

– Пепа, у нас принято называть первого мальчика в честь отца.

– Ничего страшного, – успокоила я, – будет двойное имя – Илия‑Берналь. Очень красиво.

– Илия‑Берналь, – попробовала на слух имя будущего сынишки Теа, ей понравилось. – Правда, красиво! Тебе нравится, Кончита?

– Очень‑очень.

Они готовы были прыгать от радости.

– Пепа, может быть, еще кофе?

– Нет! Мне уже достаточно.

– Чего‑нибудь другого?

– Если возможно, кокос с молоком.

– Никаких проблем! – Кончита полетела на кухню.

– Понимаешь, Пепа, у нас уже есть три девочки, и я отчаялась родить мальчика. В эту беременность даже не пошла к сеньорам гадалкам, чтобы не расстраиваться. Решили с Берналем – как будет, на все воля Божия, но мы страстно мечтаем о мальчике. Отец не может быть полностью счастливым, если у него нет сына. А мой Берналь очень хороший муж и отец. Ты его сильно обрадовала сегодня.

У меня дернулся правый глаз, и я невольно потянулась за сигаретой, потому что я поняла, что добрый Берналь повесит меня на толстой ветке моего чудо‑дерева, если родится девочка.

В общем‑то я сильно попала и надо бы уносить отсюда ноги и искать новое местечко. Тут одновременно появился хороший муж и отец и младшая сестра с открытым кокосом.

– Угощайся, Пепа.

Я начала пить через трубочку божественный напиток, а они молча смотрели на меня как на икону.

Когда я допила, Берналь не выдержал и спросил:

– Ты можешь рассказать что‑нибудь еще?

Терять мне уже было нечего, и я продолжила радовать своих слушателей:

– Роды будут быстрые, парень торопится, поэтому сделает тебе немного больно, поранит внутри, но не волнуйся, все скоро заживет.

Это я описывала, не стесняясь, роды Манечки.

– Ничего, ничего, – согласно закивала Теа. – Я потерплю.

– А сейчас тебе надо больше отдыхать. Сеньор Берналь, пожалуйста, пожалейте свою жену, у нее очень болит спина.

– Она не жаловалась, – и он вопросительно взглянул на Теа.

– Болит, Берналь, верно, – стесняясь своей боли, произнесла Теа.

– А как спина может не болеть, если женщина таскает такой аквариум, – пояснила я незадачливому мужу.

– Да! Живот у нее в этот раз будь здоров; в прошлые беременности был намного меньше. Это я сплоховал, не сообразил. Теа! С завтрашнего дня ты не работаешь, езжай в деревню к дочкам.

– Берналь, тебе одному будет тяжело, сейчас самое горячее время!

– Я сказал – в деревню! А то еще какой‑нибудь вред причинишь себе или Берналито, не дай Бог!

И он осенил себя крестом, естественно, католическим.

Хотела я предложить свои услуги, но передумала. Решила, что не стоит форсировать события. Я и так сегодня уже отлично «внедрилась», по крайней мере, до родов Теа.

Тут подошли новые посетители, и Кончита с Берналем пошли их обслуживать.

Мне тоже надо было убираться, чтобы не надоесть, и я поднялась, но Теа спросила:

– Ты такая удивительная женщина. Может быть, ты знаешь, как у меня дальше будет с детьми? – Теа засмущалась. – Мой муж очень страстный любовник, – проговорила она, понизив интимно голос.

Она была такая славная, доверчивая и наивная, что я никак не могла ее огорчить. В конце концов, беременным необходимы положительные эмоции, и я объявила свой прогноз на будущее:

– Следующий тоже будет мальчик. Теодор.

Теодора я придумала просто так, от балды.

– Теодор… – завороженно повторила за мной женщина.

– Ага! Видишь, как здорово. Ты – Теа, а он будет Тео. Теа и Тео. Прекрасно!

Ей тоже понравилось, она прямо засветилась от удовольствия.

– А второе имя ему можно будет дать?

– Да сколько угодно! – весело разрешила я. И чтобы больше не говорить уже ни о каких детях, предупредила: – А если дальше надумаешь рожать, знай – пойдут одни девчонки. Спасибо за кофе и кокос. Пойду отдохну, устала.

И пошагала к своему дереву. Рюкзачок мой лежал на прежнем месте. Я села на одеяло, прислонившись спиной к мягкому стволу, закрыла глаза и стала вспоминать Манечку. Наблюдая ее беременной, я тогда в Ежовске сделала открытие – хороших женщин беременность делает еще лучше. Вон Теа какая чудесная; Манечка же вообще тогда стала походить на ангела с животиком. Она вся звенела радостью и не собиралась радость свою скрывать. Когда животик явно обозначился, старухи и тетки нашей сельской слободы забеспокоились, хотя ранние беременности в нашем краю дело абсолютно привычное. Но тут – Манечка, которая считалась образцово‑показательной девочкой. Не пила, не курила, на дискотеках не дралась, в милицию не попадала, все за учебниками да книжками; мать и отца слушается, за теткой лежачей два года ходила. Все дружно завидовали дяде Пете и тете Люсе и, встречая их, непременно фальшивыми голосами ныли:

– Люсь, Петь, какая у вас дочка‑то хорошая, не то что наши непутевые. Вот радость‑то родителям на старости лет.

На самом деле дядя Петя и тетя Люся вовсе не были старыми, было им соответственно 45 и 43 года. Но у нас с возрастами не канителились: или «молодые» или сразу «старость лет». Но тетки не могли все время быть добрыми, гадость им надо было обязательно сказать, и, похвалив Манечку, они сразу, поджав губы, начинали пугать:

– Только, Люсь, засиживается в девках. Все книжки да учеба. Парня‑то у нее нет. Смотри, Люсь, высохнет над книжками, совсем никому нужна не будет. Годы‑то идут.

Тетя Люся только отмахивалась:

– Найдет еще.

И тут такое ошеломительное событие – у правильной Мани растет пузо. Весной родители Мани почти не приезжали – дороги сильно развезло и грузовику или мотоциклу было не проехать. Дядя Петя все же иногда прорывался на грузовике, чтобы сделать какие‑нибудь дела по дому – снег с крыши покидать, забор подправить, печку прочистить, но ему Маня ничего не говорила, а сам он замечал только, что дочка поправилась, и очень радовался этому факту.

Я спросила Маню, почему она не сказала отцу; Маня объяснила, что сообщит, когда родители приедут вместе, а то по отдельности они с ума сойдут.

Так что первыми засекли Манину беременность местные злые сплетницы. Началось как обычно – они стали собираться кучками и шептаться, если Маня проходила мимо, они замолкали, жадно вглядывались в ее фигуру, а потом начинали горячо обсуждать изменения в облике. Потом решились на пробную атаку. Аня Дудкина, тетка лет пятидесяти, старший сын которой отбывал срок в колонии, а младший шалопайничал, завидев Маню, возвращающуюся из училища с занятий, притворно‑ласково позвала:

– Мань, а Мань, подошла бы ты к старухам, поговорила бы с нами.

Маня улыбнулась и подошла.

– Здравствуйте! – сказала она всему содружеству.

– Здравствуй, здравствуй, – ответили тетки голосами злых волшебниц. – Как, Маня, поживаешь? – взяла инициативу в свои руки все та же Дудкина. – Без родителей не скучаешь?

– Скучно. Да они скоро приехать должны. Подсохло вроде.

– Подсохло, подсохло. Весна совсем. И ты, Мань, по весне расцвела прямо. Хорошеешь день ото дня.

– Да я просто беременная, теть Ань, – вдруг сказала Манечка и тихонько радостно засмеялась.

У теток от такого ответа отпали челюсти, они‑то приготовились к длительной и приятной процедуре травли. «Преступница» сначала должна была долго отпираться и бегать от них, а они бы ее, наоборот, подлавливали бы, изобличали и стыдили. А тут – нате вам, сразу – я беременная. Что теперь дальше делать прикажете? Одной злой волшебнице все же удалось захлопнуть челюсть, потому что она как‑то неуверенно произнесла:

– Шалава бесстыжая!

Но товарки ее не поддержали:

– Да ладно вам, баба Катя. Я не бесстыжая, я счастливая.

И Маня легкой походкой отправилась к своему дому. Очнулась Дудкина и прокричала Мане вслед:

– Родители‑то знают?

Маня обернулась и тоже крикнула весело:

– Приедут – скажу! До свидания!

И она помахала всем рукой. Очень расстроились ревнительницы нравственности, что лишились привычного развлечения, но духом не пали, а возложили все свои надежды на приезд Маниных родителей.

Ну и тетя Люся их уже не подвела. Приехали они утром в воскресенье. Все жители слободы были свободны и поэтому, как только завидели грузовик дяди Пети, сразу высыпали на свои крылечки. Я же стремглав понеслась к Мане. Столкнулась с тетей Люсей и дядей Петей у их калитки.

– Здравствуй, Света! Ты куда так несешься‑то? – спросила тетя Люся.

– С приездом, теть Люсь! Да вот борщ варю, а лаврушка кончилась, хочу у Мани попросить.

– Борщ – дело хорошее, – вступил в разговор дядя Петя. – Может, пригласишь похлебать?

– Ой, дядь Петь! Как вы загорели уже! Да Маня сама небось наготовила вкуснятины, она у вас хлопотунья. Вот рада будет, что вы приехали! – тараторила я громко, а уж как к двери подошли, я вообще заорала во всю глотку:

– Маня! Встречай! Родители приехали!

Тетя Люся аж шарахнулась:

– Ты чего орешь, Светка?

А Манечка уже открыла дверь и с радостным визгом бросилась обнимать и целовать родителей. Они вошли в дом, а я задержалась и увидела, что тетки со всех ног стекаются к Маниному дому, боясь пропустить представление. Зрителей собиралось достаточно. Прибывших первыми я попыталась урезонить:

– Ну чего вы приперлись? Ступайте по домам, вам здесь не театр!

– Вот ты в театре своем и командуй, кому куда идти. А здесь ты не указчик.

Я еще погавкалась с ними, но тут из дома раздался дикий крик, и я рванулась внутрь. Кричала тетя Люся, и кричала вполне ожидаемые в данной ситуации слова: бесстыжая, опозорила родителей, как теперь людям в глаза смотреть, и еще, что она сейчас придушит дочь своими руками. Но она не только кричала, она гонялась за Маней с большим вафельным полотенцем, пытаясь огреть. Маня же бегала от нее, уворачивалась, но иногда все‑таки получала. Бегать с пузечком ей было нелегко, она придерживала его одной рукой, второй пыталась отбить полотенце. Лицо у Мани было красным, она время от времени просила:

– Мам, ну не надо!

Но родительница ее вошла в раж, волосы растрепались, на лице поблескивали капельки пота, глаза горели. Маня вдруг надрывно закричала:

Date: 2016-01-20; view: 327; Нарушение авторских прав