Раздел II 9 page

Но ведь дело, в сущности, не меняется, если военный наблюдатель или разведчик дает показания по памяти, т.е. показания о том, что он видел несколько часов назад. И эти показания никто не назовет показа­ниями самонаблюдения; это высказывания о предметах внешнего мира, а вовсе не о самом себе, хотя по таким высказывани­ям и можно определенным путем вынес­ти суждения о памяти человека, дающего показания. Следовательно, и о показаниях испытуемых во многих экспериментах, по­священных изучению памяти, нельзя ска­зать, что они являются показаниями само­наблюдения.

Итак, далеко не все словесные показа­ния испытуемых, получаемые в психоло­гических экспериментах, можно назвать по­казаниями самонаблюдения. Показаниями самонаблюдения следует называть лишь высказывания испытуемых о себе, о своих действиях и переживаниях.

Вообще же нужно решительно отвести ложную и вредную мысль о том, что ис­пользование в психологическом исследо­вании, и в частности в психологическом эксперименте, словесных реакций или сло­весного отчета испытуемых есть признак субъективности метода, свидетельство от­хода от строго объективного метода ис­следования. <...> Объективность или субъективность метода менее всего опре­деляется тем, какие реакции — речевые, двигательные, вегетативные — изучаются.

Важнейшее условие объективности метода — возможно более строгий и пол­ный учет воздействий на испытуемого и его реакций. Это относится и к речевым воздействиям на испытуемого, и к его ре­чевым реакциям. Не отказ от них, а стрем­ление к строгому их учету — вот что сле­дует из требования объективности метода.

Решительно отвергая интроспекцию как особое внутреннее восприятие, являющееся орудием непосредственного познания психи­ческих процессов, объективный метод в пси­хологии, конечно, не отрицает у человека спо­собности давать словесный отчет самому себе или другим людям (в том числе и пси­хологу-исследователю) о своих действиях и переживаниях (о содержании своих пережи­ваний). В этом смысле можно говорить о наличии у человека способности к самонаб­людению, резко противопоставляя, однако, термины самонаблюдение и интроспекция. Самонаблюдение в единственно приемле­мом значении этого слова не есть "внутрен­нее наблюдение", не есть результат непос­редственного восприятия своих психических процессов или психических особенностей своей личности.

Существует очень распространенный предрассудок: всякое знание о себе — о своей психической деятельности, о своих психических особенностях — человек яко­бы получает путем интроспекции, т.е. пу­тем некоего непосредственного, недоступ­ного другим людям познания. Этот взгляд ложный. Наиболее важные знания о себе человек получает опосредствованно, т.е. теми же принципиально способами, кото­рые доступны и другим людям.

Путем интроспекции нельзя устано­вить запасы своей памяти, нельзя узнать, что я помню и знаю. Надо решительно отказаться от взгляда на память как на кладовую, в которой хранится все, что за-

помнилось, и которую можно обозреть внутренним взором, т.е. с помощью инт­роспекции. Запоминание есть образование сложной системы связей, а воспроизведе­ние — оживление этих связей, причем стро­го детерминированное, вызванное опреде­ленным стимулом.

Чтобы узнать, запомнил ли человек данное содержание или нет, надо испытать, воспроизводится ли это содержание при тех стимулах, при тех воздействиях, ко­торые — насколько можно предполагать — связаны у данного человека с интере­сующим нас содержанием. (Такого рода воздействиями и являются различные вопросы, задания и т.п.) И чем разнооб­разнее будут эти воздействия, тем досто­вернее будет результат. Совершенно так же поступает и сам человек, желая уз­нать, запомнил ли он данное содержание. Он должен спросить себя о чем-то, к это­му содержанию относящемся, должен дать себе некоторое задание и по результатам этого испытания судить о том, запомнил ли он. Неважно, конечно, что он это дела­ет не вслух. Средства, которыми я распо­лагаю, чтобы узнать, что я помню, прин­ципиально говоря, те же самые, которыми располагают другие люди, определяющие запасы моей памяти. Я узнаю об этом не непосредственно, не путем интроспекции, а опосредствованно, ибо иным путем что-то узнать нельзя.

Задача психологов — превратить сти­хийно применяющийся каждым челове­ком опосредствованный путь в научно от­точенный метод. А для этого надо прежде всего отказаться от мешающей и уводя­щей в сторону мысли о том, что здесь мо­жет оказать какую-то помощь интроспек­ция.

Итак, интроспекция не является сред­ством определения собственных знаний. Совсем очевидно, что она не является сред­ством определять собственные умения и навыки. Единственный путь для этого — попробовать сделать, т. е. путь опосред­ствованный, объективный. Внутреннее вос­приятие тут ничем не поможет. Если че­ловек иногда (но далеко не всегда!) лучше, чем другие, знает, что он умеет, то только потому, что он чаще имел случай испро­бовать себя, а не потому, что у него имеется какое-то особое орудие для познания соб­ственных умений.

Нетрудно убедиться также и в том, что не интроспекцией человек познает особен­ности своей личности: темперамент, харак­тер, способности, интересы. Обо всем этом человек может судить очень опосредство­ванно, принципиально говоря, теми же способами, какими судят о нем другие люди, — в первую очередь по тому, как он ведет себя в тех или других ситуациях, как он поступает, что он делает. А наблюдать дела людей гораздо легче, чем собственные. Поэтому жизненный опыт показывает, что наиболее адекватную характеристику че­ловека могут в огромном большинстве слу­чаев дать другие люди, а не он сам. Глубо­кий смысл имеет в этой связи одно замечание К.Маркса: "В некоторых отно­шениях человек напоминает товар. Так как он родится без зеркала в руках и не фих­теанским философом: "Я есмь я", то чело­век сначала смотрится, как в зеркало, в другого человека" (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 23. С. 62).

Человек сначала научается судить о других людях, а потом уже о себе. Человек судит о себе в основном теми же способа­ми, которые он выработал, учась судить о других людях. Человек не имеет особого орудия для восприятия себя как личности. Он "родится без зеркала в руках".

Представляется поэтому странным, с точки зрения научной методики, когда психологи, желая, например, узнать инте­ресы школьников, спрашивают самих школьников о том, каковы их интересы. (Это спрашивание имеет разные формы, например, форму сочинений на темы "Чем я интересуюсь?" или "Мои интересы".) Конечно, и врачи для установления диаг­ноза задают больным разного рода воп­росы, но они никогда не задают вопроса: "Какая у вас болезнь?". Никому не при­ходит в голову, что установление диагно­за болезни есть дело самого больного. Почему же может приходить мысль, что установление круга интересов школьни­ка есть дело самого школьника? Очевид­но, потому, что сохраняется еще убежде­ние в том, что человек имеет некоторое недоступное другим людям орудие для непосредственного усмотрения своих ин­тересов. Если бы все психологи были твердо убеждены, что установление круга интересов может быть произведено лишь опосредствованным путем, то едва ли они

стали бы возлагать эту задачу на самих школьников. Тогда сочинения и опросы, подобные вышеуказанным, применялись бы не для того, чтобы узнать, каковы интересы школьников, а для того, чтобы установить, как высказываются школьни­ки о своих интересах, насколько адекват­но они осознают их.

В последние годы в советской психоло­гии господствовал взгляд, согласно кото­рому самонаблюдение является хотя и не единственным и даже не основным, но все же одним из необходимых и важных ме­тодов психологии. Так именно освещается вопрос в книге С.Л.Рубинштейна "Основы общей психологии" (1946), в первых четы­рех изданиях моего учебника психологии для средней школы, в учебном пособии для педагогических вузов под редакцией К.Н.Корнилова, А.А.Смирнова и Б.М.Теп-лова (1948), в двух учебниках К.Н.Корни­лова, выпущенных в 1946 г. Такую пози­цию защищали в последнее время Самарин и Левентуев в "Учительской газете" (от 26 мая и 9 июня 1951 г.).

Этот взгляд нельзя считать правиль­ным. Самонаблюдение не может рассмат­риваться как один из методов научной психологии, хотя данные самонаблюдения (в указанном значении этого термина) и являются важным объектом изучения в психологии (как и в ряде других наук).

Прежде всего надо обратить внимание на одну терминологическую несообраз­ность. При описании методов психологии каждый из методов называется, исходя из того, что делает исследователь: метод эксперимента, наблюдения, метод анализа продуктов деятельности и т. д. Если ис­следователь ведет наблюдение за игрой до­школьников "в магазин", то мы называ­ем это методом наблюдения, а не методом "игры в магазин". Если исследователь изу­чает в психологических целях детские рисунки, то мы говорим о методе анали­за продуктов деятельности, а не о методе рисования. Но если исследователь соби­рает и анализирует показания самонаблю­дения испытуемых, то мы почему-то го­ворим о "методе самонаблюдения", хотя методом работы исследователя являет­ся здесь вовсе не самонаблюдение. Не отражает ли эта терминологическая не­сообразность и некоторую более глубокую ошибку? Не означает ли это иногда, что,

обращаясь к самонаблюдению испытуе­мых, экспериментатор, в сущности, пере­кладывает на них свою задачу? Они, ис­пытуемые, как бы командируются "на место происшествия", недоступное для самого исследователя, с тем чтобы произ­вести там научные наблюдения, а на долю экспериментатора остается лишь система­тизация и обработка результатов этих наблюдений.

Если сводить психическое к субъектив­ному и полагать, что субъективное доступ­но только самонаблюдению лица, его переживающего, то такое понимание ста­новится неизбежным. Тогда действительно в психологическом эксперименте задача научного наблюдения должна перепору­чаться испытуемым, и тогда действитель­но не только можно, но и должно говорить о "методе самонаблюдения". Но если отка­заться от сведения психики к субъективно­му, если отвергнуть тезис об объективной непознаваемости психики, то не остается оснований для того, чтобы испытуемые из лиц изучаемых превращались в лиц, изу­чающих собственную психику. Тогда ста­новится бессмысленным называть метод, включающий в себя использование пока­заний самонаблюдения испытуемых, мето­дом самонаблюдения. Во многих науках — в медицине, истории литературы, исто­рии искусства — используются показания людей о самих себе, о своих переживаниях, о своей работе, т.е. то, что называется по­казаниями самонаблюдения. Но никто еще, кажется, не говорил, что медицина или история литературы работают методом самонаблюдения.

Превращение самонаблюдения в особый метод исследования, специфический для психологии и только для нее, есть самое яркое проявление субъективного метода в психологии.<...>

Отказываясь считать самонаблюдение одним из методов научной психологии, мы должны самым решительным образом противопоставить нашу позицию позиции американского бихевиоризма.

Бихевиоризм отказывается от метода самонаблюдения. Но он отказывается от

него для того, чтобы отказаться от изуче­ния психики, сознания человека. Формаль­ный сочинитель бихевиоризма Дж.Уотсон писал: "Если бихевиоризму предстоит бу­дущность..., то он должен полностью по­рвать с понятием сознания". "Те ис­следователи, которые не в состоянии отказаться от "сознания", со всеми его ос­ложнениями, должны искать лучшего при­менения своим силам в какой-нибудь иной области".

Бихевиоризм исходит все из того же идеалистического по своей сущности по­ложения, которое лежит в основе интрос­пективной психологии: психика, сознание доступны только интроспективному позна­нию, они не могут быть изучены объек­тивным методом. (На это обстоятельство справедливо указал в свое время С.Л.Ру­бинштейн.)

"Состояния сознания, — пишет Уотсон, — подобно так называемым явлениям спири­тизма, не носят объективно доказуемого ха­рактера, а потому никогда не смогут стать предметом истинно научного исследова­ния". "С точки зрения бихевиоризма, не су­ществует никаких доказательств "психи­ческих существований" или "психических процессов" какого бы то ни было рода".

Сначала бихевиористы выступали под флагом механистического материализма. Но в основе их построения лежал, как мы видим, идеалистический тезис. Поэтому-то так просто и быстро грубый механи­цизм первых бихевиористов превратился в столь же грубый идеализм их продол­жателей. <...>

Советская материалистическая психо­логия прямо противоположна американ­скому бихевиоризму. Основная задача на­шей психологии — материалистически объяснить психику, сознание человека. Бихевиоризм отказался от метода само­наблюдения для того, чтобы отказаться от сознания. Марксистская психология дол­жна отказаться от самонаблюдения как метода научного исследования потому, что сознание человека может и должно быть изучено последовательно объективными методами.

Н.Н.Ланге

БОРЬБА ВОЗЗРЕНИЙ В СОВРЕМЕННОЙ ПСИХОЛОГИИ¹

Кто знаком с современной психологи­ческой литературой, с ее направлениями и тенденциями, особенно в отношении принципиальных вопросов, не может, я думаю, сомневаться, что наша наука пере­живает ныне тяжелый, хотя и крайне пло­дотворный, кризис. Этот кризис, или по­ворот (начало которого можно отнести еще к 70-м гг. прошлого столетия), ха­рактеризуется, вообще говоря, двумя черта­ми: во-первых, общей неудовлетвореннос­тью той прежней доктриной или системой, которая может быть названа, вообще, ас-социационной² и сенсуалистической пси­хологией, и, во-вторых, появлением значи­тельного числа новых попыток углубить смысл психологических исследований, причем обнаружилось, однако, огромное расхождение взглядов разных психологи­ческих направлений или школ.

Ассоциационная психология была построена, главным образом, трудами Дж. н.Дж.С.Миллей,А.Бена, Г.Спенсера и их предшественников в Англии. В наше время ее сторонниками, более или менее правовер­ными, можно считать Т.Рибо и Т.Цигена, от­части ГЭббингауза. Воззрения этих психоло­гов далеко не во всем совпадают. Но главные, существенные учения у них общие и харак­терные для ассоцианизма. Последователь­ный ассоцианизм рассматривает психичес-

кую жизнь как копию или отражение в со­знании внешнего мира, то есть отмечает по преимуществу параллелизм фактов созна­ния с фактами окружающей среды. Это со­ответствие касается, во-первых, содержаний сознания, во-вторых, связей между этими содержаниями. Содержания сознания распадаются на два класса — ощущений и представлений, причем представления рас­сматриваются как копия ощущений. После­довательность в смене этих вторичных состо­яний, то есть их ассоциация, есть тоже копия последовательностей, в которых на нас дей­ствовали внешние раздражения. Иначе гово­ря, ассоцианизм сводит душевную жизнь почти исключительно к памяти, воспроизво­дящей или повторяющей во вторичных со­стояниях свойства и последовательности ощущений.

В противоположность ассоцианизму или по крайней мере в дополнение к нему новая психология выдвигает вперед свое­образие психической жизни и ее автоном­ный характер. Эта автономность, главным образом, обнаруживается в общем селек­тивном характере сознания, в том, что оно выбирает или подбирает целесообразно психические состояния. Как совершается такой отбор и в чем он состоит, разные психологи определяют весьма различно, но во всяком случае волюнтарный характер психики всегда подчеркивается гораздо ярче, чем в ассоцианизме. Далее, все про­тивники ассоцианизма возражают и про­тив сенсуализма, то есть сведения всех пси­хических познавательных фактов лишь к ощущениям и их копиям — представле­ниям. Более глубокий и беспристрастный психологический анализ показывает им, что наряду с этими определенными и ус­тойчивыми фактами мы находим в со­знании состояния переходные и неопреде­ленные, наряду с образами — мышление без образов и т.д. Предположение, будто все психические процессы сводятся лишь к внешним ассоциациям, оказывается тоже несостоятельным, и наряду с ассоциация­ми выдвигаются разные акты, интенции, разные функции сознания и т.п. Коротко говоря, вместо механического образа пси­хической жизни как конгломерата отдель-

¹ Ланге Н.Н. Психический мир. М.; Воронеж, 1996. С.69—100.

² В современном употреблении — ассоциативной.

ных образов и ощущений (полипняка об­разов, как выражался И.Тен) эта жизнь рассматривается как сложная органичес­кая функция, как процесс в слитном пото­ке изменений, как целесообразное постро­ение и т.п. Механическая схема заменяется органической.

Начало этого движения новой психо­логии, противополагающей себя окоченев­шему в отвлеченных формулах и конст­рукциях ассоцианизму и сенсуализму, должно отнести еще к семидесятым го­дам прошлого столетия. Оно было открыто, с одной стороны, Ф.Бренпгано (Психология с эмпирической точки зре­ния, 1874), родоначальником австрийской школы психологии (X.Эренфелъс, А.Мей-нонг, С.Витпасек и др.), с другой — В.Бунд-том, особенно после того, как его учение об отличии ассоциативных сочетаний представлений от апперцептивных и тео­рия аффектов получили более или менее окончательную формулировку, то есть приблизительно со второго издания его "Основ физиологической психологии" (Очерки психологии, 1880), особенно же после выхода его "Grundriss der Psycholo-gie" (1896). He менее важную роль в этом движении должно признать и за знаме­нитым двухтомным трудом УДжемса, его "Принципами психологии" (1893). По­разительная яркость его психологических наблюдений, свободных от мертвого схе­матизма, тонкое умение подмечать свое­образие психических процессов в их от­личии от свойств внешних предметов и решительность в разрушении догма­тических предрассудков ходячего ассоци-анизма — все это внесло в психологию новую и полную жизненности струю. Да­лее, К.Штумпф в течение многих лет постоянно вносит в психологию ряд об­новляющих ее идей, начиная с возрожде­ния нативизма в области пространствен­ных восприятий (в чем ему, впрочем, предшествовал физиолог Э.Геринг), затем учение о новой форме соединения пред­ставлений — их слиянии, или сплаве (Verschmelzung), — в отличие от ассоци­ации, потом теорию реального взаимо­действия между физиологическим и пси­хическим процессами взамен устарелого психофизического параллелизма, наконец, в 1907 г., плодотворные идеи о необходи­мости различать психические явления или

содержания от психических функций или отправлений (функциональная психоло­гия в противоположность структурной). Наряду со Штумпфом должен быть по­ставлен Т.Липпс, обновляющее и рефор­мирующее значение идей которого испытывает ныне каждый психолог, в ка­кой бы области науки он ни работал. На­конец, к этому перечню наиболее видных представителей новой психологии присо­единим еще Э.Гуссерля <...> и новое дви­жение в области экспериментального ис­следования мышления, начатое уже А.Бине и ныне плодотворно продолжаемое так называемой Вюрцбургской школой (О.Кюлъпе, А.Мессер, НА.Х и т.д.), и мно­гих других.

В этом общем обновлении психологи­ческой науки особенно замечательно то обилие новых основных психологических категорий, которые вводятся разными представителями этого течения. К тому крайне ограниченному числу основных по­нятий, которыми пользовались ассоциани-сты (ощущение, представление, ассоциация), ныне чуть не каждый психолог делает свои добавления: "поток сознания" и "переход­ные состояния сознания" у Джемса, "пред­метное сознание" в противоположность "сознаниям Я" у Липпса, его же "вчувство-вания", "интенция" у Гуссерля, "допущение" (Annahme) у Мейнонга, "акты" у Мессера, "функции" у Штумпфа, "положения созна­ния" у К.Марбе, "психические позы" (les attitudes) у А.Бине, "подсознательное" у Дж.Ястрова и П.Жане и т.д. и т.д. В этом огромном и новом движении при явном разрушении прежних схем и еще недоста­точной определенности новых категорий, при, так сказать, бродячем и хаотическом накоплении новых терминов и понятий, в которых даже специалисту не всегда легко разобраться, мы получаем такое впечатле­ние, будто самый объект науки — психи­ческая жизнь — изменился и открывает перед нами такие новые стороны, которых раньше мы совсем не замечали, так что для описания их прежняя психологическая терминология оказывается совершенно не­достаточной.

При этом, однако, обнаруживается вторая характерная черта новых психологических направлений, на которую мы указали выше: крайнее разнообразие течений, отсутствие общепризнанной системы науки, огромные

принципиальные различия между отдельны­ми психологическими школами. Все призна­ют ассоцианизм и сенсуализм недостаточ­ными, но чем заменить прежние, столь простые и ясные, хотя и узкие, психологичес­кие схемы — на это каждая "школа" отвеча­ет по-своему. Ныне общей, то есть об­щепризнанной, системы в нашей науке не существует. Она исчезла вместе с ассоцианиз-мом. Психолог наших дней подобен Приаму, сидящему на развалинах Трои. Достаточно сравнить общие изложения психологии у Вундта, Липпса, Джемса, Эббингауза, Йодля и Витасека, чтобы в этом убедиться: каж­дое из этих изложений построено по совер­шенно иной системе, чем другие. В дальней­шем мы встретим целый ряд доказательств, подтверждающих такую общую характери­стику современной психологии. Все основные психологические понятия и категории — ощущение, представление, восприятие, ассо­циация, память, внимание, мышление, чувство­вание, воля — понимаются и толкуются ныне совершенно разно психологами разных на­правлений. То, что для одних является сложными явлениями, другие считают спе­цифическими, элементарными фактами, на­пример: сознание протяженности для Вунд­та — в противоположность взглядам на него у Джемса и Штумпфа, специфичность акта суждения для Брентано, Гуссерля, Мейнон-га — в противоположность воззрениям Йод­ля, Эббингауза и других, элементарный харак­тер волевого fiat для Джемса и других волюнтаристов — в противоположность эмо­циональной (аффективной) теории воли у Вундта и ассоциационной у Эббингауза и т.д. В то время как некоторые для всех пси­хологических процессов предполагают физи-ологические корреляты или даже все психические закономерности сводят к физи­ологическим (Авенариус, З.Экснер, Циген, от­части и Эббингауз), другие признают суще­ствование особых чисто психических законностей (Вундт, Джемс, школа Мейнон-га и др.)- Одни видят задачу психологии лишь в описании содержаний сознания, дру­гие признают в сознании еще особого рода функции и акты, отличные от этих содержа­ний (Штумпф, Гуссерль, Мейнонг, Мессер и др.). Этот перечень принципиальных разно­гласий можно было бы легко продолжить на целые страницы, ибо нет ни одного почти психологического вопроса, который не был бы втянут в эту борьбу разных направлений.

Можно сказать, не боясь преувеличения, что описание любого психического процесса по­лучает иной вид, будем ли мы его характе­ризовать и изучать в категориях психологи­ческой системы Эббингауза или Вундта, Штумпфа или Авенариуса, Мейнонга или Вине, Джемса или Г.Мюллера. Конечно, чис­то фактическая сторона должна остаться при этом той же; однако в науке, по крайней мере в психологии, разграничить описываемый факт от его теории, то есть от тех научных ка­тегорий, при помощи которых делается это описание, часто очень трудно и даже невоз­можно, ибо в психологии (как, впрочем, и в физике, по мнению П.Дюгема) всякое описа­ние есть всегда уже и некоторая теория.

Специальные психологические жур­налы приносят нам ежемесячно десятки, по-видимому, чисто фактических исследо­ваний, особенно экспериментального харак­тера, которые кажутся для поверхностного наблюдателя независимыми от этих прин­ципиальных разногласий в основных науч­ных категориях, разделяющих разные психологические школы. Однако, внима­тельнее приглядываясь к этим исследова­ниям, легко убедиться, что уже в самой постановке вопросов и в том или ином употреблении психологических терминов (как то: память, ассоциация, ощущение, внимание и др.) содержится всегда то или иное понимание их, соответствующее той или иной теории, а следовательно, и весь фактический результат исследования сохраняется или отпадает вместе с пра­вильностью или ложностью этой психоло­гической системы. Самые, по-видимому, точные исследования, наблюдения и изме­рения могут, таким образом, оказаться при изменении в смысле основных психоло­гических понятий ложными или, во всяком случае, утратившими свое значение. Мы должны помнить, что такие кризисы, раз­рушающие или обесценивающие целые ряды фактов, которые усердно и старатель­но устанавливались в специальных работах, кризисы в самых основах науки, не раз уже бывали в разных научных областях. Они действуют подобно землетрясениям, возни­кающим благодаря глубоким деформаци­ям в недрах Земли. Достаточно напомнить, например, падение алхимии, несмотря на множество точных опытов у старых алхи­миков, или такие же радикальные перево­роты в истории медицины.

Итак, мы должны признать, что в совре­менной психологии происходит ныне неко­торый общий кризис. Он состоит в смене прежнего ассоцианизма новой психоло­гической теорией. Этот кризис, по суще­ству благотворный, несомненно ведет нас к более углубленному пониманию психичес­кой жизни. Но в настоящее время разыс­кание новых основ для нашей науки порож­дает сильные колебания и значительные разногласия между отдельными психоло­гическими направлениями. Нашей задачей должна быть ныне выработка из этих борю­щихся теорий обновленной системы науки, которая явилась бы столь же ясной и твер­дой, каков был в первой половине прошло­го века ассоцианизм. Задача эта должна со­стоять в критической оценке современных психологических направлений и попытке их соглашения в связи с тем обширным фактическим материалом, который дает нам сама психология, далее физиология и биология, зоопсихология и нервная патоло­гия и, наконец, социология и социальная психология. Некоторую попытку содей­ствовать разрешению этой общей задачи мы даем читателю в следующих главах.

Из сказанного видно, что понимание современной психологии необходимо пред­полагает некоторое знакомство как с ассо-циационной психологией, так и с важней­шими из современных систем, стремящихся дополнить и реформировать этот ассоциа­низм. Поэтому мы даем в дальнейшем пять кратких характеристик, имеющих целью ввести читателя в принципиальное понимание современных движений в пси­хологии. Эти очерки излагают учения ассоцианизма, психологию Вундта, Джем­са, актуалистов и волюнтаристов. Не пре­тендуя на полноту, они должны служить лишь для более ясного понимания даль­нейшего.

1. Общий очерк ассоциационной психологии

Как уже сказано, эта психология воз­никла в английской эмпиристической философии, получила биологический и эво­люционный характер у Г.Спенсера и была

дополнена некоторыми физиологическими основами, в частности учением о локали­зации психических явлений в коре боль­шого мозга. В таком составе (например, в наше время у Т.Цигена) эта психология может быть изображена вкратце следую­щим образом.

Психическая жизнь есть совокупность дискретных душевных явлений, возника­ющих в нашем опыте. Носитель, или сущ­ность, этих явлений — душа — нам неиз­вестна, ибо она есть метафизическое понятие. Поэтому и все попытки прежней метафизической психологии указать ос­новные силы души, то есть ее "способнос­ти", совершенно бесплодны. Такие способ­ности, вроде, например, мышления, фантазии, воли, суть лишь отвлеченные слова, обозначающие общие, сходные свойства в некотором ряде душевных явлений. Они имеют столь же мало объяснительного зна­чения, как, например, "способность" пище­варения для физиологии пищеварения. Все психические факты или явления, как бы они ни были различны, могут быть разло­жены на некоторые элементы, каковыми надо считать: 1) ощущения или реальные состояния разного рода, возникающие при воздействии на нас внешних раздражений, 2) представления или идеальные факты, являющиеся, в сущности, копиями, или репродукциями, ощущений, но более блед­ными. К ощущениям принадлежат как ощущения внешних чувств — зрительные, слуховые и т.д., так и ощущения органи­ческие — холода, тепла, голода, жажды, боли, мускульного сокращения и т.п., и, наконец, ощущения отношений, или отно­сительные ощущения сходства, различия и т.п.¹ Сверх того, все эти ощущения мо­гут иметь кроме своего указанного специ­фического содержания еще характер при­ятности или неприятности. Таково же различие и соответственных представле­ний или идеальных состояний.

Ощущения и порядок их смены в со­знании зависят от порядка, в котором воз­действуют на нас внешние раздражители. Представления же, то есть вторичные со­стояния, комбинируются в единовременные или последовательные комплексы по осо-

¹ Некоторые из психологов этого направления не считают нужным выделять эту третью группу ощущений как нечто особое, например, Циген. Для него само сходство и различие ощущений совпадает с сознанием этого сходства и различия. Другие же ассоцианисты признают особый класс ощущений отношения, как, например, Спенсер.