Глава 4. Совет королевы должен был собраться тайно в доме лорда Бакхерста

Совет королевы должен был собраться тайно в доме лорда Бакхерста. Елизавета Тюдор незаметно выскользнула из дворца в сопровождении только одной придворной дамы. Она не хотела, чтобы ее отсутствие заметили. Она взяла с собой молодую леди Бэрроуз.

– Вас еще не так хорошо знают, чтобы искать, если вас не будет некоторое время, дитя мое, – сказала королева, когда их карета ехала по городу. – И я знаю, что вы благоразумны и не будете болтать о том, что услышите сегодня.

– С самого начала и навсегда я ваша преданная слуга, ваше величество, – ответила Валентина.

– Это я уже поняла, – любезно ответила королева. – Моя кузина, Кейт Кэрн, рассказала мне, что это вы предложили изменить мое меню. Она сказала, что вы встревожились из‑за того, что я мало ем и что мне не хватит сил в тот момент, когда я буду больше всего нуждаться в них. Как и у вашей матери, у вас действительно зоркие глаза. И еще – вы не сплетница.

– Я просто хотела помочь вашему величеству, – сказала Валентина, осторожно подбирая слова, потому что королева не терпела никакого упоминания о своем возрасте.

– Гм. – Королева хмыкнула, ничего больше не сказав однако точно разгадав мысли Валентины.

Их проводили в удобную библиотеку лорда Бакхерста. Королеву усадили в кресло около горящего очага, Валентине предложили стул рядом с ней. Совет уже собрался.

Роберт Сесил набрал воздуха, выдохнул и начал:

– Я только сейчас узнал, что лорд Маунтигл и несколько других, чьи имена пока не буду называть, переправились через реку в Саутварк в театр «Глобус», где подкупили актеров лорда Чемберлена, чтобы те сегодня днем устроили дополнительное представление «Ричарда III». В течение нескольких недель Эссекс состоял в переписке с Яковом Шотландским, и, хотя лукавый король Стюарт открыто не предложил нашему бунтарю‑графу никакой конкретной помощи, продолжительная переписка Якова с Эссексом может рассматриваться как поощрение заговора Эссекса. По самому заговору мне теперь известны все подробности.

Королева кивнула.

– Говорите, Пигмей. Лучше сейчас узнать плохие новости, чем потом.

Сесил кивнул и продолжил:

– Отчим Эссекса, лорд Блант, и лорд Чарльз Деверекс должны находиться в пределах Уайтхолла, на стратегических позициях. Несколько джентльменов должны быть расставлены в Ройял‑Минте, а другие – в Тауэре. Когда все будет готово, граф Эссекс рассчитывает войти в личную комнату вашего величества и взять вас под стражу.

– Неужели? – воскликнула Елизавета. В этом восклицании прозвучало ее прежнее чувство юмора.

Роберт Сесил продолжил, приковывая к себе внимание всех присутствующих.

– Граф считает, что, как только ваше величество окажется в его власти, Лондон провозгласит его королем.

– Дурак! – бросила королева. – Лондон принадлежал мне с самого начала. Он никогда не изменит мне.

Остальные тихими голосами выразили твердое согласие с королевой.

– Почему Эссекс решился на этот бунт. Пигмей? – спросила Елизавета Роберта Сесила.

Сесил сухо усмехнулся, что позволял себе крайне редко.

– Чтобы избавиться от меня… и от любого, на кого опирается ваше величество и кто не ладит с ним. Он намерен объявить протекторат над вашим величеством и себя в качестве лорда‑протектора, до того как… – Сесил нерешительно замолчал.

– Он хочет править от моего имени, пока я не умру и мой преемник не займет трон, – без обиняков сказала королева. Сэр Роберт кивнул. Елизавета покачала головой.

– Джентльмены, – спросила она, – почему я ошиблась в молодом Робине? Другие хорошо служили мне, но молодой Робин, кажется, не способен служить никому, кроме себя самого. Я достаточно часто предупреждала его, что в Англии только один монарх. – Она глубоко и грустно вздохнула.

Валентина взяла ее руку и приложила ее к своей щеке в молчаливой попытке успокоить ее.

Елизавета Тюдор в ответ слегка пожала ее руку.

– Итак, – сказала она, – он заставит сыграть пьесу господина Шекспира, в которой подвергается сомнению божественное право королей и показывается низложение монарха. Он думает возбудить этим аппетит зрителей и получить поддержку своему ничтожному заговору, Ох, Эссекс! Большой же ты дурак! Я была королевой этой страны задолго до того, как ты появился на свет. Эта волчица! Он действует по указке Леттис, вы же понимаете! Она, возможно, тоже участвует в этом деле, как и ее молодой муж. Сука! Сначала она отняла у меня Дадли, а сейчас ее сын хочет получить мой трон!

– Не огорчайтесь, дорогая мадам, – успокоил Роберт Сесил свою госпожу. – Может быть, граф Эссекс еще раскается.

Напряжение возрастало, наполняя комнату, потому что в ней не было ни одного человека, который мог поверить этому.

– Что вы намерены делать? – требовательно спросила королева.

– Давайте пошлем вызов графу с приказанием явиться на Совет. Может быть, он объяснит свои действия.

– Более вероятно, что он не сможет этого сделать, – пробормотал лорд Бакхерст, королевский казначей.

– Сделайте это! – Слова королевы прозвучали резко и отрывисто.

В Эссекс‑Хаус был послан вызов, требующий немедленного прибытия графа на Тайный совет, но гонца презрительно осмеяли друзья Эссекса, только что вернувшиеся из театра, где они смотрели смелое представление «Ричарда III». Гонца даже не допустили до графа, который уклонился от встречи.

Гонец вернулся в дом Бакхерста и объяснил свою неудачу.

– Раскаялся? Ха! – фыркнула королева.

– Терпение, дорогая мадам, – успокоил ее Сесил. – Граф поднялся по ступенькам виселицы. Давайте предоставим ему последнюю возможность просунуть голову в петлю, прежде чем мы затянем ее.

Он приказал удвоить стражу возле дворца. Мастер Джон Герберт, главный секретарь Совета, был послан в Эссекс‑Хаус с тем же требованием – графу явиться на Тайный совет. Сначала граф пытался избежать встречи с ним, но Джон Герберт не был простым придворным. Он был членом семьи графа Пембрука. Граф Эссекс не может встретиться с ним сейчас? Джон Герберт подождет, пока Эссекс сможет встретиться с ним. Положение было сложным, и Эссекс понимал это. Очень неохотно он допустил к себе Джона Герберта, который потребовал, чтобы граф прибыл на Тайный совет.

– Передайте им, что сейчас я не могу прибыть, – сказал граф.

– Это не так просто, милорд Эссекс, – спокойно ответил Джон Герберт. – Почему вы не можете приехать? Если вы отказываетесь явиться, я должен знать почему. Иначе ваши действия могут быть не правильно поняты. Даже неверно истолкованы.

– Я опасаюсь за свою жизнь, – был ответ. – Лорд Грей напал на меня на Стренде сегодня вечером; Я боюсь покинуть стены моего дома, чтобы не быть убитым. Совет должен понять это. Я не приду, потому что не осмеливаюсь.

– Достаточно, – сказала Елизавета Тюдор, когда мастер Герберт доложил ей об этом. – Сейчас почти полночь. Мы встретимся во дворце, в зале Тайного совета на заре, чтобы принять решение относительно милорда Эссекса.

Королева молчала, пока карета ехала в Уайтхолл. Все часы, проведенные в доме лорда Бакхерста она не отпускала руку Валентины. Теперь, когда они дошли до комнат королевы, она отпустила ее руку и сказала:

– Благодарю вас за помощь, леди Бэрроуз. Валентина поклонилась королеве и поспешила в свои комнаты.

– Где вы были? – спросила Нен. – И лорд Бурк, и граф Кемп справлялись о вас раз двадцать…

– Я была с королевой, и не спрашивай меня больше ни о чем, – ответила ей Валентина, зная, что лишнего говорить не стоит.

В дверь постучали, и ворчащая Нен впустила лорда Бурка. Прежде чем тот заговорил, Валентина сказала:

– Я была с королевой и не желаю, чтобы мне задавали вопросы.

– Ты ела? – спросил он.

– Нет. – ответила она, неожиданно поняв, как она голодна.

– Ступай на кухню, Нен. Там они дадут тебе что‑нибудь для твоей хозяйки. Я побуду с ней, пока тебя не будет.

С широкой ухмылкой Нен неуклюже присела и торопливо ушла. Неожиданно лорд Бурк подхватил Валентину на руки.

Подойдя к пылающему камину, он сел в кресло, нежно убаюкивая ее в своих руках.

– Ты измучена, – сказал он.

– Я была с королевой с середины дня, – ответила Валентина.

– Ты не привыкла к такой жизни. Она же иногда забывает, что у других нет ее выносливости. Почему она не взяла с собой какую‑нибудь из своих дам? Почему, Вал?

– Она хотела взять кого‑то, кого бы не стали искать, хотя, когда вы и Том Эшберн весь вечер колотили в мою дверь, стало ясно, что меня здесь нет, – с гримасой ответила Валентина.

Он потер ей шею сзади.

– Ты не привыкла к такой жизни, – повторил он.

– Хватит сюсюкать надо мной, Патрик. Хотя я никогда не жила придворной жизнью раньше, я обнаружила, что пребывание при дворе очень интересно.

Он наклонился и крепко поцеловал ее.

– Я не могу думать, когда вы делаете подобные вещи, – запротестовала она, отводя голову.

– Я и не хочу, чтобы ты думала. Вал. – Он засмеялся, сильнее притягивая ее к себе. – Ты слишком много думаешь, голубка. Я хочу, чтобы ты перестала думать, перестала так старательно размышлять обо всем, что делаешь. Я хочу, чтобы тебя захватила страсть, моя практичная деревенская девушка. Как мне добиться этого, если ты во всем такая рассудительная?

– О, Патрик, – вздохнула она, – я так устала. Но Даже усталая, я не позволю уговорить себя принять быстрое решение, касающееся моей судьбы. В прошлый раз, когда я принимала такое решение, я делала это ради матери, которая тревожилась за меня, и ради моих сестер. В следующий раз я выйду замуж, если действительно захочу этого. Разве вы не можете понять?

– Понимаю, – ответил он, – но ты тоже должна понять, что я уже терял тебя однажды, Вал. Если бы я хоть на мгновение понял, что ты не любишь Эдварда Бэрроуза, я бы сам добивался тебя. Я не могу, не буду терять тебя во второй раз. Я люблю тебя, Вал. А ты меня любишь хоть чуть‑чуть?

– Я не знаю, Патрик. Я честно говорю, я не знаю. Вы, Патрик Бурк, мой кузен и мой лучший друг. Я любила вас всю жизнь, но я не уверена, что то чувство, которое я испытываю к вам, является любовью, о которой думаете вы.

Он снова поцеловал ее, на этот раз медленно и ласково, нежно касаясь губами ее рта.

– Я думаю, что ты любишь меня. Вал, даже если ты и не готова признать это.

– Все, что я знаю, – пробормотала она, – это то, что я становлюсь совершенно беспомощной всякий раз, когда вы целуете меня. Но любовь ли это? Том Эшберн действует на меня так же.

Он вздохнул. Ее не так просто завоевать. Он ждал ее всю жизнь, и сейчас, когда наконец он признался себе в этом, он не может потерять ее.

Валентина притихла, и он вскоре понял, что она уснула… Он отнес ее в маленькую спальню, нежно опустил на кровать и укрыл покрывалом.

Выходя из комнаты, он наткнулся на Нен, возвращавшуюся с подносом.

– Она уснула, – сказал он камеристке.

– Она не может спать одетой, – разволновалась Нен.

– Какое было бы счастье, если бы я мог помочь тебе раздеть ее, Нен, – пошутил лорд Бурк.

– О, милорд! Вы несносны, просто несносны. – Нен хихикнула. – Благодарю, но помощи мне не надо!

Патрик вернулся в дом своей матери Гринвуд на Стренде.

– Что вы слышали о графе Эссексе и королеве, милорд? – спросил его перевозчик, который перевозил его через реку от Уайтхолла в Гринвуд.

– Ты, наверное, знаешь больше меня, – сказал Патрик, – но ходят слухи, что Эссекс близок к измене.

– Да, это в самом деле так, – согласился перевозчик. – Он горячий малый, но не сравнится с королевой Бесс, хотя она сейчас уже старушка.

Он с трудом уснул, его мысли были слишком заполнены Валентиной. Она говорила, что ей хочется, чтобы ее руки добивался смелый мужчина, но он представить не мог, о какой смелости она говорила. Она могла бы стать моей сегодня вечером, думал он печально. Хотя она и готовилась встретить свой двадцать первый день рождения, хотя она и была вдовой, но страсть была ей неизвестна. Ему не нужно было слышать ее признание, что его поцелуи делают ее совершенно беспомощной, потому что он и так знал это. Он понял это, чувствуя, как ее роскошное молодое тело отвечало на его прикосновения. Она была как бочонок с порохом, ждущий зажженной спички, и он хотел стать этой спичкой. Но оставался еще и Том Эшберн. Лорд Бурк обнаружил, что попал в трудное положение. Его семья не принадлежала к тем семьям, которые силой устраивают браки для любого из своих детей, поэтому такая возможность была закрыта для него. Ему действительно предстоит завоевать ее для себя.

Он задремал перед рассветом, но поздним утром был бесцеремонно разбужен своей сестрой и зятем. Ему снилось, что он нежно ласкает Валентину, когда голос его слуги Пламгата ворвался в его сон.

– Проснитесь, милорд! Проснитесь! Граф и графиня Альсестерские хотят видеть вас!

– Скажи им, чтобы убирались! – пробормотал он, пытаясь вернуться в рай.

– Патрик! Немедленно проснись! – прозвучал голос Виллоу, и она дернула за его густые черные волосы. Патрик неохотно перевернулся и открыл глаза.

– Я задушу тебя голыми руками, сестричка, если ты разбудила меня из‑за пустяка, – пригрозил он.

– Эссекс попытался поднять восстание! – сказала Виллоу. – Это достаточно важно?

Лорд Бурк мгновенно проснулся.

– Что случилось? – спросил он, садясь.

– Расскажи ему, Джеймс, – приказала Виллоу.

– Джеймс был там, – объяснила она Патрику.

– Совет собрался на рассвете, – начал Джеймс Эдварде. – Эссексу еще накануне был послан вызов, в котором ему приказывали явиться на Совет прошлой ночью, но он отказался прийти, заявляя, что лорд Грей покушался на его жизнь. Сегодня утром королева послала лорда‑хранителя Эгертона, графа Ворчестера, сэра Вильяма Ноллиса и нескольких других, включая и меня, в Эссекс‑Хаус, чтобы привести Роберта Деверекса на Тайный совет. Двор Эссекс‑Хауса кишел вооруженными людьми, граф вышел и поздоровался с нами достаточно любезно, но, когда лорд‑хранитель сообщил ему, что мы прибыли, чтобы проводить его на Совет, Эссекс повел себя вероломно и поспешно закричал, что ему угрожают и что мы покушаемся на его жизнь. Его люди кричали, что мы оскорбляем и собираемся обмануть его. Они начали требовать наших жизней. Для безопасности Эссекс впустил нас в дом. А потом, к нашему удивлению, он запер нас в библиотеке и крикнул нам через дверь, что вернется и освободит нас, когда наведет порядок.

– К счастью, чернь со двора последовала за ним на улицу, и, открыв окна в библиотеке, мы услышали, как Эссекс кричал:

«К королеве! На мою жизнь покушаются! К королеве!» Рэлей, который приехал вместе с нами, попытался поговорить со своим кузеном, сэром Фернандо Горгесом, сторонником Эссекса, но не смог убедить его. Рэлей сумел скрыться, до того как нас ввели в дом.

– Джеймс вел себя так храбро, – гордо вставила Виллоу.

– Что случилось дальше?

– Эту часть расскажет Виллоу, – сказал граф Альсестерский.

– Не хочешь ли ты сказать, что принимала во всем этом участие? – недоверчиво спросил лорд Бурк.

Виллоу засмеялась.

– Знаю, знаю! «Всегда добропорядочная Виллоу». Но это так. Хотя сегодня воскресенье, я поехала к своей модистке на Фенчерч‑стрит. Мне просто необходимо новое платье для праздника кануна поста, который будет устраиваться у королевы, и миссис Джоунс поэтому очень загружена. Миссис Джоунс живет рядом с домом шерифа Смита, а Эссексу, кажется, дали понять, что лондонский шериф предоставит ему тысячу обученных людей. Он даже никогда не говорил с шерифом Смитом, но тем не менее верил в это! – Она покачала головой.

– Откуда ты знаешь, что он не говорил с шерифом? – спросил ее брат.

– Я объясню это через секунду, – ответила Виллоу и продолжала:

– Мы очень удивились, должна вам сказать, когда услышали вопли толпы, сворачивающей с Поултри и Ломбард‑стрит на Фенчерч. Они кричали что‑то вроде: «Сесил продал Англию Испании!» Вы слышали когда‑нибудь что‑то более нелепое? Как они набросились на беднягу только из‑за того, что у него такая внешность! Они кричали: «Они собираются отдать корону инфанте!»и «Жители Лондона, вооружайтесь за Англию и королеву!»Я в жизни своей не слышала такой глупости. Все высовывались из окон, глазея на эту чепуху. Бедный шериф Смит выскочил через заднюю дверь в ночной рубашке и ворвался в дом миссис Джоунс, чтобы не только не говорить с графом Эссексом, но даже и не встречаться с ним. Модистка послала своего сына в дом шерифа за его одеждой, чтобы тот смог побежать к лорду‑мэру, что, уверяю вас, он сделал очень быстро. Бедняга страшно разволновался, когда мальчишка модистки вернулся с его одеждой и сказал, что граф Эссекс сидит в его доме и утверждает, что шериф Смит обещал ему тысячу вооруженных людей. Скажу я вам, он совершенно перепугался и побежал к лорду‑мэру, чтобы заявить о своей невиновности. Он все время повторял: «Но я даже не знаком с его светлостью! Да, да! Я видел его, но в Лондоне все его видели! Я никогда не был знаком с ним!» Как только я смогла выбраться из дома миссис Джоунс, я поспешила сюда, в Гринвуд. Около собора Святого Павла поперек улицы была натянута цепь, там стояли солдаты с пиками и мушкетами, поэтому мне пришлось ехать в объезд. Сэр Томас Сесил, новый лорд Берли, граф Камберленд и около дюжины других вышли на улицы с королевскими герольдами, объявляя, что граф Эссекс и его сторонники – предатели, чьи действия направлены против королевы, а не в ее интересах. Бедняга Эссекс! Боюсь, что в конце концов он перешел границы дозволенного.

– Бедняга Эссекс? – эхом повторил Патрик Бурк. – Надеюсь, ты не сочувствуешь этому человеку? Его последние годы просто раздувало от собственной напыщенности, удивительно, как он до сих пор не лопнул.

– Не будь дураком, Патрик. Я, конечно, не сочувствую Эссексу, но не могу не испытывать к нему жалости. Он имел такие возможности и так бессмысленно упустил их.

– А что сейчас происходит? – захотел знать лорд Бурк.

– Эссекс наконец вернулся в свой дом, – сказал граф Альсестерский, подхватывая нить разговора. – Он выпустил нас из библиотеки. Кажется, он пытался пробиться через заслон около собора Святого Павла, но его не пропустили. Сэр Кристофер Блант, бывший с Эссексом, атаковал со шпагой в руке одного из королевских офицеров. Он был ранен и взят в плен. Началась беспорядочная драка, было ранено еще несколько человек и один убит. Мы слышали, что потом Эссекс отступил к реке и приказал растерявшемуся перевозчику отвезти его домой. Войдя в библиотеку, он не обратил на нас внимания, и мы в изумлении наблюдали, как он бросал в огонь множество своих бумаг, включая и маленькую сумку, висевшую у него на шее, В доме была паника, жена Эссекса, его мать и одна из его сестер, по‑моему, леди Рич, кричали и причитали. Мы просто спустились по лужайкам до калитки, которая выходит к реке, наняли перевозчиков и поспешили вернуться в Уайтхолл.

– Боже правый! – Патрик выскочил из кровати, забыв, что он голый.

– Патрик! – завопила Виллоу, покраснев. Поняв свою оплошность, Патрик обмотал простыню вокруг бедер, бормоча извинения. Джеймс Эдварде рассмеялся.

– Твоей жене, если ты все‑таки женишься, определенно повезет.

– Джеймс!

Граф Альсестерский снова засмеялся:

– Пошли, моя дорогая. Я понимаю, что твоему брату нужно одеться.

– Я хочу попасть во дворец, – сказал Патрик. – Королеве понадобятся верные люди. А что с Валентиной? Боюсь, что дело этим не кончится!

– Я поеду с тобой, – сказал его зять. – Я не пропущу этого ни за что на свете.

– Ну, я‑то здесь не останусь! – заявила Виллоу. – Кроме того, Габи, вероятно, перепугана, и ей нужна ее мать.

В Уайтхолле царила, суматоха. Улицы, ведущие ко дворцу, были перегорожены каретами, и лорд Адмиралтейства собрал небольшую, импровизированную армию. Жители Вестминстера вооружались против Эссекса, и лежащая рядом деревушка Челси выступила в защиту королевы. Однако Елизавету Тюдор отнюдь не волновала суматоха вокруг. Мастер Браунинг, ее повар, приготовил для нее замечательный воскресный обед, и она с нетерпением предвкушала его.

Он приготовил наваристый прозрачный, пахнущий бургундским бульон из дичи, в котором плавали нежные кусочки фазана, и морковный пудинг с цветочным медом, на столе стояло блюдо с горячими пирожками, начиненными рубленой курятиной, говядиной, бараниной, великолепно приправленными пряностями. Накрытое крышкой блюдо скрывало нежные кусочки крабов в соусе из густых сливок и шерри. Свежий хлеб, сладкое масло и мягкий нормандский сыр дополняли меню. На буфете стоял яичный крем и блюдо с маленькими пирожными, пропитанными мальвазией.

Она склонила голову и прочитала молитву.

– Бог хранил меня со дня рождения. Он посадил меня на королевский трон. Бог позволит мне остаться на троне, пока не призовет меня к себе. Аминь.

Потом она с большим удовольствием приступила к еде. А когда кончила, сказала своим дамам:

– Сейчас я пойду и посмотрю, что эти повстанцы посмеют сделать со мной.

Графиня Ноттингем, жена лорда Адмиралтейства, сказала королеве:

– Нет, кузина. Ради вашей безопасности вы не должны выходить на улицу до тех пор, пока это не кончится.

– Вздор! Разве я оставалась дома во время нашествия Армады? Нет! Я поехала верхом в Тилбери к своим солдатам и сама призывала их сражаться. Я не боюсь Эссекса и его сброда!

– Я думаю, леди Хауард предполагает, что, увидев вас, ваше величество, лондонцы свирепо расправятся с графом и его сторонниками. Ваше величество может непреднамеренно пострадать в такой свалке, – смело вмешалась Валентина.

– Леди Бэрроуз рассуждает очень здраво, несмотря на молодость, – согласился Роберт Сесил, входя в комнату королевы. – Я согласен с ней. Никто не подвергает сомнению вашу храбрость, мадам, но время сейчас трудное.

– Ну, ладно, – проворчала королева, взявшись за еще одно пирожное, пропитанное вином. – Итак, Лондон за меня, не так ли? Я знала об этом! Разве я не так говорила, леди? Лондон всегда был моим городом, так же как он был городом моего отца.

Граф Ноттингем и его маленькая армия окружили дом Эссекса. Леди Эссекс, леди Блант, леди Рич и другие женщины из дома лорда Эссекса были отпущены. Потом Эссексу было объявлено, что, если он не сдастся, в ход будут пущены пушки.

– Почетнее умереть сражаясь, чем от руки палача! – вызывающе крикнул граф Эссекс, но его сторонники думали по‑иному и убедили его сдаться. Той же февральской ночью под холодным, туманным дождем со снегом граф Эссекс и его сторонники вышли из Эссекс‑Хауса и сложили свои шпаги перед графом Ноттингемом. Эссекс и граф Саутгемптон были отправлены в Ламбет‑Палас, а не в Тауэр. Хотя вина Эссекса была бесспорной, было еще неясно, подпишет ли королева ему смертный приговор.

Елизавета Тюдор вновь оказалась в трудном положении, чего всегда старалась избегать. С визитом явился французский посол, желая выяснить состояние королевы в период испытаний. Если он думал, что пошлет своему королю сообщение о том, что Елизавета Тюдор сломлена происходящими событиями, то ему предстояло разочароваться. Королева, само изящество, тепло приветствовала его.

– Я скорблю вместе с вашим величеством о бесчестье милорда Эссекса, – вежливо сказал он. – Милорд Эссекс безрассудный неблагодарный человек, который наконец открыл, что у него на уме.

Наедине она скорбела, но никогда не позволила бы, чтобы вся Европа узнала о ее скорби, потому что люди с готовностью осмеяли бы привязанность глупой старухи.

Женщины Елизаветы действовали на нее успокаивающе, а после их совместного пребывания накануне в доме лорда Бакхерста королеве сейчас было приятно общество Валентины.

– Вы напоминаете мне вашу мать, – сказала королева леди Бэрроуз. – Не внешне, конечно, потому что Эйден Сен‑Мишель была невзрачной девушкой, несмотря на ее красивые волосы и глаза. Сходство в манере держаться, Валентина. У вас доброе сердце, которое мне сейчас очень необходимо.

– Я не оставлю вас, дорогая мадам, – пообещала Валентина.

– Суд над ним начнется через несколько дней, – тихо сказала королева.

– Он быстро закончится, и ничто больше не будет огорчать вас, дорогая мадам.

– Только мои воспоминания, Валентина. Только мои воспоминания.

Дамы королевы были удивлены внезапно проявившейся нежностью к молодой леди Бэрроуз, но они все любили Валентину, поэтому недоброжелательности это не вызвало.

Валентина завоевала их уважение, превратив королевских фрейлин из своенравных, испорченных сорванцов в веселых, хорошо воспитанных и очаровательных девушек. Мягкость Валентины успокаивала королеву, которая проводила все больше времени в ее обществе, тем самым облегчая жизнь придворных дам, перегруженных работой.

У Валентины были свои собственные причины отдавать свое время Елизавете Тюдор. Служба оставляла ей меньше свободного времени и помогала избегать двух страстных поклонников, потому что и Патрик Бурк, и Том Эшберн не хотели мириться с мыслью, что их отвергли. Фрейлины начали замечать это и получали большое удовольствие, поддразнивая ее, особенно после того, как Габриэль Эдварде с веселой доброжелательностью поделилась со своими подругами маленькими семейными секретами и чуть‑чуть посплетничала.

– Представляете, дядя Патрик влюбился в кузину Валентину, – радостно объявила она. – Мы все думали, что дядя Патрик останется холостяком.

Даже королева, которая чаще не одобряла романтические привязанности своих дам, поймала себя на том, что получает удовольствие от положения, в котором оказалась Валентина. А сейчас немногое веселило ее.

Через одиннадцать дней после изменнического выступления граф Эссекс и граф Саутгемптон предстали перед трибуналом в Вестминстере. Остальные должны были предстать перед судом позже. Лорд Бакхерст председательствовал на суде, который был устроен в центре зала. Огромный зал гудел от голосов клерков и судей, пока двадцать шесть пэров Англии готовились осудить предателей.

Оба обвиняемых не признали себя виновными. Снаружи скорбно завывал февральский ветер. Эссекс заявил, что является верноподданным королевы. То, что было им сделано, по его словам, было предпринято с целью самозащиты, и что любой разумный человек сделал бы то же самое. Главный обвинитель, сэр Эдвард Кук[26], опроверг заявление графа, перечислив подробности мятежа и заявив, что любой парламент, созванный Эссексом, был бы кровавым парламентом.

– Это был бы кровавый парламент, и милорд Эссекс, который сейчас стоит, одетый во все черное, мог бы носить кроваво‑красную мантию! Но наступила кара Господня, и из своего графского рода он будет Робертом Последним, хотя полагал, что будет королем Робертом Первым! – закончил сэр Эдвард.

Свидетели присягали и давали показания один за другим, по мере того как медленно тянулся день. Были выслушаны показания графа Ратленда, лордов Кромвеля, Сендиса, Маунтджая и Деверекса и отчима Эссекса, лорда Бланта. Постепенно, как слои в луковице, обнажалось предательство графа Эссекса. Эссекс, который начал наконец понимать, что на этот раз ему не избежать возмездия, обвинил Роберта Сесила в благосклонном отношении к притязаниям испанской инфанты на английский трон. Сесил, который следил за процессом из соседней комнаты, ворвался в зал. Встав на колени, он умолял лорда Бакхерста разрешить ему самому защитить себя от клеветы графа.

– Здесь нет ни одного человека, который поверил бы в такое, господин Сесил, – уверил его лорд Бакхерст.

Маленький Сесил, горбатый и слабый, с белым от ярости лицом продолжал настаивать.

– Милорд Эссекс, – начал он удивительно сильным голосом, – разница между мной и вами огромна. По части сообразительности я уступаю вам, у вас она необыкновенна. Я уступаю вам по знатности. Я незнатного рода, хотя и джентльмен. Я не фехтовальщик, здесь у вас тоже есть преимущество. Но на моей стороне чистота, совесть, правда и порядочность, чтобы защититься от позора и уколов клеветнической болтовни. И я стою перед судом, как честный человек, а вы, ваша светлость, как преступник.

По залу пронесся гул согласия. Граф Эссекс не мог смотреть на сэра Роберта, который продолжил:

– Я клянусь перед Богом, что я любил вас и ценил ваши достоинства, и я взывал к Богу и королеве, которой говорил, что ваши несчастья сделают вас достойным слугой ее величества, ожидая только подходящего момента, чтобы уговорить королеву снова пригласить вас ко двору. Я охотно бы встал на колени перед королевой ради вашей светлости, но сейчас, когда вы оказались волком в овечьей шкуре, я снимаю с себя ответственность! Слава Господу, сейчас мы знаем, кто вы такой! Я призываю вас, сэр, назвать имя члена Совета, которому я когда‑нибудь говорил, что притязания инфанты имеют преимущество по сравнению с другими. Это просто клевета. Это не что иное, как вымысел!

Эссекс молчал, но граф Саутгемптон вскочил и крикнул:

– Это был сэр Уильям Коллиз, милорды! Я клянусь честью моей матери!

За дядей Эссекса немедленно послали, чтобы решить спор. Он прибыл, чрезвычайно удивленный приглашением. Он был приведен к присяге, и ему были повторены показания. Он подумал секунду, а потом сказал:

– Меня совершенно не правильно процитировали, милорды. Господин секретарь Сесил и я некоторое время назад обсуждали запись, в которой перечислялись титулы людей, претендующих на трон. Он сказал, что считает необыкновенным бесстыдством ставить притязания инфанты на английский трон наравне с притязаниями других претендентов. Он сказал, что считает ее притязания незаконными. Никогда, милорды, он не относился благосклонно к этим притязаниям, и никогда я не приписывал таких слов Роберту Сесилу.

Когда в зале улегся шум облегчения, граф Эссекс стал настаивать.

– Слова сэра Роберта были переданы мне в ином смысле, иначе я бы не обвинил его.

– Нет, милорд. Ваша светлость, руководствуясь злобой по отношению ко мне, желает выставить меня в гнусном свете, не имея на то должных оснований, – вдохновенно ответил Сесил. – Я умоляю Бога простить вас за тот сознательный вред, который вы причинили мне.

Был объявлен перерыв, чтобы пэры и судьи могли вынести свое решение. Освежившись пивом и выкурив трубки, они вернулись в зал суда, чтобы объявить приговор. Пэры по очереди вставали, чтобы ответить на задаваемый им вопрос.

– Милорд, виновен ли Роберт, граф Эссекс, в измене? Виновен ли в измене граф Саутгемптон?

– Виновен. – отвечал каждый.

Оба графа снова встали перед судом, чтобы выслушать приговор. Эссекс, к всеобщему удивлению, принял свой жребий с подобающим приличием, даже попросив, чтобы из приговора исключили юного Саутгемптона. Приговор был объявлен двоим. Смерть через повешение, колесование, четвертование. Однако, поскольку они были пэрами Англии, им предстояла более милосердная смерть через обезглавливание. Тем не менее эта смерть была смертью предателей.

Обоих провели под стражей по улицам Лондона, над ними держали топор, острие которого было повернуто в их сторону, чтобы глазеющие толпы знали, какой вынесен приговор. Было начало седьмого, и начал падать снег.

Роберт Эссекс встретил смерть так же, как он относился ко всему: с воодушевлением. Наставляемый преподобным Эдби Эштоном, он очистил свою душу и написал полное признание на четырех страницах, обвиняя своего отчима, Кристофера Блан‑та, свою сестру, леди Рич, своего секретаря, мистера Каффа, и лордов Маунтджоя и Деверекса в качестве главных заговорщиков, подтолкнувших его к безрассудному поступку. Ему ни разу не пришла в голову мысль написать своей убитой горем матери или забытой жене. Он покончил с земными заботами и хотел одного: посвятить оставшиеся часы спасению своей души. Немного осталось в кающемся молодом человеке от самонадеянного, честолюбивого графа Эссекса, за исключением того, что он по‑прежнему думал только о себе.

Валентина понимала, каким трудным было это время для Елизаветы. На столе королевы лежал смертный приговор Эссексу. Королеве было необходимо подписать его, но как же трудно ей было сделать это. Капитан Том Ли был арестован у дверей личной комнаты королевы при попытке осуществления безумного плана силой заставить Елизавету помиловать графа. За свою дерзость он поплатился головой. Валентина сомневалась, кончатся ли когда‑нибудь заговоры.

Кузина королевы Леттис Коллиз, леди Блант, сумела заговорить с королевой, когда та утром после вынесения приговора шла в личную часовню. Леттис, бывшая когда‑то bete noire[27]королевы, сейчас распростерлась ниц перед кузиной, умоляя ее сохранить жизни сына и третьего мужа.

– Оставьте Робина охладить свой пыл в Тауэре, умоляю вас, но сохраните ему жизнь!

– Что? – в ответ спросила королева. – Вы с ума сошли, Леттис? Или вы хотите, чтобы эта змея, которую вы породили, получила еще одну возможность уничтожить меня? Разве не он сам признался, что Англия слишком мала, чтобы мы существовали там вместе? Оставьте меня в покое! Сколько раз доставлял мне неприятности ваш неблагодарный отпрыск!

– Но как насчет Кристофера, Бесс? Он не может повредить вам. Он же был просто сторонником, а не зачинщиком. Я никогда не была такой счастливой, с тех пор как стала его женой. Умоляю вас, не отнимайте его у меня тоже! – Слезы струились по ее лицу, оставляя грязные следы на щеках.

Она тоже стареет, думала королева с долей удовлетворения, а потом влепила Леттис пощечину.

– Как вы осмеливаетесь выпрашивать жизнь лорда Бланта таким способом, волчица? Итак, вы были счастливее с ним, чем с кем‑нибудь другим, не так ли? Как насчет Дадли? Как насчет моего Роберта, которого вы хитростью увели от меня? Не сомневаюсь, что вы научитесь жить с вашим горем и переживете его, Леттис, так же, как и я пережила свое горе. Нет, я не помилую ни вашего предателя‑мужа, ни вашего вероломного отпрыска! Убирайтесь с моих глаз, кузина! Я не желаю впредь видеть вас. Я разрешаю вам остаться в Лондоне до приведения приговоров в исполнение. После этого вам запрещается появляться и в Лондоне, и при дворе. – И королева быстро прошла в часовню мимо рыдающей, стоящей на коленях женщины.

Был канун Великого поста, но, вследствие предпринятого мятежа и предстоящих казней, обычный праздник, предшествующий Великому посту, был отменен. В конце дня после представления в честь масленой недели королева вернулась в личный кабинет, прошла прямо к столу и подписала приговор. Она без слов вручила его Роберту Сесилу. Потом удалилась в спальню, не желая видеть никого, кроме леди Бэрроуз.

– Если бы он попросил, я, может быть, и помиловала бы его, – сокрушенно шепнула она Валентине.

– Отказавшись просить помилования, – сказала Валентина, – он оказал вам услугу, дорогая мадам. Вы бы не смогли смягчить наказание. Вы знаете, что это так, и это понимает и граф Эссекс.

– Я любила его, – грустно призналась королева.

– А этот последний поступок графа доказывает его любовь к вам, дорогая мадам. Вы не могли помиловать его, поэтому он помиловал вас, удержавшись от такой просьбы.

– Это все честолюбие, вы же понимаете это, – заметила Елизавета Тюдор.

– Честолюбие и любовь – это две противоположности, дорогая мадам. Граф ничего не мог с собой поделать. Его несло. Он позволил честолюбию захлестнуть свою любовь, и это было его падением, – ответила Валентина. – Вы не можете винить себя, потому что вы дали графу все, что могли дать.

Королева глубоко вздохнула, села в кресло около окна и смотрела на реку. В начале вечера она задремала в этом кресле.

Когда она проснулась, Валентина уговорила ее поесть немного супа и поджаренного сыра. Затем королева прошла в гостиную и долго за полночь играла в карты с дамами. Потом пошла спать.

Ее кровать была замечательным причудливым сооружением, которое очаровало Валентину. Она была украшена резными позолоченными изображениями животных и раскрашенными в разные цвета плюмажами из страусовых перьев с золотыми блестками и завешена королевским пурпурным бархатом.

Королева проспала три часа. Проснувшись, она оделась и в сопровождении придворных дам и фрейлин прошла в часовню, чтобы причаститься. Вернувшись в апартаменты, она выпила кубок глинтвейна и нарушила пост яйцами, сваренными в сливках и марсале. Потом поиграла на спинете, величественная женщина, одетая в белый с золотом атлас, с жемчугами и рубинами на шее, в ушах и на прекрасных, изящных руках, которые извлекали из спинета такие утонченные звуки. Когда она играла, ее ярко‑рыжий парик, красиво украшенный жемчужинами и золотом, весело подрагивал. Незнакомец мог бы посчитать ее холодной и равнодушной, но те, кто любил и понимал ее, знали, что это не так.

Сэр Роберт Сесил предложил приглушить пушку Тауэра, чтобы королева не услышала ее, так и было сделано. Утром, в начале десятого, ей было сообщено, что граф Эссекс заплатил за свою измену. Елизавета перестала играть на спинете, чтобы выслушать сообщение. В комнате воцарилась неестественная тишина, а потом королева заиграла снова, как будто ничего необычного не произошло… Ее скорбь была велика, но она была королевой Англии и не могла допустить, чтобы люди видели эту скорбь. Печаль будет невыносимой, но ей предстоит пережить ее одной.

Когда эта история дошла через несколько дней до Парижа, французский король Генрих IV страстно воскликнул:

– Она единственный настоящий монарх! Она единственная, кто знает, как нужно править!

Вся Европа уважала Елизавету Тюдор за мужество, проявленное в этом деле.

Никто из фрейлин не удивился, когда и лорд Бурк, и граф Кемп пришли навестить Валентину после завершения этих событий. Она не хотела принимать их, но фрейлины громко запротестовали.

– Эта зима была такой мрачной, – пожаловалась обычно довольная Маргарет Дадли, – а сейчас наступил Великий пост и нельзя посещать представления или ходить в Беар‑Гарден. Пожалуйста, леди Бэрроуз! Пожалуйста, позвольте джентльменам остаться и по крайней мере поиграть в карты.

– Очень хорошо, но ведите себя потише. Никакого шума и крика, потому что королева хотя и отрицает это, глубоко скорбит о графе Эссексе.

– Если я не могу встретиться с вами наедине, божественная, тогда я согласен делить вас с такой приятной и очаровательной компанией, – сказал Том Эшберн.

Фрейлины захихикали, и Гонория де Бун сказала весьма кокетливо:

– Жаль, что мы не можем танцевать в комнате фрейлин по вечерам, как делали раньше.

– Танцев не будет, Гонория, – твердо сказала Валентина.

– Не правда ли, она очень строга, миледи? – заметил граф.

– О нет, милорд! – серьезно возразила Бесс Стенли. – Леди Бэрроуз самая добрая дама. Мы никогда не были так довольны, с тех пор как появилась она.

– Ах, – вздохнул граф, – вам всем повезло, потому что ко мне леди Бэрроуз совсем не добра.

– Том, ведите себя прилично, – Валентина рассмеялась неожиданно для самой себя.

– Я не могу сказать, как мне радостно слышать, что Вал не поощряет ваши жалкие попытки соблазнить ее, – сказал лорд Бурк.

– Я не поощряю его, но и не расхолаживаю, как я делаю это и с вами, милорд, – едко ответила Валентина.

– Есть ли что‑нибудь более острое, чем женский язык? – осведомился Том Эшберн.

– Ничего нет, честное слово! – согласился лорд Бурк, и фрейлины снова захихикали.

– Мы будем играть в карты, джентльмены, или нет?

– Ты так волнуешься, оттого что боишься опять проиграть мне? – поддел ее Патрик. – Не можешь дождаться, когда начнется игра?

– Ха, сэр! Насколько я помню, когда мы в прошлый раз играли в карты, вы проиграли мне, – возразила Валентина, – А ты никогда не давала мне возможности отыграться, насколько я помню, – сказал он.

– На карту была поставлена моя честь, потому что вы обвинили меня в том, что я плохо играю, еще до того, как мы начали играть, – снова возразила Валентина.

– Твоей чести ничего не грозит, когда дело касается меня, мадам, – ответил он, и она покраснела, удивив и заинтересовав этим фрейлин.

– Зато я, – вступил в разговор граф, – ужасный игрок. Мне будут нужны советы леди Бэрроуз. Прошу вас, Валентина, сядьте рядом со мной, чтобы вы могли научить меня, что я должен делать.

Валентина снова почувствовала, как краснеют ее щеки, потому что для нее слова графа имели совершенно иной смысл, чем для фрейлин.

– Пусть госпожа Стенли поможет вам, милорд. Она отлично играет, – решила Валентина. Она не попадется в хитрую ловушку Тома Эшберна.

Он улыбнулся и, послав ей воздушный поцелуй, признал свое временное поражение.

Прошла зима, и пришедшая на смену ей весна была наполнена более радужными надеждами, чем весны предыдущих лет. Королева приказала на некоторое время переехать в Гринвич, и двор переехал туда со всеми своими пожитками. Гринвич всегда был любимым местом Елизаветы, но в этом году, оглядываясь по сторонам, королева замечала только отсутствие тех лиц, которых она любила. Ее печаль по Эссексу была глубокой и неослабной.

– Принесите мне ручное зеркало! – приказала королева однажды днем своим женщинам, и наступила минута ошеломляющей тишины. В течение многих лет королева не рассматривала себя в зеркале, называя любование собой «спесью».

Леди Бэрроуз нашла тяжелое серебряное зеркало и передала его маленькой Бесс Стенли, самой младшей из фрейлин. Та застенчиво пересекла комнату и, сделав реверанс, вручила его королеве. Пока Елизавета впервые за много лет пристально смотрела на свое отражение, в комнате была тишина. Она спокойно возвратила зеркало девушке.

Глубоко вздохнув, она сказала:

– Как часто меня обижали льстецы, которые пользовались моим большим уважением и которые находили удовольствие, говоря совсем не те слова, которые соответствовали моей внешности.

Эссекс, Кристофер Блант, Чарльз Деверекс, сэр Гилли Меррик и Генри Кафф заплатили своими жизнями за участие в мятеже. Сейчас, в конце весны 1601 года, Елизавета положила конец кровопролитию. Граф Саутгемптон остался в Тауэре под угрозой казни, но было ясно; что королева хотя и не простит его, смертный приговор ему не подпишет. Все другие молодые дворяне, вовлеченные в потерпевший неудачу мятеж, были серьезно оштрафованы, оказавшись в долгах до конца своей жизни. Однако к отверженной вдове Эссекса королева отнеслась с участием, помогая ей деньгами до тех пор, пока та снова не вышла замуж.

Королева переехала в Ричмонд.

– Мы отпразднуем наступление весны в лесу в Луишем, – объявила она без воодушевления.

– Впервые я праздную первый день мая не дома, – сказала Валентина Тому Эшберну. – В нашей семье существует традиция. Мы всегда едем верхом на вершину самого высокого холма около Перрок‑Роняла, чтобы увидеть восход. Мне будет недоставать этого.

– Поедемте со мной, – сказал Том. – Я отвезу вас туда, где вы сможете увидеть восход майским утром.

– Где ваш дом? – спросила Валентина, неожиданно поняв, что она ничего не знает об этом красивом человеке, кроме того, что он так настойчив в своих попытках увлечь ее.

– Мой дом в Варвикшире, к юго‑западу от реки Эйвон, на границе с Вустерширом. Поместье маленькое, но богатое. Моя семья живет там со времен Генриха II. Дом называется Свэн‑Корт, потому что перед домом озеро, которое всегда было местом обитания большой стаи лебедей, и белых, и черных. Это счастливый дом, Валентина, и вы будете его замечательным украшением.

Она проигнорировала его преувеличенный комплимент и спросила;

– У вас есть братья и сестры, милорд?

Он улыбнулся, понимая ее лучше, чем она считала. Она была совершенно серьезна, когда сказала ему, что ее нельзя торопить со вторым браком, и он уважал ее честность. Слишком многие женщины жеманничали, говоря одно, подразумевая другое.

– У меня есть младший брат Роберт, священник, и три младшие сестры, все замужем. Мой отец умер, когда я был в Кадисе с Эссексом. Моя мать жива. Первого апреля мне исполнилось тридцать три года, и все мои зубы и движущиеся части тела в порядке, мадам. Но о вас я ничего не знаю, кроме того, что вы необыкновенно красивы. Она рассмеялась.

– Мне исполнился двадцать один год двадцать первого марта. Вам известно, что я вдова. Мой муж не оставил наследников, кроме меня. У меня три брата и три сестры, все моложе меня. Я родилась и воспитывалась в Вустершире. Боюсь, милорд, что я вовсе не интересная женщина.

Они гуляли по саду в Ричмонде, и он увлек ее с главной аллеи в беседку, увитую зеленью.

– Я нахожу вас необыкновенно интересной, мадам, по‑настоящему» очаровательной. Вы рассказываете мне о себе, тем не менее вы ничего не сказали. – Он заключил ее в объятия и смотрел на нее. – Разве ваше сердце не бьется сильнее, когда вы со мной? Мое колотится, когда я стою рядом с вами, Валентина. Если бы вы знали, как мне хочется любить вас, божественная! Целовать ваш сладкий рот, такой соблазнительный! – Он легко коснулся ее рта своими губами.

Валентина почувствовала, как забилось ее сердце от прикосновения его губ. Ей было откровенно любопытно узнать, что она будет чувствовать, если позволит ему пойти дальше, но она знала, что не готова в этот раз к такого рода играм. Она даже не была уверена, знает ли она, как играть в них. Ей хотелось, чтобы он целовал ее, возможно, даже трогал ее, так, как он делал это раньше, но она не была уверена, следует ли заходить дальше.

Лучше прикрыться трауром до тех пор, пока она не поймет, что делать. Но кто мог подсказать ей?

– Милорд, хватит, – холодно сказала она. – Пока я в трауре, не пристало так вести себя по отношению ко мне.

– Вы очень любили его, божественная? – спросил он.

– Любила ли я его или нет, совершенно не имеет отношения к делу. Том. Эдвард Бэрроуз был моим мужем. Он заслуживает уважения, и я отдам ему должное в полной мере.

– Что вы за женщина, – восхищенно сказал он. – Я понимаю и действительно стараюсь вести себя как подобает, когда я рядом с вами, божественная, но это трудновато.

– Думаю, что вы пытаетесь льстить мне. Том Эшберн, но помоги мне Бог, в вас столько обаяния, что я не могу противиться ему.

– Значит, вы поедете на праздник весны со мной? – настаивал он.

– Я отправлюсь на праздник весны с королевой, а вы, конечно, вольны к нам присоединиться.

– Вы упрямая женщина, – проворчал он. Валентина засмеялась.

– А вы, сэр, я полагаю, слишком привыкли, чтобы все было по‑вашему. Но, честное слово, делать по‑вашему я не буду.

– Сегодня, пожалуй, – поддразнил он, – но впереди у нас много времени, божественная, и я намерен использовать его наилучшим образом!

Date: 2015-12-13; view: 314; Нарушение авторских прав