Книга III 3 page

Потом Блэр прислал Мириам оттиск статьи, написанной им для журнала «Американский изгнанник в Канаде», и она тщетно пыталась его от меня спрятать, а значит, даже ей уже было неловко.

Предположим, рассуждал Блэр, канадское правительство под давлением массовых народных выступлений будет вынуждено отстаивать независимость страны посредством национализации промышленных объектов, находящихся в собственности американского доллара, и прекращения свободного притока американских инвестиций. Неизбежное вторжение с юга будет грубым, жестоким и кровопролитным. Однако, как считал Блэр, Канада победит:

Рассматривая возможность вторжения янки, важно не забывать, что население Канады в массовом порядке развернет борьбу с этими козлами. Подпольщики и партизаны вырежут девять из десяти захватчиков. Народные массы канадцев станут поддерживать своих защитников партизан, лечить их, кормить и прятать, принимая их как своих братьев. Мы должны учиться у вьетнамцев, как надо бороться со вторжением янки…

Не знал, что ли, этот мудак, что, когда в прошлый раз американцы нагрянули к Монреалю, вице‑губернатор Гай Карлтон сбежал, город капитулировал, а делегат от французского населения Валентэн Жуатар приветствовал козлов‑янки как братьев, сказав: «Наши сердца всегда жаждали единения, и мы всегда принимали войска Союза как свои собственные».

Ципора Бен Иегуда

Димона

Негев

Эрец Израэль

22 Тишри 5754 года

Фонду имени Клары Чернофски для Женжчин, Лексингтон‑авеню, 615, Нью‑Йорк, штат Нью‑Йорк, США

ВНИМАНИЮ ХАВЕРА[327]ДЖЕССИКИ ПИТЕРС И ДОКТОРА ШИРЛИ УЭЙД

Шалом, Сестры!

Мои родители, фамилия которых Фрейзер, при рождении назвали меня Емимой (в честь старшей из трех дочерей Иова), но это было тридцать пять лет назад в Чикаго, а теперь я четыре года уже как переехала в город Димона в пустыне Негев и прохожу под именем Ципора Бен Иегуда. Я черная еврейка, последовательница Бена Амми, бывшего чемпиона штата Иллинойс по реслингу, который научил нас, что мы истинные израэлиты. Да. Мы – черный народ, рассеянный римлянами по Африке, а потом перевезенный в качестве рабов в Америку. Мы все братаны, вплоть до южноафриканских лемба, которые тоже называют себя израэлитами, хотя и не соблюдают больше глатт кошер. В 1966 году христианской эры Бену Амми, еще проповедовавшему тогда в Чикаго, во время бомбардировки зажигательными снарядами винного магазина было ниспослано видение. Он забил стрелку с Иеговой, они там это дело перетерли, и он узнал, что пришло время истинным детям Израиля делать алию [328]. В Великом Исходе приняли участие триста пятьдесят крутых пацанов и пацанок, а теперь, Готт зеданк, нас стало 1500, но мы продолжаем страдать вроде как от пращей и стрел анти Семитизма белых еврейских узурпаторов.

Надо вам сказать, что быть черной еврейкой в Эрец Израэль – это вам не фунт изюму! В Кесарии есть гольф‑клубы, куда нас не принимают, и рестораны в Тель‑Авиве и Иерусалиме, в которых сразу, как мы покажемся на горизонте, мест нет. Бледнолицые израильтяне не одобряют некоторые наши ритуалы, особенно полигамию, которая основывается на правильном прочтении Пятикнижия Моисеева. Мы стыдим их – приходится, раз уж мы более начитанны. Мы строго постимся весь Шаббат. Мы суровые вегетарианцы, не едим даже молока и сыра. И не носим синтетической одежды. Короче, мы возвратились к истинной вере, какой она была до поругания так называемой Евро‑гойской цивилизацией.

Мы патриоты. Мы не любим мусульман, потому что они были главными работорговцами. И мы против палестинского государства. В нашей общине соблюдается строгая дисциплина, мы далеко ушли от жизни «по понятиям» блатного Чикаго. И что бы вы там ни вычитали в «Джерузалем пост», мы не балуем с наркотиками. Здороваясь со взрослыми, наши дети слегка кланяются, а наши женщины свято чтят своих мужей. А верховное слово во всех вопросах принадлежит Бену Амми, нашему Мессии, которого мы зовем Абба Гадол, Великий Отец.

Наша мишпуха, состоящая из семи «духовных банд», всех держит в страхе, потому что эти расисты видят в нас авангард великой Черной миграции под маркой Закона о возвращении. Однако, согласно Абба Гадолу, в Америке всего 100 000 Черных действительно израильского происхождения. Конечно, израэлитские племена в Африке насчитывают, быть может, до пяти миллионов, но мы не ожидаем, что к нам здесь присоединится более полумиллиона человек.

Еще мне хотелось бы заверить вас, что это полная чушь – то, что якобы сказал репортеру из «Джерузалем пост» один наш подросток:

«В двухтысячном году будет полный апокалипсис. Вулканы и все такое. И вы увидите, как Черные придут отовсюду обратно в Израиль. И тогда этой страной будем править мы».

Сестры, причина, по которой я пишу вам, состоит в том, что мне нужен грант. Скажем, 10 000 долларов, чтобы братва смогла начать работу над сочинением Агады в стиле рэп, на слова поэта Айс‑Ти[329]. Это будет наш дар Эрец Израэль. Типа современной Шестой книги Мойши.

Благодарная вам заранее, остаюсь

С уважением

Ципора Бен Иегуда

– Меня зовут Шон О'Хирн, – представился следователь, появившийся на следующий день после исчезновения Буки, и протянул руку. – Думаю, нам надо бы немножко поболтать.

Своим более чем твердым рукопожатием он чуть не переломал мне пальцы, а потом вдруг резко перевернул пострадавшую руку, словно собрался читать по ладони.

– Э, да у вас мозоли!

О'Хирн, еще не разжиревший, не облысевший, не страдающий приступами влажного нутряного кашля, от которого у него впоследствии глаза будут чуть не на лоб лезть, был одет в зеленый – будто он лесник – габардиновый пиджак и клетчатые брюки, на голове – соломенная федора. Когда он уселся на моей веранде в бамбуковое кресло, мне в глаза бросились его двухцветные туфли для гольфа с кисточками на язычках. Значит, вечером планирует помахать клюшкой.

– Этот Арнольд Палмер, – говорил тем временем сыщик, – нечто особенное. Я однажды видел его на открытом первенстве Канады, и у меня только одно желание возникло: собрать все свои клюшки в кучу и сжечь. Может, сыграем? Сколько вам дать очков вперед?

– Я не играю в гольф.

– Ай, да не вешайте мне лапшу! Вон же у вас мозоли на руках!

– Это я грядку копал под спаржу. Ну, вы нашли Буку?

– Говорят, отсутствие новостей – уже хорошая новость, хотя, может быть, в нашем случае это и не так, а? И катер пускали, и водолазов – все без толку, да и в округе, насколько мы знаем, никто не рассказывал, что подобрал на дороге мужика, голосовавшего в плавках и ластах.

О'Хирн приехал на машине без спецраскраски, но с ним прибыли еще два автомобиля Sûréte du Québec[330]. И вот уже два молодых полицейских с притворной скукой пошли бродить по моим угодьям, явно в поисках следов свежеразрытой земли.

– Какой же вы счастливый, что вам не приходится в такую жару сидеть в городе! – сказал О'Хирн, сняв шляпу и вытирая лоб носовым платком.

– Ваши люди зря теряют время.

– У меня раньше тоже имелась дачка на озере Эхо. Не такой дворец, как у вас, просто маленькая хибарка. Так у нас там одна проблема была – муравьи и полевые мыши. Каждые выходные, прежде чем уехать, надо было все тщательно убирать и всю помойку увозить с собой. А вы куда – на свалку отвозите?

– Да просто бросаю все в бак напротив кухонной двери, а Бенуа О'Нейл забирает. Хотите там покопаться – пожалуйста, не стесняйтесь.

– Знаете, я не могу понять, почему вы не рассказали тем первым представителям полиции, которые к вам нагрянули…

– Они не нагрянули. Я их вызвал.

– …о том, что у вас здесь происходило, тем более вы были так расстроены потерей друга, который, как вы считаете, утонул.

– Он не утонул. Он вломился в чью‑нибудь дачу и не вылезет оттуда, пока не прикончит там последнюю бутылку спиртного.

– Ага. Ага. Но заявлений о взломе не поступало.

– Я совершенно уверен, что протрезвевший Бука объявится здесь либо сегодня к вечеру, либо завтра.

– Слушайте, а может быть, мистер Москович до сих пор гуляет где‑нибудь в лесу? Правда, он в одних плавках. Боже, комары сведут его с ума. Да и пора бы ему уже проголодаться. Как вы думаете?

– Я думаю, вам надо пройтись по всем домам, что стоят на берегу, и вы его найдете.

– Вы хорошо подумали, и это ваше последнее слово?

– Да ведь мне нечего скрывать.

– Обратного никто и не утверждает. Но, может быть, вы поможете мне разобраться с некоторыми скучными деталями – так, просто для отчета.

– Вы не откажетесь выпить?

– Против холодного пива я бы не возражал.

Мы перешли в дом. О'Хирна я снабдил пивом «мольсон», себе налил виски.

– Ого! – О'Хирн даже присвистнул. – Столько книг сразу я видел только в библиотеке. – Он остановился у висевшего на стене маленького рисунка пером. Компания чертей во главе с Вельзевулом насилует голую девушку. – Н‑да‑а, у кого‑то тут и впрямь больное воображение!

– Это рисунок моей первой жены, хотя вас это вряд ли касается.

– Развелись, да?

– Она покончила с собой.

– Здесь?

– В Париже. Это город во Франции – а то, может, вы не знаете.

Я уже лежал на полу, в голове звенело, и только тут до меня дошло, что он меня ударил. В испуге я поспешил кое‑как встать на подгибающиеся, ватные ноги.

– Вытрите чем‑нибудь рот. Вы же не хотите испачкать кровью рубашку, а? Наверняка из магазина «Холт ренфрю». Или «Бриссон и Бриссон», где отоваривается этот паршивец Трюдо. [В 1960 году Пьер Элиот Трюдо вряд ли был известен. Годом трюдомании стал 1968‑й, когда его избрали премьер‑министром. – Прим. Майкла Панофски. ] Нам ваша жена звонила. Поправьте меня, если я ошибаюсь, но она утверждает, что в среду ранним утром между вами вышло недоразумение и вы подумали, что у вас есть причина злиться на нее и мистера Московича. – Раскрыв маленький черный блокнотик, он продолжил: – По ее словам, вы приехали из Монреаля неожиданно рано и, застав их вместе в постели, подумали, что они – гм – предавались блуду. Однако – и тут я вновь ее цитирую – правда состоит в том, что ваш друг очень плохо себя чувствовал. Она принесла ему на подносе поесть, а он так дрожал, так страдал от холода, несмотря на жару, так жутко стучал зубами, что она залезла к нему в постель, чтобы согреть его, и обняла как нянька, и в этот самый момент вы ворвались и страшно разобиделись, истолковав все превратно.

– Ну ты и мудак, О'Хирн.

На этот раз он огорошил меня молниеносным ударом под дых. Я пошатнулся, стал ловить ртом воздух и опять завалился на пол. Лучше бы я там и оставался, потому что, едва я встал и попытался дать ему сдачи, как он сильно ударил меня по лицу левой, а потом влепил по другой щеке еще и правой. Я стал водить языком по зубам, проверяя, все ли на месте.

– Я тоже не принимаю ее утверждения за чистую монету. Но ведь не все это буба‑майса, а? Я немножко знаю идиш. Вырос на улице Мейн. Перед вами профессиональный шабес гой [331]. Бывало, я зарабатывал кое‑какие крохи, растапливая в пятницу вечером печки в домах ортодоксальных евреев, и никогда я не видывал более приличных, законопослушных граждан. По‑моему, вам опять надо вытереть подбородок.

– К чему вы все это говорите?

– Послушайте, ведь это должно было вас черт знает как разозлить. Ваша жена и ваш лучший дружок валяются в обнимку.

– Ну, скажем, меня это не порадовало.

– И я не виню вас. И никто не винит. Кстати, а где мистер Москович спал?

– Наверху.

– Ничего, если я гляну? Работа у меня такая, а?

– У вас есть ордер на обыск?

– Да ну, бросьте вы. Не надо так. Вы же говорили, вам нечего скрывать.

– Первая комната направо.

Борясь со злобой пополам со страхом, я подошел к кухонному окну, смотрю, один из полицейских пошел в сторону леса. Другой выворотил содержимое мусорного бака и роется в куче отбросов. Тут вернулся О'Хирн, держа руку за спиной.

– Странное дело. Он забыл там всю свою одежду. Бумажник. Паспорт. Похоже, этот Москович и впрямь заядлый путешественник.

– Он за своими вещами вернется.

О'Хирн достал что‑то из кармана пиджака.

– Вы со мной что – шутки шутить вздумали, Панофски? Когда не знаешь, что это, вполне можно принять за марихуану.

– Но это не мое.

– Да, совсем забыл, – сказал он и вынул наконец из‑за спины другую руку. – Смотрите, что я нашел.

Черт! Черт! Черт! Это был отцовский табельный револьвер.

– У вас есть разрешение?

В эту минуту паника затмила мне разум, и я выпалил:

– Первый раз вижу! Он, наверное, Букин.

– Так же, как эта марихуана?

– Да.

– Однако я нашел его у вас в комнате, на тумбочке рядом с кроватью.

– Не знаю, как он туда попал.

– Да вы что, специально напрашиваетесь или как? – сказал он и ударил меня с такой силой, что я опять потерял равновесие. – А теперь отвечайте серьезно.

– А, я вспомнил. Это отцовский. Как‑то раз он приезжал на уик‑энд и оставил его. Он был инспектором следственного отдела полиции Монреаля.

– Ах ты, черт побери! Вы сын старого Израиля Панофски!

– Да.

– Нну‑дык! Тогда мы тут в каком‑то смысле вроде как мишпуха. Так, кажется, звучит у вас слово «семья» – шутники, ей‑богу! А в барабане‑то – пустая гильза.

– Он так и не научился толком заряжать.

– Ваш отец?

– Да.

– Сейчас я вам открою один маленький секрет. Я ведь точно как ваш отец. Скольких подозреваемых я отправил в больницу – это ужас! «Оказывали сопротивление» – вы ж понимаете.

– Я стрелял из него.

– Ну вот, это уже лучше. И насколько недавно?

– Когда жена уехала, мы с Букой много выпили.

– Ну естественно. Вы, надо полагать, были вне себя от негодования. Я бы весь кипел, это точно. За вашей спиной он трахал вашу жену. Ну и – пиф‑паф. Да еще и при вашей‑то вспыльчивости!

– Какой такой моей вспыльчивости?

– За вами числится привод в Десятый отдел, вот, здесь у меня и дата записана – за драку в баре. А еще на вас поступало заявление от официанта из «Руби Фу» – он обвинял вас в оскорблении действием. Надеюсь, вы не считаете меня предвзятым гоишер хазером. У нас, знаете ли, может, и нет таких шикарных поместий прямо на озере, но домашние задания мы выполняем, а?

– Я заклинал Буку не ходить купаться в таком состоянии. И когда он стал спускаться к воде, я сделал предупреждающий выстрел в воздух.

– А револьвер оказался у вас в руках случайно?

– К этому времени мы вовсю валяли дурака, – сказал я, весь под рубашкой покрываясь потом.

– Значит, выстрелили поверх его головы смеха ради? Вы гнусный лжец, – сказал он и пнул меня. – Ну‑ка, давайте серьезно.

– Я вам правду говорю.

– Вы лжете, изо всех сил сцепив зубы, благо они у вас еще есть. Потому что хрен знает, как будет нехорошо, если вы упадете и выбьете себе парочку, не правда ли?

– Мне наплевать, как это выглядит. Именно так все и было.

– Стало быть, он пошел поплавать, и что потом?

– Я сам был пьян вдрезину. Ну, пошел на диван прилечь, а проснулся от кошмара – мне казалось, всего через несколько минут. Приснилось, будто мой самолет падает в Атлантику.

– Ах вы бедняжечка.

– А на самом деле я проспал что‑нибудь около трех часов. Пошел искать Буку, но в доме его нигде не обнаружил. Я испугался, не утонул ли он, и позвонил в полицию, попросил их приехать как можно скорее, чего я никогда бы не сделал, если бы мне было что скрывать.

– Или если бы вы начали заметать следы слишком рьяно. Знаете что? Я обожаю Агату Кристи. Могу поспорить, опиши она этот случай, она бы назвала его «Делом пропавшего пловца». После смерти вашего отца вы должны были сдать оружие.

– Да я забыл о нем напрочь!

– Вы забыли о нем напрочь, но держали в руке и хохмы ради произвели выстрел в воздух.

– Нет, я попал ему прямо в сердце, а потом закопал в лесу, где ваши придурки как раз сейчас рыщут.

– Ну вот, это уже лучше.

– О'Хирн, вы что, шуток вообще не понимаете?

– Если меня не подводит слух, вы только что сказали: «Я попал ему прямо в сердце, а потом…»

– Fuck you, О'Хирн! Если тебе есть в чем меня обвинить, то давай, говори в чем! Если нет – вся ваша троица может ухерачивать отсюда сию же минуту!

– Ух, какой злой, какой вспыльчивый! Бить‑то меня хоть не будешь? Похоже, мне сильно повезло, что это не я вам попался с вашей женой в обнимку.

– И можете еще кое‑что записать себе в книжечку, но, боюсь, это вашу позицию не усилит. Я не был ни капельки зол на Буку. Я был рад. Счастлив как никогда. Потому что мне нужен развод, и теперь у меня появились для него основания. Бука согласился быть моим соответчиком. Он нужен мне как свидетель. Так зачем же мне его убивать?

– Стой‑стой‑стой. Куда погнал! Я этого слова не говорил, – нахмурился О'Хирн. Потом он лизнул палец и стал листать записную книжку. – По словам вашей жены, перед тем как она уехала, а уехала она потому, что имела все основания вас опасаться – при вашей‑то склонности к насилию…

– У меня нет склонности к насилию.

– Я просто цитирую ее слова. Она спросила: «Что ты сделаешь с Букой?» А вы ответили – цитата: «Я убью его», и далее стали угрожать ей и ее недавно овдовевшей матери.

– Это была фигура речи.

– Так вы не отрицаете, что сказали это?

– Да вы, я смотрю, полный идиот. У меня не было намерения причинять вред Буке. Он мне нужен.

– У вас есть девушка в Торонто?

– Это не ваше дело.

– Этакая сдобненькая телочка по имени Мириам Как‑ее‑там.

– Не пытайтесь еще и ее к этому припутать, хамская ваша рожа! Ее здесь и вовсе не было. Она‑то тут при чем?

– О'кей. Усвоил. Значит, так: этот незаконный револьвер я забираю с собой, но я вам оставлю расписку.

– Возникнут трудности с правописанием – обращайтесь.

– Ну вы и тип!

– Ну так как – я в чем‑нибудь обвиняюсь?

– Да разве что в дурных манерах.

– Тогда на прощание я желаю вам приятного времяпрепровождения на поле для гольфа. И пусть тебе кто‑нибудь там треснет клюшкой по твоей дурной башке, хотя она и после этого умней не станет, – сказал я и, схватив его за лацканы пиджака, принялся трясти. Он не сопротивлялся. Только улыбался. – Буба‑майса! Шабес‑гой! Мишпуха! Не смей меня подначивать этим своим ломаным идиш – ты, напыщенный малограмотный мудак! Агата Кристи! «Дело пропавшего пловца»! Готов поспорить, что последней книжкой, которую ты прочитал, были «Приключения Винни‑Пуха» в детском переложении, да и то ты до сих пор силишься понять, о чем там речь. Где тебя учили допрашивать подозреваемых? Или ты «Звездных войн» насмотрелся? Начитался комиксов? Нет, это я бы прочухал. У тебя бы тогда пузырь изо рта торчал!

Ухмыльнувшись, О'Хирн освободился от моего захвата, коротко рубанув рукой – так ловко, что я только моргнуть успел. Другой рукой он ухватил меня сзади за шею, рванул мне голову вперед и двинул коленом в пах. Разинув рот, я согнулся пополам, но ненадолго, потому что тут же он двумя соединенными вместе руками, словно кувалдой, поддел меня под подбородок, и опять я, беспорядочно махая руками, рухнул спиной на пол.

– Панофски, сделай самому себе милость, – сказал он. – Мы знаем, что это твоя работа, и рано или поздно найдем, где ты зарыл его, жалкий ты мерзавец. Грядку под спаржу он копал, щ‑щас! Так что сбереги наше время и силы. Поимей немножко рахмонес к бедным служителям закона. Это значит «жалость» на вашем жаргончике, которым я – спорим? – владею лучше тебя. Сознавайся. И показывай, где труп. Мы за это скидку даем. Я поклянусь в суде, что ты был настоящим душкой, помогал следствию и рыдал от раскаяния. Наймешь себе хитрого еврея адвоката, и все, в чем тебя обвинят, – это убийство по неосторожности или что‑нибудь в таком духе, потому что была борьба и револьвер выстрелил случайно. Или это вообще была самозащита. Или – господи боже мой – может, ты даже не знал, что он заряжен! И судья, и присяжные будут тебе сочувствовать. Ну как же: жена! И лучший друг! Да чтоб мне сдохнуть, если тут не было состояния временной невменяемости. В худшем случае ты получишь три года и вернешься домой через полтора. Слушай, да ведь тут можно даже и условного добиться – для такого бедного обманутого мужа, как ты.

Но, если будешь настаивать на той своей буба‑майсе, которую ты нам грузишь, я засвидетельствую на суде, что ты меня ударил, и тогда никто твоей сказке не поверит и дадут пожизненное, что означает минимум десять лет, и, пока ты будешь гнить в тюрьме, питаясь собачьим кормом и каждый день получая по мордасам от плохих парней, которые не любят евреев, твоя красотка в Торонто будет раздвигать ножки с кем‑нибудь другим, а? Я к тому, что, когда ты выйдешь, ты будешь сломленным стариком. Ну, что скажешь?

Я ничего не мог сказать – меня безостановочно рвало.

– Гос‑споди, поглядите, что вы наделали с ковром! Может, вам тазик принести? Где у вас тазик?

О'Хирн нагнулся и протянул руку, чтобы помочь мне встать, но я отрицательно помотал головой, опасаясь очередного подвоха.

– Да, теперь этот ковер только шампунем. Что ж, за пиво merci beaucoup[332].

Я застонал.

– А если ваш приятель, этот долгоиграющий купальщик, все‑таки объявится, вы уж будьте так добры, позвоните нам, идет?

По дороге к двери О'Хирн умудрился наступить мне на руку.

– Ать‑тя‑тя. Извиняюсь.

Я пролежал на полу, может, час, может, дольше, во всяком случае О'Хирн со своими подручными давно уехал, когда я, собравшись с силами, налил себе очередную порцию виски, проглотил ее и набрал номер Хьюз‑Макнафтона. Его не было ни дома, ни в офисе. Я застал его в «Динксе» и сообщил о визите полицейских.

– Что‑то у тебя голос какой‑то странный, – проговорил он.

– О'Хирн избил меня как сидорову козу. Я хочу сделать на него заяву.

– Надеюсь, ты не отвечал ни на какие вопросы?

Я подумал, что лучше бы мне рассказать Джону все как есть – про то, как О'Хирн нашел у меня отцовский короткоствольный револьвер, и про то, как я напоследок грубо с ним разговаривал.

– Ты схватил его за лацканы и тряс?

– Да вроде бы. Но только после того, как он меня ударил.

– Я хочу попросить тебя об одолжении, Барни. У меня все еще остаются кое‑какие баксы в банке. Они твои. Но тебе придется найти себе другого адвоката.

– Да ведь ты мне еще и для развода нужен! Да, кстати! Нам уже не требуется искать проститутку и частного сыщика. Я поймал ее на измене. Бука будет моим свидетелем.

– Да ведь его же, наверное, нет в живых!

– Он объявится. Да, я вот еще что забыл упомянуть. Следователю известно о Мириам.

– Откуда?

– Кто ж его знает? Слухом земля полнится. Может, нас видели вместе. Ей не надо было такое говорить о голосе Мириам.

– О чем, о чем? Что‑то я тебя не пойму.

– Это я так. О'кей, ладно, я не должен был. Но я сказал. Слушай, Джон, мне нельзя в тюрьму. У меня любовь.

– Мы никогда не встречались. Я тебя не знаю. Это окончательно. Ты откуда звонишь?

– Из дома на озере.

– Вешай трубку.

– Ты что – параноик? Они не могут, это незаконно!

– Вешай трубку сейчас же.

Черт! Черт! Черт!

На следующий день в Монреале меня рано утром разбудил звонок в дверь. Это был О'Хирн с ордером на мой арест за убийство. А наручники на меня надевал Лемье.

Детям никогда не надоедало слушать о том, как я ухаживал за Мириам; они радовались нашим похождениям и проделкам и постоянно требовали новых подробностей.

– Ты хочешь сказать, что он сбежал с собственной свадьбы и поехал с тобой на поезде в Торонто?

– Ну да.

– Ну ты и гад, папочка, – хихикает Кейт.

Серьезный Савл отрывается от книги и говорит:

– Так меня ведь тогда еще на свете не было.

– А в котором часу отходил поезд на Торонто? – в сотый раз задает все тот же вопрос Майкл.

– Около десяти часов, – отвечает Мириам.

– Если хоккей заканчивался, скажем, в десять тридцать, а поезд отходил приблизительно в десять, то я не понимаю, как…

– Майкл, мы ведь это уже выясняли. Наверное, отправление задержали.

– И ты заставила его слезть в…

– Я все‑таки не могу понять, как…

– Ну я же еще не закончила предложение, – начинает уже обижаться Кейт.

– Ах, ну какая же ты зануда, Кейт!

– Ты будешь говорить, когда я дойду до конца предложения. И ты заставила его слезть на станции Монреаль‑Вест. Точка.

– А на самом деле она втайне обиделась, что я не поехал с ней до Торонто.

– Здрасьте! Это же была его свадьба.

– Он был пьяный, – говорит Савл.

– Папочка, это правда? Вопросительный знак.

– Разумеется, нет.

– Но это ведь правда, разве нет? – что ты не мог удержаться и все время глазел на нее, запятая, несмотря на то, что это была твоя свадьба. Точка.

– Он даже танцевать меня ни разу не пригласил.

– Мамочка думала, что он просто немного чокнутый. Точка.

– Если ты непрестанно глазел на нее, скажи тогда, в чем она была одета.

– А в таком многослойном шифоновом платье с одним голым плечом. Ха. Ха. Ха.

– А это правда, запятая, что, когда он в первый раз пригласил тебя на ланч, он обтошнился по всей комнате, вопросительный знак.

– Лично я родился еще только через три года.

– Ага, удивительное дело, и почему этот день до сих пор не объявлен всенародным праздником! Как день рождения королевы Виктории.

– Дети, я вас умоляю!

– И ты пошла с ним в его номер в гостинице на первом же свидании? Вопросительный знак. Постыдилась бы. Точка.

– Мама у папы третья жена, – констатирует Майкл, – но дети у него только мы.

– Ты так в этом уверен? – спрашиваю я.

– Папочка! – возмущается Кейт.

– А я сделала укладку, надела новое сексуальное платье, а…

– Мамочка!

– …а он даже не сказал мне, что я потрясающе выгляжу.

– А потом что?

– Потом они пили шампанское.

– А первая папина жена сделалась знаменитой и…

– Про это мы уже слышали.

– …это она нарисовала тот гадкий рисунок пером. Точка.

– А теперь он стоит кучу денег, – говорит Майкл.

– Ну надо же, – вставляет Савл.

– Да, как‑то это не очень романтично, – потешается Кейт, – когда твой кавалер на первом свидании весь обтошнится.

– По правде говоря, я страшно боялся произвести на вашу мать плохое впечатление.

– И как?

– Это уж пусть она ответит.

– Во всяком случае, он проявил оригинальность. Уж этого у вашего папочки не отнять.

– Стало быть, вы разговаривали, гуляли, – продолжает Кейт, – а потом что? – сделав большие глаза, спрашивает она; мальчишки тоже навостряют уши.

– Не обязательно вам все знать, – поджимает губы Мириам, и я вижу, как у нее на щеке опять проступает ямочка.

– Ну коне‑ечно. По‑моему, мы уже достаточно взрослые.

– А помните, – оживляется Кейт, – как мы все ездили в Торонто на машине, и…

– На «тойоте».

– Вообще‑то она была «вольво универсал».

– Ну‑ка, вы оба, перестаньте меня перебивать. Так вот, когда мы проезжали мимо одного большущего дома…

– Где мама когда‑то жила.

– …папа на тебя этак со значением глянул, и у тебя щеки стали красными, как помидоры, и ты к нему прижалась и поцеловала его.

– Ну, должны же у нас быть какие‑то свои секреты! – говорю я.

– Когда мама жила в том доме, папа был все еще женат на той толстой женщине, – говорит Кейт, надувает щеки и, животом вперед, ковыляя, идет по комнате.

– Ну, хватит. Кроме того, она тогда не была толстой.

– Мама говорит, что и ты тоже не был.

– Ну я же стараюсь, держу диету.

– Мы не хотим, чтобы с тобой случился инфаркт, папочка.

– А меня волнует не столько копченое мясо, сколько твои сигары.

– А правда, что маме на следующее утро пришлось оплачивать твой счет в «Парк‑Плазе»?

– Я забыл тогда свои кредитные карточки в Монреале, а в лицо меня в те дни там никто еще не знал. Боже мой, неужто для вас нет ничего святого?

– Да‑а, тебе и правда повезло, что она вышла за тебя!

– Нехорошо так говорить, – вступается за меня Кейт.

– Точка или запятая? Ты не сказала.

– Папочка у нас хороший.

– Я пошла в «Парк‑Плазу» встретиться с ним за завтраком, – говорит Мириам, – а там у стойки регистрации тарарам какой‑то, все глазеют, и конечно же это из‑за вашего папочки. Он не взял с собой ни чековой книжки, ни каких‑либо документов, а виноват в этом был, естественно, клерк‑регистратор. Вышел менеджер, уже замахал руками, подзывая охрану, но тут вмешалась я, предложив свою кредитную карту. Но клерк был в ярости. «Мы, – говорит, – примем вашу карту, мисс Гринберг, но пусть сперва мистер Панофски извинится передо мной за то, что обзывал меня грязными словами, которые я даже повторить не могу». А ваш отец говорит: «Да всего‑то и назвал его мудаком, типичным для Торонто, – что делать, я всегда склонен преуменьшать». А я говорю: «Барни, я требую, чтобы ты сейчас же извинился перед этим джентльменом!» Ваш отец, в обычной его манере, закусил губу, поскреб в затылке и говорит: «Раз она так хочет, я извиняюсь, но в душе остаюсь при своем мнении». Клерк аж крякнул. «Я приму кредитную карту мисс Гринберг, чтобы избавить ее от продолжения этой постыдной сцены». Ваш отец едва не набросился на него, но я оттащила. «Я весьма вам признательна», – сказала я клерку. Нам, естественно, пришлось идти завтракать в другое место, и ваш отец всю дорогу кипятился. А сейчас, если не возражаете, я должна начинать одеваться, а то опоздаю.

Date: 2015-12-12; view: 268; Нарушение авторских прав