Книга III 2 page

– Я хочу, чтобы ты вернулась домой.

– Я дома.

– Ты всегда гордилась своей прямотой. Так и переходи прямо к делу, прошу тебя.

– Мне звонила Соланж.

– У меня с ней ничего нет. Мы добрые друзья, вот и все.

– Барни, ты не должен передо мной отчитываться.

– Черт возьми, и правда не должен.

– Тебе уже не тридцать лет…

– Да и тебе…

– …и продолжать так пить больше нельзя. Она хочет, чтобы ты показался специалисту. Пожалуйста, сделай, что она просит.

– Гммм.

– Ты знаешь, я ведь до сих пор переживаю за тебя. Часто о тебе думаю. Савл говорит, ты пишешь мемуары?

– Ах вот оно что. Да вроде как, решил немножко наследить в песках времен.

Вознагражден: в трубке слышится гортанный смешок.

– Не вздумай дурно отзываться о детях. Особенно…

– А знаешь, что сказал однажды Ирли Уинн?

– Ирли Уинн?

– Это бейсболист. Великий питчер, то есть подающий. Его имя занесено на скрижали славы. Как‑то раз его спросили: мог бы он засандалить собственной матери? «Это смотря как она умеет отбивать», – ответил он. [Проверить эту цитату мне не удалось. – Прим. Майкла Панофски. ]

– Особенно о Савле. Он такой ранимый!

– И о профессоре Хоппере, правильно? Которого я сам запустил в наш дом. Ах, прости, пожалуйста. Как поживает Блэр?

– Он решил досрочно уйти на пенсию. Мы собираемся провести год в Лондоне, где он сможет наконец закончить монографию о Китсе.

– Толстенных книг о Китсе уже и так не меньше шести. Какого он там хрена может нового придумать?

– Барни, держи себя в руках.

– Прошу прощения. Это Савл не умеет себя держать в руках, а не я.

– Савл один к одному твоя копия, потому ты к нему и придираешься.

– Ага! Ну‑ну.

– Блэр не хочет, чтобы ты повсюду раструбил, что когда‑то он сотрудничал с журналом «Американский изгнанник в Канаде».

– Поэтому он и прячется у тебя под юбкой? Мог бы и сам позвонить.

– Он не знал, что я буду тебе звонить, а на самом деле я – честно, Барни, – звоню, потому что волнуюсь за тебя и хочу, чтобы ты показался врачу.

– Передай от меня Блэру вот что… Господи! Еще одна монография о Китсе… Передай ему: дескать, я считаю, что книг, похожих друг на друга, как искусственно выращенные помидоры, уже и так достаточно, – сказал я и повесил трубку, чтобы не опозориться еще больше.

Непосредственно от Блэра я так никаких вестей и не дождался, зато довольно скоро в этаком еще – знаете? – конверте ВСЕ БУДЕТ ЗАВИСЕТЬ ОТ ВАС пришло заказное письмо от его адвокатов из Торонто. Их клиент, профессор Блэр Хоппер, кандидат наук, в соответствии с законом о доступе к информации обратился в ФБР с запросом, на который ему ответили, что в 1994 году на имя ректора колледжа «Виктория» Торонтского университета поступило анонимное письмо, в котором утверждалось, что вышеупомянутый профессор Хоппер – известный сексуальный маньяк, в 1969 году засланный в Канаду в качестве агента ФБР чтобы следить за деятельностью граждан США, уклоняющихся от призыва в армию. Если эта клевета, абсолютно беспочвенная, будет повторена в книге так называемых мемуаров Барни Панофски, профессор Хоппер оставляет за собой право вчинить иск как автору, так и издателю.

Призвав себе на помощь Хьюз‑Макнафтона, я написал ответ под грифом ОТ ВАС НИЧЕГО ЗАВИСЕТЬ НЕ БУДЕТ, где заверял, что никогда не опускался до анонимных писем, а если эти гнусные инсинуации будут повторены публично, я тоже оставляю за собой право прибегнуть к помощи закона. Я пошел отправлять письмо, но вдруг передумал. Взял такси, приехал на улицу Нотр‑Дам, купил новую пишущую машинку, переписал письмо и отправил заказным. Затем я выбросил свою старую машинку и новую тоже. Даром, что ли, я сын инспектора полиции?

На озере у меня есть сосед, представитель растущей армии телевизионных пиратов, которые обзаводятся спутниковыми антеннами размером с кухонный поднос, хотя у нас это противозаконно, поскольку дает доступ к сотне каналов из США, не лицензированных в Канаде. Он даже ухитряется их все расшифровать, потому что не пожалел тридцати долларов на декодер. Это я только лишь к тому, что в моем нынешнем состоянии полураспада я ночи напролет страдаю, потому что из прошлого принимаю чертову уйму путаных картин, а вот расшифровать их мне нечем. В последнее время я много раз просыпался, будучи совершенно уже не уверенным, что же, собственно, в тот день на озере произошло. Вдруг я подправил в своем сознании события того дня, как приукрашивал иногда другие эпизоды своей жизни, с тем чтобы предстать в более выгодном свете? Грубо говоря, что, если О'Хирн прав? Что, если, как этот мерзавец и подозревает, я действительно выстрелил Буке в сердце? Мне позарез нужно думать, что я не способен на такую жестокость, но что, если я на самом деле убийца?

Однажды я проснулся среди ночи совершенно потрясенный: мне снился кошмар, в котором я застрелил Буку и стою над ним, смотрю, как он корчится и кровь хлещет у него из груди. Выкрутившись из мокрых от пота простынь, я оделся и поехал на дачу; к рассвету прибыл. И пошел бродить по лесу в надежде, что окружающий пейзаж всколыхнет мою память, сам приведет меня к месту вдруг да и впрямь совершенного преступления, как бы ни заросло там все кустами за тридцать с чем‑то лет, прошедших с исчезновения Буки. Я заблудился. Запаниковал. Память временами отшибало вовсе, и я не мог понять, что это за лес, где я и зачем я здесь. Должно быть, много часов уже я сидел на поваленном дереве, курил «монтекристо» и вдруг слышу музыку (далеко не небесную), звучащую где‑то поблизости. Пошел на звук и в результате оказался на собственной лужайке перед домом, где Бенуа О'Нил поставил свою негритянскую верещалку, чтобы ему не скучно было сгребать листья.

Что ж, с прибытием, поц.

Как это ни парадоксально, но в те дни, когда моя память работает безупречно, мне тяжелее, чем когда она отказывает. Или – иными словами – путешествуя по лабиринтам прошлого, я натыкаюсь на эпизоды, которые помню слишком явственно. Взять, например, хоть Блэра.

Блэр Хоппер (бывший Гауптман) в 1969 году вдруг вырос посреди моей жизни как полип. Объявился у меня на озере, где Мириам, сердце которой всегда обливалось кровью при виде беглых деток, обиженных жен и всякой прочей нечисти, всех привечала. Он пришел дождливым вечером, добыв адрес в «Руководстве для призывников, желающих иммигрировать в Канаду»:

Даже если вы не выбирали Канаду в качестве земли обетованной и все получилось случайно, мы рады приветствовать вас. Мы, добровольные работники Программы противодействия призыву в армию, полагаем, что ваше нежелание участвовать в войне во Вьетнаме носит принципиальный характер и, следовательно, вы когда‑нибудь станете выдающимися гражданами.

(Да, чуть не забыл упомянуть о том, что по зверским условиям моего освобождения от Второй Мадам Панофски она получила дом в Хемпстеде со всеми его уютными закоулками, а вот недвижимость в Лаврентийских горах я все‑таки отстоял. Первым моим побуждением было избавиться от места якобы совершенного преступления, но, подумав, я сообразил, что это было бы равносильно признанию вины. Так что я, наоборот, сперва разнес весь коттедж в куски, даже стены сломал, а потом все восстановил, поставил красивые стеклянные двери и световые люки, добавил комнаты для детей и кабинеты для себя и Мириам.)

Декорации те же, входит Блэр. Очень хотелось бы написать, что Макс, наш наделенный даром предвидения пес овчарочьей породы, с которым так нравилось играть детишкам, встретил непрошеного гостя рычанием, скалил зубы – но нет, правда состоит в том, что этот четвероногий предатель тут же бросился к нему, виляя хвостом. Честность повелевает мне признать, что Блэр Хоппер, он же Гауптман, в те дни был молодым человеком приятной наружности. Тут ничего не скажешь. А возраста он был скорее Мириам, чем моего, иначе говоря, лет на десять младше меня. Высокий, светловолосый, голубоглазый и широкоплечий. Как ловко на нем сидела бы форма эсэсовца! Но в реальности он был в рубашке, галстуке, светлом летнем костюме в полосочку и мягких туфлях. Прибыл с дарами: бочонком непастеризованного меда, которым снабдила его коммуна в Вермонте, что служила этапом на подпольной трассе перемещения современных беглых рабов, и – ух, красотища! – парой расшитых бисером настоящих индейских мокасин. Я в тот момент посасывал «макаллан» и пригласил его ко мне присоединиться.

– Я бы лучше выпил минералки, – сказал он, – но только если у вас есть уже открытая бутылка.

Вода у нас тогда как раз кончилась, и Мириам заварила ему травяной чай. «Роузхип» назывался, что ли, – не помню.

– Как на границе, осложнений не было? – спросила она.

– Я как турист приехал. В этом костюме я вполне могу сойти за республиканца и члена загородного клуба. Да и дорожных чеков у меня было достаточно – проверили, козлы, не поленились!

– Должен предупредить вас, – сказал я, изображая ледяную вежливость, – что мой отец – полицейский в отставке. Поэтому в нашем доме служащих полиции не называют этим словом.

– Конечно, в этой стране все по‑другому, сэр, – сказал он, и его щеки порозовели. – Наверняка и полиция ведет себя здесь прекрасно.

– Ну, честно говоря, не знаю. – И только я хотел выдать какой‑нибудь анекдот из раздела «о выходках сыщика Иззи Панофски», как меня перебила Мириам:

– Вам бутерброд с ореховым маслом сделать?

Блэр прибыл в пятницу и пробыл у нас только десять дней, но уже в тот первый уик‑энд он старался быть полезным, настойчиво вызывался что‑то там мыть и починил ворота, которыми я все обещал заняться, но никак руки не доходили. Когда в кухню залетела оса и я схватился за мухобойку, он с криком «Не надо! Не надо!» как‑то умудрился выгнать ее за дверь. Да что там: этот хитрющий мерзавец умел запросто, без напряжения сил и без всяких этих «Черт! Черт! Черт!» открыть банку таблеток аспирина с самой заковыристой, снабженной секретом от детей крышкой, пусть даже ее надо сперва нажать, а уж потом только повернуть. И вот еще что. Я совершенно не обратил внимания на то, как он при виде Мириам встал в стойку и как она, похоже, с удовольствием его знаки внимания принимала.

В воскресенье вечером Мириам спрашивает:

– Тебе разве не надо сегодня ехать в город?

– Да ну, я решил недельку отдохнуть, – отвечаю я как можно более небрежным тоном.

– А как же ваши мужские посиделки за покером в среду вечером?

– Да обойдутся они и без меня разок. А если я кому в офисе понадоблюсь, позвонят сюда.

Обладая естественной прелестью, Мириам пребывала в трогательном неведении о том, какое вокруг нее создается поле притяжения. Я, во всяком случае, мог бы весь остаток жизни любоваться ею в полном счастье и обалдении от того, что прямо здесь, рядом со мной такая красавица; впрочем, ей я старался об этом не говорить. Да и теперь, едва закрою глаза, изо всех сил пытаясь удержать слезы раскаяния, сразу вспоминается, как она кормит Савла – глаза опустит, а ладонью поддерживает его неокрепший пульсирующий затылочек. Вижу, как она учит Майкла читать, превращая это в веселую игру – оба хохочут. Могу зримо представить, как они с Кейт плещутся в ванне. Наглядно представляю себе ее на кухне – возится там, что‑то готовит субботним вечером, слушая по радио трансляцию концерта из Метрополитен‑опера. Или как она спит в нашей кровати. Или сидит в кресле, читает, длинные ноги скрещены в щиколотках. В дни нашего с ней безоблачного счастья иногда мы договаривались встретиться в баре отеля «Ритц» и вместе куда‑нибудь сходить, и тогда я ждал ее за столиком в укромном уголке, чтобы смотреть, как она вплывает в зал – элегантно одетая, невозмутимая, притягивающая взгляды, – вот, наконец увидела: одаривает нежной улыбкой, целует. Ах, Мириам, как томится по тебе мое сердце!

Одевалась Мириам всегда сдержанно, к модным вывертам относилась равнодушно. Ей не нужно было себя рекламировать, поэтому ни в мини‑юбках, ни в платьях с большим декольте она не появлялась. Летом на даче у озера она могла позволить себе расслабиться. Черные как смоль длинные волосы скалывала простенькой заколкой, косметикой не пользовалась даже минимальной и ходила в просторных футболках, украшенных карикатурами на Моцарта или Пруста, в джинсовых шортах и босиком, против чего я не возражал нисколько, когда нам не приходилось развлекать у себя молодого, прыщущего половым задором беглого призывника, с которым у нее было много общего. Ни один, ни другая, например, не помнили Вторую мировую войну – не тот возраст, – и в понедельник вечером, с жаром обсуждая газетную статью о летчике Харрисе из бомбардировочного соединения британских ВВС, они хором принялись осуждать ковровые бомбардировки немецких городов, эту ненужную бойню, где погибало безвинное гражданское население. Естественно, это навело меня на мысль о том, как молодой Хайми Минцбаум летал над Руром.

– Минуточку, – сказал я. – А как же Ковентри[318]?

– Я понимаю, – сказал Блэр, – вашему поколению это видится по‑другому, но как вы оправдаете уничтожение зажигательными бомбами Дрездена?

В тот же вечер чуть позже я заметил, как Блэр уставился на Мириам, когда она наклонилась собрать разбросанные по полу гостиной детские игрушки. Во вторник я днем задремал, а когда проснулся, дом был пуст. Ни жены. Ни детей. Ни Ubersturmfuhrer'a Блэра Хоппера‑Гауптмана. Все были в огороде. Блэр в майке с красующейся на ней голубкой Пикассо помогал Мириам перелопачивать кучу компоста – еще одно дело, к которому я намеревался приступить когда‑нибудь в отдаленном будущем. Наблюдая с господствующей высоты, каковой служила мне опоясывающая дом веранда, я видел, как Блэр украдкой заглядывает ей за отвисающий ворот футболки, когда она наклоняется, втыкая в землю лопату. Поганец. Неторопливо снизойдя на их огородный уровень, я спросил:

– Может, помочь?

– Да ну, иди почитай книжку, – отозвалась Мириам. – Или налей себе еще, дорогой. Ты будешь тут только мешать.

Но прежде чем уйти из огорода, я притянул жену к себе, схватив ее за задницу обеими руками, и взасос поцеловал.

– Фу‑ты ну‑ты, – сказала она, вся вспыхнув.

Поздним вечером я заловил этого вуайериста из Ковентри[319]в гараже, где он точил ножи нашей газонокосилки. С собой у меня была пара банок пива, и я предложил одну ему.

– Не хотите ли сигару? – спросил я.

– Нет, спасибо, сэр.

– Да оставьте вы это «сэр» Христа ради!

– Простите.

– Блэр, я боюсь за вас. Может, зря вы сбежали в Канаду? Не лучше ли было бы сказать призывной комиссии, что вы голубой?

– Но это не так!

– Ну вот. Я и Мириам так же сказал.

– Вы к тому, что она думает…

– Да нет, конечно. Да и я ни минуты этого не думал. Просто у вас походка такая.

– А что у меня с походкой?

– Послушайте, меньше всего на свете мне хочется вас смутить. Все с вашей походкой в порядке. Забудьте. Но вы могли бы притвориться голубым. А теперь вы здесь и никогда не сможете вернуться домой.

– Мой отец так и так не захочет меня больше видеть. Он в прошлом году был активистом кампании Никсона.

– Что вы здесь будете делать?

– Надеюсь закончить в Торонто аспирантуру и преподавать.

– Вы учились в Колумбийском?

– Нет, в Принстоне.

– Хочу, чтобы вы знали: если бы мне было столько лет, сколько вам, и я был бы американцем, я бы тоже пошел с теми хиппи, что подстриглись и рванули агитировать за «Джина» Маккарти[320]– «В приличном виде – за приличную страну». Думаю, Джеймс Болдуин был прав, когда назвал ваше отечество «Четвертым рейхом». Хотя одно обстоятельство в истории с тем, как студенты захватили Колумбийский университет, меня беспокоит. Где‑то я вычитал, что один студент нагадил в верхний ящик стола декана. Не думайте, что я совсем тупой. Я понимаю, это была антифашистская акция. Однако все равно, знаете ли…

– Туда нагнали столько козл… в смысле полицейских – и в форме, и в штатском… И этих студентов страшно избили. Больше ста человек попали в больницу.

Мистер Мэри Поппинс быстро поладил с нашими детьми, обучал их гоише‑трюкам вроде завязывания разных морских узлов, учил, как заманить белку, чтобы она ела орешки у тебя с ладони, как заставить завестись намокший лодочный мотор, который я крыл матом и дергал за шнур, пока он не оторвется и не останется у меня в руках. Как‑то под вечер, стряхнув дремоту, я спустился вниз налить себе стаканчик и, может быть, побеситься с Майком и Савлом (Кейт тогда еще не родилась), и тут вдруг снова оказалось, что их нигде не видно.

– Блэр повел их собирать землянику, – сообщила Мириам.

– Зачем же ты позволила ему куда‑то уводить детей с наших глаз? Вдруг он педофил!

– Барни, ты зачем намекал Блэру, что я подумала, будто он голубой?

– Напротив. Я заверил его, что ты ничего такого не думала. Это он передергивает.

– Да ты, случаем, не ревнуешь?

– К этому липучему комуняшке? Конечно нет. Кроме того, я ведь верю тебе безоговорочно.

– Тогда я бы на твоем месте перестала к нему цепляться. Он гораздо умнее, чем ты думаешь, просто слишком вежлив, чтобы поставить тебя на место.

– У меня такое чувство, будто у меня враг в доме.

– Это потому, что он старается быть полезным?

– Слишком старается.

Блэр отравлял собой всю мою Ясную Поляну. Все десять акров берега. После сумасшедшей Клары, после всего того дерьма, которого я нахлебался со Второй Мадам Панофски, а затем суда и позора, да при том, что я еще и телевизионный бизнес свой ненавидел всеми фибрами души, хоть он и приносил большие баксы, Мириам была мне как долгожданный выигрыш в лотерее жизни. Она была моим спасением. Особым призом самоотверженному игроку. Представьте, если сможете, что «Красные носки» из Бостона вдруг выиграли первенство мира или что Даниэле Стил за ее пошлейшие любовные романчики дали Нобелевскую премию, и вы получите кое‑какое представление о том, что я почувствовал, когда Мириам, вопреки всему, согласилась выйти за меня замуж. Однако мое вознесение омрачалось страхом. Боги на Олимпе наверняка записали мой номер, чтобы обрушить на меня какую‑нибудь адекватную кару:

«А, там у нас еще Панофски. Давай, как полетит рейсом "Эйр Канада", устроим крушение».

«Хммм, старо».

«Тогда, может быть, рак яичек? Чик‑чик – и яйца долой».

Прежде я по нескольку лет кряду уклонялся от визита к Морти Гершковичу, а тут так и забегал к нему на осмотр, а то вдруг меня застигнет врасплох какая‑нибудь патология легких! Стремясь умилостивить мстительного Иегову, я стал жертвовать крупные суммы на благотворительность и еле сдерживался, чтобы не подкидывать к сердитым небесам расходные ордера, едва над нашим домом бабахнет гром и засверкают молнии. Начал тайно поститься на Йом Кипур[321]. Ждал, что дети родятся глухонемыми, без рук, с синдромом Дауна, а когда этого не произошло, мои предчувствия стали еще мрачнее. Что‑то для меня заготовлено точно – гадостное и страшное. Я это знал. К этому готовился. Втайне от Мириам я спрятал пять тысяч долларов наличными в запирающийся ящик стола. Этими деньгами предполагалось откупиться от обезумевших наркоманов‑грабителей, которые могут вломиться в наш домик в любую ночь.

Как только занятия в школе кончались, я перевозил Мириам с детьми в Лаврентийские горы, в наш коттедж на озере, и приезжал туда, во‑первых, на выходные, а во‑вторых, ночевал там со вторника на среду. Как бы поздно я ни выезжал из города вечером в пятницу или четверг, я знал, что все огни во дворе к моему приезду будут зажжены. Мириам с сонным Савлом на руках будет ждать на веранде, у ее ног будет возиться с конструктором «лего» Майк. И все бегом устремятся ко мне, едва я открою дверцу машины – Мириам, чтобы я ее обнял, а дети, чтобы повизжать, когда я буду подбрасывать их в воздух, делая вид, что еле‑еле успеваю поймать.

Когда я ночевал на даче, утром Мириам имела возможность до завтрака прыгнуть в озеро и сплавать на другой берег залива. Я в это время сидел на балконе с детишками, попивал черный кофе, любуясь ее стильным кролем, а потом смотрел, как она плывет обратно ко мне, возвращаясь домой. Я встречал ее на берегу с полотенцем, насухо вытирал, задерживаясь на тех местах, куда допущен только Барни Панофски, эсквайр. А теперь появился этот Блэр, еще более тренированный пловец, и плавает с нею вместе. Оказавшись на дальнем берегу, он вскарабкивается на вершину высоченной, нависающей над озером скалы и ныряет с нее, причем не плюхается животом, à la Панофски, а входит в воду почти без брызг.

В среду вечером меня срочно истребовал звонком Серж Лакруа, этот aficionado[322], кинолюбитель‑самоучка, которого я сделал режиссером одной из серий «Макайвера из Конной полиции Канады». В представлении Сержа искусство кино сводится к внезапным переходам камеры от голого по пояс главного героя, опускающегося на шкуру белого медведя со своей дамой сердца… к толстенному отбойному молотку – как он долбит бетон… или, упаси господи, к пистолету бензоколонки, извергающему тугую струю в бак автомашины. Я не мог смотреть отснятый им материал без хохота, но все равно его звонок означал, что я должен буду провести четверг в городе.

Когда я затеял этот правдивый рассказ о моей никчемно растраченной жизни, я дал зарок описывать даже и те вещи, вспоминать о которых мне до сих пор, спустя многие годы, все еще стыдно, так что получайте. В общем, решил я расставить сети для уловления моей вроде бы верной, но, может быть, заблудшей жены и ее неотразимого эсэсовца‑воздыхателя. В среду вечером я объявил, что беру детей с собой в Монреаль, уверив засомневавшуюся Мириам, что они не только не будут мне обузой, но и получат массу удовольствия, околачиваясь возле меня на съемочной площадке. Затем, ранним утром в четверг, пока Мириам с этим Блэром Хоппером‑Гауптманом (ведь явно родственник всех военных преступников сразу!) предавались утреннему купанию, я схватил с полки весьма чувствительные кухонные весы Мириам, взбежал наверх, из шкафчика в нашей ванной выудил ее тюбик вагинального крема, поставил на весы и записал его точный вес. По‑прежнему разыгрывая из себя Джеймса Бонда, выдернул у себя из головы волосок и положил его на коробку с противозачаточными колпачками. Когда все, сидя за столом внизу, завтракали, я запел:

– Уж и не знаю, когда мне сегодня вечером удастся вернуться, но перед выездом из города я обещаю позвонить – вдруг вам что‑нибудь понадобится…

Впавший в истерику Серж призвал меня, чтобы я разобрался в бюджетных хитросплетениях и успокоил разволновавшуюся труппу, но приехал я в таком дурном настроении, что только усугубил кризис. Нашему soi‑disant[323]герою, исполнителю главной роли, не понравилось, как я перед всем актерским составом самым непростительным образом сделал ему выговор – дескать, перестаньте халтурить перед камерой или вас заменят. Затем бездарной шлюшке, которая изображала главную героиню, я сказал, что по сценарию, даже такому говенному, как наш, ей положено делать нечто большее, нежели просто трясти сиськами, и она убежала в слезах.

Цепляясь ко всем по малейшему поводу, я непрестанно видел перед собой мокрых от пота Мириам и Блэра, экспериментирующих с позами, которые не снились даже авторам «Камасутры». Опять сплошное déjà vu, – как сказал однажды Йоги Берра[324]. Впрочем, не совсем. Сцена та же, зато актеры новые. На сей раз, к счастью, револьвера у меня не было. Наконец, в шесть часов вечера я позвонил на дачу. Я насчитал четырнадцать гудков, пока Мириам, явно с неохотой стряхнувшая с себя посткоитальную дрему либо отвлекшаяся от упоительного позирования для очередной порнографической фотографии, подошла к телефону.

– Нам еще час будет не вырваться, – сказал я.

– Что у тебя с голосом? Что случилось, дорогой?

– Буду не раньше полдевятого, – буркнул я и повесил трубку. Сразу же сгреб детей и, не мешкая, рванул на дачу. Если они затеют совместные игрища под душем, есть шанс, что я их застигну.

Животные!

Майк и Савл, чувствуя мое состояние, сообразили притвориться спящими и всю дорогу до озера тихарились.

– Маме надо сказать, что вы обалденно провели время, хорошо?

– Да, папа.

Не успел я поставить машину на ручник и выйти на предполагаемое поле брани, как подскочившая ко мне радостная Мириам уже тискала меня в объятьях.

– А что мы сделали‑то! Никогда не догадаешься, – сказала она.

Сука наглая. Блудница вавилонская. Иезавель.

Взяв за руку, она подвела меня к трактору, стоящему на заднем дворе.

– Помнишь, ты хотел заплатить Жан‑Клоду, чтобы он оттащил его на свалку, и купить новый?

– Ну да. И что?

Она заставила меня сесть на сиденье и дала ключ. Блэр все это время улыбался, изображая скромного труженика. Я повернул ключ, понажимал на педаль, и мотор завелся.

– Весь вечер Блэр в нем копался. Почистил свечи, заменил масляный фильтр, бог знает, что он там сделал еще, но ты только послушай!

– На будущее: постарайтесь, чтобы не заливало свечи, мистер Панофски.

– А, да. Спасибо. Но сейчас мне нужно срочно в туалет. Извините.

Заперев за собой дверь ванной, я отворил шкафчик под раковиной и нашел, что мой волос все еще там, где положено – на крышке коробки с колпачками. И тюбик с вагинальным кремом заметно легче не стал. Но что, если он наскочил на нее неожиданно и она ни тем, ни этим не воспользовалась, так что я теперь стану отцом его ребенка! И вырастет, скорей всего, вегетарианец. И уж конечно читатель журнала Союза потребителей. Нет, нет! Все еще встревоженный, но уже ощущая более чем явственные уколы совести, я возвратил на место весы, добыл из кухонного холодильника бутылку шампанского и поставил на обеденный стол.

– Что празднуем? – спросила Мириам.

– Спасение трактора. Блэр, я даже не знаю, как мы вообще без вас обходились!

Сейчас, задним числом, я догадываюсь, что мне не следовало открывать вторую бутылку, затем бутылку «шатонёф», которым мы запивали приготовленную Мириам osso buco[325], а потом еще и коньяк. Отказываясь от коньяка, Блэр чопорно прикрыл ладонью свой бокал, едва я поднес к нему бутылку.

– Да бросьте вы! – не унимался я.

– Надеюсь, я не провалил экзамен на мужественность, – сказал он. – Но, по правде говоря, если я выпью еще хоть каплю, мне станет дурно.

Затем с неизбежностью наступила очередь его ежедневной вьетнамской проповеди, в которой он нес по кочкам Никсона, Киссинджера и Уэстморленда[326]. Будучи не в том настроении, чтобы просто так взять да и согласиться, я сказал:

– Это, конечно, грязная война, но, Блэр, неужто вы, такой совестливый человек, ни вот на столечко не чувствуете вины за то, что эту войну тащат на своих плечах главным образом черные, бедные крестьяне и работяги из глубинки, тогда как ваша небедная и продвинутая задница отсиживается в Канаде?

– Вы считаете, что мой долг быть среди тех, кто жжет напалмом детей?

Мириам сменила тему, но потом атмосфера всерьез накалилась. Как выяснилось, у Блэра в Бостоне жила сестра, она была адвокатом и давала бесплатные консультации, а заодно возглавляла организацию, занимавшуюся трудоустройством глухих, слепых и прикованных к инвалидному креслу. Вместо того чтобы признать ее деятельность достойной восхищения, я заспорил:

– Да, но при этом лишаются работы здоровые мужики! Вот: будто своими глазами вижу. Горит наш дом, а пожарные не могут его найти, потому что все слепые. Или лежу это я в реанимации, стенаю: «Сестра! Сестра! Помогите! Умираю!» А она меня не слышит, потому что глухонемая.

В последний его вечер с нами «дядя» Блэр устроил для очарованных им детей костер, а я сидел на крыльце и злобствовал, прихлебывая «реми мартен» и покуривая «монтекристо». Глядя, как они скачут на берегу и жарят сосиски и корень алтейки, я всячески желал, чтобы искры подожгли лес, и Блэра, давно объявленного в «Четвертом рейхе» в розыск злостного пироманьяка, увели бы в наручниках. Нет, такого счастья я не дождался. Тренькая на дурацкой своей гитаре, Блэр обучал моих детей балладам Вуди Гатри («Эта страна – твоя страна», «Двинем по старой пыльной дороге» и прочим левацким грезам), Мириам подпевала. Моя семья, мишпуха Панофски, чьи предки всего два поколения назад вышли из штетла, превратилась в компанию с обложки «Сатердей ивнинг пост» работы Нормана Рокуэлла. Черт! Черт! Черт!

Блэр ушел на следующее утро, когда я еще не спустился к завтраку, и я решил – все, больше я его не увижу. Но из Торонто потихонечку начали просачиваться открытки, иногда адресованные Майку и Савлу – с предложением стать друзьями по переписке. Получая на деревенской почте очередное послание, я каждый раз боролся с искушением выкинуть его в урну, но боялся – вдруг Мириам узнает. Приносил и бросал на стол под радостные крики моих вероломных детей. Квислинги – оба! А тем из вас, кто слишком молод помнить, кто такой был Квислинг, надо глянуть в историю этой… черт, ну как же ее, страна такая, рядом со Швецией. Не Дания, но тоже там неподалеку. [Норвегия. – Прим. Майкла Панофски. ]

– Конечно, вы должны ответить ему, дети, – сказал я. – Но стоимость почтовых марок будет вычтена из денег, выдаваемых вам на расходы.

– Боже, ушам своим не верю! – ужаснулась Мириам.

– Я еще не закончил. Сегодня я всех приглашаю на обед в «Джорджо».

– А скажи‑ка мне, Отец Горио, ты что, и там тоже заставишь детей самих платить за гамбургеры и жареную картошку, да еще и есть с рекордной скоростью, чтобы ты успел домой к началу первого иннинга игры в бейсбол?

Date: 2015-12-12; view: 278; Нарушение авторских прав