Скажи волкам, что я дома 14 page

Тоби слегка расслабился.

– Нет, я серьезно, Джун.

Я поднялась и подошла к комоду. Взяла в руки стеклянное пресс‑папье, провела пальцем по гладкой прохладной поверхности. Я думала о том, сказал Тоби. О том, что мы можем делать все, что захотим. Мне было не очень понятно, что он имеет в виду.

– Вы только не обижайтесь, но я‑то не умираю.

– Нет. Но что с тобой может случиться плохого? Меня могут посадить в тюрьму или выслать из страны. Но теперь это уже не имеет значения. Я свободен. Понимаешь?

– Кажется, да.

– Вот и скажи мне, Джун. Что бы ты сделала, если бы могла делать что хочешь? Все, что угодно.

Так вот, с ходу, я не смогла ничего придумать. И Тоби, кажется, не понимал, что у меня тоже могут быть крупные неприятности. Да, меня вряд ли посадят в тюрьму, но мне может так влететь от родителей, что мало не покажется.

– Ну, не знаю. Мысль, вообще, интересная. Я подумаю и скажу, хорошо?

– Конечно, подумай. Вопрос‑то серьезный.

– Тоби?

– Да?

– А скоро – это когда?

Обычно я не задаю подобных вопросов. Есть вещи, которые лучше не знать. Вот Грета всегда хочет знать все‑все‑все и во всех подробностях. Но я понимаю, что не всякое знание полезно. «Многие знания умножают печали». Однако сейчас был особенный случай. Я должна позаботиться о Тоби. А для этого нужно знать о нем как можно больше.

Тоби пожал плечами.

– Я не любитель ходить по врачам. Я их боюсь. – Он на миг умолк и добавил преувеличенно оживленным, беспечным тоном: – День прожит – и славно. Лучше меньше, да лучше.

Тоби протянул руку к пачке, лежавшей на тумбочке с его стороны кровати, и вытащил две сигареты. Я улыбнулась, потому что уже несколько дней тренировалась на заднем дворе, когда никого не было дома. Я села на кровать, запрокинула голову и глубоко затянулась. Дым был теплым и мягким, словно пуховое одеяло, укрывшее меня изнутри.

– Финн как будто и не особенно горевал, что умирает, – сказала я. И это была чистая правда. Финн всегда оставался спокойным, вплоть до нашей последней встречи уже перед самым концом.

– А ты разве не знаешь? В том‑то и весь секрет. Если живешь так, как хочешь, если всегда остаешься собой и окружаешь себя только хорошими, самыми лучшими людьми, то умирать совершенно не страшно.

– Как‑то это не логично. Если человек счастлив, ему хочется жить долго‑долго, разве нет? Хочется быть счастливым как можно дольше. Целую вечность. – Я стряхнула пепел в красивую керамическую тарелку, которую Тоби использовал вместо пепельницы.

– Нет, все как раз наоборот. Несчастливые люди хотят жить долго, потому что считают, что не сделали всего, что хотели сделать. Считают, что многого не успели. Потому что им не хватило времени. Они считают себя обделенными. Считают, что им чего‑то недодали.

Тоби выставил руки перед собой ладонями наружу, как будто прижал их к невидимому стеклу.

– Полируем туда‑сюда. – Он принялся гладить ладонями воздух плавными круговыми движениями, то одной, то другой рукой попеременно. – Что‑то я очень мудреное сказанул. Прямо‑таки чувствую себя великим учителем. Этаким мистером Мияги из «Малыша‑каратиста».

Я рассмеялась, потому что даже представить не могла, что Тоби смотрит такие фильмы. Но потом снова задумалась над его словами. Я действительно не понимала такого подхода, однако в какой‑то момент мне показалось, что я почти ухватила суть. Что‑то мелькнуло в сознании, какая‑то смутная мысль, но я не сумела ее удержать.

– А вы сами? – спросила я.

– Что – я сам?

– Вы не считаете, что вам чего‑то недодали?

Тоби поднес сигарету к губам, глубоко затянулся и медленно выдохнул дым.

– Я думаю, что отношусь к той очень немногочисленной группе людей, которые не ждут, когда в их истории раскроется смысл и суть. Если бы моя жизнь была фильмом, я бы давно ушел из кинотеатра.

– А я бы не ушла.

– Это потому, что ты не видела первую половину.

– Тогда расскажите. Расскажите мне все.

Тоби нахмурился и провел рукой по волосам.

– В другой раз, хорошо? Как‑нибудь в другой раз. Слушай, погода сегодня отличная. В кои‑то веки ты не привезла с собой дождь. – Он улыбнулся, давая понять, что это шутка. – Может, пойдем прогуляемся?

Я сразу поняла, что никогда не узнаю подлинную историю жизни Тоби. Другого раза не будет. Все, что происходило между мной и Тоби, происходило здесь и сейчас. Больше у нас не было ничего. Только здесь и сейчас. И еще Финн. Конечно, у нас был Финн. Но никакой общей истории и никакого будущего: только разрозненные кусочки – и несколько месяцев впереди. И знаете, это было совсем неплохо. Это значило, что все можно сделать как надо. По‑настоящему правильно. Именно так, как должно быть.

– Вы прямо в этом пойдете? – спросила я, указав пальцем на пушистый синий халат.

– Только если тебе хочется, чтобы я так пошел, – сказал он шутливым тоном. Я встала и вышла из спальни, плотно прикрыв за собой дверь, чтобы Тоби мог переодеться.

Каждый раз, когда я бываю в городе, у меня возникает стойкое ощущение, что я здесь чужая и что это сразу бросается в глаза. Как будто все люди на улицах, все настоящие жители города мгновенно распознают во мне девочку из предместья. Не важно, как я одета и как пытаюсь себя подать, – Вестчестер написан у меня на лбу большими горящими буквами. Но когда мы ходили по городу с Финном, все было иначе. Рядом с ним я себя чувствовала настоящей жительницей Нью‑Йорка. Он был своим в городском мире, и часть этого «свойства» передавалась и мне. Я думала, с Тоби будет точно так же. Но нет. С Тоби у меня было чувство, что мы оба в этом огромном городе чужие. Я чувствовала себя даже не девочкой из предместья, а человеком, приехавшим издалека, с другого конца света. И что самое странное, эта чужеродность меня совершенно не огорчала. Мне не хотелось быть здесь своей. И это было почти так же здорово, как ощущать свою принадлежность, смешиваясь с толпой. Может быть, даже лучше.

Погода и вправду была замечательная – солнечная и теплая. И все прохожие на улицах, казалось, пребывали в приподнятом настроении. Мы с Тоби дошли до Риверсайд‑парка, который тянется узкой полоской зелени вдоль набережной Гудзона вплоть до Сто пятьдесят восьмой улицы. Я была страшно рада, что мне снова есть с кем поговорить, и поэтому болтала без умолку. Я рассказывала Тоби о Грете. О «Юге Тихого океана» и «Энни». О том, что Грета, возможно, станет звездой Бродвея.

Тоби рассмеялся:

– Звездой Бродвея? Вот бы Финн порадовался!

Потом я рассказала, как нашла Грету в куче опавших листьев в лесу после вечеринки. Рассказала о том, что раньше мы с Гретой были лучшими подругами, но теперь все изменилось. Теперь Грета меня ненавидит.

– На самом деле она тебя не ненавидит, – сказал Тоби. Но я возразила, что еще как ненавидит. Прямо‑таки лютой ненавистью.

– В эту субботу опять намечается вечеринка, – сказала я. – И Грета хочет, чтобы я пошла. А я не хочу.

– Ну, возможно, там будет весело.

Я ничего не сказала, лишь бросила на Тоби красноречивый взгляд, в котором ясно читалось мое отношение к подобному веселью. В ответном взгляде Тоби читалось искреннее сочувствие.

– Вот поэтому Финн и хотел написать ваш портрет, – сказал он чуть погодя. – Он был уверен, что если напишет вас вместе, это свяжет вас навсегда. Честно признаться, я не знаю, о чем он думал. Ему хотелось сделать хоть что‑нибудь… из‑за того, как все обернулось у него с твоей мамой.

– Вы о чем?

Тоби нахмурился. Он долго молчал, словно решая, стоит ли продолжать разговор. А потом все же решился:

– Вообще‑то, я не должен об этом рассказывать. Это не мое дело, да и кто я такой? Но, с другой стороны, а не все ли равно? Теперь‑то уж точно без разницы… Финн всегда огорчался, что они с Даниэль утратили прежнюю близость, что Даниэль от него отдалилась. Раньше они были очень близки. Из‑за постоянных переездов с места на место. Многие годы им было не с кем общаться, кроме как между собой. Именно Даниэль постаралась, чтобы их отец никогда не узнал, что Финн – гей. Самому Финну было вообще все равно, знает об этом кто‑нибудь или нет, но она понимала, что это значит. И особенно, если твой отец – большой человек в армейской среде. Она устраивала для Финна липовые свидания со своими подругами. И конечно же, все эти подруги в него влюблялись. Так что на самом деле это было жестоко.

Я покраснела.

– Он говорил мне, что не хотел уезжать так надолго. Ты ведь знаешь эту историю, да? Как Финн уехал из дома? – Я кивнула с таким видом, как будто знала об этом всю жизнь. Как будто эта история уж точно не относилась к тем вещам, в которые никто не счел нужным меня посвятить. – Он говорил, что писал ей все время. Буквально с первого дня отъезда. Уже из автобуса, на котором уехал из города. Но она ему не отвечала. За несколько лет не написала ни разу. И, знаешь, я могу ее понять. Но Финн никого не хотел обижать. И уж тем более – Даниэль. Он вовсе не собирался ее бросать. Он собирался вернуться через пару месяцев. Но она не отвечала на письма, а мир оказался таким большим… Ведь ему было всего семнадцать. Можешь себе представить?

Я не могла себе это представить. И не хотела представлять.

– Он говорил, что как‑то раз послал ей деньги. Чтобы она приехала к нему в Берлин. Может быть, это был ее шанс все изменить. Не знаю. Но она никуда не поехала. Так что вот… А когда он наконец вернулся, он давно уже не был тем младшим братом, которого она знала. Тем маленьким мальчиком на пляже. А потом оказалось, что он умирает. И Данни снова его потеряла. Это неправильно. Несправедливо. Когда Даниэль ставила Финну ультиматум, запрещая ему вмешивать меня в его отношения с племянницами, тем самым она давала ему понять, что нельзя иметь все и сразу. Что и он тоже должен чем‑то пожертвовать. Финн всегда чувствовал себя виноватым перед Данни… как будто он ей что‑то должен… и в конечном счете я и сам начал чувствовать что‑то такое.

– Но это же глупо. И ничего не решает.

– Разумеется.

Я вспомнила историю, которую мне рассказала мама. О том, как Финн отнес к воде огромного мечехвоста.

– Но если они так любили друг друга, почему же они не смогли выяснить отношения? Неужели нельзя было просто поговорить и все прояснить?

Тоби делано рассмеялся.

– Многие вещи входят в привычку. Это касается и отношений с людьми. – Он смотрел на пустую скамейку. Смотрел так, словно видел всех тех, кто когда‑либо сидел на ней, и всех, кто будет сидеть на ней в будущем. А может быть, он просто думал о Финне. – Иногда очень трудно… Трудно остановиться. Финн не хотел, чтобы что‑то похожее случилось у тебя с Гретой. И поэтому написал ваш портрет. На котором вы вместе.

Нас обогнали две бегущие женщины в коротеньких теннисных юбках, потом мы прошли мимо мужчины, который выгуливал двух унылого вида бассетов. Собаки явно запыхались, их вываленные наружу языки едва не касались земли.

Интересно, и как же портрет может помешать Грете меня презирать? И тут мне в голову пришла совершенно безумная мысль. Может быть, это Финн послал снимок картины в газету. Может быть, это тоже была часть его плана. Может быть, он хотел выставить нас двоих перед всем миром. Мы с Гретой, вместе – у всех на виду. Но разве это что‑то изменит?

Тоби остановился у киоска и взял два сока со льдом. Мне – апельсиновый, а себе – ежевичный. Мы присели на ступеньках, ведущих к Монументу морякам и солдатам, и принялись потягивать ледяную фруктовую кашицу через толстые соломинки.

– Простите, пожалуйста, – сказала я.

– За что? – не понял Тоби.

– За то, что вам пришлось от меня прятаться.

Он пожал плечами.

– Ты в этом не виновата.

Конечно, не виновата. Но мне вдруг захотелось взять всю вину на себя, потому что сама мысль о том, что все это произошло из‑за мамы, казалась попросту невыносимой. То, что сделала мама, – это так мелочно, так отвратительно, так по‑ребячески эгоистично… и мне не хотелось, чтобы моя мама была такой. Ее было жалко. По‑настоящему жалко.

– А вы знаете, кто танцевал с Матильдой?[5] – спросила я, стараясь перебить мрачное настроение.

– Это откуда?

– Вопрос из «Тривиал Персьют». Проверяю вашу эрудицию.

– О, нет. С эрудицией у меня как‑то не очень. Хотя погоди‑ка… – Он принялся тихонько мурлыкать песню себе под нос, а потом запел в полный голос. Он пел так неумело и фальшиво, что мне пришлось зажать рот ладонью, чтобы не расхохотаться. Мне просто не верилось, что человек, который так хорошо играет на гитаре, совершенно не умеет петь. – Веселый свагмен. Правильно?

Я кивнула, продолжая смеяться:

– Кстати, а кто такой свагмен?

– Насколько я знаю, скиталец. Бродяга.

Иногда, как в тот раз, акцент Тоби проявляется особенно сильно. Мне это нравится. Я никогда раньше не слышала, чтобы кто‑то так говорил, и мне хотелось слушать его – просто слушать, что бы он ни сказал.

– А кто такая Матильда? – спросила я.

Тоби наклонил свой стакан и потыкал в него соломинкой.

– Наверное, девушка, рядом с которой тебе хорошо. К которой ты возвращаешься, как домой.

В тот вечер я достала из тайника «Книгу дней» и перечитала записку от Финна. Иногда, глядя на эти строчки, я видела слова, говорившие, что Финн любил меня. Иногда видела только, что он любил Тоби. И заботился лишь об одном: чтобы Тоби было хорошо.

Я легла, вытянувшись под одеялом. Точно, как тот больной на картинке из «Книги дней». Да, точно как он. Подумав об этом, я вдруг разозлилась. Потому что мне хотелось, чтобы кто‑то заботился обо мне. Ведь именно так и должно быть. Я же ребенок, правильно? А Тоби – он уже взрослый. Быть больным – это лучше, чем быть сиделкой. Ты лежишь и болеешь, а все вокруг суетятся, жалеют тебя, выполняют любое твое желание. Кто же от такого откажется?

Но, поразмыслив как следует, я передумала. Больной всегда будет больным, а сиделка, исполнив свои обязанности, может заняться другими делами. И вот тут‑то я и поняла, о чем говорил Тоби. Поняла, что он пытался мне сказать. Тоби смертельно болен. Жить ему осталось недолго. Времени у него нет, но также нет и никаких ограничений. И если я собираюсь что‑нибудь для него сделать – что‑то волшебное и грандиозное, – то мне следует поторопиться.

Когда все заснули, я потихоньку пробралась на кухню и позвонила Тоби. Мы поболтали о том о сем, и только потом я задала вопрос, ради которого, собственно, и звонила.

– А как называется ваш родной город? – спросила я. – Как называется ваш родной город в Англии?

В субботу, когда была назначена вечеринка, я решила сходить на репетицию. На всякий случай. А то вдруг Грета будет меня искать. У них шел генеральный прогон, от начала до конца, и мистер Небович был весь на нервах. Он психовал, раздражался, заставлял ребят повторять реплики снова и снова – до тех пор, пока не решит, что у них получается так, как надо.

– Джули, ты же у нас медсестра, – говорил он. – Что ты стоишь такая сердитая?! Сделай нормальное лицо. Так, ребята, собрались. Давайте работать. В полную силу. Сегодня нас смотрят люди из города, если кто вдруг забыл. – Он указал на два места рядом с собой, где сидели пожилой дядечка с импозантным широким галстуком и женщина с огненно‑рыжими волосами. Я подумала, что, возможно, они из «Энни». Приехали посмотреть на Грету. Мистер Небович громко хлопнул в ладоши и объявил, что надо снова пройти всю сцену.

Я видела Грету, сидевшую в первом ряду. Все актеры, не занятые на сцене, сидели в зале и наблюдали за ходом репетиции. Мистер Небович всегда говорил, что актеры должны понимать не только собственные роли, но и всю пьесу целиком, и даже если ты в данный момент не играешь, ты все равно должен смотреть, как играют другие. Я думала сесть рядом с Гретой. Может быть, Тоби был прав. Может, она меня не ненавидит. Может быть, дело совсем в другом. Но потом мне представилось, как по‑дурацки – и очень не к месту – я буду выглядеть среди актеров в первом ряду, и решила сесть сзади. И подождать выхода Греты.

В этот раз она была вовсе не так хороша, как тогда, когда я видела ее в последний раз. Тогда она даже не надевала костюм, но ощущение было такое, что она – настоящая Кровавая Мэри. Даже я временами забывала, что смотрю на свою сестру. Но в этот раз было иначе. В этот раз я видела именно Грету, которая явно проглядывала сквозь роль. И особенно, когда она пела «Веселую болтовню». Спела она безупречно, точно по нотам, и все же я не поверила ни единому слову. Мне показалось, что Грете хотелось скорее отыграть свой эпизод и уйти со сцены. Я потихонечку встала и вышла из зала. Как раз перед тем, как Нелли, которую играла Антония Сидель, запела «Dites‑Moi» в последний раз.

Я спустилась в гримерную, где пахло прогорклыми сандвичами и не было почти никого, кроме двух девочек‑костюмерш и парня, который расписывал декорации к спектаклю. Увидев меня, они на секунду умолкли, потом отошли в сторонку и продолжили свой разговор. Я не стала задерживаться – сразу же развернулась, поднялась по лестнице и встала у двери в подвал, привалившись спиной к стене и решая, что делать дальше. Мне вдруг стало так тоскливо и одиноко. Все вокруг были заняты делом, в котором я не принимала участия, я была здесь совершенно чужой и не знала, куда себя деть в ожидании вечеринки, на которую мне вообще не хотелось идти. На самом деле мне хотелось лишь одного: позвонить Тоби. Мне нечего было ему сказать. Ничего интересного. Но это казалось нормальным. Тоби был единственным человеком на свете, кому я могла позвонить просто так. Позвонить и вообще ничего не сказать. Я засунула руку в карман, надеясь, что там завалялась какая‑то мелочь – сдача с тех денег, которые мне дают на обеды, – но не нашла ни единой монетки. И тогда я сделала лучшее, что могла сделать. Я пошла в лес.

В лесу было ветрено и по‑весеннему сыро, но, как только я туда вошла, все печали и горести сразу же отступили. Я уже много дней не ходила в лес и почти забыла, как я его люблю. Сперва я просто бродила среди деревьев, не разбирая дороги, но потом попыталась «включиться». Мне хотелось иметь представление обо всем, что происходит вокруг. Хотелось знать наверняка: где, что и как. Я уже придумала план для вечеринки: я буду присматривать за сестрой и постараюсь как можно раньше уйти домой.

Я немного прошлась вдоль реки. Сейчас она текла быстрее обычного – из‑за дождей и талого снега. Я не дошла до своего места у клена. Свернула чуть раньше и направилась к большому валуну на склоне холма неподалеку от школы. Я пыталась представить, что переношусь в Средневековье, но у меня ничего не получалась. Раньше всегда получалось, а в тот вечер – нет. Каждый раз, когда мне начинало казаться, что вот сейчас все случится, в голову лезли всякие разные мысли. Вспоминалась какая‑то фраза Тоби. Или вопрос из «Тривиал Персьют». Или строчка из песни из «Юга Тихого океана». Как будто в голове что‑то переменилось. Как будто какая‑то часть моего ума – самая любимая часть – отмерла.

Я села, прислонивший спиной к валуну, достала из рюкзака сигареты и закурила. Я сидела там долго‑долго, пока не стемнело. Пока просветы между ветвями деревьев и сами ветви не сделались одинаково черными. Мне было вовсе не страшно одной в лесу. Вечеринка – это ничто. У меня есть тайный друг в городе. Я курила сигареты и уже пробовала бренди. У меня в жизни есть кто‑то, о ком надо заботиться.

Вызнав у Тоби, как называется его родной город, я пошла в библиотеку и нашла его в атласе. Первое, что я подумала: как же ему повезло! Его родной город находился прямо на границе природного парка Норт‑Йорк‑Мурс, знаменитых Йоркширских пустошей. «Грозовой перевал», «Джейн Эйр», «Таинственный сад». В голове не укладывалось, как можно было по собственной воле уехать из такого волшебного места. Финн писал, что у Тоби вообще никого не осталось, но он, должно быть, имел в виду, никого не осталось в Нью‑Йорке. Потому что мне просто не верилось, что, кроме меня, у Тоби нет никого в целом свете. Я уже все решила. Я скажу Тоби, что хочу съездить в Англию. Хочу посмотреть на эту страну. Но смысл был в том, чтобы вытащить туда Тоби. Чтобы он вернулся домой. Я видела, каким счастливым он был в Лондоне – на той фотографии в спальне. Каким свободным, непринужденным и радостным. Надо было как следует все подготовить. Продумать все до мельчайших деталей. Позвонить в несколько мест. Найти паспорт. Дел была куча, но я твердо решила, что в этот раз сделаю все, как надо. В кои‑то веки хоть что‑то я сделаю правильно. И сделаю это для Тоби.

Я глубоко затянулась, так что в сгущающейся темноте оранжевый огонек на кончике сигареты разгорелся особенно ярко. Мне вдруг подумалось, что когда ты кому‑то нужен, это придает сил. Когда у тебя есть какая‑то цель, ты и вправду становишься крепче и увереннее в себе. Я чувствовала себя очень взрослой. Старше и гораздо умнее всех, кого знала. Я могла делать все, что угодно. Я могла все.

Вскоре ребята начали собираться на вечеринку. Они спускались с холма от школы. Я видела их, как пятна света, пляшущие в темноте наподобие светлячков. До меня доносился их смех. Потом кто‑то споткнулся о корень и выронил фонарик. Я наблюдала за ними, прячась за толстым деревом.

Греты видно не было. Но я видела Джули, Меган и Райана. Они спускались по склону, обнимая друг друга за талию и выплясывая канкан. Я видела Бена в его широком плаще с капюшоном. Он шел в компании младших мальчишек из бригады осветителей. Были там и другие ребята, которых я не знала. Кто‑то принес гитару, а кто‑то пристроил на ветках дерева магнитофон и врубил его на полную мощность. Причем врубил самую тухлую музыку, какую вообще можно представить. Писклявую Тиффани с ее «Мне кажется, теперь мы одни».

Луна была просто огромной, и лес как будто сиял. В этот раз ребят собралось больше и все проходило разнузданнее и громче. Я наблюдала из своего укрытия, но Греты по‑прежнему не было. Я даже подумала, что, возможно, я ее пропустила. Но тут увидела, как она спускается по склону. Он шла одна, ступая медленно и осторожно. В длинном черном пальто и ярко‑оранжевом шарфе. Ее распущенные темные волосы рассыпались по плечам, а лицо было суровым и сосредоточенным, без тени улыбки.

Грета подошла к костру и достала из внутреннего кармана бутылку. Поднесла к губам, запрокинула голову и отпила сразу чуть ли не половину. То есть мне было не видно, сколько именно она отпила, но если судить по тому, как долго Грета держала бутылку у рта, она должна была выпить уж точно не меньше трети. Она ни с кем не разговаривала, и я подумала, а не подойти ли мне к ней, но решила еще подождать – посмотреть, что будет дальше. Я так пристально наблюдала за Гретой, что, когда Бен Деллахант легонько постучал меня по макушке костяшками пальцев, я вскрикнула от неожиданности и резко обернулась.

– Ты чего? – спросил он, отдернув руку.

– Ты меня напугал.

– Я уж вижу. – Он улыбнулся, указав пальцем в сторону костра. – Когда девчонки шпионят, они становятся очень пугливыми.

– Я не шпионю. Я обещала Грете, что приду на вечеринку. Но мне захотелось уединиться. Вот и все.

– Ну, да, – сказал он.

– Это правда.

Что меня раздражает в Бене: по отношению ко мне он ведет себя так, словно общается с маленькой девочкой. Как будто он взрослый, а я – ребенок.

– Ладно, давай заключим договор, – сказал он. – Я не выдам твое укрытие, а ты расскажешь мне, где это место с волками.

Мысленно я отругала себя за то, что вообще упомянула про волков в разговоре с Беном Деллахантом.

– А тебе зачем?

Он достал из кармана пару игральных костей странной формы и подбросил их на ладони.

– Для квеста. В «Драконах и подземельях». Плюс к тому эти новенькие ребята, они просто обделаются от страха, если я им скажу, что в лесу водятся волки.

У меня не было выбора. Надо было поскорее спровадить Бена и остаться одной. Мне надо было следить за Гретой. И я сказала ему, чтобы он шел вдоль реки до большого дерева с расщепленным стволом, потом поднялся на холм и спустился с другой стороны.

– Там ты их и услышишь, – сказала я.

– Круть. – Он улыбнулся и похлопал меня по плечу. – И знаешь… если ты вдруг передумаешь и захочешь сыграть… – Он вложил мне в руку одну из странных игральных костей. – В общем, подумай.

– Хорошо. Если вдруг – я тебе сразу дам знать.

Он улыбнулся, постоял так пару секунд, а потом резко подался вперед и поцеловал меня прямо в губы. И, прежде чем я успела хоть что‑то сказать, Бен уже убежал. На бегу он придерживал двумя руками полы развевавшегося плаща и созывал остальных игроков громким и властным «командирским» голосом. Я даже не подозревала, что у Бена Деллаханта может быть такой голос.

Я стояла вся красная от смущения. Возможно, этот поцелуй вообще ничего не значил. Меня никто никогда не целовал со значением. По‑настоящему. Но может быть, в этот раз… в виде исключения… Нет. Наверное, Бен просто пытался меня смутить. Я имею в виду, если кто‑то и выглядит, как Королева волков из Запредельных земель, то это Грета. Под этой огромной и яркой луной Грета выглядела настоящей королевой – печальной королевой всего. Вот о чем я подумала, когда вновь обернулась к костру. Но Греты там не было.

Я спрашивала всех, кого сумела найти, не видел ли кто‑нибудь Грету. Никто не видел. Райан сказал, что она была где‑то здесь, как ему показалось, – пьяная в хлам. Но когда мы с ним говорили, он опирался на мое плечо, как будто сам еле стоял на ногах. Марджи сказала, что вроде бы видела, как Грета ушла наверх, к школе. Но она не уверена, Грета это была или кто‑то другой. Я все равно решила проверить. Поднялась к школе, обошла здание кругом. Подергала дверь в гримерную. Дверь была заперта. Я заглянула в узкое окошко – в комнате никого не было.

Будь я умнее, я бы сразу пошла домой. Грета не стоит того, чтобы носиться за ней по лесам. Она прекрасно обходится без меня. И все‑таки я не решилась уйти. А вернулась на поляну, где шла вечеринка, и села у костра, надеясь, что Грета все‑таки появится.

Треск пламени, смех, приглушенные голоса, гремящая музыка в магнитофоне – все слепилось в рыхлый гудящий ком у меня в голове. Я зажала уши руками, и звуки затихли. Осталась только басовая пульсация музыки, но мне это даже понравилось. Я чувствовала себя невидимкой среди толпы.

Потом я увидела, как несколько ребят резко поднялись на ноги. И еще несколько, и еще. Уже в следующее мгновение все куда‑то бежали и что‑то кричали, но крики тонули в завывании сирен. Темноту разорвали сполохи красного и синего света от полицейских мигалок на школьной автостоянке. Ребята ударились в панику. В этот раз вечеринку и вправду устроили как‑то по‑глупому. Костер надо было разжигать подальше от школы. И не стоило так шуметь.

Ребята бросились врассыпную. Кто‑то – в глубь чащи, кто‑то – к опушке, граничащей с городом, где можно выйти из леса, минуя школьный двор. Кто‑то поспешно закидывал костер землей, а я неслась со всех ног, пытаясь высмотреть в темноте Грету. Магнитофон так и остался забытым на дереве, и все это безумие происходило под музыку. Играла песня «Волдырь на солнце» – наконец‑то хоть что‑то приличное! – и ощущение было такое, что ты попал в эпизод из мультфильма в утренней субботней программе: дети в панике разбегаются кто куда, спасаясь от полицейских, которые гоняются за беглецами по лесу, светят фонариками и кричат: «Стой!»

Я пряталась за стволами, перебиралась от дерева к дереву, пока суматоха не улеглась. Когда все затихло, я углубилась еще дальше в лес. Я искала сестру. Фонарик мне был не нужен, потому что луна светила очень ярко. Сама не знаю, что меня подтолкнуло, но в какой‑то момент я развернулась и, не задумываясь, помчалась туда, где в прошлый раз нашла Грету. В моем тайном месте.

Она как будто меня ждала. Как будто хотела, чтобы я ее нашла. Это не могло быть совпадением, она знала это место. И знала, что я его тоже знаю. Но я не поняла это сразу. Она лежала, зарывшись в листья, – как в прошлый раз. Но в тот вечер было теплее. Гораздо теплее, чем в прошлый раз. Грета лежала, свернувшись калачиком, под одеялом из мокрых листьев. Ее лицо, выбеленное лунным светом, казалось чем‑то отдельным, никак не связанным с самой Гретой.

Я быстро разгребла листья. На этот раз я решила, что Грете придется идти самой. И не идти, а бежать. Я резко дернула ее за руку, пытаясь поднять и разбудить. Она открыла глаза и сонно уставилась на меня.

– Джун, – прошептала она. – Это ты.

– Вставай, Грета. Быстрее. – Я попыталась поднять ее на ноги, и у меня почти получилось.

– Нет‑нет. Слушай. Тс‑с. Джун, по‑моему, я умираю. – Она сжимала в руке бутылку абрикосового шнапса. Недавно я видела эту бутылку: пыльная и позабытая, она стояла в глубине шкафчика, где родители хранят спиртное.

– Ничего ты не умираешь. Ты просто напилась. Вставай.

Она рассмеялась и закрыла глаза. Но через секунду открыла их снова и поднесла палец к губам.

– Мы же друзья, да?

– Если пойдешь со мной, – сказала я. – Мы будем друзьями, если пойдешь со мной.

Date: 2015-12-12; view: 346; Нарушение авторских прав