Праздник Луны

– Хорошо, что он уже научился есть сам, а не толь­ко сосет маму, – радуется Неандерталочка, глядя, как Лизунчик примостился на руках у Березки. – Мы мо­жем приносить ему мясо…

Волчонок виляет хвостом, покусывает руки девочки, приподнимается, чтобы лизнуть лицо.

– Он тебя уже принял как маму, – замечает Умник. Из расщелины наверху, в стене пещеры, пробивается луч света; чуть слышен шум маленького водопада вблизи деревни.

– Почти целая луна прошла, – говорит Березка, лас­кая щенка. Она гордится своим питомцем, как настоя­щая мама, у которой подрастает дитя. Волчонок отвеча­ет на ласку, лижет ей руку.

– Вот это зубки! – отмечаю я.

– Волки не такие уж страшные, – шепчет Березка, прижимая к себе заснувшего щенка. – Если бы мы их прикармливали, они, наверное, не доставляли бы хло­пот.

Ничего себе! Нам самим еды не хватает.

– Кости, к примеру, мы не едим. Такой вот щенок мог бы очищать стойбище. Внизу, под скалами, такая грязь.

– Ты грезишь наяву, Березка, – вмешивается Ум­ник. – Твоя любовь к животным тебе доставит уйму неприятностей. Мясо, которое ты стащила сегодня ут­ром, предназначалось для праздника Матери‑Луны. То было жертвенное мясо…

– Не хочешь же ты, надеюсь, чтобы мой любимый щеночек умер с голоду. И потом, Мать‑Луна мяса не ест, его уминают эти заразы, наши старейшины.

– Согласен, согласен. Ты, как всегда, права, – взды­хает Умник. – А теперь поторопимся: скоро испытания моего Спустиподними.

– Да, я совсем забыла. – Березка опускает Лизунчика на постельку из мха, устроенную в уголке. – Вот, радость моя: оставляю тебе на ночь весь этот ку­сок…

Я, как всегда, голодный, поэтому с завистью смотрю, как волчонок вонзает зубы в мясо.

Мы выходим из грота. Березка подкатывает большой камень, закрывает вход, потом начинает смеяться.

– Ты почему смеешься? – спрашивает Умник.

– Помнишь, как ты представлял свое изобретение старейшинам? «И речи быть не может! – громыхал Насупленный Лоб. – Эти нововведения погубят наше стойбище».

– А Беззубый Лось его поддержал, – добавляет Неандерталочка, передразнивая старика. – «Эфти удобштва наш шделают шлабаками».

– Ему хорошо говорить. Он самый старый из всех, и папа Большая Рука носит его на горбу.

– Хорошо еще, что женщины вмешались.

– Еще бы. Бедняжки, сколько хвороста приходится им таскать, чтобы протопить Большую пещеру, ясное дело, что твое изобретение их не могло не задеть за живое.

– А помнишь, как они отказались работать?

– Ну как же: «Или вы попробуете изобретение Ум­ника, или сами таскайте хворост!» – визжала Дикая Выдра…

– И когда кончились запасы, в Большой пещере все околевали от холода…

– Охотники отказывались собирать хворост: такая работа для них унизительна…

– Старейшины не хотели этим заниматься, ссылаясь на дряхлость и болезни…

И в конце концов они уступили…

– Сегодня для тебя великий день, Умничек. Волну­ешься? – спрашиваю я.

– Немного, – признается Умник. – Модель, конечно, работает без сбоев, но действительность – другое дело…

Мы проходим по гротам, расположенным поблизо­сти от пещеры Без Дна. С потолка спускаются длинные колонны, сложенные из кристаллов, которые свер­кают при свете факелов; из пола тоже поднимаются ко­лонны, более приземистые, закругленные. Мы сворачи­ваем в галерею, перебираемся через ручей. От глины, смытой с поверхности гор, берега скользкие. На шкур­ки, привязанные у нас к ногам, налипает грязь; мы то и дело останавливаемся и счищаем ее.

Странное дело: на какой‑то миг мне показалось, буд­то за черепом медведя, который обозначает начало зо­ны табу, сверкнули чьи‑то глаза, следящие за нами. Сразу думаю об этой противной Вонючке. Поднимаюсь на цыпочки, заглядываю за череп: никого. Тем лучше.

Вскоре мы входим в Большую пещеру, где царит ве­ликое оживление.

Женщины готовят мясо для вечернего праздника, а мужчины доделывают Спустиподними.

Дяденька Бобер проверяет платформу, которую воз­двигли перед самым входом в пещеру: крепкая ли она, прочно ли держится на скале; папа Большая Рука, оседлав ствол, который возвышается над платформой, разглядывает длинную веревку, скрученную из шкур, – хорошо ли она скользит; Разъяренный Бизон собирает камни на площадке у входа…

Все готово.

Не хватает одной маленькой детали. Папа Большая Рука спускается со ствола и кричит: – Кто хочет испробовать изобретение Умника, шаг вперед!

Все остаются на месте, только Жирный Бык делает шаг назад.

– Это не опасно, – объясняет Умник. – Нужно только спуститься вниз, встать на узел веревки и хоро­шенько за нес держаться. Мы опустим камень, привя­занный к другому концу веревки, и – пуф! – в один миг вы взлетите сюда…

– Ну что? Слыхали? Это просто. Кто хочет попро­бовать? – допытывается папа Большая Рука.

Теперь все делают шаг назад, а Жирный Бык делает два шага.

Умник расстроен, он чуть не плачет.

– Мальчик может попробовать? – спрашиваю я.

– Конечно, – говорит Умник. – Это даже лучше. Спускаясь по тропинке, проклинаю про себя мою

невероятную способность вечно попадать в дурацкое положение; очутившись под стеной, становлюсь обеими ногами на узел и на всякий случай привязываю себя к веревке. Гляжу наверх: все высыпали на платформу, кроме Разъяренного Бизона, который держит на весу камень.

– Смотри не попади мне по голове! – кричу я. По­том закрываю глаза.

Чувствую, как натягиваются шкуры; какая‑то сила могучим рывком поднимает меня вверх, и сердце ухо­дит в пятки.

Потом движение вдруг прекращается.

Открываю глаза и вижу: я болтаюсь в пустоте, на расстоянии трех локтей от платформы.

– Упс… это я не рассчитал, – бормочет Умник. – Нужно удлинить платформу, и…

– Втаскивай меня наверх, дурак несчастный, – вере­щу я, извиваясь и дрыгая ногами.

Вся стоянка забавляется зрелищем; чем громче я кричу, тем веселей они хохочут.

Наконец папа Большая Рука берет шест и вытаски­вает меня.

Все радостно хлопают в ладоши – Спустиподними действует. Но Умник выливает на них на всех ушат хо­лодной воды:

– А теперь самое трудное: кто‑то из нас должен прыгнуть со скалы, опуститься вместо камня…

Прыгнуть со скалы? Вместо камня?

– Ну да. Если мы хотим, чтобы люди поднимались, им нужно сначала спуститься, ведь так? Кто‑то тяже­лый спускается, кто‑то легкий поднимается…

Тетушка Жердь и бабушка Хворостина готовы под­няться, но спускаться никто не желает.

Мы смотрим на Жирного Быка, но тот скрывается в глубине пещер.

Мы смотрим на Насупленного Лба, но тот исчезает в направлении пещеры Без Дна.

Мы смотрим на дедушку Пузана.

– Эй, вы что, обалдели? Я еще слишком молодой и красивый для такого ужасного конца…

– Ничего с тобой не случится, – уговаривает его Умник. – Ты упадешь на большую кучу сухой травы.

Дедушка Пузан в растерянности смотрит вниз.

– Сделай это ради блага племени, – вступает папа Большая Рука.

– Ради блага племени, да? Тогда почему не прыгает это старичье, которое спит и видит, как закрыть мою школу; почему они все разбежались?

– Прыгай, и никто твою школу не закроет, – успо­каивает его мой папочка.

– М‑м‑м… ничего себе прыжок…

– Ефли пвыгнешь, будеф ефть давом цевую луну, – добавляет Беззубый Лось.

– Даром? Целую луну? – оживляется дедушка Пузан.

– Да, – соглашается папа Большая Рука.

– Все, чего мне захочется?

– Фее, чего тебе зафочется, – заверяет Беззубый Лось.

При этих словах дедушка Пузан привязывает себя к веревке и с блаженным выражением на лице прыгает в пустоту.

У подножия скал бабушка Хворостина и тетушка Жердь уже держатся за другой конец веревки. Кожи натягиваются, и бедняжки взмывают вверх, словно лас­точки, вылетающие из гнезда.

А дедушка Пузан погрузился в стог сена, заранее приготовленный Умником.

Вынырнув оттуда, он складывает руки трубочкой и кричит:

– Информация для поварих. Сегодня вечером я бы съел на закуску мозговую косточку мускусного быка с березовым соком; первым блюдом пойдет жаркое из те­терева под черничным соусом; потом – паштет из снежного барана, ляжка оленя на углях, лопатка бизо­на, гуляш из горного козла и… ладно, на сегодня хва­тит. А завтра посмотрим.

Потом укладывается на сено и глядит в ясное небо. Жизнь никогда не казалась ему такой прекрасной.

Уже стемнело, и все Грустные Медведи собрались в Большой пещере. Сколько народу!

Пылают три костра: на двух жарится дичь, а третий, в центре, самый большой, будет гореть всю ночь – во­круг него и развернется наш праздник. Хвороста полно, благодаря Спустиподними Умника, да и дичи тоже хватает.

Ужин начинается с печени бизона. Старейшины, почти все беззубые, пожирают ее почти сырой. Отрыва­ют порядочный кусок, потом разрезают его кремневым ножичком почти у самых десен. Иные берутся за кос­точки, высасывают мозг.

Зато женщины не сидят сложа руки: слушая расска­зы охотников, очищают от жира шкуры убитых зверей.

Растягивают их на полу, прикрепляют колышками и скоблят кремневыми скребками; потом старухи примутся жевать кожу, пока она не сделается мягкой‑мягкой…

Между тем является Тот‑кто‑вспоминает, совершен­но особый старейшина: сейчас бы мы назвали его ходя­чей энциклопедией. Он играет важную роль в племени: запоминает жизнь, смерть и подвиги всех его членов. Одним словом, что‑то вроде адресного стола. Он знает во всех подробностях историю нашего стойбища и на каждом празднике повторяет ее целиком.

Давайте послушаем.

Вначале была Ночь. Потом пришла Луна, мать всех ледниковых людей. Луна родила Росу и Ветер. От Росы родился Смеющийся Медведь, предок племени Смею­щихся Медведей. От Ветра родился Грустный Медведь, предок племени Грустных Медведей. От Грустного Мед­ведя родился Волосатый Мамонт, от Волосатого Мамон­та – Хромой Лось. От Хромого Лося – Серебряная Форелька, от Серебряной Форельки родились Проворный Зайчик, Сосна Без Верхушки, Белка, Орехи Грызущая…

Ходячая энциклопедия невозмутимо продолжает свой рассказ. Очень не скоро, где‑то к тридцатому поколе­нию, рождается наконец Каменная Рука, прапрапрадед папы Большая Рука.

К тому времени многие из нас засыпают.

– Ой!

Рука‑на‑расправу‑легка опускает свою длань, подоб­ную дубинке, и возвращает нас к действительности.

– Так‑то фы уфашаете ставейшин? – бранится Без­зубый Лось.

Потом все хором:

– Сорванцы!

– Никакого уважения!

– Все бы им развлекаться!

– Ну и времена!

– И куда мы только идем!

Тем временем Тот‑кто‑вспоминает продолжает свой рассказ, который, к счастью, близится к концу, ибо уже родился Тяжелая Дубинка, дед папы Большая Рука.

Теперь‑то и начнутся игры, думаете вы.

Ничего подобного!

Да, Тот‑кто‑вспоминает закончил свой рассказ, но сказителя сменяет его сын Тот‑кто‑должен‑вспоминать. Ему предстоит доказать перед Советом старейшин, что он досконально изучил урок и в состоянии в один пре­красный день заменить своего папу.

Если папу можно назвать ходячей энциклопедией, то сына – живым словарем.

Опять начинается тягомотина:

Вначале была Ночь. Потом пришла Луна, мать всех ледниковых людей. Луна родила Росу и Ветер. От Росы родился Смеющийся Медведь, предок племени Смеющихся Медведей. От Ветра родился Грустный Медведь, предок племени Грустных Медведей. От Гру­стного Медведя родился Волосатый Мамонт, от Волоса­того Мамонта – Хромой Лось. От Хромого Лося – Се­ребряная Форелька…

Еще немного, и я упаду в обморок.

Глаза у меня слипаются, я стараюсь держать их от­крытыми, потому что Старейшины за мной наблюдают. И наконец…

Наконец пытка прекращается, все встают и поздрав­ляют живой словарь, который повторил литанию без единой ошибки. Мы тоже подходим, хлопаем его по спине.

– Молодец, молодец.

– Это было здорово.

– Какая история!

– Хотите, расскажу еще раз? – с наигранной наив­ностью спрашивает Тот‑кто‑должен‑вспоминать.

Мы пускаемся наутек. Наконец и нам, детям, дозволено поесть. М‑м‑м! Нога бизона… вкуснятина! Но вот меня зо­вет Березка:

– Неандертальчик, иди сюда, попробуй, что я приго­товила!

Откровенно говоря, я бы лучше отказался, но не хо­чется ее обижать.

Березка умная девочка, очень активная: она училась у папы Полной Луны, который у нас не только ша­ман, но и целитель, цирюльник, хирург и дантист, и поэтому досконально знает все травы и деревья в ле­су, а в ее гроте оборудована настоящая маленькая ап­тека.

Холодно, сыро, вас замучил ревматизм?

Ступайте к Березке: она вам даст настойку коры карликовой ивы.

Вы столкнулись с мамонтом и расшибли себе лоб?

Березка смешает корень горечавки с другими целеб­ными травами, и вы скоро поправитесь. Не говоря уже о том, что Березка умеет готовить из трав и плодов, ко­торые сама собирает, изысканные и лакомые блюда.

Вот они, выстроены в ряд на большой каменной плите перед очагом.

– Чего тебе дать? – спрашивает подруга.

– Не… знаю, – нерешительно отвечаю я.

– Паштет из червей или пюре из улиток?

– Па‑паштет из червей. Хватит, спасибо…

– У меня всего вдоволь. Ну же, бери побольше. Сажусь, начинаю есть.

Ого: вкусно‑то как! Облизываю камешек со всех сторон.

– Попробуй‑ка гусениц с мятой, – угощает меня Бе­резка. – Или тебе больше нравятся протертые жуки с жимолостью? А на десерт у меня чудесный мармелад из тараканов…

С завистью смотрю на старейшин, которые обглады­вают последние косточки мускусного быка. Охота или собирательство?

Что важнее – опасное занятие мужчин или повсе­дневный, упорный труд женщин?

Тетушка Бурундучиха как раз выступает по этому поводу:

– Мяса недостаточно для правильного питания. Раз­ве вы не замечаете, что человек, который ест одно только мясо, часто болеет и рано теряет зубы?

Дедушка Пузан подходит ближе, угрожающе сжимая в руке огромную голень бизона.

– А почему тогда я ем одно только мясо и зубы у меня все целы? – вставляет он.

– Ты – исключение, – громыхает папа Большая Ру­ка. – Ты без зубов пропадешь. Вы можете себе пред­ставить, чтобы дедушка Пузан день‑деньской ел одну только тюрю из ивы или паштет из мха?

Все хохочут.

– Смейтесь, смейтесь, – вступает тетушка Бурунду­чиха, но помните, что паштет из мха зимой придает нам силы. Да и тюря из ивы тоже!

Я, по правде говоря, ни того ни другого не люблю, но мама Тигра время от времени заставляет это есть, говорит, что так нужно, и я скрепя сердце подчи­няюсь.

Вы, разумеется, не должны думать, будто зимой, ко­гда все сковано льдом, мы ходим выкапывать мох. Мы бы его переварить не смогли! Нет, нет, за нас это дела­ют олени. Когда охотники убивают оленя, его желудок обычно набит всякой подобной пищей; мы его сохраня­ем, закапываем в снег, и когда еды не хватает, берем оттуда понемножку.

Не ахти что, зато витаминов много, как и в тюре из листьев ивы, которую мы летом заготовляем впрок, на зиму, когда деревья стоят голые.

Набив животы, мы садимся вокруг костра и наблю­даем, как шаман готовится к магическому обряду. Зав­тра начнется охота на бизона, и необходимо заручиться поддержкой Духов‑Покровителей.

Первая часть церемонии довольно скучная: пока Полная Луна читает молитвы, Счастливая Рука, наш специалист по магическому рисунку, велит Угольку приготовить смесь из жира и толченого угля, макает туда палец и рисует на коре сначала здоровенного би­зона, потом наши копья, направленные на него.

Теперь все племя выстраивается перед рисунком, ис­пуская устрашающие вопли: так Дух‑Покровитель, ис­пугавшись, оставит бизона, и нам будет легче его убить.

Уже стоит глухая ночь, а праздник в самом разгаре: начинается самое интересное.

В глубине Большой пещеры, рядом с черепом Мед­ведя, который является для Колдуна объектом особого почитания, стоит массивный камень, имеющий форму Бизона.

Нам, детям, поручено кидать в него комки глины, дразнить его: пусть знает, что мы его не боимся.

Глины мы заготовили вдоволь и, едва Полная Луна дает сигнал, начинаем стрельбу по мишени.

Старики и женщины хлопают в ладоши, смеются, приветствуют наши достижения.

Папа Щеголька, Рука Загребущая, никогда не упус­тит случая делать кремни (деньги, по‑нашему) – и во­всю бьется об заклад.

Выше всех котируется Молния, но и Рысь стреляет будь здоров.

А на бедного Кротика ставят один к ста, потому что, когда у него в руке комок глины, может случиться все, что угодно.

Вот и его очередь.

Первый комок попадает прямо в лоб Полной Луне со всего размаха. Шаман шатается, едва не падает.

Второй летит в глаз папе Большая Рука, который бросился на помощь шаману.

Третий бьет по носу тетушку Жердь.

Четвертый падает в огонь: искры и угольки разлета­ются во все стороны.

Но последний… ах, последний, будто направляемый рукой божества, совершает безупречную траекторию и шлепается прямо о морду нашей каменной мишени.

Бабушка Хворостина ликует: она поставила один кремешок на Кротика и теперь бежит к папе Щеголька требовать выигрыш.

Рука Загребущая воет от огорчения, но вынужден заплатить долг чести – сто обточенных кремней как на подбор.

Наконец все вздыхают с облегчением: Кротик закон­чил броски.

Мы поднимаем его на руки и качаем как победителя.