Последняя глава

Иногда только в Последней Главе становится ясно, для чего НА САМОМ ДЕЛЕ был затеян Грандиозный Поход.

Лицо Стоика, пунцовое от гнева, мгновенно побелело от ужаса.

– Злокоготь… – в страшной муке прошептал Стоик Обширный и торопливо подхватил оцепеневшего сына. – Клянусь Одином, Фрейей и Волосатыми Кулаками Тора, Злокоготь всё‑таки задел его своим Леденящим Пламенем…

А всё из‑за этого пустого, никому не нужного похода неизвестно за чем! – Огромный и лохматый, Стоик Обширный ударился в слезы.

– Ох, Стоик, разрази тебя Тор! – вскричал Старый Сморчок и непочтительно оттолкнул Стоика с дороги. – Да ЗАТКНИСЬ же ты хоть на минуту и выслушай меня! Не так уж я плох, как предсказатель, Злокоготь тут совершенно ни при чём. – Он пощупал Иккингу пульс, заглянул под веки, постучал по одеревеневшей, как бревно, груди… – Это ЗМЕЕПАТИТ!

Стоик попятился.

– И что это значит? – прошептал он, еле шевеля побелевшими губами.

– Это значит, – ответил Старый Сморчок, – что когда предсказываешь будущее по пламени. очень трудно отличить одного маленького пацаненка от другого, и оказывается, что Гадючка Отравная укусила не Рыбьенога, а ИККИНГА, Вот Змеепатитом и заболел не Рыбьеног, а ИККИНГ. А это значит, что поскольку сейчас…

С этими словами Старый Сморчок пошарил у Иккинга за пазухой, надеясь отыскать Картошку, но вместо нее извлек тикающую Железную Штуковину. Он посмотрел на цифры и покачал головой.

– Увы, уже без пяти десять утра Пятой Пятницы! – продолжил Старый Сморчок и осторожно положил Железную Штуковину на кровать рядом с Иккингом. – А это значит, что твоему сыну Иккингу осталось жить ровно пять минут.

Старый Сморчок хихикнул. Казалось, страшная угроза ничуть его не беспокоит.

– А значит, у нас осталось очень мало времени на то, чтобы применить противоядие. Но, к счастью, – тоном заправского колдуна заговорил Старый Сморчок, – к счастью, твой сын, совершив, как ты выражаешься, никому ненужный поход неизвестно за чем. принес необходимое противоядие. Камикадза, где Картошка? У Иккинга ее нет… где она, у тебя?

Камикадза побелела, как спина Одноглаза, и покачала головой.

– Картошки… нету, – пролепетала она.

Старый Сморчок в ужасе разинул рот.

– КАРТОШКИ НЕТУ?! – возопил он. – КАК ЭТО – КАРТОШКИ НЕТУ?! ВЫ ЖЕ ДОЛЖНЫ БЫЛИ ЕЕ ПРИВЕЗТИ!!!

Камикадза опять покачала головой.

– Картошки нету, – еще тише прошептала она.

– Но я был в вас уверен, – прошелестел Старый Сморчок. – Я не сомневался, что вы привезете Картошку… Всё. больше я никогда не буду верить тому, что пророчествуют эти проклятые языки пламени… Они мне ТОЧНО рассказали, что вы ее добудете…

– Мы ее и вправду добыли, – пролепетала Камикадза. – А потом ее сожрал Злокоготь.

– Ох. боже мой! – ахнул Старый Сморчок. – КАРТОШКИ НЕТУ.

И вдруг перед Старым Сморчком промелькнули все его девяносто три года до единой секунды. Тело его обмякло и сморщилось, как осенний лист.

Когда Иккинг в лодке оплакивал Рыбьенога, он не знал, что ему пришло время оплакивать самого себя.

Потому что именно Иккинга. а не Рыбьенога давным‑давно, во время бегства из Форта Жестокуса, ужалила Гадючка Отравная.

И теперь именно Иккинга, а не Рыбьенога отделяли от смерти считаные минуты.

– ЧТО МНЕ ДЕЛАТЬ? – взревел Стоик Обширный. – Какие еще существуют лекарства? Другие противоядия?

Старый Сморчок покачал головой:

– Картошка – это единственное лекарство от Змеепатита.

– Я ПРИВЕЗУ ЭТУ ТРЕКЛЯТУЮ КАРТОШКУ! – закричал Стоик Обширный, взмахнув мечом. Он до последней минуты оставался Человеком Действия. – СКАЖИ ТОЛЬКО, КУДА ИДТИ И СКОЛЬКО ВРЕМЕНИ У МЕНЯ ОСТАЛОСЬ!

– Ближайшая Картошка, – печально проговорил Старый Сморчок, – растет приблизительно в трех с половиной тысячах миль отсюда, в далекой стране, которую те, кто в нее верит, называют Америкой. А у тебя осталось… – Он посмотрел на часы, стоявшие возле Иккинговой постели, – ровно три минуты.

Даже Стоик осознал, что задача эта не из легких.

Он стал кругами ходить по комнате, дергая себя за бороду.

Старый Сморчок, Камикадза и Одноглаз сидели у постели Иккинга.

Даже Одноглаз не радовался, что на свете станет одним человечишкой меньше.

Из его единственного глаза выкатилась большая прозрачная слеза. Она потекла по Саблезубому Клыку и плюхнулась наземь.

Тело Иккинга одеревенело, раскраснелось от жара и было горячим, как кипяток. Беззубик лизал его пылающие щеки, пытаясь охладить их.

– ЗЛОКОГОТЬ! – вскричал Стоик Обширный. – Я ВЫСЛЕЖУ ЭТОГО НЕГОДНОГО ДРАКОНА И СИЛОЙ ОТБЕРУ У НЕГО КАРТОШКУ!

– Ты хочешь найти Злокогтя в безбрежных просторах океана, в бездонной морской пучине? – устало проговорил Старый Сморчок, снова поглядев на часы. – За ДВЕ минуты?

– Смирись, Стоик, – прошелестел Старый Сморчок. – То. о чём ты говоришь, не просто не‑ВЕРОЯТНО… Это не‑ВОЗМОЖНО…

Рыбьеног забился в тень и внимательно всматривался в лицо друга.

Иккинг старался что‑то сказать, но одеревеневшие, пылающие губы не могли произнести ни звука.

Он очень походил на Злокогтя, когда тот в Угрюмом Море пытался заговорить с Иккингом.

– …Рели ня… – в отчаянии лепетал Иккинг. – РЕЛИ НЯ! – Он попытался на что‑то указать, но оцепеневшие пальцы не слушались хозяина.

Старый Сморчок потрепал его по руке, смочил лоб холодной водой. Плечи Стоика содрогались от рыданий.

– РЕЛИ НЯ1 – снова воскликнул несчастный Иккинг.

Рыбьеног попробовал понять, куда указывают глаза друга. Они смотрели куда‑то на стул у двери.

На этом стуле лежала меховая куртка Иккинга, его шлем, лук и стрелы, которые он бросил туда, ворвавшись в дом.

– Осталась одна минута, – прошептал Старый Сморчок.

– РЕЛИИИИ НЯ! – в отчаянии выкрикнул Иккинг.

Иногда только Настоящий Друг может понять, что ты хочешь сказать.

Человек, который долгое время пробыл с тобой плечом к плечу, внимательно прислушивался к твоим словам и старался вникнуть в их смысл.

И Рыбьеног понял.

Он не знал, почему должен поступить именно так. Но он привык доверять Иккингу – тот всегда умел найти выход из любого положения.

Рыбьеног взял Иккингов лук.

Достал из колчана стрелу – необычную и очень красивую, украшенную перьями птиц, которых Рыбьеног никогда не видел.

Приладил стрелу к луку и прицелился в Иккинга.

Стоик между всхлипами поднял глаза и удивленно замер. Его Единственный Сын и Наследник лежит при смерти, а этот его чудаковатый придурок с рыбьим лицом собирается его ЗАСТРЕЛИТЬ! Черт знает что такое!

– Неееет! – заорал Стоик. – НЕ СТРЕЛЯЙ! Стоик метнулся через комнату, чтобы заслонить сына от стрелы. Он, конечно, хотел прикрыть грудь и сердце Иккинга. Он совсем забыл, каким никудышным стрелком был Рыбьеног, и потому подпрыгнул слишком высоко.

Рыбьеног выпустил стрелу, и та, вихляясь в воздухе, описала весьма шаткую дугу и в конце концов, проткнув мокрый ботинок, впилась Иккингу прямо в большой палец левой ноги.

Иккингу еще повезло, что Рыбьеног вообще в него попал. Наверное, впервые в жизни Рыбьеног попал туда, куда целился.

Стрела, которая ровно в десять часов утра Пятой Пятницы проткнула Иккингу большой палец левой ноги, до этого пятнадцать лет пропитывалась магическими соками ЗАМОРОЖЕННОЙ КАРТОШКИ.

За прошедшие полтора десятилетия картофельный сок на поверхности металла достиг высокой концентрации, и противоядие, проникнув под кожу Иккинга, стало быстро распространяться. Его живительный поток проникал во все вены и артерии, пропитывал каждый уголок охваченного болезнью, мечущегося в жару тела.

И на глазах у всех присутствующих одеревеневшие руки Иккинга обмякли. Грудь стала вздыматься и опадать. Дыхание восстановилось, глаза открылись.

– Здравствуй, папа, – сказал Иккинг.

Сердце Стоика не выдержало. Он потерял сознание и рухнул на землю всей своей шести‑с‑половиной‑футовой тушей, и вернуть его к жизни оказалось гораздо труднее, чем Иккинга.

Старый Сморчок хлестал его по щекам, Иккинг тряс за плечо, Камикадза щекотала ему пятки, а Рыбьеног в конце концов выскочил на улицу, набрал полное ведро снега и высыпал прямо Стоику на лицо. Это наконец привело Стоика в чувство. Он сел, отплевываясь и вытряхивая снег из бороды.

– Ты ЖИВ! – радостно завопил Стоик и обнял сына так крепко, что у того хрустнули ребра. – Клянусь Щетинистой Бородой и Громоподобными Ногами Великой Богини Фрейи, ты ЖИВ!

– Да, он жив, – подтвердил Старый Сморчок. – А от тебя я жду извинений.

Стоик нахмурил брови. Как ни был он рад и счастлив видеть своего Единственного Сына и Наследника живым и невредимым, всё‑таки Великий Вождь, привыкший к абсолютной власти, не очень любил приносить извинения. Однако после недолгой внутренней борьбы Стоику Обширному удалось‑таки обуздать свою гордость.

– Ты прав, – сказал он. – Я сильно ошибался и сожалею об этом. Старый Сморчок, извини, что я называл тебя самым ничтожным предсказателем во всём нецивилизованном мире. Иккинг, ты был прав, что отправился в поход за Замороженной Картошкой, чтобы спасти жизнь своего придурковатого друга.

Стоик обернулся к Рыбьеногу.

– А больше всего я извиняюсь перед тобой, РЫБЬЕРОГ. – торжественно прогудел он. – Я тебя недооценивал.

Рыбьеног зарделся.

– Не за что, не за что. – залопотал он.

– Есть за что. – Стоик протянул ему волосатую ручищу. – У Вождя должно хватать сил, чтобы признаться в своей неправоте. Ты и вправду чудаковат, но ты умеешь хранить верность, и когда мой сын станет Вождем, ему понадобятся верные друзья.

Тем временем Беззубик, которому эти всхлипы и расшаркивания были как кость в горле, упорхнул и пристроился в теплом местечке поближе к камину.

– Иккинг, – сонно проговорил Беззубик, устраиваясь поудобнее. – в б‑б‑ближайшие пять минут б‑б‑болъше никто не с‑с‑со‑бираспгся умирать?

Иккинг рассмеялся и перевел вопрос Старому Сморчку.

– Нет, – торжественно обещал Старый Сморчок. – Я ОЧЕНЬ внимательно всмотрелся в огонь и со всей ОПРЕДЕЛЕННОСТЬЮ заверяю, что в ближайшие пять минут НИКТО не собирается умирать. Однако боюсь. Брехун Крикливый заразился от Рыбьенога простудой…

– Тогда ладно, – зевнул Беззубик. – Если Б‑б‑беззубик н‑н‑никому бо‑бо‑больше не нужен, Б‑б‑беззубик ляжет спать.

Так что в тот самый день, когда Внутренние Острова пробудились от самой холодной и долгой зимы за последнюю сотню лет, когда снег начал таять, когда все остальные охотничьи драконы в своих подземных пещерах открывали глаза, готовясь выйти на белый свет, когда весна наконец‑то соизволила наступить, в тот самый момент Беззубик сумел‑таки расслабиться и впал в Зимнюю Спячку.

Одноглаз свернулся калачиком рядом с ним и захрапел, как простуженный динозавр.

Старый Сморчок принялся разъяснять Стоику Обширному некоторые особенности предсказания будущего.

Иккинг со своим другом Рыбьеногом и Камикадза пошли на улицу, чтобы весь остаток дня ничего особенного не делать, – это было их любимое времяпрепровождение.

А Брехун Крикливый проснулся с тяжелой головой, охрипшим горлом и носом, из которого струились две зеленые речки.

Выходит, Викинги всё‑таки простужаются…