Глава 5. Следующее утро выдалось теплым и прекрасным

Следующее утро выдалось теплым и прекрасным. Один из тех дней, когда вспоминаешь, что Лос‑Анджелес – всего лишь пустыня, покрытая скоростными трассами и автостоянками. Свет был такой яркий, что глазам больно, но казалось, что он с тем же успехом может исходить и от белых линий на дороге, и с неба. Обычно я приветствовала такие дни сердитым взглядом и ворчанием: «Отлично, еще один прекрасный день. Кому он нужен?»

Но сегодня все иначе. На сегодня у нас планы. Мы с Руби водрузили на носы одинаковые фиолетовые очки, осторожно, стараясь не разбудить Питера, собрали ее ведерки и лопатки и отправились в парк Роксбери, чудесное место на юге Беверли‑Хиллс, где много зеленой травы, игровых площадок, кортов для боччи[10]и баскетбола. Играющие там дети практически отражали демографическую карту района: в основном богатые белые ребятишки и немного детей иранцев и израильтян, преуспевших в торговле драгоценностями, кондиционерами или в кинобизнесе. Приехав, мы с Руби обнаружили игровую зону, набитую двухлетками.

Я бросила игрушки Руби в песочницу и устроила ее рядом с темноволосым мальчуганом, который катал бульдозер, и малышкой со светлыми хвостиками, которая пекла пирожки из песка. Руби с маленьким шеф‑поваром немедленно завели разговор, а я направилась к лавочкам, довольная, что мой ребенок занят хотя бы на время.

Как во всех парках Лос‑Анджелеса (и, может быть, других многонациональных городов), скамейки оказались четко разделены. Примерно половину заселяла коалиция разноцветных женщин – азиатки, латиносы, черные женщины с певучим карибским акцентом. Эти женщины оживленно болтали, делили пакетики с чипсами и сладости экзотического вида и останавливались только для того, чтобы подхватить падающего ребенка или заменить тех, кто толкает качели. Дети, за которыми они присматривали, были белыми, все без исключения.

Обитательницы остальных скамеек представляли лос‑анджелесский эквивалент городских матрон, которых можно четко разделить на два вида. Первые, с идеально наманикюренными ногтями и тщательно осветленными волосами, выкрикивали предостережения своим маленьким Джорданам, Мэдисон и Александрам. Вторые – я предпочитаю думать о них как о «хипповых мамах» – точно так же тщательно наряжены в изобретательные лохмотья, художественно разодранные на коленях и локтях. Они носили «Мартенсы» и фланелевые рубашки, а их крики «Осторожно, качели!» адресованы мальчикам по имени Даллас и Скай и девочкам по имени Арабелла Мун. Я принадлежала к средней группе. Моя роба исключала меня из Первой лиги, но, поскольку я юрист, а не актриса, художник или дизайнер украшений, я оказалась недостаточно «клевой» для компании поклонниц альтернативной музыки.

Чтобы отыскать Морган ЛеКрон, у меня ушла всего минута. Она сидела на вершине большой горки и высокомерно осматривала детей, игравших внизу. У нее за спиной хныкал мальчик с волосами, как из пакли: была его очередь съезжать с горки. Внизу стояла женщина‑азиатка средних лет. Она дико размахивала обеими руками, заклиная девочку спуститься.

– Морган, время идти вниз. Вниз, Морган. Другие дети тоже хотеть играть.

Морган женщину игнорировала.

Я подошла ближе и встала рядом с азиаткой, которой, очевидно, досталась неприятная работа нянчить избалованную принцессу ЛеКронов.

– Моя тоже так делает. Сводит меня с ума, – сказала я с улыбкой.

– Она никогда спускаться. Она идти вверх и сидеть. Я всегда ходить наверх и брать ее.

– Может, если вы ее там оставите, у нее не будет другого выбора, и ей придется съехать самой, – предположила я.

– Вы думать, это хорошо? – спросила женщина.

– Конечно. Я думаю, это сработает. Давайте отойдем вон к той скамейке и сядем. Она спустится.

Я проводила женщину к соседней скамейке, стоявшей в тени раскидистого дерева, и она села, явно довольная, что избавилась от яркого солнца.

– Меня зовут Джулиет, – сказала я и протянула руку. Она ее пожала.

– Я Мириам, но каждый звать меня Лола.

– Это значит – бабушка, – сказала я.

– Ты знать тагалог?[11]– удивилась она.

– На самом деле, нет. У моей дочери, Руби, есть подруга‑филиппинка, и она зовет свою бабушку «Лола».

– Да. Лола значить «бабушка». Все мои детки звать меня Лола.

– Вы сидите только с Морган или с кем‑то еще?

– Она моя только один сейчас, но она мне номер тринадцать. У меня еще шесть свой, – гордо сказала Лола.

Вспомнив о ее обязанностях, мы посмотрели вверх и увидели, как Морган, с развевающимися волосами и улыбкой до ушей, съезжает с горки.

– Хм. Это что‑то я не видеть все время, – сказала Лола. – Она не любить улыбаться.

– Не любит? – спросила я. – С этим, наверное, трудно справляться.

– Я тебе что‑то сказать: я много детей заботиться за своя жизнь. У меня шесть свой. Я быть няня много раз. Но этот дитя самый трудно. Я звать ее Амазона, она всегда толкать и бить другие дети. Она даже бить меня!

Лола покачала головой, очевидно, возмущенная отвратительным поведением Морган. Я тоже покачала головой и пробормотала что‑то утешительное.

– Это ничего. Я ее все равно любить. Я любить все мой детки.

Лола откинулась на спинку скамейки.

– Который твой?

Я показала на Руби, которая все еще занималась своими делами в песочнице.

– Хороший красный волосы. Взял их у тебя, – сказала Лола.

Я улыбнулась:

– Надеюсь, что нет! Я взяла их из бутылки!

– Ты счастливый! Все думать, что твой настоящий из‑за она.

Я вытащила из кармана пачку жевательной резинки и дала немного Лоле. С минуту мы просто сидели и одинаково жевали.

– Так вам нравится быть няней? – спросила я.

– Я любить свой дети, – повторила она.

– А работу?

– Это зависеть. Какой‑то работа я любить больше другой.

– Думаю, это должно зависеть от семьи.

– Да, много есть семья. Если дети счастливый. Если мама и папа счастливый. Я один раз работать для пара в середине развод. Это был ужасный. Бедный дети.

– А на родителей Морган хорошо работать? – небрежно спросила я.

Лола помедлила.

– Они ничего. Не так плохо. Они много не там, и потому хороший.

– Ее родители работают? – спросила я.

– Он работать все время. Она, я не знать, может, покупать все время.

– Они мало времени проводят с Морган?

– Да. Отец иногда идти работать раньше, она встать, и назад после она спать. Не видеть ее весь неделя. Они уходить все время. Никогда даже есть обед с этот ребенок!

– Но это ужасно! Иногда удивляешься, зачем некоторые заводят детей. В чем смысл, если они даже не собираются проводить с ними время?

Мы с Лолой кивнули, соглашаясь друг с другом. Я взглянула на Руби, которая наткнулась на Морган, играя на горке.

– Я тебя знаю, – услышала я крик своей дочери. – Мамочка! Я ее помню!

Я поспешно попыталась переключить внимание Лолы. Меньше всего мне было нужно, чтобы она обнаружила, что я видела Морган раньше.

– Вы живете с ними? – спросила я.

– Ага. Начало понедельник до пятница, но сейчас они платить мне больше, и я оставаться на выходной тоже.

– Вы работаете семь дней в неделю?

– Конечно. Они платить мне четырнадцать доллар час. Мой дочь в медицинская школа в Манила. Это очень дорого.

– Да уж наверняка. Когда же у вас в последний раз был выходной?

– Не так давно. Вечер понедельник она велеть мне идти домой. Она оставаться.

Я навострила уши. Это была как раз нужная мне информация!

– Ух ты. Они вдвоем хоть раз в жизни остались дома с дочерью, – сказала я с маленькой ноткой сомнения в голосе.

– Она, но он нет. Я класть Морган в постель, я убраться, я идти в дом сестры. Я уйти, наверное, восемь с половина. Он еще нет дома.

Это была золотая жила. Абигайль Хетэвей задавили в понедельник около девяти вечера. У Брюса ЛеКрона могло быть другое алиби, но незадолго до убийства дома его не было.

Я решила попробовать выяснить, не поднимали ли свои уродливые головы жестокие привычки ЛеКрона.

– Знаете, Лола, я недавно прочла одну статью, и там говорилось, что мужчины, которые все время работают, чаще бывают жестокими. Ну знаете, бьют жен или детей.

Ужасно неловко, но какая, в конце концов, разница.

Лола совсем притихла.

– Интересно, такой ли он. Ну, как в статье говорится, – надавила я.

Она не сказала ни слова.

Я нажала сильнее.

– Вы не думаете, что он может быть таким?

– Он не бить этот дитя, я это знать. Я никогда дать ему бить эта девочка, – выпалила Лола.

Она определенно что‑то скрывала, но так же определенно беспокоилась из‑за того, сколько уже успела сказать.

– Я нужно идти. Сейчас поздный, – сказала она, хватая сумку.

– Подождите! – сказала я.

Пока я получила от нее слишком мало информации. Я решила понадеяться на то, что Лолина неприязнь к работодателям не даст ей оттолкнуть меня окончательно. Дотянувшись до сумки Руби, я переворошила все, пока не нашла старую визитную карточку. Вычеркнув телефон федеральной адвокатуры, я нацарапала свой домашний номер.

– Пожалуйста, позвоните мне, если что‑нибудь случится, или если вы захотите поговорить, и вообще, – сказала я, сунув карточку ей в руку.

Лола быстро кивнула, спрятала карточку в карман, вскочила и поспешила к горке, где Морган снова начала свое медленное, размеренное шоу. Лола стащила девочку с лестницы, и, несмотря на вопли протеста, немедленно увела с площадки.

– Еще увидимся! – сказала я вслед ее удаляющейся спине.

– Ага. Пока, – сказала Лола, не останавливаясь и даже не взглянув на меня.

Я определенно задела больное место. Я поверила няньке, когда она сказала, что ЛеКрон не обижал Морган. Не потому, что я не считала его способным на избиение собственного ребенка, а потому, что знала – Лола этого так не оставит. Похоже, эта маленькая филиппинская бабушка прекрасно может защитить того, о ком заботится. Однако ее реакция заставила меня подумать, что способность ЛеКрона к насилию знакома обитателям его дома. Похоже, кого‑то он бьет, и я готова была поклясться, что это его жена.

Это, конечно, вызывало беспокойство, но не давало мне доказательств того, что этот человек убил Абигайль Хетэвей. Единственное, чего я достигла – избавилась от одного из возможных алиби. Я решила навсегда выкинуть ЛеКронов из головы и подошла к Руби, которая с тоской наблюдала за детьми на качелях.

– Привет, девочка! – сказала я. – Хочешь, я тебя покачаю?

– Да! Плямо в небо, мамочка! Высоко, как солнце, луна и звезды!

– О, какое совпадение. Я как раз так люблю мою девочку. Так же, как солнце, луну и звезды, – сказала я, целуя ее в макушку. Я подняла Руби и посадила на качели.

– Мама, у меня тоже есть совпадень. Он такой: я тебя люблю столько, сколько в зоопалке слонов! – Руби взвизгнула, ее ноги молотили воздух, а качели взлетали все выше и выше.

– Это очень много слонов, радость моя, – сказала я и еще раз толкнула качели. Это было одно из немногих мгновений в моей жизни, когда я совершенно забыла обо всем, кроме своей дочери со сверкающими медными кудряшками, которая со счастливым воплем взлетает к сияющему небу.

У меня перехватило дыхание, когда я пыталась удержать этот момент в своей памяти. Я хотела точно знать, что никогда не забуду ее такую, переполненную радостью и абсолютно уверенную, что мир – это восхитительное место, где мама всегда рядом, чтобы толкнуть качели, на которых можно достать до луны, а в зоопарках полно слонов.