Глава 4. В тот вечер мы с Питером и Руби отправились пообедать в итальянский ресторан «У Джованни», где бывали регулярно

В тот вечер мы с Питером и Руби отправились пообедать в итальянский ресторан «У Джованни», где бывали регулярно. Как обычно, сам Джованни поздоровался с нами, сгреб Руби в охапку и отнес на кухню, где ее могли приласкать и побаловать его брат, шеф‑повар, и мать, милая пожилая женщина в длинном черном платье, чья работа, по всей видимости, состояла в том, чтобы критиковать своих сыновей и кормить мою дочь кусочками каноли.[8]Мы с Питером сели за наш обычный столик в углу рядом с кухней и заказали бутылку минеральной воды. Джованни узнал, что я беременна, раньше моей собственной матери. Он вычислил это в тот вечер, когда мы отказались от нашей обычной бутылки «Пино Нуар» и попросили взамен бутылку итальянской газированной воды.

– Я закажу пасту с соусом из моллюсков, – сказал Питер.

– Именно это я хотела. Закажи что‑нибудь еще.

– Знаешь, Джулиет, мы оба можем заказать одно и то же. От этого не умирают.

– Нет уж, не приведи Господь. Вот в чем разница между вами, белыми англосаксами, и остальным миром. Если два человека обедают вместе, они не могут заказать одно и то же. В чем смысл дележки, если мы закажем одинаковое?

– А что, если я не хочу делиться?

– Тогда тебе надо было жениться на Маффи Фитцпатрик из теннисного клуба, а не на Джулиет Эпплбаум из магазина деликатесов.

Я мило улыбнулась мужу и потянулась за кусочком хлеба, который он положил на свою тарелку в качестве иллюстрации.

– Закажи моллюсков. Я закажу «Араббиату». И мы поделимся.

Питер улыбнулся и отобрал свой хлеб назад.

– Ну, Джулиет, что мы будем делать с детским садом?

В следовательском угаре я совершенно забыла, что именно вовлекло меня в историю с Хетэвей.

– Господи. Я не знаю. Мы даже не прошли собеседование в «Кругу детей» или «Первом пресвитерианине». Может, просто забудем об этом? Разве детям обязательно ходить в садик? Погоди, у меня гениальная идея! Мы станем учить ее дома!

– Отлично. Я так и вижу, как ты это делаешь. Так и вижу, как ты разрабатываешь аккуратные планы занятий с разноцветными графиками и наклейками, одновременно делая домашнее папье‑маше и склеивая диораму, иллюстрирующую жизнь ранних колонистов. И все это с младенцем на груди. Как на тебя похоже, Джулиет.

Я пронзила супруга взглядом.

– Ладно, может, я не самая терпеливая мать на свете, и, возможно, я никогда не рисовала пальцами, не играла с глиной для лепки, не делала модель Эйфелевой башни из палочек от эскимо, но неужели ты думаешь, что я не смогу годик с этим справляться?

Он зло посмотрел на меня.

– Как прошел обед с Марлой? – спросил он, меняя тему.

– Нормально. В контору снова ищут сотрудников.

Питер поднял брови.

– Нет, нет. Я и не думаю возвращаться. Я на восьмом месяце, как я могу вернуться?

– Но ты ведь хочешь.

Питер пытался сделать вид, что ему все равно, вернусь я на работу или нет. Но я‑то знала, как ему нравится, когда я дома. Никакого сексизма, скорее, эгоизм. Ему нравится, что я рядом. Ему нравится знать, что мы можем внезапно сорваться с места и уехать в Париж, на Гавайи или в Уттар‑Прадеш, хотя на самом деле мы никогда не срывались в место более захватывающее, чем «Домашнее Депо».[9]

– Нет, – ответила я быстро. – Не совсем. В смысле, я не против делать что‑нибудь несколько часов в неделю, но я определенно не заинтересована в полном рабочем дне.

– Ну и отлично. Я боялся, что тебе становится скучно.

– То, что я иногда скучаю и то, что я не супермама, которая умеет рисовать и все на свете делать руками, еще не значит, что я хочу вас бросить. Мне нравится сидеть дома. Правда. Ужасно нравится.

Может, мне удастся убедить себя, если я буду произносить это достаточно часто.

Похоже, мне удалось успокоить Питера, и я решила воспользоваться преимуществом, полученным от проявленной доброй воли.

– Я нашла кое‑что интересное о нашем приятеле Брюсе ЛеКроне.

– Джулиет, – его расположение духа оказалось не таким податливым, как я думала. – Кажется, мы решили, что ты оставишь это в покое.

– Мы ничего не решали. Это ты решил. И, в конце концов, я ничего и не делаю. Я просто проверила, нет ли у него приводов в полицию.

– Мне кажется, это значит, ты что‑то делаешь, – Питер выглядел сердитым.

Я ничего не сказала, но видела, что любопытство постепенно берет над ним верх.

– И что, есть?

– Что, прости? – сказала я с невинным видом.

– ЛеКрон. Есть у него привод?

– Ах, так тебе интересно?

– Ладно, не говори, – он нахмурился и принялся тщательно изучать меню.

– Его признали виновным в оскорблении действием.

– В оскорблении действием?

– Ну знаешь, жену бил.

– Ничего себе! – воскликнул Питер.

– Я то же самое сказала. Все‑таки я на верном пути.

Питера одолели сомнения.

– То, что он бил жену, еще не значит, что он убил Абигайль Хетэвей.

– Может, и нет, но это значит, что он способен на насилие. Кстати, я думаю, что речь о его бывшей жене. Обвинение вынесли семь лет назад, и, если он не женился на нынешней миссис ЛеКрон, когда она училась в средней школе, то думаю, бил он другую женщину. Хотя, возможно, и эту избивает. Ты не заметил у нее синяки?

– Не увлекайся, Джулиет. Согласен, это не делает ему чести, но вряд ли может служить доказательством убийства.

Питер налил немного оливкового масла на тарелку для хлеба, окунул туда ломтик и откусил.

– Все же, полагаю, мы должны сообщить в полицию о том, как он обошелся с Хетэвей.

– Ты читаешь мои мысли, любимый.

Я потянулась к нему и вытерла салфеткой масло, капавшее с его подбородка.

В ту же минуту Руби прибежала с кухни, перемазанная шоколадом.

– Джузеппе сделал мне «большой альфледо». Можно?

– Конечно, солнышко, – сказал Питер. – Но только если ты дашь мне откусить.

– Нет, папочка. «Альфледо» сегодня только для меня и мамы. Да, мама?

– Да, детка, – сказала я, слегка удивляясь тому, что Руби решила поделиться со мной, а не с Питером. Если ей приходилось выбирать между нами, она никогда не выбирала меня.

Питер повернулся ко мне:

– Ты хочешь, чтобы я позвонил в полицию вместо тебя?

– Конечно, нет. Я это раскопала, мне и звонить. И я бы задала им несколько вопросов насчет расследования.

Питер улыбнулся:

– Не забудь сказать им, что ты федеральный защитник. Они сразу встанут на твою сторону.

На следующий день я позвонила в полицейское управление Санта‑Моники и попросила к телефону следователя, который занимается делом Хетэвей. Меня соединили с отделом по расследованию убийств, и я поговорила с женщиной, которая сообщила, что детектив Митч Карсвэлл вышел, но вернется позже. Я сказала ей, что у меня есть сведения, относящиеся к гибели Абигайль Хетэвей, и она обещала передать мое сообщение детективу Карсвэллу. Он перезвонил днем, когда мы с Руби замешивали глину для лепки.

– Джулиет Эпплбаум?

– Это я. Руби, только не в рот!

– Детектив Карсвэлл, полицейское управление Санта‑Моника. Я понял, что вы звонили насчет дела Хетэвей?

– Да, звонила. Руби! Вы можете подождать секундочку, детектив?

Не дожидаясь ответа, я быстро положила трубку на стол, перегнулась через него и запустила палец в рот Руби. Несмотря на вопли протеста, я выковыряла оттуда комки бирюзовой массы.

– Но это зе паста! – возмущенно кричала Руби.

– Ради Бога, Руби. Это подделка. Ненастоящая паста. Это нельзя есть!

Производители глины для лепки добавляют в массу огромное количество соли, думая, что это сделает ее невкусной и убережет юных скульпторов от поедания материала. Эта мера предосторожности бесполезна, если ваш ребенок считает, что лучший способ перекусить – это слизать соль с целой пачки соленых крендельков.

Я снова взяла трубку.

– Простите. У меня двухлетняя дочь, и я пытаюсь сделать так, чтобы она себя не убила ненароком.

Детектив Карсвэлл не рассмеялся.

– Я пошутила, – сказала я, чтобы удостовериться, что он не объявится невзначай у моей двери с ордером на арест и парочкой социальных работников из Департамента по делам молодежи и семьи.

Тишина на линии стояла оглушительная.

– Вы еще здесь?

– Да, миссис Эпплбаум. Вы сейчас можете говорить, или мне перезвонить в другое время?

– Мисс. Да, сейчас могу.

– У вас есть для меня информация об инциденте с Хетэвей?

– Да. То есть, я так думаю. Я имею в виду, что информация есть. Но она может иметь отношение к делу Хетэвей, а может и не иметь.

– Может, вы позволите мне судить об этом? – сказал детектив Карсвэлл.

– Да. Конечно. Хм, с чего начать? Мы с мужем и дочерью были в «Любящих сердцах», это детский сад мисс Хетэвей…

– Мне это известно.

– Конечно, вам известно.

Мне показалось, или я расслышала нотку сарказма в его тоне?

– Мы ходили туда на собеседование вместе с двумя другими семейными парами. И под конец один из отцов устроил ссору с мисс Хетэвей…

– Ссору? – перебил Карсвэлл. – Какого рода ссору?

– Это на самом деле было довольно мерзко. Руби! Прекрати! Положи глину на место, сейчас же!

Я с трудом вытащила из рук своей дочери розовый комок и сделала все возможное, чтобы отскрести массу от нижней стороны столешницы.

– Детектив, подождите минутку, ладно?

Я снова положила трубку на стол.

– Пойдем, солнышко, посмотрим телевизор.

Я поставила «Короля Льва», мультик, который Руби, по самой скромной оценке, смотрела уже двести тридцать семь раз, нажала на кнопку и снова подняла трубку.

– Простите. На чем я остановилась?

– В детском саду произошла мерзкая ссора.

– Да. Этот парень, Брюс ЛеКрон, схватил мисс Хетэвей и начал орать на нее, потому что она не приняла его дочь в садик.

– Она ему сказала об этом прямо на собеседовании?

– Я знаю, это довольно неосторожно. У них там такая система: они выдают заявления семьям, которые переходят на следующий этап поступления. Она выдала заявление другой семье, а нам и ЛеКрону нет.

– Минуточку, – Карсвэлл искренне удивился. – Вы там поступали в дошкольное учреждение, правильно?

– Да, но это не простой детский сад. Это действительно хорошее заведение, и туда очень большой конкурс.

Пока я объясняла это детективу, меня несколько смутило, что я оказалась вовлеченной в бешеную детсадовскую гонку. О чем мы думали? Если мы пришли к этому безумию уже на стадии детского сада, то страшно представить ужасы поступления в колледж!

– Давайте проясним. Вы все пришли на собеседование, и, в конце концов, мисс Хетэвей выдала документы только тем, кто ей понравился?

– Правильно.

– А вы ей не понравились?

– Да. Я думаю, она решила, что я бью своего ребенка.

– Простите? – Его голос звучал смущенно и немного недоверчиво. – Вы били своего ребенка?

– Нет, нет! – я почти кричала. – Просто Руби собиралась разрушить песочницу, и я ее схватила, и… ну неважно. Это не имеет значения. Я не знаю, зачем я вообще об этом упомянула.

Детектив Карсвэлл вздохнул:

– В чем именно заключается важная информация, которая у вас есть?

Мне действительно пора было переходить к делу. Я практически слышала его мысли: «Кто эта сумасшедшая баба, которая зря тратит мое время?»

– Дочь Брюса ЛеКрона тоже не взяли. Он начал кричать на мисс Хетэвей и схватил ее за руку. Он больше ничего не сделал и ушел, но мне кажется, что его стоит проверить. У него есть привод за насилие на бытовой почве! – эффектно закончила я.

Детектив Карсвэлл не ответил.

– Он бил свою жену! – пояснила я на случай, если он не понял.

– Миссис… хм, мисс Эпплбаум, как получилось, что вам известно об этом?

Теперь пришла моя очередь замолчать.

– Вы подруга его жены? – спросил детектив.

– Нет. Ничего подобного. К тому же, я думаю, что это его бывшая жена.

– Как вам стало известно о приводе? – повторил он.

Я помедлила.

– Я бы предпочла не отвечать на этот вопрос. Но если вы мне не верите, можете спокойно проверить сами. Его фамилия пишется Л‑Е‑К‑Р‑О‑Н. В одно слово.

– Я проверю, – сказал детектив Карсвэлл. – У меня к вам еще несколько вопросов, если вы не против. Для начала – почему вы предпочитаете не отвечать на мои вопросы?

– У меня нет с этим никаких затруднений, я не могу ответить только на один.

Это выглядело так, словно я защищаюсь, но я ничего не могла поделать. Я ни за что не поставила бы Эла в неудобное положение.

Я заглянула в комнату, где Руби пела о том, как ей не терпится стать королем.

– Продолжайте. Спрашивайте, – сказала я в трубку.

– Абигайль Хетэвей не взяла вашу дочь в детский сад «Любящие сердца»?

– Нет, не взяла.

– И вы расстроились?

– Конечно. Секундочку. Вы что, предполагаете, что я убила ее?

– Я ничего не предполагаю. Я просто пытаюсь выстроить факты.

– Отлично. Нас не взяли. Мы провели остаток дня дома, и я уже лежала в постели, когда узнала, что мисс Хетэвей убили. Телефон звонил сотню раз за вечер, на случай, если вы хотите проверить мое алиби.

– В этом нет необходимости. – Детектив помедлил. – А теперь, мисс Эпплбаум, я хочу убедиться, что вы понимаете, что полицейское управление Санта‑Моника делает все, чтобы найти водителя машины, сбившей Абигайль Хетэвей. Покинуть место происшествия – это очень серьезное правонарушение, и будьте уверены, мы намерены найти человека, который это сделал.

– Я рада это слышать.

– Мэм, нам постоянно приходится заниматься подобными делами. Водители, находящиеся под влиянием разных веществ, незастрахованные водители все время уезжают после аварии. Но мы его найдем. Обычно находим.

– То есть, вы уверены, что это дорожное происшествие? – спросила я. – Вы хотя бы рассматриваете возможность убийства?

– Мы ничего не исключаем, мэм.

– Хорошо.

Я чувствовала, что начинаю ему грубить. Это определенно произошло после того, как я столкнулась со сверхвежливым и снисходительным обращением его сиятельства полицейского. Я сменила тон:

– Спасибо, что перезвонили.

– Все в порядке, мэм. Всего доброго.

И он повесил трубку.

Я уныло уставилась на телефон. Подумала о том, что детектив Карсвэлл может подозревать меня в убийстве Абигайль, но довольно быстро отбросила эту идею. Мы с Питером подтверждали алиби друг друга, и, даже если детектив такой идиот, что станет подозревать сильно беременную женщину, я всегда могу пройти детектор лжи. Результаты могут не принять в качестве улик, но обычно они убеждают прокурора в невиновности или вине подозреваемого.

Но меня очень расстраивало, что детектив, похоже, не особенно рвется найти подозреваемого в убийстве. В городе, где привыкли к бесконечной стрельбе из машин, нападениям гангстеров и убийствам на бытовой почве, обычное дорожное происшествие, даже такое, что стоило жизни известному горожанину, полиция, пожалуй, не будет тщательно расследовать. Я такое уже видела. Полицейские повесят в округе несколько объявлений, семья и друзья объявят о вознаграждении за любые предоставленные сведения, а через год или два люди начнут спрашивать: «Эй, а они вообще нашли того, кто переехал бедную Абигайль Хетэвей?»

Я устроилась на диване и посадила Руби на колени. Лениво накручивая на пальцы ее локоны и напевая «Акуна Матата», я обдумывала следующий шаг. Детектив Карсвэлл не изменит свое отношение к делу только потому, что какая‑то домохозяйка велела ему это сделать. Честно говоря, он, наверное, прав. Может, это вовсе не умышленное убийство, а скорее – в худшем случае – дорожное происшествие с летальным исходом, вождение в пьяном виде или неосторожная езда. Но прошлое Брюса ЛеКрона стоило расследования. И если полиция не собирается им заниматься, то это могу сделать я. В конце концов, этому меня учили, и у меня действительно хорошо получалось.

Только малая часть работы адвоката по уголовным делам заключается в танцах на судебном слушании и превращению свидетелей обвинения в дрожащие куски желе. Защитнику приходится строить свою версию случившегося, не версию полиции, и иногда даже не то, что случилось на самом деле, но, если возможно, сценарий, который позволит сделать заявление клиента, не признающего себя виновным, как минимум, похожим на правду. Это включает долгие часы, проведенные на месте преступления, опрос свидетелей, разговоры с членами семьи и многое другое. Если клиент осужден, то расследование должно быть еще глубже. Нужно собрать достаточно данных, чтобы убедить судью в наличии оснований для вынесения более мягкого приговора. Это полевые исследования, и мне всегда нравилась эта часть работы. И я не видела причины, по которой мне стоило отказаться от тренировки этой атрофировавшейся способности в память об Абигайль Хетэвей. В худшем случае, я ничего не найду. А возможно – всего лишь возможно – я найду то, что даст полиции причину рассматривать возможность преднамеренного убийства.

Час спустя, когда я все еще размышляла над следующим шагом, Руби дотанцевала до видеомагнитофона и нажала кнопку перемотки.

– Хочешь поиглать в поезда, мама? – спросила она.

Я вздохнула, уже утомленная перспективой игр с ребенком, начинающим ходить, и посмотрела на часы. Предстояло убить еще целый час, прежде чем, как я надеялась, в дверь войдет Питер и освободит меня от обязанностей ведущей шоу «А ну‑ка, дети!»

– Почему ты не играешь одна, Руби?

Я взглянула на нее и увидела, как по щеке моей девочки стекает огромная слеза.

– Ты никогда не хочешь со мной иглать, – прошептала она.

– Конечно, хочу. Я с тобой все время играю, разве нет?

– Нет.

Я призадумалась. Она была права.

– Хорошо, солнышко, давай играть в поезда, – сказала я, выбрасывая из головы мысли о Брюсе ЛеКроне и несвоевременных смертях и опуская свое основательное тело на пол.

Руби приволокла пластиковую корзинку, набитую поездами и рельсами от «Брио». Питер с большой помпой принес в дом магнитную железную дорогу – это часть нашей кампании по забрасыванию Руби универсальными игрушками, а также игрушками для мальчиков. Она полюбила поезда с первого взгляда. Но, к ужасу Питера, ей было совсем неинтересно соединять рельсы и пускать по ним маленький поезд. Вместо этого она играла в «семью поездов». Вскоре все вагончики‑дети лежали в постельках с жуткой простудой, и за ними ухаживали вагончики‑мамы. Локомотив, выступающий в роли «поездового доктора», делал им уколы и давал таблетки. Эти игры приводили ее отца – обычно спокойного – в полное отчаяние. Однажды я даже услышала его вопль: «А они не могут просто тащить тяжелый груз?!»

Удерживая маленький тормозной вагончик на своем круглом животе, я сказала:

– Эй, Руби, посмотри, вагончик‑детка застряла на вершине горы! Может поезд‑мама ее спасти?

К тому времени, как Питер вернулся домой, мы играли уже почти час, и глаза у меня давно уже слипались. Что же со мной такое? Что не дает мне радоваться этим играм? Питер обожал играть с Руби. Я часто видела, как другие мамы играют со своими детьми. Я что, единственная, кто находит это катастрофически скучным?

Услышав, как открывается дверь гаража, мы с Руби примчались к парадной двери, словно пара золотистых ретриверов, которых оставили одних на весь день. Вошел Питер в спортивном костюме и помахал бумажным пакетом, из которого доносился самый дразнящий на свете аромат.

– Угадай, что, – сказал он.

– Что?! – крикнула Руби.

– Я пошел в спортзал, и угадай, что?

– Что?! – завопила она.

– Что рядом со спортзалом? – Питер кричал так же громко, как Руби.

– Что?!

На этот раз мне показалось, что из окон вылетят стекла.

Питер перешел на сценический шепот:

– Барбекю!

Мы с Питером отпраздновали розовую полоску в тесте на беременность, заказав пиццу, до краев набитую начинкой, и с тех пор не отступали от этой привычки. Хотя мы с Питером не совпадали в объемах до дюйма, его живот тоже потихоньку выдавался вперед. Я нашла, что это очень успокаивает. Последнее, что нужно шарообразной беременной женщине, – это лежащий рядом с ней в постели мужчина с животом, похожим на стиральную доску.

Мы наслаждались жареными ребрышками, опуская кусочки воздушного белого хлеба, который Руби называла «ватным хлебом», в соус барбекю. Наконец, когда наши желудки наполнились, а подбородки и пальцы покрылись жиром, Питер утащил Руби мыться и укладываться спать. Я подняла телефонную трубку. Стэйси оказалась именно там, где я надеялась ее застать в полвосьмого вечера. На работе.

– Привет.

– И тебе привет. Брюс ЛеКрон уже признался? – спросила она.

– Ха‑ха‑ха. Вам всем будет стыдно за то, что вы мне тут устраиваете, когда этот парень попытается управлять студией из тюрьмы Сан‑Квентин.

– Пожалуйста, Джулиет. Ты уже становишься посмешищем. Ты правда нашла что‑нибудь новенькое?

Я просветила ее насчет телефонного разговора с детективом из полиции и насчет того, что узнала о ЛеКроне. Когда я рассказала ей о насилии на бытовой почве, она ахнула.

– Честно говоря, Джулиет, ты на этом зациклилась.

– О чем это ты?

Иногда Стэйси здорово меня злила.

– Я не зациклилась. Я просто пробила его через компьютер. Парень обвинялся в избиении жены.

Стэйси молчала.

– Стэйси, ты еще тут?

По‑прежнему тишина.

– Стэйси, ну хватит. Разве я стала бы тебе врать?

Она вздохнула.

– Я думаю, не стала бы.

– Слушай, – продолжила я, – мне нужна кое‑какая информация.

– Какая? – спросила она недоверчиво.

– Ничего особенного. Я всего‑навсего хочу узнать, где живет ЛеКрон.

– Господи, Джулиет. Я не собираюсь давать тебе его адрес.

– Почему нет?

– Потому что он был моим коллегой. Он тут работал, пока не ушел заведовать «Парнасом». Я не могу дать тебе адрес своего коллеги.

– Ну хорошо, ты можешь хотя бы примерно сказать, где он живет?

– Нет!

– Просто посмотри в своей базе данных. Не надо мне адреса, просто скажи, что там есть рядом. Ну давай, я бы это для тебя сделала, – подлизывалась я.

Она помолчала минуту, а потом спросила:

– Ты уверена насчет этого насилия?

– Абсолютно. Больше, чем уверена. Я видела распечатку своими глазами.

– Ну хорошо. Подожди секундочку, я проверю на компьютере, – мрачно сказала Стэйси.

Я услышала, как она нажала несколько клавиш.

– Он живет в Беверли‑Хиллс, чуть восточнее торгового центра «Сенчури».

– Недалеко от парка Роксбери?

– Думаю, да, – сказала Стэйси.

– Это милый парк, – сказала я. – Руби он должен понравиться. Может, нам стоит пойти проверить.

– Я даже не собираюсь терять время на то, чтобы просить тебя быть осторожнее, Джулиет. Это ни к чему не приведет.

– Я осторожна. Я просто везу дочь в парк. Что в этом плохого?