Глава 1. Преступления в детской

Эйлет Уолдман

Преступления в детской

Джулиет Эпплбаум – 1

Эйлет Уолдман

Преступления в детской

Посвящается Майклу

Глава 1

Я не знаю точно, кто виноват в том, что нас не приняли, Руби или я. Скажем так, ни одна из нас на собеседовании не блистала. Я поняла, что у нас неприятности, как только она меня разбудила, в шесть утра. Ее настроение было черно, как те ковбойские сапожки, которые она упрямо надела, отправляясь в постель накануне вечером. Руби не позволила мне причесать ее слева, и в результате я вышла из дома, держа за руку крошечный паноптикум: наполовину очаровательный ангелочек в ленточках, наполовину всклокоченный бесенок из преисподней. Она облачилась в футболку с Суперменом, малиновую мини‑юбку и ярко‑желтые сабо, что усугубляло эффект. Руби пропустила мимо ушей мои просьбы и совершенно не интересовалась моими объяснениями, а я рассказывала, почему для поступления в Гарвард, Свартмор или любой другой достойный колледж нужно выбрать правильный детский сад. Кончится тем, что она окажется в Слиппери‑Рок,[1]как ее отец. Даже будь ей не два с половиной года, моя речь вряд ли произвела бы на нее большое впечатление. Ее отец, не будучи выпускником «Лиги Плюща»,[2]зарабатывал примерно в десять раз больше, чем ее мать, которая таким выпускником являлась. И его карьера сценариста оказалась не в пример удачнее моей карьеры федерального защитника.

К тому времени, как мы сели в машину, настроение у всех троих – мамы, папы и детки – было похожим. Плохим. Очень‑очень плохим. Питер был раздражен потому, что ему пришлось встать раньше одиннадцати. Руби – потому, что я выключила «Домик на колесах»,[3]заставила ее съесть хлопья и выйти из дома. Я сердилась на Руби за то, что она была такой упрямой маленькой надоедой, на Питера – за то, что он не помогал мне готовить ее к собеседованию, и на саму себя – потому что набрала пятьдесят пять фунтов за первые тридцать две недели своей второй беременности. Я уже выросла практически из всей своей одежды для беременных, и единственная вещь, которая еще на меня налезала – это старая, выцветшая черная блуза, которую я носила, еще когда была беременна этим маленьким ангелом ада.

Пока мы ехали по бульвару Санта‑Моника, я отчаянно пыталась дать Руби последние наставления.

– Послушай, Персик, это очень важно. Постарайся сегодня быть хорошей доброй девочкой, ладно?

– Нет.

– Да. Да. Это важно. Ты постараешься делиться с другими детьми. Не хватай игрушки и не дерись. Договорились?

– Нет.

– Да. Слушай, у меня идея. Расскажи им какую‑нибудь из своих историй. Например, сказку о полоумном котенке. Хочешь сейчас порепетировать? Это такая замечательная сказка.

– Нет.

Я вздохнула. Питер внимательно посмотрел на меня и поднял брови.

– У нее все получится, – сказала я. – Как только она окажется среди других детей, она станет самой собой, милой и ласковой.

Я взглянула на заднее сиденье. Руби ковыряла в носу и вытирала козявки о подлокотник. Заметив, что я на нее смотрю, она закрыла глаза руками.

Частный детский сад «Любящие сердца» считался лучшим дошкольным учреждением Лос‑Анджелеса. За семнадцать мест, которые освобождались каждую осень в классе «Семеро Козлят», шла беспощадная борьба. Наверное, проще попасть в олимпийскую сборную по гимнастике. И уж точно проще поступить в медицинскую школу. У каждого, кто хоть что‑то представлял собой в Голливуде, был маленький Козленок. Весенние благотворительные спектакли в «Любящих сердцах» славились песнями Алана Менкена и танцами, которые ставила Бетт Мидлер. Была даже легендарная постановка сцены на балконе из «Ромео и Джульетты» с Арнольдом Шварценеггером и Вупи Голдберг в главных ролях.

Мы проходили собеседование одновременно с двумя другими семьями. Дожидаясь директрису на неудобных стульчиках, мы тайком оценивали друг друга. Одна семья казалась вполне приятной. Родители маниакально пытались демонстрировать, что у них прекрасное настроение, – получалось довольно ненатурально, как и у нас с Питером. У отца семейства были длинные взъерошенные волосы, что придавало ему слегка артистический вид. Я решила, что он, наверное, оператор или среднего пошиба кинорежиссер. Одет в такую же, как у Питера, униформу: хлопчатобумажные брюки и слегка помятую оксфордскую рубашку. Его жена – красивая темноволосая женщина примерно одного со мной возраста, тридцати двух или тридцати трех лет, в длинном свитере, прикрывавшем почти до колен обтянутые лосинами ноги, и модных коричневых ботинках. Она заметила, что я разглядываю ее, и тогда я сочувственно улыбнулась и закатила глаза. Она улыбнулась в ответ. Их сын тихо сидел на коленях у отца и каждый раз, когда на него кто‑то смотрел, прятал лицо в отцовской рубашке.

Вторая пара совсем из другой песочницы. Во‑первых, он был в костюме, двубортном, из гладкой блестящей ткани вроде парчи или тафты. Определенно итальянском. И существенно старше нас всех – лет сорок пять или пятьдесят, но просто лез вон из кожи, чтобы выглядеть на тридцать пять. Он умудрялся казаться одновременно скучающим и напряженным. С его молоденькой женой слово «тощая» и рядом не стояло. «Истощенная» подходило куда больше. Ее очень молодое, похожее на тростинку тело было наряжено в продуманно облегающую юбку и топ с лайкрой, из‑под которого виднелась полоска голого тела. На пальце у нее красовался бриллиант размером с небольшого щенка, а лицо, которое иначе было бы полностью алебастрово‑белым, рассекала рана кроваво‑красной губной помады. Надутая гримаса в точности повторяла ту, что изображала на лице ее дочь. Я осторожно провела языком по губам – проверить, не забыла ли накраситься. Конечно, забыла. Я перерыла свою сумочку в поисках помады, но нашла только тюбик детского блеска для губ «Русалочка».

Дочка суперэлегантной пары была облачена в черные вельветовые леггинсы и красную курточку с блестящими черными отворотами и кармашками. Ее красные лакированные ботиночки заворожили Руби. Она показала на них и сказала:

– Мама, хочу, купи.

Обычно за подобными заявлениями следовала мини‑лекция на тему «почему мы не можем купить все, что видим». Но я отчаянно хотела, чтобы Руби попала в этот сад. Только поэтому я наклонилась к ней и прошептала:

– Вот что, детка. Если ты будешь очень‑очень хорошо себя вести, я поищу для тебя такие ботинки.

Директриса вошла в комнату как раз в тот момент, когда Руби говорила гордой обладательнице ботинок:

– У меня будут такие, если я буду холошей!

Я покраснела до черных корней своих рыжих волос, а Питер фыркнул. Симпатичная пара улыбнулась, а не очень симпатичная – напыжилась еще сильнее. Истощенная жена прошипела:

– Морган, иди сюда, – и оттеснила свою дочь от Руби, как будто вообразила, что мое дитя попробует содрать ботинки прямо с ног ее маленького сокровища. Как будто Руби на такое способна. По крайней мере, пока я рядом.

Абигайль Хетэвей, основательница и директор сада «Любящие сердца», была высокой, худой и эффектной женщиной под шестьдесят. Свои черные, слегка тронутые сединой волосы она укладывала в пучок на затылке. Одевалась она превосходно: консервативно, элегантно и, несомненно, дорого. Поверх плотной шелковой блузки кремового цвета она надела бежевый жакет и юбку в тон с рисунком «в елочку». Я удивилась, как ей удается выглядеть так ослепительно, когда она каждый день окружена примерно четырьмя десятками буйных и грязных дошкольников. Мы с Руби уже успели обзавестись одинаковыми молочными пятнами на рубашках, а на моем плече, там, где Руби вытерла свой ротик, красовался фестончик из розовой зубной пасты. Я вполне подходила для рекламы пены для ванны «Калгон» – до применения пены, то есть. Абигайль Хетэвей выглядела так, будто собиралась на обед в охотничьем клубе.

Она присела на стульчик, представилась и начала рассказывать, как пятнадцать лет назад решила открыть этот самый элитный и особенный детский сад. Я нацепила маску внимательной заинтересованности, которое отшлифовала в юридическом колледже, чтобы поражать преподавателей своим усердием и желанием впитать как можно больше знаний. На самом деле слушали только пятнадцать процентов моего мозга. Остальные 85 пристально следили за Руби, которая бродила по комнате, подбирая игрушки и книжки.

– Садик «Любящие сердца» создавался как место, где ваших детей учат самому главному – общаться и взаимодействовать друг с другом, – сказала мисс Хетэвей. – Поэтому мы стараемся привить им такие навыки, как сопереживание и забота о других.

В ту же секунду Руби вырвала игрушку из рук отпрыска симпатичной пары. Тот заплакал.

– Мама, смотли, я взяла, – гордо сообщила она.

– Руби! – шикнула я. – Не делай этого!

– Но мама, я люблю блать! – Она улыбнулась во весь рот.

Я покосилась на мисс Хетэвей – слышала ли? Она слышала и теперь выжидающе смотрела на меня.

– Руби. Это игрушки для всех детей. Надо ими делиться с другими детьми, – я старалась говорить, как мисс Салли из телешоу «А ну‑ка, дети».[4]

– Дети этого возраста практически не способны делиться, миссис Уайет, – сказала директриса.

– Вообще‑то, Эпплбаум. Уайет – это фамилия Руби и Питера, а моя – Эпплбаум, – автоматически сказала я и поморщилась. Как будто мне действительно необходимо обращать на это внимание именно сейчас. Я посмотрела на дочь и сказала: – Не бери в голову, Руби.

Тут Питер решил мне помочь, потому что мне явно не удалось поразить аудиторию своими навыками в воспитании детей.

– Эй, Руби, иди к папочке.

Она подбежала к нему и взобралась на колени.

Директриса рассказывала дальше: к концу дня те из нас, кто пройдет первый этап собеседования, получат анкеты, их надо будет заполнить и отослать в детский сад вместе со ста двадцатью пятью долларами взноса, который в случае неудачи не возвращается. Примерно пять минут Руби сидела спокойно, потом ей это надоело. Извиваясь всем телом, она выскользнула из объятий Питера и соскочила с его колен. Она явно задумала что‑то нехорошее и теперь кратчайшим путем направлялась к песочнице. Я перехватила ее на полпути, когда она пролетала мимо, и рывком усадила к себе на колени.

– Если все готовы успокоиться, – сказала мисс Хетэвей, неодобрительно взглянув в мою сторону, – мне хотелось бы рассказать вам о воспитательных целях программы «Семеро Козлят».

Как потом выяснилось, Руби была на высоте. Она очень мило играла и умудрилась ничего не разбить. Но все это ровным счетом ничего не значило. Мои способности в обращении с детьми не встретили положительных отзывов у мисс Хетэвей. После беседы, пока все собирали вещи, я наблюдала, как она протягивает толстый коричневый конверт симпатичной паре и как они, радостно улыбаясь, сгребли в охапку своего застенчивого сына и выскочили за дверь. Нам конверта не дали. Мне на минуту стало грустно, когда я подумала, что теперь мы, наверное, никогда не узнаем поближе эту милую семью, а ведь они так похожи на людей, с которыми у нас была возможность подружиться. Мои размышления оказались прерваны сценой, которая разворачивалась около двери.

– Простите, но мы не получили свой пакет документов. – Отец Морган вытянул руку, чтобы остановить мисс Хетэвей, направлявшуюся к выходу.

– Мне очень жаль, мистер ЛеКрон, – сказала она.

– Жаль? Что значит – вам жаль? Где мои документы? – Он угрожающе навис над ней.

– Немногие из тех, кто приходит к нам впервые, получают приглашение на следующее собеседование. Мне очень жаль, – повторила директриса.

– Что за черт, о чем вы говорите? Вы хоть понимаете, что родители половины ваших воспитанников работают на меня? Я думаю, вам лучше дать мне документы, – заявил он.

Жена положила руку ему на плечо и сказала:

– Да ну, Брюс. Давай уйдем отсюда. Плевать на это дерьмо.

Руби, которая с любопытством наблюдала за происходящим, ахнула:

– Мама, она сказала «дельмо»!

Я наклонилась, взяла ее на руки и прошептала:

– Тихо, солнышко. – Я хотела немедленно покинуть комнату, но они загораживали единственный выход. Мы с Питером переглянулись, не зная, что делать.

– Мне не плевать, черт подери. Кто вы вообще такая, леди? Что вы о себе вообразили? – лапища ЛеКрона сжалась на плече мисс Хетэвей. На ее скулах проступили красные пятна. Похоже, она испугалась.

– Брюс, я ухожу, сию секунду, – жена ЛеКрона схватила дочь за руку и попыталась вытолкнуть мужа из комнаты. Он открыл было рот, но не успел никто и слова сказать, как Питер шагнул к нему.

– Давайте успокоимся. Мы все немного напряжены. Никто никому ничего не сделает, – сказал мой муж, обнимая ЛеКрона за плечи. – Я не знаю, как у тебя, приятель, но из‑за этих стульчиков у меня отваливается спина, и мне просто необходимо влить в себя как можно больше кофе.

На секунду показалось, что ЛеКрон собирается огрызнуться. Но вдруг он почему‑то передумал, резко сбросил с плеча руку Питера, повернулся на каблуках и демонстративно прошествовал прочь из комнаты. Мисс Хетэвей вздохнула с облегчением, потом обхватила себя руками и содрогнулась.

– Мистер Уайет, если вы минуту подождете, я принесу вам документы, – сказала она.

– Все в порядке. Нам не нужно никакой награды. Мы понимаем, что у вас свой процесс отбора. Все в порядке, – сказал Питер, кивнув мне. Я схватила Руби на руки, и мы вышли из комнаты.

– Спасибо за все и приятного дня, – сказала я, улыбнувшись директрисе через плечо. Я не знаю, почему я так сделала. Возможно, мне просто хотелось показать ей, что с нами все в порядке и отказ ничуть нас не задел. В любом случае потом, когда стало известно, что с ней случилось в тот день, эта фраза показалась мне весьма неуместной.

Date: 2016-02-19; view: 261; Нарушение авторских прав