Глава 7. Утром я, как обычно, разбудила Питера в одиннадцать

Утром я, как обычно, разбудила Питера в одиннадцать. Протянув ему чашку кофе, я сказала:

– Мне сегодня надо на прием к акушерке.

– Спасибо, – он отпил из чашки. – Хочешь, чтобы я тоже пошел?

Когда я носила Руби, Питер ходил со мной на каждое занятие предродовой подготовки. Теперь же он почти туда не заглядывал.

– Не надо, все в порядке. Это обычная проверка на восьмом месяце. А потом я, наверное, схожу на йогу для беременных.

– Ладно. Мы с Руби пойдем на причал Санта‑Моника, может, на карусели прокатимся.

Я его поцеловала, сказав: «Увидимся». Теперь я могла потратить день как угодно.

Моя акушерка Дороти делила офис с кабинетами акупунктуры и массажа. Сначала мне казалось, что там просто сумасшедший дом, но потом я привыкла. Стэйси убедила меня ходить к Дороти, а не к обычному акушеру‑гинекологу, и во время второй беременности, как она и обещала, обо мне заботились гораздо лучше. Мне порядком надоела моя бывшая врач, которая интересовалась, как у меня дела, опираясь на дверную ручку и наполовину высунувшись в приемную к следующей пациентке.

Войдя в приемную, я сняла туфли и встала на весы. Задыхаясь от ужаса, содрала с себя носки. Никакой существенной разницы. Я сняла очки, повязку с головы и серьги. Стрелка слегка дрогнула, словно решая, не дать ли мне поблажку, и решила, что не стоит. За четыре недели я набрала семь фунтов, и стрелка стояла ровно на ста семидесяти. Если бы Национальная футбольная лига искала низкорослых женщин‑защитников, я могла бы принять предложение.

Я испытывала сильное искушение снять рубашку, леггинсы и даже нижнее белье, чтобы попытаться снизить цифру с уровня громадины до обычного человеческого, но весы стояли в приемной, и вокруг слонялась парочка будущих папаш. Скромность одержала победу.

Оказавшись в кабинете, я терпеливо выслушала лекцию Дороти о том, как опасно набирать лишний вес, и легла на спину, чтобы она прощупала мой живот.

– Мальчишка сильно толкается? – спросила она.

– Меньше, чем раньше, – ответила я. – Но это нормально, правда?

– Конечно. У него там теперь меньше места для движений. Он же растет!

Я улыбнулась, представив большого толстого мальчика, свернувшегося калачиком у меня внутри.

– Как у тебя дела, Джулиет? Мне кажется, ты повеселела. Месяц назад ты была немного подавлена.

Иногда Дороти вела себя почти как телепат. Она сразу же оценила мое настроение, и казалось, лучше меня знала, что со мной происходит. Дороти считала, что эмоциональное состояние ее пациенток так же важно для здоровой беременности и родов, как и физическое. Мои эмоции последние восемь месяцев словно катались на американских горках.

Я обдумала ее слова.

– Знаешь, я действительно повеселела.

И даже не заметила этого.

– На самом деле, последние несколько дней я себя отлично чувствую!

– Потрясающе. Что‑нибудь случилось? Ты участвуешь в каком‑то новом проекте?

– Нет, ничего не случилось. Правда. Наверное, я просто привыкла к мысли, что у меня будет второй ребенок. Пора бы уже.

– И то верно. Я уже давно ждала, что это случится. Давай теперь послушаем сердце ребенка.

Я легла обратно, и Дороти провела над моим животом датчиком портативного допплера.[15]После нескольких неудач мы услышали частое «тук‑тук» сердечка моего малыша. Когда я представила себе это загадочное создание, такое родное и в то же время совершенно незнакомое, на глаза у меня навернулись слезы.

– Звучит чудесно, – сказала Дороти. – И точно в нужной позиции, головкой вниз.

– Привет, малыш Исаак, – прошептала я.

– Уже назвали Исааком? – спросила Дороти.

– Ага. Мы дали Руби выбрать между Исааком и Сэмом. Она вообще‑то хотела назвать его Одиссеем, но мы запретили.

– Одиссей! Боже мой!

– Она знает римлян, – гордо улыбнулась я.

– Греков.

– Да. Сама знаю.

Дороти энергично убирала инструменты на место. Она протянула мне руку, чтобы помочь слезть со стола. Я оделась, договорилась о приеме через две недели, вышла к машине, втиснулась за руль и включила любимую радиостанцию. К несчастью, Мойры будто сговорились все время сталкивать меня с Абигайль Хетэвей. Я нажала на кнопку как раз в момент выпуска новостей, где говорилось, что на поминальной службе по директору детского сада, которая пройдет в два часа дня, ожидаются толпы голливудских звездных родителей. Я посмотрела на часы на приборной панели. Без пятнадцати два.

Долю секунды я думала, что поеду на занятия йогой и забуду об Абигайль, ЛеКроне и всей этой каше с «Любящими сердцами». Только долю секунды. А потом развернулась на 180 градусов на бульваре Санта‑Моника.

Естественно, автомобили там отгоняли на стоянку служащие. Я отдала ключи от своего «вольво‑универсала» бойкой молодой блондинке в синей куртке с вышивкой «Девушки‑служащие» на кармане. Она еле сдерживала свое отвращение к состоянию моей машины, что по‑настоящему меня возмутило, ведь я предусмотрительно сбросила с пассажирского сиденья на пол использованный бумажный носовой платок, высохшие детские салфетки, недоеденные яблоки, древние крекеры «Ритц», обгрызанного пластикового динозавра и пакет молока, где еще оставалось несколько прогоркших глотков. Может, она просто была разочарована, потому что ей пришлось отгонять на стоянку побитый старый «универсал», а не новенький «порш». Как сказала бы Руби, «плосто зануда».

Я прошла в часовню мимо вездесущих телекамер. Церковные скамьи оказались переполнены, и я увидела неожиданно много детских лиц. Несмотря на мои впечатления о воспитательных способностях Абигайль Хетэвей, дети, видимо, ее любили. Я осматривала скамьи в поисках местечка, достаточного для моих существенных объемов, и тут услышала возглас: «Джулиет! Джулиет!»

Я глянула через плечо и заметила Стэйси, сидящую в глубине часовни. Она облачилась в строгий черный костюм, оттеняющий ее нежную белую кожу, а густые стриженые светлые волосы спрятала под шляпу, которая, возможно, была чуточку слишком элегантной для похорон. Она наклонилась к своему ряду и одним мановением красных ногтей заставила сидящих на скамейке подвинуться. Чудесным образом появилось место. Я протиснулась туда, извиняясь перед теми, кого придавила по дороге.

Я так и не придумала достойный способ, при помощи которого беременная женщина может пробираться через ряд сидений. Надо повернуться лицом к людям, мимо которых проходишь, чтобы они утыкались носами в твой выпирающий пупок? Или лучше задом, заставляя их отклоняться назад, чтобы избежать контакта с этой самой частью тела? Очевидно, что оба способа – испытание на прочность, но что хуже? Я выбрала вариант «задницей в лицо» по чисто эгоистическим соображениям – так мне не приходится смотреть на людей, проталкивая себя мимо них – и села рядом со Стэйси.

– Почему ты не сказала мне, что придешь? – прошептала я.

– Мне и в голову не пришло, что ты здесь будешь. Я имею в виду, вас же не взяли, так? – громко сказала Стэйси. Головы со всех сторон повернулись ко мне. Я покраснела.

– Спасибо, Стэйси.

– Прости.

– Ерунда, – я сменила тему. – Ну и толпа!

– Вижу. Невероятно! Посмотри туда. Там Николь и Том, сидят рядом с Мишель. Она наша клиентка. Мишель! Привет, Мишель! – Стэйси помахала кинозвезде, которая оглянулась в недоумении.

– Ради Бога, Стэйси, это похороны, а не вечеринка! Потише! – сказала я.

Пристыженная Стэйси перешла на театральный шепот.

– Так что ты решила с садиком?

– Не знаю. Мы пропустили сроки в большинстве мест.

– О чем ты думала? – Стэйси, кажется, на самом деле огорчилась. – Во сколько мест вы подавали документы?

– В три. И нам всюду отказали.

– В три? И только? Ты с ума сошла?

Женщина, сидевшая на ряд впереди, обернулась, чтобы хорошенько разглядеть мамашу отвергнутого дошкольника. Я улыбнулась и помахала ей рукой. Она покраснела и отвернулась.

– Стэйси, мы можем оставить эту тему? Я что‑нибудь придумаю.

– Нет, не можем. Это же ужасно! Ты, кажется, не понимаешь. Если Руби не попадет в нормальный детский сад, она никак не сможет поступить в достойную начальную школу. И тогда со средней школой можно попрощаться, не говоря уже о колледже. Это провал. Полный провал.

– Ты имеешь в виду – провал, как ситуация со СПИДом? Развал Советского Союза? Резня в Руанде? Ты можешь предложить какое‑нибудь чертово будущее? – прошипела я, словно рассерженная гремучая змея.

Стэйси посмотрела на меня, открыв рот.

– Поговорим об этом позже. Может, у меня найдется, кому позвонить.

– Господи, ты серьезно? Найдется? Прости, что я вышла из себя. Ты правда думаешь, что сможешь что‑то сделать? – Мое собственное, с таким негодованием выраженное чувство перспективы просуществовало секунд пятнадцать. Стэйси потрепала меня по руке и снова начала осматривать толпу.

– Видишь, там, впереди? Это муж Абигайль, Дэниел Муни. Он занимается недвижимостью или что‑то вроде того.

Она указала на высокого мужчину лет шестидесяти, чьи волосы с проседью спадали на плечи длинными локонами в стиле Байрона.

– И это ее муж? – удивилась я. – Этот хиппарь на ней женат?

– Был женат. И он не хиппи. Скорее, богемный тип, старая Европа. Только он, кажется, из Айовы или что‑то вроде того. Рядом с ним сидит ее дочь.

Дочь Абигайль Хетэвей выглядела лет на пятнадцать. Она сидела там – подросток с пухлыми щеками и бледным лицом, безуспешно пытающийся не плакать, и мое сердце устремилось к ней. Ее волосы были выкрашены светло‑фиолетовой краской, одна сторона головы обрита. Она явно пыталась скрыть это перед похоронами матери, уложив длинные волосы так, чтобы они закрывали выбритую часть, и заколов простой черепаховой заколкой. Между ней и Дэниелом Муни оставалось около фута свободного места. Ни один из них на другого практически не смотрел. Он глядел прямо перед собой, а она уставилась на собственные колени.

– Бедняжка, – вздохнула я. – Почему отец хотя бы не обнимет ее?

– Он ей не отец, – ответила Стэйси. – Он третий или четвертый муж Абигайль. Они женаты всего пару лет. А отец Одри, кажется, ее первый муж. Ну, может, второй.

– У Абигайль Хетэвей было четверо мужей? Ты серьезно?

– Трое или четверо, точно не помню, – ответила Стэйси.

Тут в церкви зазвучал орган, и все притихли. На кафедру поднялся невысокий человек в одежде священника. Он протянул руки к собравшимся и запел псалом. Стэйси показала на слова в молитвеннике, но мне они были не нужны. Я давно уже выучила «Поразительную благодать» в вариации Джуди Коллинз, даже мелодию знала.

Большая часть службы показалась мне очень трогательной, но я, как известно, рыдаю, даже когда смотрю рекламу моющих средств «Лизол». Одна из давних подруг Абигайль произнесла панегирик, вспоминая ее как чудесную жену, мать и вдохновительницу всех воспитателей. Кинозвезда средней величины, отец одной из воспитанниц «Любящих сердец», прослезился, рассказывая, как Абигайль Хетэвей помогала его дочери в те трудные времена, когда ее родители проходили через процедуру развода средней скандальности.

Когда актер сел на место, кафедра пустовала несколько минут. Внезапно, взмахнув седоватой гривой, с места поднялся Дэниел Муни. Он ступил на кафедру одним большим, ленивым шагом и протянул руки к собравшимся.

– Я обнимаю вас. Я обнимаю вас и благодарю за вашу любовь и поддержку, за ваши воспоминания о нашей дорогой Абигайль. Я вижу, что некоторые из вас плачут. Не плачьте о ней. Жизнь – это всего лишь иллюзия. Слезы, которые вы проливаете, предназначаются вам самим и всем нам, поскольку мы здесь, в ограниченном времени и пространстве земной жизни, а она ушла вперед, вознеслась в Царство совершенного бытия. Она ушла домой. Оплакивая Абигайль, вы лишь удерживаете ее здесь и лишаете света. Веселитесь же, радуйтесь за нее. Пусть ваша радость подтолкнет ее душу к тому дому, которого все мы жаждем.

Дэниел Муни нес подобный вздор не меньше получаса и, в конце концов, действительно осушил все слезы, которые могли быть пролиты по его жене. Время от времени по ходу рассказа он выдерживал драматическую паузу и отбрасывал волосы со лба вычурным движением большого и безымянного пальцев. И он ни разу, ни единого разочка не взглянул на падчерицу, которая сидела в первом ряду, одинокая и замкнувшаяся в своем страдании.

К тому времени, как он вернулся на свое место, я нашла еще одного подозреваемого в убийстве Абигайль Хетэвей.

Священник пропел вместе с нами последний псалом, затем сошел с кафедры и проводил вдовца и дочь погибшей к выходу из церкви. Как только они миновали проход, остальные встали с мест, чтобы уйти. Стэйси повернулась ко мне и спросила:

– Хочешь перекусить где‑нибудь? Мне нужно быть в офисе только через час или около того.

– Что, есть? Я? Да никогда, – ответила я.

Пока мы пробирались через толпу, Стэйси на каждом шагу останавливалась, чтобы поздороваться с очередным знакомым.

– Привет! Трагично, да? – говорила она. И тут же: – Как вы поживаете? Не правда ли, все это просто ужасно? – И опять: – Привет. Так печально. Очень печально, не правда ли?

Меня потрясла ее способность одновременно казаться искренне убитой горем и счастливой видеть кого‑то. Наконец мы добрались до двери и вышли на яркий холодный солнечный свет. По пути к тротуару мы достали талоны на парковку, помахали ими в сторону служащих и остановились, чтобы подождать, пока пригонят машины. Тут плеча Стэйси коснулась молодая женщина с длинной черной косой и покрасневшими глазами.

– Стэйси, я так рада, что ты пришла. Как Зэкери? Он знает? – спросила она.

– Мэгги! Милая, дорогая Мэгги! Зак хорошо, у него все в порядке. Я ему рассказала об Абигайль, но он, кажется, так и не понял. А ты? Как ты, держишься?

– Ох, не знаю. Я в шоке. Знаешь, я ведь была с ней в тот вечер, когда это случилось, – и тут на глаза молодой женщины навернулись слезы.

Это меня заинтересовало, и я тут же ввязалась в разговор.

– Бедняжка, – сказала я. – Вы видели ее прямо перед тем, как она умерла?

Стэйси предостерегающе на меня посмотрела.

– Джулиет! Это Мэгги Фрэнкс, одна из воспитательниц в классе «Семеро Козлят». Мэгги, это моя подруга Джулиет Эпплбаум.

Я протянула руку и пожала слабую ладонь Мэгги.

– Вы знали Абигайль? – спросила она.

– Нет, не совсем, – ответила я. – Я пришла за компанию со Стэйси.

Стэйси фыркнула, а я торопливо продолжила:

– Мы собирались пообедать. Не хотите ли присоединиться?

Мэгги посмотрела на меня с благодарностью.

– Знаете, я соглашусь. У мистера Муни сегодня никто не собирается, а мне очень не хочется сейчас оставаться одной.

Стэйси, все это время сверлившая меня взглядом, вежливо присоединилась к моему приглашению, и мы договорились встретиться в «Бабалу», маленьком ресторанчике неподалеку. Высвободив машины со стоянки, мы тронулись с места небольшой колонной. Нам и в голову не пришло ехать на одной машине, но почему бы и нет? В конце концов, это же Лос‑Анджелес. Мы со Стэйси сразу нашли, где припарковаться, и теперь ждали в ресторане, пока Мэгги кружила по стоянке в поисках места.

– Зачем ты все это затеяла, Джулиет? Почему попросила ее пойти с нами? – спросила Стэйси.

– Ну она бывшая учительница Зака.

– И что?

– А то, что она, возможно, последний человек, видевший Абигайль живой. Я всего‑навсего хочу выяснить, не знает ли она что‑нибудь полезное.

– Я думала, ты решила бросить это после скандала с ЛеКроном. Я думала, мы договорились, что ты оставишь расследование профессионалам.

– Во‑первых, мы ничего не решали, это ты решила.

Я помолчала минутку, сбитая с толку воспоминанием о том, что Питеру я сказала в точности то же самое и, отбросив мысль о недостатке оригинальности, продолжила:

– А во‑вторых, мне кажется, что полиция уже решила, что это была случайная авария. Если так, они не станут утруждать себя расследованием. А если не будут они, то почему нельзя мне? Меня этому учили, и я знаю, что делаю. Никому не повредит, если я в это чуть‑чуть влезу.

– ЛеКрон мог бы с этим поспорить, – заметила Стэйси. Иногда она бывает ужасно ехидной.

Тут мы увидели, что Мэгги ставит машину на освободившееся место прямо перед рестораном.

– Сделай одолжение, Джулиет, не дави на Мэгги слишком сильно. Она ужасно милая, и я не уверена, что она выдержит твой натиск.

– Я и не собираюсь давить. Разве я когда‑нибудь это делала?

Стэйси подняла брови.

– Поверь мне, – торопливо сказала я, пока Мэгги входила в ресторан. – Я буду нежной. И буду держать себя в руках.

– Лучше так и сделай, – прошептала она и махнула Мэгги рукой.

– Дорогая, мы здесь!

Стэйси, как обычно, заказала диетическую пищу: на этот раз рыбу‑гриль и салат без заправки. Когда‑нибудь я сделаю на ее тощей заднице татуировку «Не кладите масла». Надо еще об этом подумать, вдруг там не хватит места. Мэгги заказала что‑то из разных сортов зерна с начинкой из каких‑то корешков, а я попросила сэндвич с жареным мясом и картошку фри. Мне не очень‑то хотелось картошки, но нужно же кому‑то дотянуть калории на нашем столе до дневной нормы.

За чаем я аккуратно перевела разговор на Абигайль Хетэвей.

– Мэгги, вы сказали, что видели Абигайль прямо перед ее гибелью?

Ну, может, и не очень аккуратно.

– Да. То есть, нет. Я имею в виду, не прямо перед этим, но в тот вечер после занятий, – сказала Мэгги.

– А в какое время? – спросила я.

Она посмотрела на меня с любопытством, но на вопрос ответила.

– Около 18:10 или что‑то вроде этого. После того, как последнего ребенка забрали из продленной группы.

– Мэгги следит за детьми днем, – вмешалась Стэйси. – Занятия кончаются в час, но некоторые остаются до шести.

– С девяти до шести? – удивилась я. – Многовато для трехлетних малышей.

– Я тоже так считаю, – кивнула Мэгги. – Но так надолго остаются немногие. Большинство детей отправляется домой в три, поэтому днем работают два воспитателя, и только я остаюсь до вечера.

– Абигайль всегда оставалась с вами? – поинтересовалась я.

– Как правило, да, – сказала Мэгги. – Ей не нравилось, что там только одна воспитательница, вдруг случится что‑нибудь. Поэтому она обычно занималась делами до шести, пока не заберут последнего ребенка. Не знаю, кто теперь будет оставаться со мной допоздна.

Мэгги громко всхлипнула, и на глазах у нее опять появились слезы.

Стэйси потрепала ее по руке и сказала:

– Не волнуйся, милая. Я уверена, что новый директор будет это делать.

А я об этом даже не подумала!

– Кто собирается возглавить школу? – спросила я. – Знает кто‑нибудь?

Мэгги покачала головой:

– Это решит совет директоров. Так странно! Это же школа Абигайль! Не могут же они просто нанять кого‑то на ее место!

Я повернулась к Стэйси и спросила:

– А что, «Любящие сердца» – некоммерческая организация? Им управляет фонд или что‑то вроде этого, или детский сад полностью принадлежал Абигайль?

Стэйси на секунду задумалась.

– Я почти уверена, что это устроено, как любая другая частная школа. Официально всем управляет совет директоров, но это на самом деле ничего не значит, все решения принимала Абигайль. Я знаю, что детский сад некоммерческий, потому что списывала все взносы, сделанные за год.

– Если только ты не уклонялась от налогов, – сказала я.

– Если я уклонялась, то и мой бухгалтер тоже. Его дети ходили в «Любящие сердца».

– Хорошо, мы уверены, что детский сад продолжит свое существование без Абигайль. Вопрос в том, кто станет им заведовать. Кто займет ее место? – продолжила я.

Мэгги снова всхлипнула:

– Надеюсь, они не сделают Сьюзан Пайк новым директором. Если так будет, то клянусь, я уволюсь.

– Сьюзан Пайк? А кто это? – спросила я.

– Она была одной из первых воспитательниц, которых наняла Абигайль. Она там с самого открытия. Что‑то вроде старой драконихи, но с детьми обращается хорошо, – ответила Стэйси.

– Может, с детьми у нее все хорошо, но мы ее ненавидим, – жестко проговорила Мэгги. – Теперь, когда Зэкери уже не ходит в садик, я могу тебе сказать это, Стэйси. Единственным человеком, который мог ее выдержать, была Абигайль.

Я попыталась утешить Мэгги:

– Тогда, я думаю, они не сделают ее новым директором.

Потом вернулась к старой теме:

– В тот вечер, когда Абигайль погибла, ничего странного не случилось? Вы не заметили ничего необычного?

– Меня об этом уже спрашивали в полиции. Я им сказала, что все шло, как обычно.

– То есть, это был обычный вечер понедельника.

– Думаю, да.

– Такой же, как все остальные дни недели?

– Да. То есть, нет.

– А что? – спросила я.

– Пятницы немного не такие, – сказала Мэгги. – По пятницам Абигайль уходит в пять пятнадцать, потому что в шесть у нее психолог. Но в остальные дни она остается со мной так же, как и в тот вечер, – Мэгги вновь начала хлюпать носом.

– Она ходила к психоаналитику? – спросила я. Мне было трудно представить себе исключительно самоуверенную Абигайль Хетэвей на приеме у психолога. Я не очень понимаю почему, в конце концов, в Голливуде чуть ли не каждый ходит на промывку мозгов. Просто я не ожидала от Абигайль Хетэвей, этой снежной королевы, привычки регулярно облегчать душу. Это не похоже на ее стиль.

– В походах к психологу нет ничего плохого, – Мэгги решила защитить Абигайль. – И вообще, она туда всего пару месяцев ходила. Она не была ненормальной.

– А вы не знаете, к кому она ходила? – спросила я, хотя на самом деле не думала, что Мэгги знает или согласится рассказать.

– Минутку, дайте подумать. Несколько месяцев назад ее врач позвонила и отменила прием из‑за болезни. Я с ней разговаривала, потому что Абигайль и Сьюзан ру… беседовали. Посмотрим, смогу ли я вспомнить ее имя.

– Попробуйте. Попробуйте хорошенько, – нажала я.

– Я помню, имя было похоже на китайское. Тэнг? Вонг? Ванг! Точно, Ванг.

– Фамилия врача была Ванг? Вы помните, как ее звали? – спросила я. Это же не может быть она! Или может?

Давным‑давно, когда Руби только родилась и мы с Питером тяжело к этому приспосабливались, мы по совету одной подруги пошли на прием к консультанту по семейным отношениям. Как раз тогда снимали фильм по сценарию Питера, и он подружился с исполнительницей главной роли, Лили Грин. Она была подающей надежды звездочкой и вскоре после этого всех удивила, получив «Оскара» за лучшую роль второго плана в первом же своем серьезном фильме. Во время съемок фильма Питера она как раз разбиралась в своем непростом браке и посоветовала нам своего терапевта, некую Герму Ванг.

Мы договорились о встрече с доктором Ванг, которая оказалась не крошечной худенькой азиаткой, которую я себе представляла, а напротив, довольно полной еврейской матроной с заметным лонг‑айлендским акцентом. Ванг – фамилия ее мужа. Мы с Питером продержались у прекрасной Ванг только один прием. За первые три из пятидесяти минут она умудрилась перечислить имена трех или четырех сотен своих пациентов из числа знаменитостей. Разумеется, не фамилии. Она говорила что‑то вроде «Как я сказала одному из моих пациентов: „Уоррен, каждый брак – это сотрудничество“». Или «Как я часто говорю одной своей пациентке: „Джулия, вы не должны ожидать, что он поймет вас, если не используете трехсоставную технику общения“».

Формально она, конечно, не нарушает врачебную тайну, но на самом деле кто из нас не знает, что это за люди? Мы с Питером решили, что любые наши проблемы не стоят того, чтобы платить по сотне баксов за час разглагольствований доктора Ванг об испытаниях и бедствиях, выпавших на долю Мела, Мэтта, Брюса и Сьюзан. Больше мы к ней не ходили.

– Да, фамилия Ванг, но имя я точно не помню, – сказала Мэгги.

– Может быть, ее звали Герма? – спросила я.

– Возможно. Не помню. Почему вы задаете мне столько вопросов?

– Джулиет вечно хочет все знать, – сказала Стэйси и легонько пнула под столом мою ногу.

Сообразив, что вряд ли смогу вытянуть из Мэгги что‑то еще, я прекратила допрос и до конца обеда помалкивала. Пока Стэйси и Мэгги добрых полчаса делились теплыми воспоминаниями о годах, проведенных Заком в «Любящих сердцах», я обдумывала то, что мне удалось выяснить. Если Абигайль Хетэвей действительно ходила к доктору Ванг, звездному психологу, тогда, скорее всего, она бывала на семейных консультациях. Значит, у нее могли быть проблемы с Дэниелом Муни. И если так обстоят дела, то, возможно, это он размазал ее о почтовый ящик! На первый взгляд, между мелкими семейными неурядицами и убийством большая разница, но, как я уже говорила, Дэниел Муни меня действительно раздражал. Глупо будет не проверить эту зацепку, даже если она чуточку притянута за уши.

Официантка подошла убрать тарелки и спросила, не хотим ли мы кофе. Стэйси заказала двойной латте одинарной крепости с обезжиренным молоком. Я задумалась: не превысила ли я сегодняшний лимит кофеина, и решила, что, по всей видимости, да.

– Мне то же самое, но не двойной, и не обезжиренный, и без кофеина.

Официантка посмотрела на меня озадаченно.

– Обычный латте без кофеина, молоко нормальной жирности, – заказала я.

– А, хорошо, – ответила она.

– Я, пожалуй, ничего не буду, – сказала Мэгги. – Думаю, мне лучше пойти. Нужно подготовиться к завтрашним занятиям, будет урок музыки, а я хотела разучить с детьми новую песенку.

Мы со Стэйси ничего не имели против. Мэгги собралась, тепло поцеловала Стэйси в щеку, холодно пожала мою руку и ушла.

Я проводила ее взглядом, и как только она скрылась из виду, повернулась к Стэйси.

– Ну так в чем дело, Стэйси? – спросила я. – Что там у тебя с ЛеКроном?

Она подняла на меня глаза, побледнела и ответила:

– Ничего.

– Врешь.

– Правда, ничего. О, смотри, нам кофе принесли.

Она увлеченно принялась сыпать в свою высокую чашку огромное количество заменителя сахара.

– Стэйси.

Она посмотрела на меня и прошептала:

– Но как ты узнала?

– Я разговаривала с тобой в понедельник вечером. Я даже сказала что‑то вроде «может, это ЛеКрон ее убил», но ты не сказала, что видела его тем вечером. Ты ничего не сказала о вечеринке.

– Я разве не говорила? – Стэйси выглядела бледной и испуганной. – Джулиет, обещай, что ты ничего не скажешь. Пожалуйста. Все кончено, я клянусь, что кончено. Это закончилось, когда ты сказала мне, что он сделал со своей женой.

– Что кончено, Стэйси?

– У нас с Брюсом все кончено. Да это ничего не значило, просто интрижка. Ради Бога, я тоже имею право. Знаешь, сколько раз мне приходилось сталкиваться с маленькими приключениями Энди? Уже давно пора, уже моя очередь.

Энди, муж Стэйси, был известным бабником. Стэйси это знала, ее друзья тоже. Все знали. Раз в пару лет они расходились только для того, чтобы сойтись обратно через несколько недель или месяцев после курса терапии и огромного числа заверений в вечной преданности. Я думала, что Стэйси нашла какой‑то способ смириться с этим, смогла как‑то привыкнуть. Может, так и было. Может, она обманывала Энди в отместку за его предательства.

– И как долго ты встречалась с ЛеКроном? – спросила я.

Стэйси грустно рассмеялась.

– Я бы это так не назвала. Мы несколько раз занимались сексом, в первый раз – в его ванной посреди вечеринки.

Я поморщилась. Стэйси посмотрела на меня с вызовом:

– Мы увлеклись.

– Еще бы, – вздохнула я, а потом мне стало стыдно из‑за того, что я осуждала ее. – Звучит довольно заманчиво.

– Это и было заманчиво, – сказала Стэйси. – Мы встречались еще несколько раз. А той ночью сняли комнату в отеле «Беверли Уилтшир». Это был последний раз.

Стэйси уставилась в свою чашку, и до меня не сразу дошло, что она плачет.

– Стэйси, милая, не плачь. Ты права, ты это заслужила. Энди все время так делает. Ты имеешь право, честно.

– Но ты бы так не поступила, – всхлипнула она.

Я на секунду замолчала. Нет, я не могла себе представить, что обманываю Питера. И что он меня обманывает, тоже не могла.

– Не знаю, Стэйси. Понятия не имею, что я стала бы делать в такой ситуации. Но это не имеет значения. Важно лишь, как ты себя чувствуешь.

– Я чувствую себя так, словно это меня раздавили машиной.

Я протянула руку, и Стэйси ее взяла. Несколько минут мы тихо сидели за столиком, потом оплатили счет, собрали вещи и ушли. Остановились около моей машины. Нам обеим было неловко, и тут я протянула руки и обняла подругу.

Отпустив ее, я сказала:

– Позвони мне, хорошо?

– Ага. Я люблю тебя, Джулиет.

– И я тебя люблю. Ты моя лучшая подруга. Ты ведь это знаешь, правда?

– Да, знаю. А ты – моя.

Я помахала ей рукой, открыла машину, втиснула себя за руль и отправилась домой, размышляя обо всех этих жутких семейных парах. ЛеКрон и его жены, Стэйси и Энди, Абигайль Хетэвей и Дэниел Муни. Нам с Питером часто казалось, что мы – единственная счастливая пара среди всех наших знакомых. Иногда из‑за этого я чувствовала свое превосходство, будто я лучше всех вокруг. Иногда это меня прямо‑таки пугало. Может, мы от них ничем не отличались. Может, наши несчастья просто еще не начались.