Глава 6. Дома пришлось безвылазно проторчать несколько дней

Дома пришлось безвылазно проторчать несколько дней. Когда Геля совсем уж затосковала (без интернета и телека даже дом‑музей Рындиных в конце концов прискучил), произошло вот что.

То есть сперва, наоборот, совсем ничего не происходило.

Был поздний вечер. Столовую окутывал мягкий полумрак, горела лишь настольная лампа, у которой Аглая Тихоновна, как обычно, что‑то шила. Василий Савельевич, как обычно, запаздывал со службы. Аннушка, как обычно, ворчала, что ужин перестоит.

А Геля – Геля, свернувшись калачиком в любимом кресле Василия Савельевича, дулась.

Вот тебе и путешествия во времени, – сердито думала она, – вот тебе и опасности с приключениями.

Залипла тут, как доисторическая букашка в янтаре! Да ей так скучно в жизни никогда не было, даже на уроке географии!

Вот сегодня, например, Аннушка с Аглаей Тихоновной устроили дома настоящий переполох – выставляли двойные рамы, мыли окна, укладывали зимнюю одежду в сундуки, а ей, Геле, не позволили и пальцем пошевелить – как же, доктор запретил переутомляться! Не то чтобы она особенно любила прибираться, но хоть какое‑то развлечение.

С другой стороны, – девочка вздохнула, – хорошо, что прапрадедушка запретил ей все на свете.

Выдавать себя за другого чрезвычайно трудно, пусть и позаимствовав его внешность. Столько мелочей, которых ни за что не предусмотришь, даже если бы они с Феей готовились к «заброске диверсанта» не пару часов, а пару лет.

И как тут быть? Самое время посоветоваться с Люсиндой, но сколько Геля ни пялилась на танцующую пастушку, связи все не было, и сны снились самые пустяковые – чаще всего про зеркало в ореховой раме.

То она тщетно искала свое отражение, но зеркало было темным и пустым, как ночной пруд; а то еще вместо Гели или на худой конец Поли Рындиной в зеркале вдруг являлась Динка Лебедева, одетая пастушкой Ватто, с немыслимой напудренной куафюрой, и танцевала, танцевала…

Было, правда, странное чувство, будто за ней кто‑то наблюдает, особенно во сне.

Но «Августин» не звучал, и Фея не появлялась.

И что делать дальше – совершенно непонятно. И вот Геля, отважная путешественница во времени, вместо того, чтобы совершать подвиги во имя спасения человечества, сидит в глупом кресле под глупым пледом и теряет это самое время, слушая, как ветер тоскливо завывает в трубах.

Но стоп. Какой ветер? Какие трубы?!

Сидит‑то она, положим, почти в обычной московской квартире с центральным отоплением, а не в какой‑то там избушке на окраине леса.

Хотя погода, и вправду, мерзкая. За свежевымытыми стеклами в полумгле уныло сеется то ли дождь, то ли снег. И ветер…

Ветер все же выл. Но как‑то странно. Словно бы не снаружи, а из глубины квартиры доносилось жутковатое, протяжное «Аооооээээыыыы… Эууууууу… Оррэээуууууу… Ууууу…».

Девочка вздрогнула.

Это, наверное, слуховая галлюцинация – когда слышишь то, чего на самом деле нет. Конечно, здорово – галлюцинаций у нее никогда еще не было, ни слуховых, ни каких‑либо ещё. Но и страшновато – а вдруг она реально сбрендила от безделья?

Геля подтянула плед повыше, едва справляясь с позорным желанием укрыться с головой, как в детстве.

– Поленька, ты озябла? – тотчас же обеспокоилась Аглая Тихоновна. – Тебе нехорошо?

– Нет, мамочка. Мне… очень хорошо. Я прекрасно себя чувствую, – неубедительно заблеяла Геля, понимая, что признаваться в слуховой галлюцинации ни в коем случае нельзя, но тут же и сдалась: – Просто мне кажется, что кто‑то плачет. Или воет. И от этого немножко страшно.

Отбросив плед, девочка выбралась из кресла и бросилась в объятия Аглаи Тихоновны.

– Ну что ты, глупенькая, это же всего лишь силы зла, – Аглая Тихоновна улыбнулась, прижимая к себе Гелю.

– Доктора кличут, – кивнула Аннушка, – и как только в дом пролезли. Ведь три дни не было – я понадеялась, что сгинули совсем.

– И как тебе не совестно говорить такое, – с упреком посмотрела на нее Аглая Тихоновна.

– Да уж нисколько не совестно, – насупила круглые бровки Аннушка, – боюсь я их. И барышня, сами знаете, боится, – Аннушка передернулась. – Только вы с вашей добротой и можете терпеть в доме эдакую нечисть.

Вой, жалобный и жуткий, прозвучал с новой силой. Аннушка закрестилась и трижды сплюнула через левое плечо, а Геля крепче прижалась к прапрабабушке.

Это они о чем вообще? Какие еще силы зла? Привидение, что ли?

Позабыв на минуточку о страхе, девочка насмешливо фыркнула. Вот тебе и прогресс. Вот тебе и начало двадцатого века. Взрослые же тетьки, а верят во всякую чепуху.

А вот Геля, цивилизованный человек, конечно, знает, что привидения бывают только в мультиках и сказках.

Но вой все не утихал, и страх снова шевельнулся – а вдруг? Мультиков тут еще никаких нет, а привидения, наоборот, есть? И вдруг одно какое‑нибудь да и живет в квартире Рындиных?

Привидение еще немножко повыло, словно соглашаясь с Гелей.

– Ой, мамоньки мои, да что ж ты будешь делать, – плаксиво скривилась Аннушка, – плачет и плачет, всю душу выматывает… А вдруг с доктором что, Аглая Тихоновна? Ведь одиннадцатый час, а ни слуху ни духу… Вот эта пакость беду почуяла и воет?

– Не говори чепухи, – сказала Аглая Тихоновна, но при этом слегка побледнела. – Возможно, силы зла просто проголодались. Я сейчас пойду и позову их.

– Мамочка, не ходи! – пискнула Геля, изо всех сил обнимая Аглаю Тихоновну. Она ни за что не отпустит любимую прапрабабушку на растерзание голодному призраку!

– Ох, не к добру, не к добру песни эти, попомните мои слова. За доктором убивается нечисть. Что‑то стряслось с Василь Савельичем… – все причитала Аннушка.

Геля окончательно перепугалась и приготовилась зареветь, но в этот момент прозвучал звонок в дверь – раз, другой, третий. Только один человек звонил так нетерпеливо, и Аннушка выдохнула:

– Слава тебе, господи! Жив‑здоров, явился‑не запылился…

И все поспешили в переднюю – встречать Василия Савельевича.

Выглядел живой и здоровый доктор, признаться, не очень – веки воспаленные, красные, кожа на висках запала, усы поникли, а борода будто пеплом присыпанная – просто зомби какой‑то, а не человек, честное слово.

Спать ночью ему не довелось, уехал к больному в одиннадцатом часу, а вернулся под утро. Выпил чаю, переоделся и снова на службу – допоздна.

Даже Аннушка пожалела страдальца медицины – не стала ругаться, как обычно, а, наоборот, помогла снять пальто и подала мягкие домашние туфли. Но доктор и сам, похоже, на этот раз не в силах был пикироваться с кухаркой.

Прошел в столовую, тяжело опустился на стул.

– Трудный день, Базиль? – участливо склонилась к мужу Аглая Тихоновна. Доктор дернул усом, тщетно пытаясь изобразить улыбку:

– Как обычно, Аглаша. Грязь и нищета, нищета и грязь. Люди – дети! – живут в ужасающих условиях, хуже диких зверей. Я бессилен, что я могу? Все напрасно…

– Это у вас от голода ипохондрия сделалась, Василь Савельич. А как покушаете – сразу и пройдет, – уверенно заявила Аннушка. – Уж сегодня будете довольны – у нас к ужину лещ в сметане.

Но даже лещ в сметане не прельстил доктора. Он вяло кивнул и нахохлился, прикрыв глаза, как больная птица.

Аглая Тихоновна и Аннушка стали вокруг него порхать и хлопотать. О призраке все напрочь позабыли, и даже Геле ее страхи показались смешными – ну, конечно, теперь в столовой горел яркий свет, из кухни вкусно пахло, жизнерадостно распевал самовар, и, скажите на милость, какие силы зла решились бы посетить такой милый дом? Ерунда, конечно. Мракобесие и бредни, как сказала бы ее мама (которая Алтын Фархатовна).

Но не успела Геля как следует посмеяться над собой, как из кухни послышался крик Аннушки. Крик был, правда, скорее возмущенный, чем испуганный:

– Василь Савельич! Василь Савельич! Да чтоб тебя, дрянь паршивая!

– Ну это уже переходит всякие границы! – обиделся на «паршивую дрянь» доктор. Но Аглая Тихоновна, нежно положив руку на плечо мужа, проговорила:

– Думаю, это силы зла явились. Я совсем забыла тебе сказать…

Не проявляя ни малейшего страха, а, наоборот, весьма веселым голосом доктор сказал:

– Силы Зла? Прекрасно! Прек‑расно!

И отправился на кухню. Геля, застывшая столбом от всех этих странных разговоров, подумала, что вот теперь будет форменной дурой, если не воспользуется случаем взглянуть на всамделишнее привидение, тем более что никто, кроме нее, похоже, нисколечко не боится.

Ничего особенного она не увидела – ни адского пламени, ни других спецэффектов. Доктор с блаженной до идиотизма улыбкой стоял, опираясь на дверной косяк, и смотрел, как на самой широкой полке буфета, распушив от удовольствия шерсть у основания хвоста, никакой не призрак, а всего лишь маленькая черная кошечка пожирала пресловутого леща в сметане прямо с блюда.

– Вот‑с, полюбуйтесь, – наябедничала кухарка. – Пренаглая тварь! Я нарочно прогонять не стала, чтоб вы поглядели.

– А‑анна Ива‑ановна, – снисходительно протянул доктор, – ну что вы, в самом деле, скандалите из‑за пустяка? Ведь три дни не было. Изголодалась, должно быть, бедняжка.

– Вот что, забирайте свою бесомыжницу и марш отсюда! Чтоб эта зараза на кухне у меня… – стала наскакивать на доктора Аннушка, но Василий Савельевич только рассмеялся.

Кошка подняла мордочку. Лучиками блеснули длинные усы, а зеленые глаза заискрились, как драгоценные изумруды. Наглый зверек крикнул мэээу! – глядя на доктора, словно поздоровался.

Спрыгнув с буфетной полки, кошка танцующей рысцой направилась к Василию Савельевичу и стала виться у его ног, выгибая спину.

Доктор подхватил ее на руки, пощекотал подбородок. Кошка сладко зажмурилась, вытянула шею и замурлыкала.

– Ой, а можно мне тоже ее погладить? – Геля уже потянулась к кошке, но доктор, загородив зверька локтем, как какая‑нибудь жадина, удивленно спросил:

– Погладить? Но ведь Силы Зла всегда тебя пугали! Ты боялась этой кошки до смерти!

– Силы Зла?! – в свою очередь удивилась Геля. – Ты называешь кошку Силы Зла?

Василий Савельевич так пристально посмотрел на дочку, что ей пришлось собрать все свои невеликие запасы мужества, чтобы не грохнуться в обморок, – неизвестно, как там обстояло у Поли с Силами Зла, а вот Геля до смерти боялась именно что доктора.

И не напрасно – Василий Савельевич устроил ей настоящий экзамен. Тут‑то все и выплыло – и что «Поля» напрочь забыла не только странную кличку зверька, но и многое другое: знакомых, родственников, гимназических подруг и разные события. Не знает, когда у нее день рождения, а еще разучилась играть на пианино, шить и вышивать.

При этом прекрасно помнит членов семьи, таблицу умножения, языки – французский, немецкий и английский (причем на английском говорит гораздо лучше, чем до травмы). Коротко говоря, секретный агент Фандорина, как никогда, была близка к провалу. И из‑за кого? Из‑за какой‑то дурацкой кошки!

Но, как ни странно, доктору и в голову не пришло, что его дочь вовсе даже и не дочь, а гостья из будущего, прибывшая с миссией по спасению человечества. Ничего подобного. Василий Савельевич пришел к выводу – барабанная дробь! – что после травмы бедное дитя страдает амнезией.

Домашним он объявил, что Поленька очень нуждается в поддержке близких. Не следует пугаться, если она чего‑то не может вспомнить, а следует, наоборот, рассказывать обо всем подробнейшим образом, и память мало‑помалу обязательно вернется. Не‑пре‑мен‑но!

И секретный агент, она же Поля Рындина, она же Геля Фандорина, не откладывая, прямо за ужином принялась задавать вопросы. Первым делом поискала виновницу своего провала – кошка с самодовольным видом восседала на коленях Василия Савельевича и время от времени капризно мяукала, требуя подачек. Суровый прапрадедушка, сюсюкая, кормил бессовестное животное прямо с вилки. Ну, просто умереть‑уснуть! Геля хмыкнула и спросила:

– Папа, а почему ты все же обзываешь кошку Силами Зла?

Ответила Аннушка, которая как раз, пыхтя, притащила пыхтящий самовар почти с нее же размером:

– Это у Василь Савельича юмор такой – английский. Как скажет что, так мороз по коже.

– А, я знаю! – обрадовалась Геля. – Gallows humour называется.

– Да как ни назови – все одно ведь пакость! – Аннушка, похоже, и кошку недолюбливала, и черный юмор не одобряла, вот и разразилась настоящей обличительной речью: – Едва объявилась эта зараза в доме, так никакого спасу от нее. Некраденый‑то кусок быстро приедается, она и давай на кухне у меня из‑под рук тащить! Уж и веником ее, и полотенцем гоняла, но нет‑нет да и не досчитаюсь чего. Я к доктору – уймите, говорю, кикимору свою, мочи нет терпеть. А он: «Да что вы, Анна Ивановна, какое беспокойство от малюсенькой кошечки?» – Ах, так, – говорю, – а кто говядины полфунта скрал? Шпалеры кто ободрал в передней? А обивку диванную кто изорвал, уж не вы ли? А вазу кто разбил, ту, что Аглае Тихоновне на день ангела подарили? Да это не кошка, а, стесняюсь сказать, силы адовы! Ему все смех. – Аннушка сердито передразнила доктора: – «Прекрасная идея, – говорит, – прек‑расная, так и назовем нашу кошечку – Силы Зла, и будут ответы на все ваши вопросы. Кто сметану съел? Силы Зла. Кто Полю исцарапал? Силы Зла. Кто пальму повалил? Силы Зла. Что там у вас дальше по списку?» – Да вы что, – спрашиваю, – совсем ума решились? Мало что притащили в дом черную кошку, так еще прозвание ей такое гадкое хотите дать? Но ему разве что втолкуешь? Только хохочет. А эта тварь – и без того ведь несносная, с каждым днем все наглее, – Аннушка с осуждением покачала головой, собрала грязные тарелки и понесла на кухню.

– Сами вы, Анна Ивановна, знаете ли… Вот что я вам скажу! – крикнул ей вслед раздосадованный доктор, нежно наглаживая Силы Зла.

– Папа, а откуда ты ее… притащил? – Геля не собиралась выслушивать очередную перепалку между Аннушкой и Василием Савельевичем – про кошку было куда как интереснее.

Но доктора снова опередили с ответом.

– Этого никто не знает, – загадочно улыбнулась Аглая Тихоновна.

– Ты меня разыгрываешь, так не может быть! – обиделась Геля, но Аглая Тихоновна рассказала вот что.

В тот день Василий Савельевич вернулся домой очень поздно, почти к полуночи – точно как сегодня. Сутки мотался по больным, ужасно устал – едва нашел силы снять пиджак, а шляпу и саквояж так и вовсе бросил прямо на диване в столовой.

Поля уже спала, но Аглая Тихоновна и Аннушка, конечно, тут же бросились заботиться о докторе, поить его чаем, но вдруг – как только часы пробили полночь – докторский саквояж взвыл, свалился с дивана и запрыгал по полу.

Василий Савельевич даже чашку выронил от удивления, Аннушка взвизгнула и закрестилась – саквояж издавал поистине душераздирающие звуки (в этом месте Геля покивала, с неприязнью поглядывая на кошку, – и как только такая милая с виду зверушка может так отвратительно и жутко вопить?). Аглая Тихоновна (как самая рассудительная из всех, мысленно прокомментировала Геля) храбро подкралась к саквояжу и расстегнула замочек. В ту же секунду оттуда вылетела маленькая черная молния, вскарабкалась по занавеске на карниз и там обернулась взъерошенной кошкой.

Василий Савельевич так громко хохотал, что зверек перепугался еще больше и сиганул на горку, стоящую в углу, разбив пресловутую дареную вазу.

Аннушка взялась было за веник, чтобы прогнать незваную гостью, но доктор не позволил – к кошкам он питал слабость.

– Но как же она оказалась в саквояже? – озадаченно спросила Геля.

– Видишь ли, кошки тоже питают определенную слабость к врачам. Из‑за лекарственного запаха, – объяснил Василий Савельевич. – Они любят не только валерьянку, что общеизвестно, но и другие травки и микстуры. Вот Силы Зла и забрались в мой саквояж. А я так устал, что и не заметил.

– И хоть бы кошка была путная – толстая да ласковая, – посетовала Аннушка, – а то ведь огрызок злобный. Кроме доктора, никого к себе не подпускает, шипит гадюкой, ворует, да кусается еще хуже всякой собаки!

Доктор презрительно хмыкнул, и от этого Аннушка совсем разошлась:

– Что вы хмычете, что вы хмычете, вот ни стыда ни совести! Ведь барышню чуть не угробила ваша гадина, а вам и горя мало!

– Будет тебе, Аннушка, браниться. Так нельзя, – укоризненно прервала девушку Аглая Тихоновна, – то, что произошло с Полей, – несчастливая случайность, и винить в этом бедную бессловесную тварь – глупо и жестоко.