ГЛАВА 4: Амазонки в Париже 7 page

Жан с восхищением обозрел Охоту одним глазом и продолжил:

– Ваши спутницы великолепно смотрелись бы на сцене. Могу попытаться устроить. Завел я тут полезное знакомство с управляющими «Мулен Руж». Поставляем в кабаре редкие ткани для костюмов. Никто за это браться не хочет. Очень широка потребность в ассортименте тканей и мала потребность в количестве каждого вида ткани. Несмотря на популярность кабаре, денег в нём не так уж много. Всё уходит на текущие нужды. Иногда даже и не хватает. Поэтому мы не столько торгуем с «Мулен Руж», сколько его дружески поддерживаем. Оно того стоит. Во всяком случае, мне так кажется. Да и для нашей торговли хорошая реклама.

– Нет уж, увольте, Жан. У моих спутниц сценических талантов не наблюдается. Незачем им публично позориться.

Тут я, конечно, соврал маленько. Насчет сценических талантов не знаю, а вот способности блеснуть в любой ситуации у девочек не отнять. Зато Охоту с Феридой подзадорил. Вон как ушки насторожили!

– Ну, нет, так нет, – отступился Жан. – Пойду за свой стол. Если Охота не возражает, то ее первым кавалером в танцах буду я. Вы мне подайте сигнал. А?

Охота благосклонно кивнула. Да и как не кивнуть. Жан – человек приятный и предупредительный. Да и пострадал в драке, благородно защищая честь той же Охоты.

– Когда это мы себя или тебя позорили? – вкрадчиво, въедливо и ехидно поинтересовалась Охота, когда Жан удалился.

– Хоть бы нас спросил, – поддакнула Ферида.

– Дорогие мои, бесценные амазоночки! – начал отбиваться я. – Вы не представляете, какое счастье быть в вашем обществе. Таланты ваши велики, а достоинства безграничны.

Амазоночки блаженно заулыбались на мою подкупающую лесть. От души же. Сами знают. А я тем временем продолжил:

– Но именно потому, что я вас бесконечно люблю, включая отсутствующую Антогору, я и не желал бы вам несчастья залезть на эту сцену.

– Почему это?

– Вот посмотрите представление, увидите, как танцуют здешние девушки, и тогда всё поймете.

– Ладно, посмотрим, чем это ты хочешь нас обидеть или запугать. Налей нам этого чудо‑вина.

Я поднял руку и мгновенно подскочил официант с книжкой меню. Заказали сыр, салат и котлеты в соусе с картофелем. Девочки впервые встретились с картошечкой в Париже. Понравилась и жареная, и отварная, а сейчас попробуют и пюре.

Оркестр начал что‑то тихо наигрывать, но танцевать никто не спешит. Звон ножей, вилок и бокалов. Ужин – есть ужин. Святое дело! Постепенно характерные звуки, сопровождающие прием пищи затихают, а музыка становится громче. Жан сидит вдалеке лицом к нам и время от времени бросает заинтересованный взгляд в нашу сторону. Вот и первые пары прокружились на небольшой танцевальной площадке. Заиграли фокстрот. Охота встает, бросает взгляд в сторону Жана и идет к площадке. Жан вскакивает и устремляется туда же. Ферида вопросительно взглядывает на меня и мы пробираемся между столиков вслед за Охотой. Сидящие вокруг танцевальной площадки внимательно и благожелательно следят за нашими танцевальными стараниями.

– Хорошо здесь, – с некоторым томлением говорит Охота, возвратившись обратно.

– Дальше будет еще лучше, – обещает ей Жан. – Требую, чтобы меня обнадежили хотя бы еще одним танцем.

– Конечно, Жан, – смеется Охота, указывая на синяк у того под глазом, – вы это без сомнения заслужили. Я позову вас.

Желающих потанцевать с девушками оказалось много. К чести Охоты и Фериды нужно сказать, что никому из кавалеров не было оказано предпочтения. С каждым танцевали только раз. Так что обиженных претендентов не наблюдалось. Последний танец, как и обещано Охотой был отдан Жану. После чего оркестранты поднялись и растворились в кулуарах кабаре.

Краем глаза я заметил, как к столику Жана подошла какая‑то элегантная женщина лет сорока в сопровождении пожилого мужчины. Заговорили с ним, кивая в нашу сторону. Он вроде бы с чем‑то согласился и те ушли.

Начался концерт. Песни разные и приятные. Аплодисменты хорошие. Но нельзя сказать, что внимание всех приковано к сцене. Все ждут танцевальной части, и она вот‑вот начнется, ибо вскоре прозвучала и последняя песня.

Вся публика обратилась к сцене. Нельзя сказать, что замерла в ожидании. Неразборчивый гул голосов не прекратился, но настолько сдержан и ровен, что чувствуется всеобщее напряжение. Двинулся занавес. Послышались первые ноты музыкального вихря. Феерия зажглась!

Феерия. До ужаса затертое слово, но ничем другим представление в «Мулен Руж» по достоинству охарактеризовать не удается. Даже при богатстве русского языка. Все превосходные степени уже были когда‑то и кем‑то использованы. Девочки сидят затаив дыхание и с чуть приоткрытыми от изумления ртами наблюдают за открывшейся перед ними неповторимо красочной картиной безудержного движения, сопровождаемого музыкальной бурей.

Сцены оперетт, переработанные почти до неузнаваемости национальные танцы, имитации балета и еще что‑то совсем непонятное, неизвестное, но привлекающее и будоражащее. Это нужно видеть и слышать.

Канкан! Это чудо конца девятнадцатого века так и не стареет, а, похоже, наливается всё новыми и новыми красками. А танцовщицы и танцоры? Это тоже стремительная, чертовски стремительная и при этом живая песня без слов. Глаза девочек прикованы к их движениям, а руки отбивают ритм канкана по столу.

В разгар представления, улучив момент перерыва между номерами, когда конферансье о чём‑то треплется с публикой, Жан подводит к нашему столику ту элегантную женщину, которую я уже ранее приметил около него.

– Люсьена Ваньи, – представляет ее Жан. – Люсьена одна из владельцев и руководителей «Мулен Руж». Хочет с вами познакомиться и поговорить. Если вы не против, то я ее с вами оставлю.

– Мы не против, – отвечаю я, представляя нас всех и указывая на свободный стул, – но какой может быть разговор в такой обстановке, когда и самого себя с трудом слышишь?

– Я не спешу, – очаровательно улыбаясь, произнесла Люсьена, – и можем побеседовать в перерывах между номерами. А если что, то у меня и свой кабинет есть.

Чувствуется в этой даме парижский шарм – если и не врожденный, то уместно приобретенный. Но мне что‑то становится несколько беспокойно. Понятно, что подкатила она к нам неспроста и интерес ее вовсе не во всех нас. Во всяком случае, не во мне. Учитывая характер заведения и ее положение в нём, будет охмурять девочек? Посмотрев на их восторженные лица сейчас, это очень легко, казалось бы, сделать. На самом деле не очень‑то легко, но не в этом дело. Нельзя допустить, чтобы кто‑то заронил им в души хотя бы призрак возможности другой жизни, нежели та, которая есть у них сейчас. Несмотря на воспитанное мужество, у них на редкость тонкие души. Они будут молчать и молча мучиться иллюзиями. Нельзя этого допустить в нашей неформальной, сказочной семье. Путешествие в Париж для них праздник. Пусть только праздником, о котором можно вспомнить, и останется.

– Что ж, если так, то давайте попробуем побеседовать в перерывах. Раз вы здесь руководитель, Люсьена, то в чём состоит ваше руководство?

– На мне сценическая часть. Всё, что касается балета и кордебалета.

– Поня‑ятно, – протянул я и тут оркестр заиграл чардаш. Я нагнулся к уху Люсьены и почти что прокричал:

– Давайте лучше пройдем в ваш кабинет и спокойно поговорим, а девушки пусть наслаждаются представлением.

Похоже, ей это не очень понравилось, но после секундного размышления всё же кивнула и стала подниматься со стула. Я тоже встал. Охота удивленно и вопросительно взглянула на меня. Я успокаивающе подмигнул, и она опять впилась глазами в сцену.

Кабинет неплохой. Просторный и аккуратный. Мягкие кресла, диван, большой письменный стол для работы и маленький, низкий столик для приватных бесед с креслами вокруг него. Вот в эти кресла мы и погрузились. Интересная особа. Не красавица, но приятна и, кажется, весьма не глупа. Как‑то необычно внимательно прислушивается к моим словам.

– Кофе или вино? – поинтересовалась хозяйка кабинета.

– Ни то, ни другое. Если можно, то черный чай с каплей сахара, но чай покрепче.

Люсьена распорядилась насчет моего чая и сухого вина для себя. Доставили вмиг. Железный порядок в заведении!

– Так чем мы вас заинтересовали, Люсьена? – спросил я в лоб, помешивая ложечкой в чашке.

– Ну, как же не заинтересоваться таким событием даже простому парижскому обывателю, а мне уж и подавно любопытно, – с улыбкой произнесла дама, выкапывая с нижней полки столика газету «Фигаро» с «романом» о бальной драке в «Ритце».

– Это понятно, но интуиция подсказывает, что это не весь ваш интерес.

Моя собеседница задумалась и вдруг ушла в сторону от предмета.

– В газете написано, что вы приехали из Рима. Но ваша речь, Серж, не характерна для Италии. Я бы сказала, что вы вовсе не итальянец, а русский.

– Сдаюсь! Вы меня раскрыли, – рассмеялся я. – Правда, это не такая уж ужасная тайна. Наверное, и ваша тайна тоже невелика.

– Моя тайна? Какая тайна?

– Полноте, Люсьена, хорошо уловить тонкость произношения речи, характерную для национальности, может только носитель этой речи. Или бывший носитель. Подозреваю, что вы происхождением оттуда же, откуда и я.

А имя ваше вовсе не Люсьена Ваньи, а, скажем, Людмила Иванова.

Мадам заметно вздрогнула, но мгновенно взяла себя в руки.

– А вы проницательны. Сергей? Да?

– Да.

– Я давно случаем покинула Россию. Уже лет двадцать прошло. С тех пор так там и не была ни разу. Нева, мосты, Невский проспект, Летний сад, подруги детства и юности… Такое не забывается. А в Париже, и вообще во Франции, очень много осевших здесь вроде меня русских.

– Как понимаю, вы из Петербурга. Если не секрет, то где именно вы жили?

– У Ломоносовского моста на Фонтанке. Как раз напротив Баранки, а потом на Сергиевской улице, – тяжело вздохнув, ответила совладелица «Мулен Руж».

– Понятно. Но, может быть, вернемся к вашему интересу к нашей компании?

– Что ж, давайте вернемся, раз вы на этом настаиваете. Мне бы хотелось поговорить с вашими спутницами.

– Вполне законное желание, но говорить придется со мной. Я за них отвечаю перед семьей, и они не станут беседовать с вами без моего согласия.

– Даже так? Однако они ведь совершеннолетние и могут говорить с кем захотят.

– Люсьена, я вам определенно симпатизирую, и мне не доставляет удовольствия отказывать вам. Но девочки росли в редкой среде воспитания. Они добры, доверчивы, отзывчивы и их нужно защищать. Вместе с тем, они послушны и, если им сказано не отвечать на вопросы незнакомых людей, то они с вами разговаривать не будут. Понимаете?

– Отчасти. Значит, вы диктуете им судьбу?

– Вот и видно, что поняли вы меня только отчасти. Никто судьбы по своему разумению им не диктует. Но они многого не знают о мире, в котором сейчас находятся, и мое дело – не дать им сделать ошибку по неведению. Теперь понимаете? Вы ведь и сами, Люсьена наверняка, впервые попав в Париж, наделали уйму досадных ошибок, каких при нынешнем разумении и опыте никогда не сделали бы.

– Вы правы. Наделала и не сделала бы. Так вы, Серж, при них вроде ангела‑хранителя?

– Вроде.

– В таком‑то молодом возрасте?

– Так уж получилось. А о вашем предложении нетрудно догадаться. Газеты. Ваше положение в «Мулен Руж». Сегодняшние танцы во время ужина. Вы их увидели, оценили внешность, физику, пластичность и изящность. И совершенно верно решили, что они вполне могли бы стать примадоннами «Мулен Руж». Стоит лишь только их соответственно подготовить. Но, увы, у них свой мир и мы в него уже сегодня возвращаемся.

– Жаль. А какой благодатный материал уйдет у меня из‑под носа!

– Материал? – рассмеялся я. – Всего лишь? Вы просто не догадываетесь, какое сокровище промелькнет мимо.

– А может быть, и догадываюсь. Интуитивно. Досадно. Я бы их холила и лелеяла. Так вы куда возвращаетесь? В Италию или в Россию?

– Сначала в Италию. Сдам их на руки семье, а сам двину домой в Петербург.

– Да, смутили вы меня, Серж. Напомнили о родных местах, которые хотелось бы опять увидеть. Может быть, когда‑нибудь я и вернусь туда. Всё‑таки ностальгия сильна в русских.

– Не хотелось бы огорчать вас, Люсьена, но туда, где вы родились, вы уже никогда не вернетесь.

– Почему это? Желания ведь иногда исполняются. Если сильно пожелать.

– Исполняются, но не это ваше. Обратно в Ленинград вам путь закрыт навсегда.

На минуту наступило гнетущее молчание.

– В Ленинград? – дрожащим голосом переспросила Люсьена. – Вы кто, Серж?

– Один из обитателей четырехэтажного особняка на Сергиевской, которому известно об исчезновении лет двадцать назад студентки Института культуры.

Опять долгое молчание.

– Как вы догадались, что я – это она?

– Вы сказали, что жили на Фонтанке у Ломоносовского моста. Мост всегда был Чернышевым, и в мост Ломоносова его переименовали в СССР. Стало быть, вы родились в Ленинграде, которого в этом мире нет и никогда не было. Вы ушли из нашего Дома слишком надолго, и ваша личная связь с ним разорвалась.

– И ее никак не восстановить?

– Ваше место занял другой человек. Возможно, что я. Думаю, что ничего уже не восстановить. Сами знаете, какое это загадочное явление. И, пожалуйста, не донимайте меня вопросами, почему я могу появляться в мире вашей мечты. Ответить сложно, а врать не хотелось бы. Могу сказать одно, что взять вас с собой я не могу. Есть риск нарушить всё и для всех.

Снова долгая пауза.

– И как там – в Ленинграде?

– Не очень хорошо. Социализм больше не строится. Строится какое‑то идиотское подобие капитализма. Скверно всё. Может, и к лучшему, что вы этого не увидите. Ахмед жив и здоров. Анна Петровна работает в издательстве. Капитан при вас был еще не капитаном, а просто моряком Виктором.

– А вы, Серж?

– Нашей семьи еще не было в Доме.

– А ведь неплохое было время в Ленинграде, а я вот увлеклась вдруг ставшей доступной иллюзорной мечтой и увязла в ней с головой. Как вы говорите, навсегда и безвозвратно. Впрочем, что греха таить? У меня здесь постепенно вроде бы всё и наладилось. Дом, муж, дети и мечта, ставшая работой, – «Мулен Руж». Чего еще желать?

– Так вы о чём грезили, то и получили. Сетовать грех. А мне пора вернуться к девочкам.

– Могу я для вас что‑нибудь сделать, Серж?

– Можете. Хотелось бы порадовать моих девочек. Они всё‑таки немножко в душе авантюристки. Дайте им после представления станцевать на сцене вальс в паре с вашими мальчиками из балета. Мне кажется, что с такой поддержкой мои подопечные не ударят лицом в грязь.

– А что, блестящая идея и необычная развязка вечера. И я еще чего‑нибудь придумаю. Будете опять в Париже, непременно загляните в «Мулен Руж». Сделаю для вас всё, что смогу.

Перерыв между номерами. Вроде бы представление идет к концу. Мои красавицы уже добили вторую бутылку шампанского – и ни в одном глазу! Впрочем, при их комплекции две бутылки за весь вечер – всё равно что слону дробина. Похоже, что‑то только что обсуждали между собой. На меня взглянули мрачновато.

– Ты оказался прав. Не с нашими талантами лезть на эту сцену, – призналась Охота и тут же просветлела. – А какие танцовщицы! А какие танцоры! Как у них красиво всё получается!

– Не огорчайтесь. Каждый хорош в своем деле. Вы в своем, а они в своем. Неизвестно еще, кто кому должен завидовать. Вы вот сегодня целую банду разгромили, с которой полиция справиться не могла. Просто об этом никто не знает. Да и вообще, еще не конец жизни! Вдруг еще и потанцуете на сцене.

– Ферида, чует мое сердце, что Сергей что‑то затеял, – забеспокоилась Охота. – Что‑то у него подозрительно загадочный вид. Если сам не выложит, что задумал, то придется пытать. Он щекотки боится.

От пытки меня спасли музыкальные аккорды очередного номера. Похоже, что это финальный парад. Под бурные аплодисменты словно пронеслось всё представление, и вся труппа оказалась на сцене. Замерли последние ноты, но артисты и артистки остаются на сцене. Выстраиваются открытым в зал полукругом вдоль декорации и чего‑то ждут. Выходит конферансье.

– Уважаемые господа, прошу не расходиться. Вечер еще не завершен. Вы уже заметили, что в зале присутствуют две очаровательные девушки – Ферида и Охота. Это из‑за них разгорелись чуть ли не убийственные страсти на балу в отеле «Ритц». Наши танцоры хотят пригласить их на вальс.

Вперед к рампе выходят два парня и протягивают правые руки к нам. Девочки в смущении оглядываются на меня, и я им ободряюще киваю. Конферансье между тем продолжает:

– Поддержим эту прелесть аплодисментами, господа. После вальса девушек ждет награда. Мы по их желанию повторно исполним любой номер нашей программы.

В зале послышались нарастающие хлопки, переходящие во вполне приличные аплодисменты. Уже и от соседних столов подсказывают: «Идите, идите». И они пошли, в недоумении оглядываясь на меня. Кавалеры труппы подхватили их с предпоследней ступеньки лестницы на сцену, и тут же зазвучал вальс. Мои красавицы закружились в танце. Обе пары стройные, длинноногие, пластичные и изящные. Кавалеры не позволяют себе сложных па. Ведут дам легко и ровно, словно плывут. Публика, улыбаясь, следит за парами.

Кончился вальс. Конферансье подходит к девочкам и что‑то спрашивает у них. Затем выходит к рампе и объявляет:

– Канкан.

Это не тот канкан из восьми танцовщиц, что уже был.

В этом участвует весь кордебалет. И венгерки, и цыганки, и матроски, и казачки, и дивы в перьях – все слились в этом бешеном ритме. Мои девочки стоят у кулисы и с восторгом поедают глазами зрелище, еще невиданное даже в самом «Мулен Руж».

– Что это было в самом конце? – спросила Охота, когда мы уже сели в машину.

– Понравилось?

Вместо ответа девочки прижались ко мне и так, чуть ли не в обнимку мы ехали до отеля. Попрощались с Этьеном и я попросил его подать машину часам к двенадцати. Опять недоспим? Уже пять часов утра. Молчим, не желая разрушать очарование ночи.

– Да‑а, канкан… – только и послышался из спальни девочек голос Фериды. Шуршание одеяла и там всё затихло.

Около одиннадцати нас побеспокоил посыльный. Но мы уже встали, умылись и как раз обсуждали возникшую проблему. Подарок‑то Антогоре забыли купить. Да и для себя девочки по магазинам не походили.

Посыльный вывалил на стол два свертка. Тот, что поменьше, не особо тяжелый, а тот, что побольше, – довольно тяжелый. По стуку, в большом свертке какой‑то деревянный ящик. Развернули сначала меньший. В нём три коробки и письмо от комиссара Леграна. Я за письмо, а Охота – за верхнюю коробку. Открыла. Там великолепный, никелированный маузер. Не дамский и с запасной обоймой. Все патроны на месте. На рукоятке гравировка: «Ферида». Мигом раскрыты остальные две коробки. Там то же самое, но гравировки «Охота» и «Антогора». Разворачиваю письмо и читаю вслух.

«Я подумал, что вашей третьей красавице будет интересно и полезно потренироваться в стрельбе. Поэтому посылаю и небольшой ящик наконечников для стрел, воткнутых в стаканчики с волшебной силой. Дай бог, чтобы мой подарок остался для ваших девочек, Серж, только сувениром на память.

В. Л.»

– Какая прелесть! – только и промолвила Охота.

– И Вивьен тоже прелесть, – добавила Ферида. – Хотя и не молодой.

Этьен стукнул в дверь ровно в двенадцать. Мы уже позавтракали и совсем готовы к отбытию. Внизу рассчитались за услуги, получили все обычные пожелания, приглашения и двинулись в направлении Марли. Этьен удивился, высаживая нас, что называется, в чистом поле, развернулся и поехал назад. Мы постояли с минуту, глядя на далекую Эйфелеву башню, и вошли в скалу.