ГЛАВА 3: Арабские ночи 5 page

Запалили два факела, несколько взяли с собой и двинулись вперед, осторожно ставя ноги, чтобы сильно не поднимать пыль. Колонны, колонны, колонны… Здоровущие и украшенные узорной вязью. Кое‑где между колонн – возвышения, где, наверное, раньше стояли статуи. Шагов через пятьдесят уперлись в стену, вдоль которой целый ряд возвышений. Вдоль стены также и несколько напольных каменных светильников высотой метра по полтора. Масло в них давно сгнило, а фитили истлели. Статуй‑то нет, а вот барельефы остались, ибо вырублены прямо в стене. Сцены на барельефах изображают какие‑то бурные, но, похоже, не военные события. Нам их суть непонятна. В правом и левом концах стены проходы куда‑то дальше.

– Нам надо зажечь светильники здесь, а потом уж пойдем в проходы, – высказал ценную идею Ахмед. – Али‑Баба, возьми с собой Аладдина и сходите к вазиру, попросите толстых фитилей побольше и щеток или больших кистей с короткими и длинными ручками. Надо с изображений пыль смахнуть.

Пока посланные бегали с поручением, мы с Синдбадом подтащили кувшины и залили в светильники масло. Абу с Ахмедом таскали за нами свет, а Шехи ахала по поводу запущенности помещения. Зубейда бездельничала. Посланцы оказались быстроногими, вазир – скорым на снабжение, а фитили – как раз такими, какие нужны. Стена осветилась по всей длине, но ненадолго. Только тронули вековую пыль, как ее облако прямо‑таки поглотило ближайшие светильники. Али‑Баба с какой‑то метлой пронесся вдоль стены, сбивая шапки пыли с барельефов. После чего нам осталось лишь поскорее выскочить наружу и ждать, когда пыль осядет на пол. Вряд ли от этого на полу пыли станет заметно больше.

От дверей света у стены вообще не видно. Зато рядом с нами появилась любопытствующая стайка мальчиков и девочек из медресе. Через полчаса пыль осела и стена осветилась желто‑красным светом. Еще раз прошлись щетками по барельефам. Теперь наружу не выбегали. Перетерпели очередное – не такое уж и ужасное – возникновение серого облака.

Появился вазир Ахмат в сопровождении двух старейшин. Постояли, полюбовались на стену, посмотрели через мое плечо на наброски, которые я делаю в блокнот, и, посовещавшись между собой, удалились. Не прошло и получаса – подъехали две повозки с большими бочками воды. Вслед за ними целая армия мальчиков и девочек, вооруженных метлами, тряпками и ведрами, ринулась на штурм храма. Внутри сразу стало людно, шумно и совсем не мрачно. Загорелись еще светильники в разных местах громадного зала. Видимо, мобилизовали подчистую всё медресе. Кроме стариков. Хотя нет. Вот один из них идет к нам – Сулейман‑ага. Обращается к Шехерезаде:

– Шехерезада‑ханум, мы все пристыжены вами и вашими друзьями, а мне стыдно вдвойне как наставнику молодежи. Чему мы можем учить, если не понимаем, что за своей историей нельзя забывать чужую и пренебрегать ею. Вы нам об этом напомнили. В медресе не будет занятий, пока мы не приведем этот древний храм в порядок. Располагайте нами, как вам будет угодно.

– Мы очень тронуты вашими словами, уважаемый Сулейман‑ага, и с благодарностью примем вашу помощь, – ответила наша премудрая Шехи, и мы двинулись дальше вглубь.

Боковые проходы ведут в залы поменьше. Это как бы цепь из трех залов, параллельных барельефной стене главного зала. За ними еще одна такая же цепь. Барельефы или горельефы есть везде, но только на одной стене. Похоже, что восточной. Всего шесть малых залов и один большой. Статуй тоже нет и в малых залах, но светильники есть. Масло уже кончается. Нужно просить еще. Да и уборка вряд ли закончится сегодня. Хотя молодежь с метлами и тряпками уже начала перетекать из главного зала в малые.

– Знаешь что удивительно здесь, – говорит мне Ахмед, – воздух. Замкнутые помещения, а воздух свежий. Масло горит, а копоть куда‑то уходит, и дышать труднее не становится. Как это может быть?

Поразительно предусмотрительный и энергичный человек вазир Ахмат. Мы выбрались наружу передохнуть, а тут уже расставлены столы и суетятся кухарки, чтобы накормить армию молодых и прожорливых трудящихся. День уже перевалил за половину, но при такой организации уборку могут закончить и сегодня.

– Мы, похоже, сейчас тут лишние, – предположил Синдбад. – Может, не будем путаться под ногами, а завтра придем и спокойно обшарим весь храм?

* * *

Так и сделали. Пришли завтра и принялись обстоятельно шарить. Зажгли везде светильники. Но как ни шарили, так ничего нового и не нашарили. Никаких признаков ни дворцов, ни хранителей, ни смешливых богов. Погасили светильники, вышли на площадь и уселись перед памятником некоторым из нас.

– Да‑а, – протянул Ахмед, – было интересно и приперлись мы сюда не зря, но всё же, как ни крути, а ждали мы большего.

– Ждали, – подтвердила Шехерезада, – но всякое бывает. Хранители могут уйти, смешливых богов можно куда‑нибудь утащить. Только вот дворцы вряд ли куда утащишь. Не понимаю. Арамейцы нас надули, что ли? Или это мы сами себя надули предположениями и догадками?

– Что делать – пошли домой собираться, – со вздохом сказал Синдбад.

Поблагодарили вдову серебряными монетами за кров и стол. Я складываю в сумку жуков, а Шехерезада свертывает карту. И тут она этак спокойненько нам говорит:

– Арамейцы‑то, похоже, – всё же честный народ. Были. Это мы сами себя чуть не надули, собираясь сейчас домой. Считать совсем разучились.

И в самом деле – на плане подземелья на карте ясно видна наша полная несостоятельность в арифметике.

– На карте‑то десять залов, а мы видели только семь. Как это мы с вами обмишурились, мальчики? А? Вот большой зал, а за ним не два, а три ряда по три зала. Причем если два ряда залов, которые мы видели, можно бы назвать малыми по сравнению с главным, то залы третьего ряда должны быть подлиннее малых. Нам никому и в голову не пришло пересчитать залы на плане. Сколько есть – столько и есть. Только сейчас мне бросилось в глаза, что рядов на плане вроде бы больше, чем мы видели в натуре. Вот видите? По плану проход в третий ряд залов находится в последнем, среднем зале, в котором мы были. Надо опять идти шарить.

Мы не стали доказывать Шехи, что видимое ею на карте – оптический обман зрения, и послушно пошли обратно в храм. Захватили с собой запас осветительных приборов и питания к ним и двинулись вглубь, зажигая по пути светильники. Вот и средний зал из последних. Барельеф какой‑то церемонии наверху, а под ним три арочные ниши высотой метра два и глубиной сантиметров по тридцать. На фронтальных стенках ниш – замысловатые, вдавленные изображения в форме солнца. Между нишами из стены выступают на полметра два постамента примерно метровой высоты и примерно также метр в ширину. Прикрыты невысокими плитами такой же длины и ширины.

– Если хранители стояли здесь, то, наверное, как раз на этих постаментах. Мальчики, надо двигать стену.

В самом деле – стену в центральной нише, по обе стороны которой постаменты, наверное, можно сдвинуть. Фронтальная стенка ниши не монолит с горой. Есть щель по всему периметру, в которую можно просунуть лезвие тонкого ножа. Пихаем туда‑сюда – не шелохнется. Однако Шехи сегодня просто в ударе.

– Мальчики, а мы с вами что‑то уж совсем поглупели. Нам сказано, что хранители пропустят обладателя или обладателей карты – жрецов, а мы жуков в доме у вдовы оставили. Правда, я не вижу, куда можно было бы их приткнуть, но надо поискать. Мне что‑то подозрительны вот эти плиты, которые зачем‑то лежат на постаментах. Попробуйте‑ка вот эту подвинуть.

Двигаем. Тяжелая, зараза, но сдвигается! За ней в вертикальной стене два углубления, а в постаменте перед ними по две продолговатые ямки. Причем пары ямок не на одной линии относительно друг друга. Под второй плитой обнаруживается то же самое.

– Вы знаете, – говорит Ахмед, – я думаю, Храм ловкости и хитрости нужно забрать из покровительства Абу и передать под покровительство Шехи. Толку больше будет. А то он совсем потерял навыки в разгадывании секретов. Всё равно его не устраивает, что в Храме ловкости не учат воровству.

– Ты что, Ахмед, упал что ли? Лишить меня признанного духовного наследия? – возмутился Багдадский вор.

– Тогда беги за жуками. Чтобы хоть какая‑то польза от тебя была.

– Так бы и говорил. А то, видишь, запугивать принялся!

Абу унесся за жуками, а Синдбад сунул руку в углубление в стене.

– Там что‑то ходит туда‑сюда, – сообщил он.

– Наверное, жуки играют роль выступов и впадин бородки ключа, – предположил я. – От того насколько глубоко жук надавит на это «туда‑сюда», зависит, откроется замок или нет. А углубления на постаменте фиксируют положение жука.

Конечно же, я не проговорился, что такие глубокие познания в замочных делах древних храмов я почерпнул из голливудских приключенческих фильмов. Не мешает лишний разок показать себя шибко умным!

Гремя жуками в мешке, принесся Абу. Бронзовые мошки точно стали на свои каменные места. Ничего не произошло. Ни скрипа, ни грохота, ни шелеста, и стена тоже не поехала в сторону, как в кино. Голливудские сценаристы и режиссеры совершенно не знают правды жизни древних тайников. Синдбад пихнул стоящую в нише плиту – и она спокойно покатилась влево. Совсем как жернов у входа в пещеру. Только вот этот жернов катается в глубокой щели в полу. Поэтому, когда дверь закрыта, и не видна ее дисковая форма. За дверью открылся темный зев входа в таинственную неизвестность. Зубейда вцепилась мне в руку и прижалась к плечу.

Зажгли факелы и, затаив дыхание, мы влились в темноту. Сказать, что мы замерли от увиденного, было бы сильным приуменьшением действительного. Нет – мы просто на какое‑то время окаменели. А когда очнулись, то бросились оживлять напольные светильники, стоящие тут и там. Тогда зал метров двадцати в ширину, метров сорока в длину и метров семи высотой предстал перед нами во всём своем красочном великолепии и блеске золота. Нет, не золота в виде сокровищ. Золота в виде декора стен, колонн и украшения статуй. Пыли почти нет. Да и откуда ей взяться в запертом помещении?

Да, это не храм. Это и в самом деле дворец или, вернее, кусочек дворца. Вы видели когда‑нибудь в храме хохочущего от души Будду? А Шиву? А вообще, кого‑нибудь из улыбающихся, смеющихся и хохочущих двуруких и многоруких буддийских, индуистских божеств? Не видели! А они вот – перед нами! Хотя насчет отсутствия известных улыбающихся богов я, наверное, малость погорячился. Многие статуи религий юго‑восточной Азии загадочно улыбаются, но не более того. Нигде вы не встретите изображения Будды, осклабившегося настолько, что все зубы можно пересчитать. А здесь он есть, и при этом в золотых одеждах. Лицо, открытые части тела мастерски выполнены в телесном цвете. И так все скульптуры. Мужские и женские. Не все в золоте, но это их не портит. Краски сочные, словно только что нанесены. Красота стен, потолка и колонн – это отдельный разговор о роскоши и изяществе одновременно.

Мы бродим среди этого сказочного великолепия, совершенно позабыв о времени и внешнем мире. Может быть, мне и в самом деле посчитать зубы у Будды? Вдруг в их количестве и кроется его божественность? Не достать, пожалуй! Подбородок Будды расположен выше моей головы где‑то метра на три. Но в зале не только статуи. Тут множество и других предметов. Столы и столики с инкрустацией, стулья и кресла, шкафы и шкафчики, ширмы и ширмочки, посуда и статуэтки. Взять или не взять что‑нибудь с собой? Взять или не взять? Вот в чём вопрос! Я возьму – и другие начнут брать. Вопросительно взглядываю на Ахмеда. Тот качает головой. Не будем брать, но потрогать и рассмотреть можно. Не музей, чай, и мы не экскурсанты, а естествоиспытатели. Говорю громко:

– Трогать можно, но только осторожно и в карманы не совать.

Абу обиженно бурчит в ответ что‑то неразборчивое. В конце концов всё‑таки собираемся в середине зала.

– Какая чарующая красота, – шепчет мне на ухо Зубейда.

– Куда пойдем? – спрашивает Синдбад, – направо или налево?

– Давайте налево.

И двинулись в левый проход, таща с собой кувшины с маслом и фитили.

Вы видели когда‑нибудь хохочущего до колик в животе каменного фараона? А веселящегося, как и Будда, от души Осириса – бога возрождения? А его сестру и жену Исиду, стыдливо прикрывающую ладонью смеющийся рот? А бога умерших – Анубиса с шакальей ухмылкой во всю оскаленную пасть? Противное, кстати, зрелище с Анубисом‑то! А сидящую и нагло улыбающуюся черную кошку величиной с тигра? Не видели и никогда не увидите! Такая картина доступна только пытливым и отважным. Да и то не всем. Но всё удивительное, конечно, перебивает лукаво подмигивающий сфинкс. Вот уж, действительно, судьбы отгадчик! Дает понять, что судьба такая штука, что ее предначертаниям не очень‑то можно верить.

Стены зала до самого потолка покрыты красочными изображениями сцен жизней и казней египетских, а также бесконечной вязью иероглифов. И здесь тоже полным‑полно предметов быта, культа и искусства. Ходим и рассматриваем эти богатства. Вот красивая и внешне прочная табуретка. Присесть, что ли? Потрогал – и она жалобно заскрипела. Нельзя, мол. Ну, нельзя, так нельзя. Потерпим.

– Ну, как впечатление? – спрашивает всех Ахмед.

– Сам понимаешь, что тут больше, чем впечатление, – отвечает Шехерезада. – Слов для выражения этого еще не придумали. Идем дальше?

Вы видели когда‑нибудь не кого‑нибудь, а самого грозного Зевса высотой с двухэтажный дом в состоянии «зашелся от смеха»? Что его рассмешило, непонятно, но и его жена Гера вторит мужу без стеснения. Что уж тут говорить об остальной олимпийской компании, ржущей впокатуху! Нет, конечно, античные боги были где‑то и иногда веселыми, но не до такой же степени, чтобы чуть не валиться с ног! Зал здесь тоже великолепен и насыщен предметами. Греческий орнамент пола с картиной моря и весельных кораблей с глазами, выложенной из мозаики. Расписной потолок и многоцветные фрески стен, розовый и белый мрамор, тонкость обработки деталей скульптур создают колорит покруче, чем на вилле Александра или Фульвия! Правда, моим спутникам не с чем сравнивать.

Усаживаемся на мраморные кушетки и наконец даем отдых ногам, любуясь окружающей прелестью.

– И что будем со всем этим делать? – интересуется Али‑Баба.

И в самом деле. Вся эта фантасмагория и гротеск не может быть предметом культа. Не зря же увиденное нами не повторяется нигде. Кто, когда, и как создал всё это? Какие же колоссальные возможности потребовались! Даже просто для того, чтобы доставить нужные материалы со всех концов света. Зачем?

– Ничего не будем делать. Это всё не наше. Пусть себе живет как есть.

– Я имею в виду, что опять запрем и уйдем?

– Вряд ли это разумно. Такой красотой люди должны любоваться. Хотя бы и не очень многие.

– Согласен с Сержем, – поддержал меня Ахмед. – Пусть смотрят. Народ в долине хороший и обычаи добрые. Надо позвать сюда вазира и старейшин. Пусть примут это добро и присматривают за ним. Свет гасить не будем.

После прохлады подземелья на скамеечках храмовой площади даже и жарковато. Аладдин побежал за вазиром Ахматом. Тот не заставил себя ждать.

– Мы тут, вазир, – сказала ему Шехерезада, – случайно обнаружили еще три подземных зала, и они не совсем пустые. Нам бы хотелось, чтобы вы со старейшинами взглянули на них.

– Не совсем пустые?

– Да, там есть кое‑какие интересные мелочи.

– И совершенно случайно вы их обнаружили?

– Ну, как бы да.

– Понятно. Сейчас я всех соберу, – и Ахмат резво побежал по храмам.

Минут через двадцать мы ввели местную власть, науку и одновременно служителей культа в зал Будды, а сами удалились в греческий зал. Всё‑таки сидеть лучше, чем стоять. Ждали мы их больше часа. Успели даже обсудить, рассказывать ли об этом чуде света Бахтияру или нет.

– С него будет достаточно и моих рисунков в храме. А то, что находится здесь, культового, религиозного значения не имеет. Мне даже почему‑то кажется, что, несмотря на старину, и исторического тоже. Если мы расскажем Бахтияру об этом, то он будет в полном замешательстве. А если увидит – то и в помешательстве.

– Вот этого не надо, – попросила Зубейда.

– Чего не надо?

– Замешательства и помешательства. Достаточно и того, что я в замешательстве и чуть не в помешательстве от увиденного.

– Значит, не говорим?

– Не говорим.

Оглядываясь по сторонам, в греческий зал вошла местная элита с выражениями одновременных восторга и растерянности на лицах.

– Нет слов! Мы поражены! И что вы со всем этим богатством намерены делать? – спросил нас Ахмат.

– Ничего, – ответила Шехерезада. – Оставим вам для сохранения и любования. То, что вы видите, не предметы религии, хотя в чём‑то на них и похожи. Но вот красота необыкновенная! Она может быть предметом преклонения. Так что берегите ее. Неплохо было бы сделать и здесь, во дворце красоты, уборку, как вчера там – в храме религии. Только очень осторожно. Предметы очень старые, и от небрежного обращения некоторые могут рассыпаться. Пойдемте, мы покажем вам, как открываются и закрываются двери.

Показали, получили уверения, договорились, что можем приходить сюда полюбоваться с друзьями, и отправились к вдове опять – собираться домой. Хотя что собираться‑то? Уже всё было собрано, и жуков не нужно с собой тащить. Проходя через храмовую площадь, я остановился и сказал:

– Вы, пожалуй, идите к вдове за нашими вещами, а я загляну в Храм науки, попрощаюсь с джинном. Встретимся здесь на площади.

Джинна не пришлось даже искать. Его защитная колба стоит на самом видном месте в пустой комнате, на которую мне указали ученики медресе. Прикрыл за собой дверь и постучал костяшками пальцев в стекло. Никакого ответа – не слышит. Достал монету и постучал позвучнее. Выглянул из горловины. Что‑то спрашивает. Я показываю знаками, что ничего не слышу. Пришлось ему вылезать наружу в виде благообразного старичка.

– Что тебе опять нужно, хитроумный, но докучливый Сержи‑сахеб? Чего тебя так тянет ко мне? До осени терпения не хватает?

– Да вот, понимаешь, какая штука. Мы тут рядом в подземном храме обнаружили три комнатушки, до верха набитые самыми разными смеющимися богами. Твоя работа?

– Комнатушки, говоришь? И притом доверху? Было такое дело, но очень давно. Лет с тысячу тому будет. Владел лампой один чудак. Путешествовать любил и много где побывал и чего повидал. Повелел мне вот такое сделать для него на память о виденном, но чтобы весело было. Я сделал. Доволен он был ужасно. Жил, кстати, этот чудак здесь, в долине.

– А карта Давида?

– Какая карта? Какого Давида?

– Понятно. Значит, карту Давида этот чудак сам состряпал. Карта Давида – это такая штука, по которой веселые комнатушки найти можно.

– A‑а, я тут ни при чём. Может, ты хочешь, чтобы я всё убрал, раз хозяина нет?

– Нет‑нет! Ни в коем случае! Разве можно такую красоту уничтожать? Так здорово у тебя получилось! Пусть люди любуются!

– Плохо не делаю, – самодовольно заявил джинн.

– Но вот тысяча лет – это всё‑таки очень много для сохранности красоты. Там некоторые предметы совсем обветшали. Подновил бы.

– Ну, это несложно. Загляну как‑нибудь – освежу. Всё, что ли?

– Всё.

– Суетливый же ты однако, хитроумный Сержи‑сахеб. И всё не для себя. Прощай. До осени, – и растворился в воздухе.

На площади меня уже ждут. Вазир Ахмат проводил нас до самого выхода во внешний мир. Погрузились на корабль и в середине следующего дня прибыли в Багдад. Когда Багдад уже показался в виду, Ахмед сказал:

– Не знаю, как ты, а мне уже пора бы вернуться в Питер. Уже два дня прогулял на работе. Ничего не скажут, но всё же как‑то неудобно. Сегодня уж ладно, но завтра утром я уйду.

– Тогда и я с тобой. Ты вот что скажи. Почему ты так держишься за жилконтору?

– Сам не знаю. Всё‑таки, наверное, где‑то я человек прошлого и привычки. Трудно объяснить. Мир наш питерский, советский и российский – это наш родной мир. Несмотря на все его издержки. Не знаю. Пойдем‑ка скажем всем, что вечером встречаемся у меня.

Ахмед, Али‑Баба и Зубейда отправились с корабля прямо в лавку, а я решил занести свои рисунки Бахтияру‑хаджи.

– Очень, очень интересно, – произнес он, разглядывая рисунки. В самом деле – арамейский храм. Вы рисунки мне оставите?

– Конечно, но вот жука вашего я не могу вернуть. Так уж получилось. Хранители у храма теперь есть, и они упросили оставить жуков им в качестве реликвии. Мы не смогли им отказать.

– Ну и хорошо. Так, наверное, и надо.

На том и расстались. Придя домой, я сразу же подвергся решительному нападению.

– Это безобразие! Сколько времени вас обоих дома нет! Бабушка всего два раза мне куклу заводила. Вчера вечером и сегодня утром. Я не могу так долго терпеть!

– Ладно, ладно, Джамиля! Чтобы ты не расстраивалась, я заведу тебе куклу два раза подряд.

– Вот это очень правильно, Сержи‑сахеб. Как же это называется? Дед как‑то говорил. Ага, вспомнила! Искупление вины. Вот Зубейда домой вернется – пусть тоже два раза искупляет. Или искупывает? – и когда уходила, насмотревшись на танцующую куклу, сказала сама себе:

– Удачный сегодня будет денек.

Зубейда вернулась не просто так. Распахивала двери, а Ахмед и Али‑Баба тащили за ней большой горшок с роскошным розовым кустом. Поставили его на террасе около двери в комнату Зубейды.

– Вот, пожалуйста, приходим в лавку – а там это стоит. Приказчики говорят, что куст приволокли игроки на Зубейду. Втащили в лавку и попросили передать Зубейде. Заявили, что ты разрешил. Было такое?

– Было, Ахмед, – спрашивали, можно ли сделать девушке что‑нибудь приятное? Я разрешил.

– Тогда всё в порядке. А то в Багдаде с подарками чужим женщинам очень строго. Можно большие неприятности на свою голову накачать.

Вечернее пиршество ознаменовалось небольшой дискуссией по поводу того, можно ли наш поход считать приключением.

– Какое же это приключение, если ни трудностей, ни опасностей не было? – горячится Синдбад.

– Синдбад, трудности и опасности не есть единственная суть приключения, – пытается разъяснить ему Шехерезада. – Суть приключения – интересность, необычность.

– Тогда скажи: вот если на меня ночью на улице нападут грабители, то это приключение? Интересности‑то тут нет никакой.

Шехерезада задумалась.

– Пожалуй, тоже приключение. Обычным делом грабеж не назовешь. Знаешь что, Синдбад, не дури мне и другим голову! Считай приключением хоть любую драку. А для меня приключение – всё, что заставляет сердце замирать, хоть от опасности, хоть от восторга. Второе предпочтительнее. Давайте я лучше вам какую‑нибудь историю расскажу. Хотите про сметливого башмачника?

– Нет, про башмачника не надо, – отказался Аладдин. – Ведь нам теперь поклоняются, как богам. Расскажи что‑нибудь божественное.

– Божественное? Божественное всегда скучно. Там шутки неуместны. За них можно и плетей отведать. Нет, не буду рассказывать про божественное, – и вдруг громко рассмеялась, словно вспомнила что‑то свое, связанное с богами.

Когда расходились, Шехерезеда отозвала меня в сторонку.

– Мне нужна твоя помощь, Серж. Только вот не знаю, как начать.

– Напомнить мохнатому божеству о танцевальном долге?

– Вот‑вот, именно. О танцевальном долге. С тобой, Серж, очень легко разговаривать. Ты без слов всё понимаешь.

– Какое время тебя устроит? Может быть, завтра после полудня на поляне?

– Давай завтра от полудня и часа два‑три.

– Лодку достанешь?

– Конечно.

– Если что‑то не сложится, то и послезавтра после полудня. Вдруг я его на месте завтра не застану.

– Хорошо. Спасибо.

Шехерезада чмокнула меня в щеку и ушла.

* * *

Утром мы с Ахмедом проводили Зубейду до лавки. Присели на дорожку, выпили чайку. Я поцеловал свое сокровище в лобик, носик, губки, ушко, шейку, и мы с Ахмедом нырнули в базарную толпу.

– Слушай, Ахмед, давай заглянем на минутку к старьевщикам. Вдруг опять что‑нибудь интересное обнаружится.

– Давай зайдем.

Интересное обнаружилось. Везет мне что‑то последнее время на старое барахло. Великолепная арабская астролябия[33]. Чего на ней только нет! Капитан будет в восторге.

Прибыв в Дом, мы разделились. Ахмед натянул рабочий комбинезон и отправился в свою жилконтору, а я поднялся к себе домой. Правда, ненадолго. Оставил астролябию и перенесся в Римскую империю.

Как бы на девочек не натолкнуться! А то сразу будет не уйти. Не выходя из леса, двинулся к саду и, само собой, по закону подлости вместо Габора наткнулся на Антогору! Лежит на скамейке с закрытыми глазами и шевелит губами.

– Можешь не подкрадываться. Я тебя уже больше минуты слышу, – говорит она, раскрывая глаза.

– Я и не подкрадываюсь, – отвечаю я, целуя ее в щеку. – Ты что тут делаешь?

– Пытаюсь сосредоточиться. Пробую считать в уме.

– Получается?

– Получается. Надолго, Сергей?

– Думал, что минут на пять по делам.

– Да ты что! Разве так можно?

– А что делать? Обстоятельства заставляют. Но я без вас очень скучаю.

Помрачневшая было Антогора заулыбалась.

– Умеешь, Сергей, сказать приятное. Нам без вас тоже не очень весело.

– Знаешь, Антогора, мне бы как‑то поскорее Габора найти. Очень нужен.

– Я его только что шуганула отсюда. Сосредоточиться мешал. Он к озеру пошел.

– Тогда и я к озеру.

– Значит, тебя не ждать?

– Не ждать, – и пошел к озерцу.

Габор в компании приятелей валяется на берегу.

– Привет, ребята!

– Аве, Сергей! Надолго?

– На минутку. Габор, есть дело. Отойдем.

Мы пошли по направлению к вилле.

– Я тут недавно видел Шехерезаду.

– Да? И как она там?

– Ничего, хорошо. Требует от тебя выполнения обязательства по части танцев.

– А что я‑то? Я всегда готов! Это же вы тогда ушли раньше времени.

– Это неважно. Завтра после полудня в течение двух часов на той поляне. Дождись, а то мало ли что. От Багдада‑то еще добраться надо.

– Понял. Но ведь знака приглашения там внизу нет.

– Знак приглашения в подземном зале ставится для всех. А для тебя одного знак приглашения – мои слова.

– Понял. Спасибо, Сергей.

– Тогда всё. Пока, неисправимый бабник! Не вздумай обидеть женщину.

И я углубился в лес, сопровождаемый веселым смехом фавна.

Вернувшись домой, снимаю телефонную трубку.

– Капитан, приветствую. Примете гостя? Иду.

Пряча астролябию за спиной, захожу вслед за Капитаном в его апартаменты.

– Кофе будешь?

– С удовольствием, – и пока он стоит отвернувшись, ставлю инструмент на стол.

Капитан оборачивается и сразу забывает о кофе.

– Что это? Ну‑ка, ну‑ка, вот так штука! Это мне, что ли?

– От нас с Ахмедом.

– Подожди‑ка – я поближе рассмотрю. Арабские знаки. Так‑так, уникальная вещь! Мне еще не встречались сферические астролябии с Востока. Вот это понятно – для широты и долготы, а вот это для чего? Да нет, это я не тебя, а себя спрашиваю. А вот это характерно для китайских инструментов тысячелетней давности. Главное, что она плавает в подставке и ее не нужно подвешивать для горизонтальности. Сложная конструкция. Сколько же ей лет?

– Да, наверное, с тысячу и будет.

– Просто чудо. И где это вы нашли?

– Сегодня утром на багдадской барахолке.

– Поразительно! Самые ценные вещи очень часто обнаруживаешь только в мусоре. Вот уж потешили страсть коллекционера! Вот уж потешили! Мне в отместку вам трудно будет что‑нибудь равноценное придумать.

– Да ладно, там еще и не такое можно увидеть. Восток, сами понимаете. Я‑то ведь еще и с деловым вопросом.

– Это там, в той комнате.

В той комнате груда мешочков. Пинаю слегка носком башмака – звенит.

– Отлично. Я телефончиком воспользуюсь? Аркадий Семенович? Да, я. Как у вас? У меня всё нормально. Хорошо. Понял. Через полчаса.

– Вроде там порядок. Есть пять миллионов. Надо незаметно мешочки к Стелле спустить. Не отсюда же отгрузкой заниматься! Я сейчас схожу на встречу, договорюсь о времени и месте обмена, а потом потихоньку потаскаем.

– Хорошо, договаривайся, а я схожу в подвал – место подготовлю.

Когда захожу в кафе, Аркадий Семенович уже там. Не один. С ним сухощавый мужчина лет шестидесяти. Представляется как Пётр Петрович. У меня имени не спрашивает. Видимо, предупрежден.

– В прошлый раз вы меня очень озадачили суммой, – начал Аркадий Семенович. – Так что пришлось привлечь партнеров. Иначе нужную сумму за короткий срок было бы не собрать.

– Странное дело, господа, – замечаю я, – по слухам, казначейство Соединенных Штатов печатает тысячи тонн своих банкнот специально для России. А у нас их всё равно острый дефицит. Русский феномен? Как думаете?

Посмеялись для приличия, и мой собеседник продолжил:

– Вы не против увеличения числа партнеров, участвующих в сделке?

– Мне это совершенно безразлично. У нас же прямой обмен – партия на партию, а как вы будете потом разбираться между собой – не мое дело.