Глава 43

«Что мы будем делать, когда рухнет стена?»

20 января 1989 года, когда Джордж Буш‑старший был приведен к присяге в качестве нового президента страны, в ЦРУ не скрывали радости. Он ведь был одним из них. Он любил их. Он понимал их. Он и в самом деле оказался первым и единственным главнокомандующим вооруженными силами страны, который знал, как работает ЦРУ.

Буш стал собственным директором Центральной разведки. Он уважал Судью Вебстера, но понимал, что этих чувств не разделяют подчиненные, и в итоге не пустил того внутрь правящего круга. Буш требовал ежедневных сводок от профессионалов, а если они его не устраивали, то он был в принципе согласен и на «сырые» донесения. Если что‑то затевалось в Перу или, скажем, в Польше, то он хотел немедленно получить информацию об этом от местного резидента ЦРУ. Его вера в агентство граничила с верой религиозной.

Все это было проверено в Панаме. Во время предвыборной гонки 1988 года Буш отрицал, что когда‑либо встречался с печально известным местным диктатором, генералом Мануэлем Норьегой. Однако факты – вещь упрямая. Норьега много лет числился в платежной ведомости ЦРУ. Билл Кейси ежегодно приветствовал генерала в штаб‑квартире и как минимум один раз прилетал к нему в Панаму ради личной встречи. «Кейси считал его своим протеже», – заявил Артур Г. Дэвис‑младший, американский посол в Панаме при Рейгане и Буше.

В феврале 1988 года во Флориде генерала заклеймили как кокаинового короля, но он все равно остался у власти, презрительно усмехаясь в сторону Соединенных Штатов. К тому времени было уже публично известно, что Норьега – настоящий убийца и вместе с тем закадычный друг ЦРУ. Наступила тупиковая ситуация. «ЦРУ, которое так долго с ним сотрудничало, не захотело порвать эти отношения», – заявил сотрудник Совета национальной безопасности Роберт Пасторино, который в 1980‑х годах много общался с Норьегой в качестве старшего чиновника Пентагона.

После официального обвинения в адрес Норьеги администрация Рейгана дважды отдавала приказ, чтобы ЦРУ изыскало способ сместить неугодного диктатора. Вскоре после инаугурации президент Буш вновь поручил ЦРУ свергнуть Норьегу. И каждый раз агентство игнорировало требования Белого дома. Особую тревогу ситуация с Норьегой вызывала у генерала Вернона Уолтерса, в то время американского посла в Организации Объединенных Наций.

«Как бывший заместитель директора ЦРУ – и как любой человек в Пентагоне из состава Южного командования, – он не стремился к тому, чтобы Норьегу доставили в США и непременно отдали под суд по какому бы то ни было обвинению», – заявил Стивен Дачи, который был лично знаком с генералом Уолтерсом и с генералом Норьегой и в 1989 году являлся вторым лицом в американском посольстве в Панаме. Старые друзья Норьеги в агентстве и среди военных вовсе не горели желанием услышать, как генерал под присягой начнет давать свидетельские показания в зале американского суда.

По приказу президента Буша ЦРУ потратило 10 миллионов долларов для поддержки панамской оппозиции на майских выборах 1989 года. Но Норьега вновь выкрутился, чем обрек на провал четвертую по счету операцию ЦРУ против него. Президент Буш одобрил пятую секретную операцию против Норьеги, не исключая и военизированной поддержки возможного государственного переворота. Забудьте об этом, твердили наперебой тайные агенты: сместить Норьегу поможет только полномасштабное военное вторжение. Некоторые из наиболее опытных сотрудников в Латинской Америке – в том числе шеф Панамской резидентуры Дон Уинтерс – не испытывали желания активно выступать против генерала.

Разъяренный таким положением, Буш заявил, что он больше узнает о событиях в Панаме от Си‑эн‑эн, чем от ЦРУ. Это положило конец карьере Уильяма Вебстера на посту директора Центральной разведки. С этого момента все планы по свержению Норьеги президент согласовывал с министром обороны Диком Чейни, скептицизм которого в отношении ЦРУ углублялся с каждым днем.

Неспособность ЦРУ сместить своего старого союзника вынудил Соединенные Штаты пойти на самую крупную со времен падения Сайгона военную операцию. В течение Рождественской недели 1989 года американские бомбы с лазерной системой наведения превращали панамские городские трущобы в груды щебня, в то время как бойцы спецназа пробивались к центру столицы. За эти две недели, которые понадобились, чтобы арестовать Норьегу и доставить в наручниках в Майами, погибли двадцать три американца и сотни невинных панамских граждан…

На суде Дон Уинтерс свидетельствовал на стороне защиты, признав, что Соединенные Штаты через ЦРУ и представителей вооруженных сил выплатили бывшему диктатору по меньшей мере 320 тысяч долларов. Уинтерс охарактеризовал Норьегу как надежное связующее звено ЦРУ между Соединенными Штатами и Фиделем Кастро, как верного союзника в войне против коммунизма в Центральной Америке и опору американской внешней политики. Ведь он даже предоставил убежище сосланному иранскому шаху. Норьега был признан виновным по восьми пунктам, в том числе за незаконный оборот наркотиков и поощрение терроризма. Во многом благодаря свидетельским показаниям Уинтерса, данным уже после суда, окончательный приговор Норьеге в благодарность за длительное сотрудничество с ЦРУ был сокращен на целое десятилетие… Свое заключение Норьега провел в тюрьме штата Флорида. По завершении судебного процесса Норьеге был присвоен статус военнопленного, благодаря чему он отбывал наказание в более комфортабельной камере и в соответствии с Женевской конвенцией не подлежал выдаче третьей стороне…

«Я никогда не смогу снова доверять ЦРУ»

В 1990 году вызов Соединенным Штатам бросил еще один диктатор – Саддам Хусейн.

Во время восьмилетней ирано‑иракской войны президент Рейган направил Дона Рамсфельда в качестве своего личного представителя в Багдад, чтобы пожать руку Саддаму и предложить тому американскую поддержку. Агентство передавало Саддаму данные военной разведки, в том числе и полученные со спутников‑шпионов. Соединенные Штаты предоставили экспортные лицензии на высокотехнологичное оборудование, с помощью которого Ирак пытался создать оружие массового поражения.

Искаженные разведданные от Билла Кейси и ЦРУ стали решающим фактором в этих решениях. «Саддам Хусейн, как известно, был зверским диктатором, но многие считали, что это меньшее из двух зол, – заявил Филип Уилкокс, сотрудник, осуществляющий связь между Государственным департаментом и ЦРУ. – У разведчиков имелись серьезные опасения по поводу исходящей от Ирана угрозы, что в ретроспективе сильно преувеличивало возможности Ирана одержать победу в этой войне…»

«Мы действительно больше склонялись на сторону Ирака, – говорил Уилкокс. – Мы обеспечивали Ирак разведывательной информацией, намеренно исключили Багдад из списка пособников терроризма. В позитивном свете рассматривали комментарии Саддама Хусейна, подразумевая, что тот в принципе поддерживает арабо‑израильский процесс мирного урегулирования. Многие начали довольно оптимистично рассматривать Ирак как потенциальный фактор стабильности, а Саддама Хусейна – как человека, с которым можно сотрудничать».

Вообще, отдача от инвестиций в Ирак была крайне невелика. Обратной связи от передачи разведывательных данных не было никакой. ЦРУ так и не смогло просочиться через кордоны иракской полицейской машины. Оно почти не имело никакой достоверной информации о режиме. Сеть иракских агентов состояла лишь из горстки дипломатов и торговых чиновников в заграничных посольствах. У этих людей почти не было возможности просочиться в секретные структуры Багдада. ЦРУ как‑то удалось завербовать одного иракского «агента»: им оказался служащий одной из гостиниц в Германии…

ЦРУ по‑прежнему поддерживало сеть из более чем сорока иранских агентов, включая офицеров вооруженных сил, обладавших кое‑какими сведениями об иракской армии. Резидентура ЦРУ во Франкфурте держала с ними связь через старинный метод невидимых чернил. Но осенью 1989 клерк из ЦРУ умудрился отправить письма всем агентам одновременно и с одного и того же почтового ящика. Вдобавок все они были написаны одним и тем же почерком…

Когда один из агентов был разоблачен, то автоматически оказалась провалена вся агентурная сеть. Все это стало следствием грубейшего нарушения элементарного профессионализма разведчика. Всех иранских шпионов ЦРУ заключили в тюрьму и многих впоследствии казнили за измену.

«Арестованных агентов пытали до смерти, – рассказал Фил Джиральди, на тот момент шеф Стамбульской резидентуры. – Что касается ЦРУ, то здесь, наоборот, никто не понес наказания, а оперативный руководитель даже получил повышение по службе».

Провал агентурной сети фактически захлопнул «окно», через которое ЦРУ могло получать хоть какие‑то сведения по Ираку и Ирану.

Весной 1990 года, когда Саддам вновь приступил к мобилизации своих вооруженных сил, ЦРУ не придало этому особого значения. Агентство направило в Белый дом специальную разведсводку, в которой утверждалось, что вооруженные силы Ирака истощены, что им понадобятся годы на то, чтобы оправиться от войны с Ираном, и что Саддам в ближайшем будущем вряд ли пойдет на какие‑либо военные авантюры. Затем, 24 июля 1990 года, Судья Вебстер принес президенту Бушу два интересных снимка со спутника‑шпиона. На них было отчетливо видно, как у самой границы с Кувейтом сосредоточиваются две дивизии Республиканской гвардии – а это десятки тысяч иракских солдат – при поддержке большого количества танков и артиллерии. Заголовок в Ежедневной национальной разведсводке ЦРУ на следующий день гласил: «Ирак блефует?»

Лишь один видный аналитик ЦРУ, Чарльз Аллен, оценил вероятность войны как очень высокую. «Я действительно выступил в качестве сигнализатора тревоги, – сказал Аллен. – Удивительно, что в наших рядах оказалось так мало внимательных слушателей».

31 июля ЦРУ охарактеризовало иракское вторжение в Кувейт как маловероятное; Саддам мог бы ограничиться захватом нескольких нефтяных месторождений или горстки островов, но не более того. Лишь на следующий день – всего за двадцать часов до вторжения – заместитель директора Центральной разведки Ричард Дж. Керр предупредил Белый дом о неизбежности иракского нападения.

Президент Буш не поверил ЦРУ. Он быстро перезвонил президенту Египта, королю Саудовской Аравии и эмиру Кувейта, и оба в один голос заявили, что Саддам ни за что не станет вторгаться в Кувейт. Король Иордании Хусейн заявил президенту: «Иракская сторона шлет вам свои наилучшие пожелания и выражает глубочайшее уважение». Удовлетворенный ответом, Буш отправился спать. Несколько часов спустя первая волна из 140 тысяч иракских солдат хлынула через иракскую границу в мирный и практически беззащитный Кувейт…

А пользующийся наибольшим доверием у президента советник по разведке Боб Гейтс как раз устроил семейный пикник в окрестностях Вашингтона. К нему подошла одна из подруг его жены. «Что вы здесь делаете?» – спросила она. «О чем это вы?» – удивился Гейтс. «О вторжении», – ответила она. «Что еще за вторжение?» – спросил Гейтс. Короче говоря, «по поводу того, что происходило в Ираке, никаких надежных сведений не было», – заметил госсекретарь Джеймс Бейкер.

В течение последующих двух месяцев ЦРУ «вело себя, к сожалению, весьма типично», – сказал Чес У. Фримэн‑младший, американский посол в Саудовской Аравии. 5 августа агентство сообщило, что Саддам собирается напасть на Саудовскую Аравию. Но тот так и не собрался… Это убедило президента США, что у Ирака нет химических боеголовок для ракет ближнего и среднего радиуса действия.

Потом ЦРУ с возрастающей уверенностью начало утверждать, что у Ирака на самом деле есть эти злополучные химические боеголовки и Саддам, вероятно, все же намерен их применить. За этими угрозами не было никаких веских доказательств. К моменту начала Войны в заливе Саддам так и не «докопался» до применения химического оружия. Но на этот счет поначалу возникли большие сомнения, когда иракские ракеты «Скад» начали падать на Эр‑Рияд и Тель‑Авив…

За несколько недель до начала воздушной войны с Ираком 17 января 1991 года Пентагон пригласил ЦРУ вместе выбрать цели для бомбардировок. Помимо множества других участков, агентство выбрало один подземный бункер в Багдаде. 13 февраля военно‑воздушные силы взорвали его, но оказалось, что бункер использовался в качестве гражданского бомбоубежища. Погибли сотни женщин и детей. После этого ЦРУ больше не привлекалось к выбору целей для бомбардировок…

Затем вспыхнул ожесточенный спор между ЦРУ и американским командующим операцией «Буря в пустыне», генералом Норманном Шварцкопфом. Трения завязались по поводу оценки выведенной из строя иракской боевой техники в ежедневных сводках о военно‑политическом эффекте от американских бомбардировок. Чтобы успокоить Израиль и Саудовскую Аравию, Пентагону непременно нужно было уверить Белый дом в том, что американские бомбардировщики разрушили много иракских пусковых ракетных установок и достаточное количество иракских танков и бронетранспортеров. Генерал уверял президента и общественность, что военные добросовестно делают свою работу. Аналитики ЦРУ твердили президенту, что генерал преувеличивает нанесенный противнику ущерб, и были правы. Но, бросив вызов Шварцкопфу, ЦРУ быстро обломало себе зубы. В результате агентству запретили проводить оценку повреждений боевой техники. Пентагон забрал под свой персональный контроль всю работу по расшифровке снимков, полученных со спутников‑шпионов. Конгресс вынудил агентство принять зависимую роль в ее непростых отношениях с американскими военными. После иракской войны оно было вынуждено создать новое управление по военным вопросам, призванное служить исключительно в качестве вторичной поддержки для Пентагона. Следующее десятилетие ЦРУ вынуждено было отвечать на тысячи вопросов от военных: какова ширина той или иной дороги? насколько прочен тот или иной мост? какие имеются данные по данной возвышенности? В течение сорока пяти лет ЦРУ отвечало на вопросы гражданских лидеров, а не офицеров в мундирах. Оно теперь лишилось былой независимости от военной цепочки инстанций.

Война закончилась. Саддам Хусейн остался у власти, а позиции ЦРУ оказались в значительной степени подорваны.

Агентство, полагаясь на показания иракских изгнанников, сообщило о возможном восстании против диктатора. Президент Буш обратился к иракскому народу с просьбой подняться против Хусейна и свергнуть его. Шииты на юге и курды на севере Ирака восприняли слова Буша буквально. ЦРУ использовало все имеющиеся в его распоряжении средства – в основном пропаганду и психологическую войну, – чтобы ускорить начало восстания. А Саддам тем временем в последующие семь недель беспощадно крушил курдов и шиитов, уничтожив тысячи и обратив еще большее количество мятежников в бегство. ЦРУ приступило к работе с вождями изгнанников в Лондоне, Аммане и Вашингтоне, создавая агентурные сети для очередного переворота…

После этой войны в Ирак отправилась Специальная комиссия Организации Объединенных Наций. Ее целью был поиск химического, биологического и ядерного оружия в стране. В состав комиссии входили офицеры ЦРУ с нашивками ООН. Ричард Кларк, необычайно активный штатный сотрудник Совета национальной безопасности, вспоминал их рейд в иракское министерство сельского хозяйства, где они обнаружили ядро саддамовского директората по ядерному оружию. «Мы отправились туда, взломали двери, разбили замки и вошли в святая святых, – вспоминал Кларк пятнадцать лет спустя, давая интервью для документального фильма студии «Фронтлайн». – Иракцы немедленно отреагировали, окружив объект. Мы выдали им спутниковые телефоны. Они на месте перевели донесения с арабского языка на английский и прочитали нам по спутниковым телефонам».

В итоге инспекторы ООН пришли к выводу, что Ирак, вероятно, находился всего в девяти – восемнадцати месяцах от обладания своим первым ядерным оружием…

«В ЦРУ целиком прошляпили эту ситуацию, – сказал Кларк. – Мы ведь разбомбили все, что только можно было разбомбить в Ираке, но при этом совершенно упустили из виду огромное сооружение по разработке ядерного оружия. Мы понятия не имели, что оно именно здесь, и ни разу не сбросили сюда ни одной бомбы».

Дик Чейни взглянул на это донесение и сказал: «Вот что говорят сами жители Ирака: существует огромное сооружение, которое ни разу не было поражено во время войны; что они весьма близко подошли к созданию ядерной бомбы, а ЦРУ ничего не знает об этом».

Кларк заключил: «Уверен, что про себя он сказал: я никогда не смогу снова доверять ЦРУ. Разве они смогут достоверно информировать меня, когда та или иная страна собирается создать ядерную бомбу?» Нет никаких сомнений, что тому же Дику Чейни, который снова вернется в свой кабинет девять лет спустя, одна вещь надолго врезалась в память: «Ирак хочет иметь ядерное оружие. Ирак близок к созданию ядерного оружия. А ЦРУ не имеет об этом ни малейшего понятия».

«А теперь миссия окончена»

«В январе 1989 года ЦРУ понятия не имело, что приливная волна истории собирается вновь обрушиться на нас», – сказал в интервью Боб Гейтс, который в том месяце покинул штаб‑квартиру – как он думал, навсегда, – чтобы занять пост заместителя советника по национальной безопасности в администрации Буша.

Агентство объявило советскую диктатуру нетронутой и незыблемой в тот час, когда та уже трещала по швам. 1 декабря 1988 года, за месяц до того, как Буш пришел к власти, ЦРУ выступило с официальным сообщением, уверенно заявив, что «основные элементы советской оборонительной стратегии и практики к настоящему времени не претерпели изменений в результате реформ Горбачева». Шесть дней спустя Михаил Горбачев, выступая перед членами Организации Объединенных Наций, предложил одностороннее снижение численности советских войск на 500 тысяч человек. Это было невероятно, заявил на следующей неделе в конгрессе Дуг Макичин, на тот момент руководитель отдела ЦРУ по советской аналитике: даже если бы ЦРУ заключило, что столь важные изменения потрясут Советский Союз, «мы, откровенно говоря, никогда смогли бы опубликовать это, – сказал он. – Поступи мы так, мне бы точно было не до смеха».

В то время как Советское государство потихоньку увядало, ЦРУ «постоянно докладывало о росте советской экономики, – рассказал в интервью Марк Палмер, один из самых опытных кремлинологов в администрации Буша. – Они имели обыкновение принимать за чистую монету то, что официально сообщали Советы. Что было совершенно неправильным, ведь любой, кто провел хоть какое‑то время в Советском Союзе, побывал в советских деревнях и городах, мог оглянуться по сторонам и понять, что подобные заявления – сущий бред». Но именно в таком ключе и трудились лучшие мыслители ЦРУ, в том числе и Боб Гейтс, который в течение многих лет являлся главным советским аналитиком, и Палмера это просто бесило. «Он же никогда не бывал в Советском Союзе! А ведь считался главным советским экспертом в ЦРУ!»

Агентство каким‑то образом упустило из виду важнейший факт, что его главный противник уже не тот, что прежде. «Они говорили о Советском Союзе, как будто не читали ни газет, ни секретных донесений своей агентуры», – сказал в интервью адмирал Уильям Дж. Кроу‑младший, председатель Объединенного комитета начальников штабов при Джордже Буше. Когда весной 1989 года в отношениях советских республик с Москвой наметились первые глубокие трещины, ЦРУ действительно получало львиную долю информации из советских газет. Таким образом, аналитики имели дело со сведениями трехнедельной давности, с учетом доставки этих газет в США.

Никто в агентстве не задавался вопросом, который поставил перед своими сотрудниками в мае 1989 года Вернон Уолтерс, недавно назначенный послом США в Германии: «А что мы будем делать, когда рухнет Берлинская стена?»

Символ холодной войны простоял без малого тридцать лет. Когда в ноябре 1989 года от нее стали откалывать первые камешки, руководитель советского подразделения тайной службы Милт Бирден безмолвно сидел в штаб‑квартире ЦРУ, уставившись в телевизор, по которому транслировался один из срочных репортажей Си‑эн‑эн. Создание новой агентурной сети превратилось в крупную проблему для агентства. В кризисные моменты донесения ЦРУ выглядели как оперативная разведка в режиме реального времени. Но как ЦРУ могло этого сейчас добиться? Из Белого дома непрерывно сыпались вопросы: что происходит в Москве? что сообщают оттуда наши шпионы? Было нелегко признаться, что ни один шпион на территории СССР гроша ломаного не стоил. Почти все были разоблачены и уничтожены, и никто в ЦРУ не понимал почему.

Агентство хотело двигаться на Восток как завоеватель, подминая под себя разведслужбы Чехословакии, Польши и Восточной Германии, но Белый дом советовал вести себя осмотрительнее. Лучшее, что могло на первых порах предпринять ЦРУ, – это заняться обучением персонала разведслужб новых лидеров, таких как чешский президент Вацлав Гавел, или, например, перекупать за более высокую плату за секретные досье Штази, которые в один прекрасный день начали исчезать из архивов, попадая в руки представителей толпы, разогнавшей местную тайную полицию.

Разведывательные службы советского коммунизма были огромны по своим масштабам и являлись, по сути, инструментами репрессий. Они были предназначены прежде всего для того, чтобы шпионить за собственными гражданами, наводить на них страх и держать под полным своим контролем. Будучи более могущественными и куда более безжалостными, чем ЦРУ, они много раз побеждали своих противников за границей, но эту войну они проиграли, погубленные жестокостью и банальностью Советского государства.

«Неожиданная» потеря Советов фактически вырвала почву из‑под ног у ЦРУ. Как агентство могло теперь существовать без своего главного противника? «Когда‑то, много лет назад, ЦРУ было проще создавать иллюзию уникальности и таинственности, – сказал в интервью Милт Бирден. – Это было не просто ведомство. Это была миссия. А сутью ее являлся крестовый поход против коммунизма. Потом нас лишили Советского Союза, его у нас забрали и не дали ничего взамен. У нас нет истории. У нас нет героев. Даже наши медали являются секретными. А теперь наша миссия и вовсе завершена. Все, конец».

Сотни ветеранов тайной службы провозгласили победу и… вышли в отставку. Одним из них был Фил Джиральди, который начинал службу в качестве оперативного сотрудника в Риме, а закончил ее шестнадцать лет спустя как руководитель резидентуры в Барселоне. Его коллега по Римской резидентуре имела степень доктора философии по итальянской политике. В Барселоне эта женщина носила чин майора и совершенно не говорила по‑испански.

«В конечном итоге трагедия имеет духовный оттенок, – поведал Джиральди в интервью. – Большинство младших офицеров, которых я знал, ушло в отставку. Они были лучшими среди нас. 80 или 90 процентов людей, которых я знал лично, завершили свои карьеры на полпути. Нам почти не оставили никакой мотивации. Былой энтузиазм ушел. Когда я вступил в ЦРУ в далеком 1976‑м, здесь существовал трайбализм[39]. Агентство поощряло через этот трайбализм честь мундира, и все это служило хорошей и важной цели». А теперь все куда‑то ушло, и вместе с этим – большая часть личного состава тайной службы.

Еще в 1990 году «ситуация стала резко ухудшаться», сказал Арнольд Донахью, ветеран агентства, ответственный за бюджет национальной безопасности при Буше. Всякий раз, когда Белому дому хотелось, чтобы «десять или еще пятнадцать сотрудников тайной службы на местах выяснили, что происходит» в Сомали или Балканах – везде, где тогда назревал кризис, – он спрашивал у ЦРУ: «А есть ли у вас люди, готовые туда отправиться?» И ответ всегда был один и тот же: «Нет».

«Приспособиться или умереть»

8 мая 1991 года президент Буш вызвал Боба Гейтса в один из роскошных салонов «борта номер один» американских ВВС, где во время личной беседы предложил занять пост директора Центральной разведки.

Гейтс был взволнован и немного испуган. Слушания в конгрессе стали для него настоящим побоищем; эта пытка продолжалась в течение шести месяцев. Его изрядно потрепали за грехи Билла Кейси. Даже коллеги стали косо поглядывать в его сторону. Во время дискуссий Гейтс не раз порывался обратиться к будущему ЦРУ, но слушания стали полем битвы за прошлое. Они развязали языки злобной толпе аналитиков, которые немало натерпелись за годы работы при Гейтсе и Кейси. Их гнев был вызван профессиональными и личными причинами. Они подвергли яростной критике процветавший в ЦРУ культ лжи и самообмана. Гарольд Форд, безупречно отслуживший в течение сорока лет, заявил, что Гейтс и ЦРУ в целом «абсолютно неверно» подавали факты о жизни в Советском Союзе.

Потрясенный Гейтс чувствовал себя словно боксер перед выходом на ринг после очередного зубодробительного раунда. Но ему удалось убедить сенаторов, что в них он видит надежных партнеров, которые помогут ему «не упустить свой шанс в переоценке роли, миссии, приоритетов и структуры американской разведки». За голоса, отданные в его поддержку, Гейтс в немалой степени был обязан Джорджу Тенету, «директору по персоналу» и заодно «ассистенту режиссера» в сенатском комитете по разведке, которому в будущем суждено было самому стать директором ЦРУ. В свои тридцать семь лет фантастически честолюбивый, необычайно общительный сын греческих иммигрантов, владевших ресторанчиком на окраине Куинса с оригинальным названием «Закусочная ХХ века», Тенет был истинным штабником: трудолюбивый, верный пес для своих боссов, всегда готовый прогнуться и лизнуть. Он все выставил в таком свете, что заслужил одобрение сенаторов, желавших, чтобы Гейтс уступил им часть своей власти в обмен на собственную долю.

В то время как Гейтс мучился в Вашингтоне, ЦРУ пережило несколько нервозных ситуаций за границей. В августе 1991 года, когда провалился неудавшийся государственный переворот против Горбачева и начал распадаться Советский Союз, ЦРУ вещало в прямом эфире из стратегического пунта советской столицы – из штаба разведки на площади Дзержинского. Одна из звезд Советского отдела, Майкл Сулик, отправился в Литву, после того как эта прибалтийская республика провозгласила о своей независимости. Он стал первым офицером ЦРУ, который оказался на территории бывшей советской республики. Он открыто представился ее новым лидерам и предложил помощь в создании собственной разведывательной службы. Его пригласили работать в кабинете у нового вице‑президента Карола Мотиеки. «Попасть в кабинет вице‑президента казалось просто нереальным для офицера ЦРУ, который в течение всей своей карьеры сражался с Советским Союзом, – написал Сулик в своем дневнике. – Случись такое хотя бы месяц назад, я подумал бы, что это какой‑то бред, что все это происходит во сне. Когда я уселся за стол Мотиеки, окинул взглядом разбросанные документы, то моим единственным желанием было немедленно позвонить в Варшаву».

Остатки разведывательной информации и материалов, столь кропотливо вывозимых агентами и шпионами, так и не смогли дать достоверной картины происходящего в Советском Союзе. За весь период холодной войны ЦРУ надежно контролировало лишь трех агентов, способных передать имеющую ценность информацию о советской военной угрозе, но все они были арестованы и казнены. Спутники‑шпионы могли точно подсчитать количество танков и ракет, но теперь эти цифры представлялись не столь существенными. Подслушивающие устройства зафиксировали миллиарды произнесенных слов, но сейчас и они потеряли значение…

«Там новый мир. Нужно приспособиться к нему или умереть», – написал Гейтс в своем блокноте накануне встреч с лидерами тайной службы 7 и 8 ноября 1991 года, сразу после того, как был приведен к присяге в качестве нового директора Центральной разведки. На следующей неделе Буш направил письменное распоряжение членам своего кабинета. Оно шло под названием «Обзор национальной безопасности № 29». Гейтс трудился над ним последние пять месяцев. В нем содержалось обращение к каждому государственному подразделению с просьбой определить, чего оно хочет от американской разведки в последующие пятнадцать лет. «Эта работа, – объявил Гейтс перед аудиторией из сотен сотрудников ЦРУ, – являлась «грандиозным и поистине историческим делом».

«Обзор национальной безопасности № 29» был подписан самим Бушем. Но в нем Гейтс обратился с просьбой к остальной части правительства: только скажите нам, чего вы хотите. Он знал, что, для того чтобы выжить, агентство должно измениться. Ричард Керр, занимавший в течение четырех лет пост заместителя директора Центральной разведки при Буше, громко поинтересовался, есть ли место для ЦРУ в будущем. В агентстве происходят «такие же революции, как и в бывшем Советском Союзе, – сказал он. – Мы лишились ясной цели и объединяющей идеи, которые больше сорока лет двигали вперед не только разведку, но и всю страну». Единодушие по поводу того, где именно сосредоточены американские интересы и как ЦРУ может служить этим интересам, исчезло.

Гейтс выпустил пресс‑релиз, в котором назвал «Обзор национальной безопасности № 29» «самой далекоидущей директивой по оценке будущих потребностей и приоритетов разведки с 1947 года». Но каковы были те потребности? Во время холодной войны ни одному из президентов и директоров Центральной разведки не приходилось ни о чем спрашивать. Нужно ли теперь ЦРУ сосредоточиться на несчастных и обездоленных мира сего или на росте глобальных рынков? Что таит в себе большую угрозу: терроризм или передовые технологии? За зиму Гейтс закончил свой перечень неотложных мер для обустройства нового мира, который представил конгрессу 2 апреля 1992 года. Заключительный вариант содержал список из 176 внешних угроз: от перемены климата до кибер‑преступности. В верхней части списка располагались ядерное, химическое и биологическое оружие. Затем следовали наркотики и терроризм; эту парочку прозвали «наркотики и головорезы». Терроризм все еще считался проблемой второго сорта; за ним следовали мировая торговля и технологические сюрпризы.

Президент Буш решил сократить размеры и переориентировать горизонты агентства. Гейтс согласился. Это был разумный ответ на окончание холодной войны. Таким образом, могущество ЦРУ было планомерно урезано. Все считали, что, если ЦРУ станет компактнее, оно будет умнее и расторопнее. Бюджет разведки в 1991 году начал сокращаться, и процесс продолжался в течение последующих шести лет. Эти урезания болезненно сказались в 1992 году, в тот момент, когда ЦРУ пришлось значительно усилить поддержку военных операций.

Сокращения затронули более двадцати зарубежных резидентур ЦРУ. Было реорганизовано больше половины крупных отделений, расположенных в мировых столицах, а количество офицеров из состава тайной службы, работающих за границей, резко сократилось. Аналитики испытали еще более тяжелые потрясения. Дуг Макичин, их руководитель, сообщил, что очень трудно произвести серьезный анализ с «кучкой 19‑летних юношей, которые каждые пару лет сменяют друг друга». Конечно, здесь не обошлось без преувеличения, но не слишком большого.

«По мере сокращения бюджета нарастает напряжение», – написал Гейтс в личном дневнике вскоре после приведения к присяге. Сокращения продолжались, и в последующие годы Буш и многие другие государственные деятели по‑прежнему винили в этом «рефлекторных либералов». Билл Колби с началом избирательной кампании 1992 года записал телевизионный ролик для группы защиты под названием «Коалиция за демократические ценности».

«Меня зовут Уильям Колби, и я был главой ЦРУ, – сказал он. – Задача разведки состоит в том, чтобы оградить от опасностей наших военных. И предупредить нас об этом. Теперь холодная война окончена и угроза не столь велика. Настало время урезать наши расходы на вооружение на 50 процентов и инвестировать эти средства в школы, здравоохранение и экономику».

Но этот мир оказался столь же мимолетным и хрупким, как и после Второй мировой войны. На сей раз не было никаких победных парадов, а у ветеранов холодной войны имелись причины оплакивать побежденного противника.

«Если вы собираетесь заниматься шпионажем, вам нужна мотивация, – поделился однажды со мной Ричард Хелмс. – Это не забава и не игра. Это грязное и опасное дело. Всегда есть шанс быть разоблаченным. Работая в составе УСС во время Второй мировой войны, мы знали, что нами двигало: разбить проклятых нацистов. Во время холодной войны нашей целью было: разбить проклятых русских. Внезапно холодная война закончилась, и какова теперь мотивация? Что заставит кого‑нибудь тратить на это свою жизнь?»

Гейтс провел целый год, пытаясь отыскать ответы на эти вопросы. Целые дни напролет он давал показания на Капитолийском холме, заручаясь политической поддержкой. Он выступал публично, создавал оперативные группы, вел круглые столы, сулил военным еще большее количество разведданных, а аналитикам – как можно меньше политического давления извне. Он клялся организовать всеобщую массированную атаку на главные десять угроз из своего списка, обещал создать новое ЦРУ, которое окажется гораздо лучше прежнего. У него так и не нашлось времени, чтобы как следует осознать любое из этих грандиозных представлений. После десяти месяцев пребывания на новом посту ему пришлось отложить свою работу, чтобы отправиться в Литл‑Рок и проинформировать о результатах деятельности ведомства человека, которому предстояло стать очередным президентом Соединенных Штатов.