Святой грааль

В ходе своего исследования я просил каждого человека, с которым беседовал, назвать самый впечатляющий объект демонстрации, который он когда-либо видел, - что-то настолько дорогое, уникальное, изысканное, соответствующее личности владельца, что никто не смог бы имитировать. Этот вопрос почти всегда ставил их в тупик. Люди, которые, казалось, каждое мгновенье жизни преклоняются перед материальными украшениями, как будто вообще не думали о демонстрации. Возможно, мой вопрос намекал на денежные отношения или, еще хуже, на красный зад обезьяны. А они парили в заоблачных высотах бескорыстного наслаждения.

У меня тоже был момент, когда я едва не поперхнулся (кхе-кхе-кхе). Как-то днем я встретился с принцем Ренье в его кабинете во дворце семьи Гримальди в Монако. Учитывая то, что сам он - аристократ, официально титулуемый как S. A. S. (то есть son altesse $4r4nissime - его светлость) Prince Rainier, я был немного удивлен, когда увидел в фойе картину, изображавшую эпизод из французской революции. Ренье, чья власть зависит от благорасположения соседней Франции, ухмыльнулся и сказал: «Это для моих французских гостей». Эдакое предостережение при входе.

Позднее, уже собираясь уходить, я заметил картину, скромно висевшую над дверью. Я узнал туманные очертания гавани и замок Гримальди на вершине скалы, обращенный к Средиземному морю. Принц Ренье упомянул, что изображенная на картине яхта принадлежала его деду Альберту I. Таким образом, картина являлась антологией неповторимых символов статуса: замок, из которого семья Гримальди правит вот уже 700 лет, страна, которой она владеет, и красивая яхта деда. Посетитель, «прочитавший» предостережение на входе, уходя, получает другое сообщение: эта семья неизменна и непоколебима, как сама скала. Не исключено, что какому-ни^ будь нуворишу, семья которого разбогатела всего-навсего лет триста назад, однажды удастся приобрести эту картину. Но никому не получить всего того, что с ней связано.

Манера, в которой была написана картина, показа* лась мне знакомой, и я спросил у принца Ренье имя художника.

«Клод Моне», - ответил он.

ЖИЗНЬ НА ШИРОКУЮ НОГУ:ЖИЛИЩА БОГАЧЕЙ

If they could see me now,

My little dusty group, Traipsing ‘round this Million-dollar chicken coop!

Дороти Филде

Как-то днем в Марун-Крике, что рядом с Аспеном, один застройщик показывал мне недавно проданный им коттедж. Новы© владельцы, заплатившие за него более 10 миллионов долларов, уже заселились, и здание выглядело как обжитой дом, причем весьма роскошный, Девять тысяч квадратных футов жилого пространства, заключенных в стены из пятнадцатидюймовых бревен, люстра из лосиных рогов над главным входом, набор тростей с посеребренными ручками в украшенной тонкой резьбой подставке для зонтиков в холле, а наверху, в огромной гостиной, - окно во всю стену с видом на лыжный спуск и поросший лесом горный склон.

«Мы работаем на совесть, так что, открывая дверь и получая вид на миллион долларов, - сказал застройщик, - вы невольно восклицаете: „Ухты, да я в горах!”». Это был голубоглазый человек с короткой стрижкой, в черном свитере с высоким воротником и в кожаной куртке, с характерной «так-так-так-время-деньги»-манерой. Дом был сдан под ключ, то есть его тоже строили по принципу «время - деньги». «Основная причина, по которой люди покупают готовые дома - это время, - продолжал он. - Время - самый ценный ресурс. Большинство этих людей не хотят возиться с проектом, особенно если строительство идет на курорте, вдали от главного дома». Итак, он продает им готовый продукт с уже встроенными сигналами богатства, типичными для Аспена.

Так, несмотря на уютную обстановку, ни одна вещь (даже подушки с вышитыми на них остроумными афоризмами) не несла подлинного отпечатка личностей богатых и довольно известных людей, поселившихся здесь. Покупатель просто заплатил деньги и повернул ключ. Планировка, мебель, аксессуары, стиль - все выбрано застройщиком, вплоть до декоративных сундуков, маленьких картин в серебряных рамках, канделябров, полотенец (но не халатов) в ванной, Calphalon и Williams- Sonoma* на кухне, книг на кофейном столике и томов в кожаном переплете на каминной полке, вкпючая один под названием «Lisez-Moi», - видимо, так по-парижски звучит «ни малейшего шанса». Застройщик даже выбрал висевшие на стенах картины, «Это коллекционные экземпляры? Это Шнабель?» - «Нет, - сказал он, пробегая мимо красивых рам и западных пейзажей. - Картины стоят от 2 500 до 8 500 долларов. Но это лучше, чем обои». Над камином висел охотничий трофей - огромная голова. «Американские лоси висят в половине домов, которые я строю, - сказал он. - Прекрасные животные. Я стараюсь, чтобы что-то напоминало о горах». Желательно низкий, мужественный рев.

Идея строительства под ключ некоего усредненного жилья для богатых кажется странной, и с трудом верится, что такой прецедент может существовать в природе. И все же, когда весной в Джексон-Хоул (Вайоминг) прилетают желтые славки, деревья все еще стоят голые, а на земле лежит снег. Но славки понимают по форме и цвету ивовых ветвей, что это подходящее для них место жительства. Аналогичным образом, когда ученые предлагают выросшим в неволе воробьиным овсянкам лиственные и хвойные ветви, те садятся на последние, инстинктивно воспринимая их как сигнал наличия естественной среды обитания.

Застройщик просто посылает богатым такие же сигналы: кабинеты из сучковатой ольхи вместо обычной ивы; итальянские столешницы из трехдюймового гранита вместо сосновых. Он как будто говорил о желтых славках, а не мультимиллионерах, когда произнес:

«Время - ценнейший ресурс для этих людей. Они просто хотят, чтобы все было готово. Так что это эмоциональная покупка. (Гнездитесь здесь и сейчас.) Кроме того, это безопасная

инвестиционная стратегия. Сможете вы получить назад свои

деньги? Еще как, даже с прибылью!»

Как и другие животные, богачи выбирают место обитания, полагаясь на особые сигналы, в основном культурные, как, например, стоящий в углу концертный рояль Steinway или тот факт, что на той же улице живет кто-то из Фордов. Но важны и биологические сигналы (например, наличие воды, больших деревьев или хорошего обзора), корни которых уходят во времена первых людей, живших в саванне. Мы любим дома с видом на водоем, потому что это успокаивает нас так же, как когда-то близость водопоя. За отсутствием водоема мы стараемся окружить себя чистыми яркими поверхностями, потому что они напоминают блеск воды. (Стрекозы иногда попадаются на эту удочку и откладывают яйца на капот автомобиля вместо поверхности пруда.) Мы чувствуем себя комфортно рядом с ветвистыми деревьями, потому что наши предки ночевали на них, спасаясь от хищников, Вероятно, все мы руководствуемся одинаковыми сигналами при выборе места жительства. Однако лишь богатые люди могут получить то, к чему всех нас тянет.

Впервые я увидел его на закате весеннего дня. Главная улица Вудстока - маленького английского городка в нескольких милях от Оксфорда - в конце поворачивает налево и заканчивается тупиком, огороженным высокой каменной стеной. Узкие ворота в центре стены еще были открыты, и я, проходя сквозь них, почувствовал, что попадаю в другое измерение: справа, посреди огромного частного парка, было озеро, в зеркале которого отражались три пролета великолепного каменного моста. (Как сказал по этому поводу Литтон Стрейчи: «Над озером ость мост, от вида которого положительно возникает эрекция». Такая реакция, принимая во внимание обстановку и самого автора этих слов, должна возникать в ответ на демонстрацию подчинения, а не господства.) Вдали стоит сам дворец: скопление колонн, арок и башен, камень светится, как мед на вечернем солнце, золотые купола крыш сверкают на фоне апрельского неба.

Можно утверждать, что это «лучший пейзаж в Англии», чем когда-то хвалился перед своей невестой Дженни Рэндольф Черчилль, семья которого по сей день владеет дворцом: три акра жилой площади (семь, если считать внутренний двор) посреди 2 100 акров парка, разбитого по проекту Ланселота Брауна Капабилити* и окруженного каменной стеной длиной в девять миль. Все вместе столь грандиозно, что король Георг III однажды заметил: «У меня нет ничего подобного».

Великолепие и зависть ходят рядом, и Бленем осуждали очень многие, в том числе такие язвительные критики, как, например, Александр Поуп³ («самая неприветливая вещь, какую только можно представить, и самая эгоистичная...»), Хорас Уолпол («отвратительно внутри, снаружи и вокруг»), Франсуа Вольтер («огромная масса кам ней без прелести и вкуса») и Ноэль Коуард («Проснулся продрогший. Бритье - сущая мука... уборная - словно холодильник... [герцог] выглядит унылым»).

Сами Черчилли (по крайней мере, их жены) иногда называли Бленем-Пэлас «промозглым» и «диким, чудовищным домом», и вполне заслуженно. Никакой другой дом не оставлял столь глубокого следа в душах членов семьи. Бленем строили с 1705 по 1720 год, чтобы прославить Джона Черчилля (первого герцога Мальборо и одного из величайших героев Англии), а вместо этого эгоистичная роскошь дворца лишь повредила его репутации. Воздвигнутый для основания династии, Бленем превращал последующие поколения в безумцев, негодяев, снобов и стяжателей, видимо, чтобы не переводились те, кто содержал бы в порядке крышу и покрывал позолотой лилии на штукатурке. И все же, преувеличения и мифы, связываемые с этим местом, тоже сыграли свою роль. Если его владельцы были обычными мужчинами и женщинами (в лучшем случае), зачастую это оставалось незаметным - столь нарочито демонстрировал их власть каждый камень дворца. Только однажды за 300 лет Бленем оправдал себя, произведя на свет достойного дворца человека. Уинстон Черчилль, выдающийся политический деятель XX века, родился здесь. Он был внуком герцога, и свое чувство судьбы обрел именно здесь. «Мы обустраиваем свои жилища, - писал он, - а затем наши жилища обустраивают нас».

Экология, наука о взаимоотношениях организма и окружающей среды, своим названием обязана греческому слову oikos, что означает «дом». Первое, что можно сказать об экологии богатых, - их дома очень большие. В Бленеме, например, 187 комнат да еще 33 помещения внутри моста через озеро. Богатые люди почти всегда жили в больших домах, но вначале они руководствовались в высшей степени естественным мотивом сохранения запасов еды.

Человеческое богатство не просто возникло из сельского хозяйства. До последнего времени оно подразумевало еще и наличие излишков еды. Эта идея до сих пор находит отражение в языке. Мы называем деньги bread («хлеб») или dough («тесто»), а слово pecuniary («денежный», «финансовый»), хотя и ассоциируется с крупными сделками, которые заключают международные финансовые воротилы в Давосе, произошло от латинского названия скота-ресий. Элита, весело швыряющаяся деньгами в универмаге Bergdorf Goodman, занимается тем, что шотландцы называют spreath. Слово moolah («день ги», «бабки»), к сожалению, никак с коровами не связано. Зато термин «плутократ» произошел от имени греческого бога Плутона, который якобы выталкивал зерно, это богатство древнего мира, из-под земли на поверхность.

Данные археологических раскопок свидетельствуют, что на Ближнем Востоке личные запасы еды делались уже 9 500 лет назад. До этого в ранних сельских поселениях, вероятно, практиковалось общинное хранение любых излишков пищи. Первое частное хранилище еды представляло собой тайник в углу жилища, подоб! 1ый желудям в дупле белки или лакомствам, которые шимпанзе прячет от стада. Тогда в архитектуре приживались всякие новшества: фундаменты, стены и двери, не говоря уже о комнатах с углами. Вместительные прямоугольные дома сменяли небольшие круглые хижины по мере того, как сельское хозяйство заставляло людей селиться плотнее. Постепенно жилища становились больше, по их периметру возникали кладовые, потом дома устремились вверх, получив второй этаж, где располагались жилью помещения, в то время как на первом хранились запасы продовольствия. Затем появились внутренние дворы, где, без сомнения, находился домашний скот - подальше от соседей-плутократов. В некоторых местах, таких как процветавшая 10 тысяч лет назад турецкая деревня Чайо-ню, дома, находившиеся непосредственно вокруг культовых сооружений, были больше и крепче, в них находят предметы, свидетельствующие о престиже владельцев, кроме того, они явно располагались поодаль от жилищ прочих людей, что можно считать началом социальной изоляции богатых.

Большие дома означали больший запас сельскохозяйственных продуктов, а значит, и большее богатство. Так, описывая большой дом в поселении, существовавшем в Мексике 2500 лет назад, археолог пишет:

«Сама архитектура говорит о важной экономической роли этой семьи. В имеющихся в здании ямах могло храниться зерна примерно в 2,2 раза больше, чем требовалось семье на год, в то время как запасы в соседних зданиях, судя по размерам кладовых, едва удовлетворяли нужды живших там семей».

Обладание излишками еды оставалось основой богатства и в период расцвета английской загородной усадьбы, которую многие богачи ссгодня принимают за образец дома. В Англии и Ирландии до конца XIX века «большой дом» доминировал над сельской округой. Хозяин такого дома владел не менее чем тысячей акров земли, а зачастую гораздо больше, и с этой земли кор- мились находившиеся в подчинении феодала слуги, работники и фермеры-арендаторы. Эта территория служила основой всей политической власти, поскольку лорд из «большого дома» обычно контролировал местное представительство в парламенте, а также назначал мелких чиновников вплоть до приходского священника. В 1870 году, когда население Британских островов достигало уже 26 миллионов человек, 7 500 семей, живших в таких усадьбах, владели 80% земли. Землевладение было столь важным для положения в обществе, что премьер-министр XIX века Бенджамин Дизраэли отказался поддержать претендента на титул на том основании, что у того недостаточно земли, чтобы жить, не роняя герцогское достоинство. Следы этого духа заметны и сейчас. Теперешний герцог Мальборо, в собственности которого находятся 11 тысяч акров Оксфордшира, считает себя в первую очередь фермером, хотя основной доход Бленему сегодня приносит туризм.

Разумеется, в настоящее время богачи строят дома не для хранения еды. Никто не выделяет целое крыло под оранжерею, когда цитрусовые продаются в любом продуктовом магазине (виновата инфляция сигнала). Но богачи до сих пор предпочитают большие, а лучше огромные, дома. В них по-прежнему много кладовых, предназначенных, правда, главным образом для одежды. У Кэнди, жены голливудского телевизионного магната Аарона Спеллинга, гардероб имеет площадь 3 500 квадратных футов, и в нем хранятся, как она скромно говорит, «самые обычные тряпки на каждый день»». Но их много. Когда одна жительница Нью-Йорка покупала на берегу океана (в Палм-Бич) свой третий или четвертый дом площадью 43 тысячи квадратных футов, она пожаловалась, что стенной шкаф в ее спальне слишком мал. «Да он размером с мою гостиную», - возразил архитектор, на что владелица ответила: «Как же вы живете в таком маленьком доме?»

Сам масштаб этих домов может пугать посетителя, что, конечно, всегда было важной целью строительства с размахом. Как с несколько ироничной прямотой сказала жительница Палм-Бич, когда мы сидели в ее внутреннем дворике: «Это означает, что у меня есть, а у вас нет, и вам придется расшаркиваться передо мной*.

Что я и делал, правда, не столь усердно, как сидевшая перед ней на полу маникюрша, кругленькая и миленькая, словно сошедшая с картины Ботеро, гладившая ее пятку со словами: «Нет, до чего же у вас красивые ступни!»

Это десяти-, двадцати- или тысячекратное преимущество «хозяев поля» вполне может заставить несчастных посетителей забыть самих себя. Живущая в подобном доме женщина вспоминает, как однажды пригласила в гости друзей детства: «Было интересно слушать их комментарии и подмечать взгляды. В основном они просто молчали. Мы подъезжали по аллее, и они все больше затихали... под конец им стало трудно вспомнить свои имена».

ЖЕНСКИЕ КОАЛИЦИИ

Династия Бленема началась в 1666 году, когда обедневший джентльмен из Дорсета по имени Уинстон Черчилль, проявивший себя ярым монархистом во время гражданской войны, пристроил при королевском дворе свою бледную и нескладную дочь Араболлу, Разумеется, без женщин династий не бывает. Но история Бленема так прочно связана с именами двух великих мужчин - Джона и последнего Уинстона, - что огромная зависимость счастья Черчиллей от женского влияния поражает. Но еще больше поражает (если читать историю Бленема параллельно, скажем, с книгой Франса де Вааля «Политика шимпанзе: власть и секс у обезьян») то, как часто власть самцов приматов зависит от женских коалиций. Наблюдая за шимпанзе в зоопарке Арнема, де Вааль обнаружил, что альфа-самцы могли производить много шума, но стояли на своем до конца лишь тогда, когда располагали активной поддержкой коалиции самок. Так же было и в Бленеме.

Вскоре после появления при дворе Арабелла Черчилль стала, как выразился один историк, «девкой герцога Йоркского». Герцог был младшим братом короля Карла II, а позднее сам стал королем под именем Якова II. Арабелла родила ему нескольких внебрачных детей и, по- видимому, использовала свою власть, чтобы обеспечить младшему брату Джону место в свите герцога. Джон также не преминул воспользоваться царившей при дворе развращенностью. На него положила глаз любовница самого короля - Барбара Вильерс.

Согласно преданию, которое большинство историков считает достоверным, Вильерс как-то ночью развлекалась с Черчиллем в доме, по современному адресу Даунинг- стрит, 10, когда вдруг явился король Карл. Черчилль выпрыгнул из окна, за что Вильерс впоследствии вознаградила его 5 тысячами фунтов стерлингов. Люди до сих пор спорят, как сказал один местный житель, «получил он деньги за то, что прыгнул в постель, или за то, что выпрыгнул из нее». Сама Вильерс об этом не говорила, лишь пожаловалась как-то, что слишком щедро наградила за «ничтожную услугу». Но этот подарок объясняется скорее родственными связями, нежели проявлением благодарности за секс. Джон Черчилль был кузеном Вильерс, а также, возможно, отцом ее шестого ребенка. Как бы то ни было, Черчилль благоразумно вложил полученные деньги в пожизненную ренту, обеспечив себе 500 фунтов стерлингов годового дохода и положив начало состоянию, на котором впоследствии была основана династия Бленема. Вильерс также раздавала взятки, необходимые для получения Черчиллем важных должностей при дворе и в армии (обычное дело для того времени). Современник заметил, что «фаворит любовницы короля и брат фаворитки герцога... не мог не нажить состояние».

Но на тропу славы Черчиллей вывела другая особа - Сара Дженнингс. Ее портрет висит в главном зале дворца Бленем. На нем она предстает красивой молодой женщиной с роскошными золотистыми волосами, румяными щеками, нижней губой, напоминающей бархатную подушечку, и холодными голубыми глазами. «С сердцем фурии и лицом феи», - как сказал один поэт. Сара служила при дворе короля, но разыграла карты н© так, как Арабелла или Барбара. Она не уступила страстным мольбам Джона Черчилля, пока он не потерял самообладание и не попросил ее руки. Это событие их потомок Уинстон назвал «его капитуляцией». Брак был заключен по любви. Однако, если капитуляция перед женщиной без богатого наследства и была рискованной для честолюбивого молодого человека, выбор все же оказался удачным.

Джон и Сара были на самом деле очень современной парой и постоянно делали карьеру. Сара служила при дочери герцога Йоркского принцессе Анне и гордилась собственной должностью. На первый взгляд, ее работа заключалась в том, чтобы угождать королевским прихотям, рассказывать сплетни и играть в карты, и Сара часто преуспевала за счет Анны. Как и в сообществах бонобо, близость к важной особи в сочетании с ухаживаниями заложили основы полезной дружеской связи. Сара была красива и остроумна, и молодая Анна обожала ее. Страсть Анны к Саре была столь сильна, что, как писала историк Вирджиния Коулз, «первопричиной ее, наверное, было физическое влечение, хотя сама принцесса едва ли об этом подозревала». Один современник заметил, что «при дворе не было более абсолютной фаворитки». Принцесса Анна без колебаний давала Саре все, что та желала. Отец Анны герцог Йоркский стал королем Яковом II, вскоре его сменил Вильгельм 111, а затем и сама Анна. Все это время Сара добивалась продвижения по службе своего мужа Джона Черчилля. В конечном итоге от разных титулов и постов семейная пара стала получать 65 тысяч фунтов стерлингов годового дохода, что сегодня соответствовало бы примерно 11 миллионам долларов.

В отличие от многих людей, нажившихся на королевской щедрости, Черчилль действительно ее заслуживал. Будучи командующим британскими войсками во время Войны за испанское наследство (1702-1711), он нанес поражение армии короля Людовика XIV не одиножды, а десять раз, и не проиграл ни одной битвы. Он был блестящим генералом, мастером коварных политических ходов, способным позаботиться о ста тысячах солдат на поле боя, а главное, дальновидным и непредсказуемым в сражении.

Стиль командования Черчилля требовал от него оставаться в гуще событий, а иногда даже возглавлять кавалерийскую атаку. Однажды, когда он садился на лошадь, между его ног пролетело пушечное ядро и убило стоявшего за ним человека. В ходе другого сражения один из его капитанов написал, что перед опасной атакой «герцог Мальборо (всегда осмотрительный и принимающий верное решение) без сопровождения отъехал вправо,., откуда ему были хорошо видны основные силы противника. Я не могу описать, какую радость я ощущал при виде этого человека в тот критический момент». С другой стороны, он был кошмаром Франции. На протяжении нескольких поколений французские дети верили, что если они будут плохо себя вести, то чудовище Маль- брук - герцог Мальборо - придет за ними.

Главным достижением Черчилля стала его победа в 1704 году при Бленхейме в Германии. Английские солдаты произносили название местечка как «Бленем». Это была первая победа англичан над французами со времен Азенкура, то есть почти за триста лет. Королева Анна, наверняка но без совета Сары, решила наградить победоносного генерала своим королевским парком в Вудстоке. Парламент с радостью дал согласие на постройку там огромного дома, а Сара поставила перед собой цель увековечить род Черчиллей и свое потомство, дав огромному мавзолею название Бленем.

Date: 2015-06-05; view: 358; Нарушение авторских прав