Выставка трофеев

Когда вы идете по дворам сегодняшнего Бленема, легко принять сложные орнаменты здания за барочные излишества или увидеть за ними попытку произвести театральный эффект, как следствие привлечения в качестве архитектора Ванбру, бывшего драматурга. Но Бленем никогда не был просто огромным домом или шикарной театральной декорацией. Было бы правильнее рассматривать его как крупнейшую в мире выставку трофеев, прославляющую многочисленные успешные охоты Джона Черчилля, устроенные во славу королевы Анны (не хватает висящей на стене головы французского короля Людовика XIV).

«Посмотрите на сводчатый проход, - сказал мой гид, когда мы стояли перед дворцом. - Видите статую петушка, расправившего крылья и пытающегося взлететь? Это эмблема Франции. Но британский лев прижал его к земле и методично разрывает на куски». А пылающие шары на башнях дворца? «Это ручные гранаты», - ответил гид- Пламя наверху также символизирует корону герцога Мальборо, над каменной сферой, символизирующей его власть. То и другое опирается на три «перевернутых в знак поражения» листа лилий - символа Людовика XIV. «На каждой из четырех башен четыре шара-флерона, так что образ герцога Мальборо, наносящего поражение Франции, повторяется шестнадцать раз», - подсчитал гид. Как и многие другие витрины с трофеями, эта не оставляет места воображению.

Как ни странно, Бленем был также знаком почтения перед Людовиком XIV. В 1674 году молодой Черчилль вел армию англичан под командованием Людовика XIV против голландцев. Le bel Anglais (так звали его французы до того, как он превратился в чудовищного Мальбрука) был одним из первых иностранцев, принятых Людовиком в Большом зале еще недостроенного тогда Версаля. Этот визит и последующее пребывание в Версале дали Чер- чиллю представление о том, что такое настоящее великолепие. Таким образом, Бленем, кажется, стал первой из бесчисленных копий Версаля, которые создаются по всей планете с тех пор, как богачи захотели жить так же роскошно, как и «король-солнце». Среди них замок Лин* дерхоф Людвига II в Баварии, замок Эстерхази в Венгрии, летний дворец династии Цин в Китае и стоящий 50 миллионов долларов дворец Майкла Сейлора * из Microstrategy, строительство которого началось на берегу реки Потомак еще до того, как Сейлор потерял 6 миллиардов долларов за один день во время краха рынка акций интернет-компаний в 1999 году.

Но Бленем стал своего рода памятником побежденному «королю-солнцу». Даже сейчас знамя с ирисом французского короля висит над мраморным камином в парадном зале дворца, словно скальп. И каждый год, когда празднуется годовщина битвы, служащий из Бленема садится в машину и едет к виндзорскому дворцу, чтобы доставить копию этого знамени чиновнику королевы в качестве ренты семьи Черчилль за земли вокруг дворца Бленем.

Если Бленем - витрина, набитая трофеями, то она была создана, чтобы прославлять победы не только на военном, но и на интимном фронте. Это храм Марса и Венеры, шимпанзе и бонобо. На потолке огромного холла высотой 65 футов изображен Джон Черчилль в доспехах воина, преподносящего дары победы Британии. Там также висели девять картин, авторство которых приписывается Тициану. На полотне «Любовь богов» изображены «взволнованный Плутон... обнимающий Прозерпину, жадный Аполлон, схвативший Дафну, опьяненный Бахус, щекочущий купидона; все они пышные, розовые и сладострастные» (так описывает это историк Мариан Фоулер). Когда Уильям Хэзлитт посетил дворец в 1820-х годах, его тронули (не меньше, возможно, чем Стречи после него) «пурпурный свет любви, густой румянец, восхищенные взгляды, поцелуи неувядаемой сладости», а особенно купидон, «который вполне мог бы перевернуть мир». Фоулер пишет:

«Как и воинственного вида крыши Бленема, Тициан отражал грубые страсти века, в который был построен дворец: жестокого века сокса и насилия, когда не стоснялись проявлять животные инстинкты».

Огромный зал с лестницей олицетворял торжество «распутства и войны». К сожалению, в эпоху королевы Виктории благонравный герцог приказал снять картины и спрятать их в хранилище, где они сгорели при пожаре вместе с «Похищением Прозерпины» Рубенса. Прежде же они висели на стенах как своего рода поощрение разврата (и продолжения рода) будущих поколений,

Дома богачей обычно расположены так, чтобы возвышаться над пейзажем, и так было задолго до Бленема. Масада, большой холм посреди иудейской пустыни, знаменит тем, что там в 66 году горстка повстанцев-иудеев сражалась насмерть с римской армией, но это место вошло в историю еще раньше как образцовое убежище богатого человека. Король Ирод, ненавистный своим подданным иностранец, более двух тысяч лет назад построил здесь свой дворец, который удивительно хорошо сохранился. В старину, чтобы добраться до него, приходилось взбираться по узкой опасной тропе на четырехсотметровый утес, рискуя соскользнуть в пропасть или подвергнуться прицельному обстрелу сверху. Затем нужно было пройти через хорошо укрепленные ворота на огороженную вершину утеса. Но и тогда до Ирода оставалось еще приличное расстояние. Его дом был защищен обширной зоной складов, представлявшей собой многочисленные ряды сосудов с маслом, зерном и другими продуктами. Под землей в скале были сделаны огромные ниши-цистерны на случай осады, также снабжавшие водой баню Ирода. Сам дворец, уходивший натри этажа под землю, был вырублен в северном склоне утеса, словно капитанский мостик громадного корабля. С него было видно всю пустыню до Мертвого моря, и по дороге от Иерусалима сюда не проскользнула бы незамеченной и мышь. Стоя на балконе и наблюдая за парящими в восходящих потоках в оронами, Ирод, должно быть, чувствовал себя если и но во главе своего вздорного народа, то, по крайней мере, в безопасности от него.

Богатые любят жить на вершинах холмов, утесах над заливом или в пентхаузах с видом на Центральный парк. Они также любят иметь запасной выход или подземное убежище на тот случай, если мир сойдет с ума. Современные технологии упростили задачу создания новых Масад в уединенных местах. Один архитектор показал мне построенный им замок на продуваемой всеми ветрами вершине в Скалистых горах, куда его клиент добирается на вертолете, а пропан для малошумных генераторов доставляется на грузовиках ПО двадцатикилометровой грунтовой дороге. Хозяин другого владения, глава горнодобывающей компании, распорядился вырезать на стропилах в гостиной строки из стихотворения Роберта Фроста: «Two roads diverged in a wood, and I, I took the one less traveled by». Особая притягательность таких домов заключается в том, что они дают ощущение безопасности вместе с приятным видом на многие мили вокруг.

Согласно «теории панорамы и убежища», которую развил английский географ Джей Эплтон в своей книге «Переживание ландшафта» (1975), люди биологически предрасположены к выбору таких мест, где они оказываются способны «видеть и оставаться незамеченными». Чем дороже дом, тем больше вероятность присутствия в нем архитектурных черт, сочетающих панораму с убежищем: балконы, балюстрады, эркеры, застекленные террасы, купола, башни, веранды, увитые виноградными лозами беседки, решетки, бельведеры. Между Масадой и «Домом над водопадом», построенным Фрэнком Ллойдом Райтом³ в 1939 году для владельца магазина в Питтсбурге в качестве убежища на выходные, огромная дистанция. Но и в последнем есть масса укромных уголков, где можно спрятаться, а с расположенных над водопадом веранд открывается захватывающая панорама. Сара Черчилль придерживалась той же великой традиции, когда в молодости делала карьеру в Лондоне. Она взяла себе за правило «внимательно наблюдать за всем, оставаясь в тени» и оставалась верной этой привычке позднее, уже достигнув жизненного триумфа. Первое, о чем она попросила в Бленеме, была уютная комната с эркером.

Находиться в таком месте, считает Эплтон, - это все равно что стоять на опушке леса, хотя правильнее было бы говорить об африканской саванне, где примерно 100 тысяч лет назад занимались охотой и собирательством наши предки. Я бывал в таких местах, последний раз это было, когда я, погостив в Бленеме, отправился в дельту реки Окованго в северной Ботсване. Как и многие другие, я почувствовал себя там как дома. (Я имею в виду Ботсвану, к Бленему это относится в меньшей степени.) На небе мерцали созвездия, а я лежал в палатке и прислушивался к отдаленному рычанию львов и жалобным причитаниям шакалов. Утром я стоял, спрятавшись за деревьями, смотрел на заливной луг и пасущихся на нем антилоп и чувствовал себя прекрасно. Однако действительно ли такие древние пейзажи до сих пор влияют на выбор современными богачами места для строительства дома?

которая выработалась у нас в процессе эволюции, продемонстрировать сравнительно просто: ядовитые змеи или пауки никогда не были естественной частью жизни большинства горожан. В регионах с умеренным климатом они не представляют угрозы уже сотни или даже тысячи лет. Но примитивные страхи нас не покидают. Ученые проводят эксперименты, подобные тем, что делал Павлов для изучения условных рефлексов. Добровольцам несколько раз подряд показывают пугающие картинки. Страх перед привычными современными опасностями вроде пистолетов или оголенных проводов быстро притупляется. Но боязнь змей и пауков, как показывает частота сердечного пульса и другие показатели вегетативной нервной системы, не пропадает еще долгое время. Она заложена в наших генах.

Есть волнующие свидетельства того, что мы биологически предрасположены положительно откликаться на природный ландшафт. Так, ученый из университета Texas А&М Роджер Ульрих продемонстрировал, что у людей, смотревших после стрессовых событий видеозапись с успокаивающими видами дикой природы в течение хотя бы пяти - семи минут, отмечаются как значи- тельно менее высокие мышечное напряжение и частота пульса, так и повышенное электрическое сопротивление кожи. Это приносит ощутимую с медицинской точки зрения пользу. Ульрих наблюдал за пациентами, перенесшими операцию на желчном пузыре, и обнаружил, что тем из них, кого поместили в комнату с видом на доревья, требовались гораздо меньшие дозы обезболивающих препаратов, по сравнению с пациентами, находившимися в комнате с видом на кирпичную стену. Пациенты, перенесшие операцию на сердце, имели менее высокое кровяное давление и быстрее поправлялись, если в их па^а Предпочтительно ландшафтов с открытыми пейзажами, водой и яркими цветами -- чертами окружающей среды, которые сулят пропитание и безопасность.

^[1] Национальный парк в Танзании.

ЖИЗНЬ НА ШИРОКУЮ НОГУ

латах были пейзажи, а не голые стоны или абстрактные картины

Наблюдения и эксперименты, проведенные биологами, показывают, что люди разных культур положительно откликаются на одни и те же элементы пейзажа. Им нравятся открытые луга, расположенные на расстоянии друг от друга скопления ветвистых деревьев, вода, перепады высот, извилистые тропы и ярко освещенные поляны, особенно частично скрытые листвой на заднем плано. Такой пейзаж зовет к открытиям, обещая ресурсы и одновременно убежище. Перепады высот (например, горы на горизонте) помогают наблюдателю ориентироваться в пространстве, как и скалы, усеивающие бескрайние просторы Серенгети.

Новые свидетельства влияния эволюции на наши представления о среде обитания заставили биолога Гордона Орианса из Университета Вашингтона развить теорию панорамы и убежища. Он назвал ее «гипотезой саванны». Она гласит, что сигналы наличия подходящей среды обитания, жизненно важные в те времена, когда волосатые руки Люси волочились по земле Олдувайско- го ущелья, сохраняются по сей день как генетическая основа для наших эстетических предпочтений, например, когда Марта Стюарт аккуратно подрезает розовые кусты у своего дома на побережье штата Мэн.

Самая лучшая панорама, согласно гипотезе о саванне, - та, что обещает сытный обед. Это должен быть не просто водопой, а водопой с крупными млекопитающими, театрально пасущимися вокруг него. Чтобы оградить аристократов от их живописного скота, английские архитекторы изобрели остроумное приспособление, которое называется ha-ha и представляет собой низкую изгородь, проходящую по канаве. Оно позволяло животным пастись на полях столь же бескрайних и открытых, как Се- ренгети. Сторонники гипотезы о саванне утверждают, что мы ценим цветы не только за их красоту, но также потому, что они сулят фрукты и мед. Всякий, кто хоть раз видел великолепные орнаментальные вазы на благотворительных вечерах или на страницах Town and Country, знает, что мы предпочитаем большие и асимметричные цветы, так как именно они содержат больше всего нектара. Цветы и стада пасущихся животных - это в буквальном смысле слова хорошее лекарство. Как голые ивовые стебли для желтых славок, они успокаивают нас, обещая благоприятное будущее.

Орианс даже утверждал, что знаменитый ландшафт английского загородного дома, эта квинтэссенция имения богача, есть подсознательное стремление воссоздать пейзаж африканской саванны. Более того, он представил любопытные свидетельства «саваннификации» ландшафта. Так, Орианс вместе с соавтором Джуди Хеерваген сравнили сделанные с натуры наброски с полотнами, завершенными затем в студии Джоном Констеблем. Они обнаружили, что живописец постоянно вносил в реальность элементы саванны: расчищал горизонт, делал более заметной воду, добавлял пасущихся крупных млекопитающих и удалял листву, чтобы обнажить ветви деревьев. Иначе говоря, он усиливал «жилищные сигналы», приятные примату. Таким образом, естественной эстетической реакцией на пейзажи Констебля будет довольное уханье.

Как и Констебль, ландшафтный дизайнер Хамфри Рептон (1752-1818) рисовал английскую сельскую местность «до» и «после». Но Рептон вкладывал оба рисунка вместе с пояснительным текстом в красный кожаный переплет и дарил эти «красные книги» богатым землевладельцам. Целью (которая часто достигалась) было убедить их нанять его, чтобы внести предложенные изменения в пейзаж земельных участков. Рептон был последователем великих ландшафтных дизайнеров XVII! века - Уильяма Кента и Капабилити Брауна, - которые популяризовали «природный» стиль английских поместий. Это был отход от строгой геометрии классических парков в сторону идеализированной криволинейной первозданности. Когда Орианс и Хеерваген изучили восемнадцать пар рисунков «до» и «после», то обнаружили, что Рептон, подобно Констеблю, убирал некоторые деревья, чтобы открыть горизонт, увеличивал зеркало водоемов и добавлял пасущихся млекопитающих (не менее двухсот особей), хотя они, вероятно, не являлись частью его проекта. Рептон также облагоро- дил изображения людей на территории имений, видимо, чтобы богатым людям не приходилось смотреть на всякий сброд. В одном случае крестьянин с мотыгой в руках уступил место художнику, рисующему новый живописный пейзаж.

Одним из имений, которые запечатлел Рептон, была родина герцогов Бедфордских Уобурн-Эбби. Итак, я позвонил теперешней владелице, леди Генриетте Тавис* ток, чтобы проверить предположение Орианса о том, что Рептон создал там эдакую маленькую Танзанию. «Нет! -

по сей день пасутся на его просторных лужайках, а посаженные с равными промежутками декоративные буковые деревья раскинули низкие удобные ветви, словно постоянно готовое убежище на случай, если кого-нибудь из Черчиллей напугает толпа туристов.

Date: 2015-06-05; view: 339; Нарушение авторских прав