Глава 15. В тот вечер после ужина я сбежала в одну из спален с карандашом, который нашла в глубине ящика комода

В тот вечер после ужина я сбежала в одну из спален с карандашом, который нашла в глубине ящика комода. В восточной стороне комнаты стоял диванчик у окна с пыльным старым пледом и одинокой подушкой. Этого было достаточно.

Я свернулась на нем, укрыв ноги шерстяным одеялам. Наверху было теплее, чем внизу, но от окна немного сквозило. Я открыла мамин журнал на чистой странице.

Проводя все время дома в лаборатории, я часто представляла, как выглядит внешний мир и каково это— рисовать его. Одно дело— использовать для вдохновения, вырванные из журнала страницы, и другое— видеть все своими глазами. У каждого места особенная энергетика. Дыхание пейзажей. Шепот деревьев.

В лаборатории я позволяла себе помечтать о том, что однажды покину свой маленький город, но обычно мечты внезапно обрывались, так как реальность тянула меня обратно— обратно к Сэму. Без него все будет не то. За пределами фермы я ощущала себя так, будто что—то потеряла. Будто я оставила частички себя в подвале, неотделимые от Сэма и остальных.

Сейчас, когда я вырвалась во внешний мир, мне хотелось увековечить то, что я чувствую. Я намеревалась нарисовать один из великолепнейших видов Мичигана, но через минуту поняла, что у моей руки другие планы. Набросок начал принимать форму моей мамы. У меня есть только одно ее фото, я украла его из кабинета отца, но я переработала изображение в сотнях рисунков.

На фотографии мама сидела на шерстяном одеяле, на берегу озера. На шее у нее был повязан ярко—фиолетовый шарф, а волосы стянуты в пучок на затылке.

Рассматривая это фото множество раз, я выучила его наизусть: под каким углом свисают листья с деревьев и направление теней в правом нижнем углу. В одном из моих любимых набросков, полностью скопированном с фото, я пририсовала себя рядом с ней.

Жаль, я не захватила эскиз с собой.

Сейчас я рисовала маму на поле за фермой. Ее темные волосы развеваются на ветру. Она убегает. Оставляет меня.

Почему она оставила меня?

— Анна?

Я вздрогнула от голоса Сэма. Я даже не слышала, как он вошел. Порой рисование отключает все остальные органы чувств, и моя рука словно рисует по своей собственной воле.

— Привет.— Я устроилась поудобнее на диванчике, подобрав под себя ноги.— Как дела?

Пока я рисовала, солнце село, окрасив леса вдалеке различными оттенками серого. Температура тоже упала, и мои пальцы онемели от просачивающегося сквозь стекло холода.

Сэм сел на другой конец дивана, лицом к комнате, упершись ладонями о сидение. Он молчал, и я решила, что знаю, о чем он думает.

— Извини, что так вышло с Ником сегодня утром,— сказала я.— Я не хотела кричать на него...

— Я поднялся сюда не для того, чтобы говорить о Нике.

Я провела большим пальцем по ластику на карандаше.

— Нет? Тогда зачем?

— Ты знаешь названия лекарств, которые давал нам твой отец? Детали лечения? Дозировки?

Я покачала головой.

— У меня никогда не было доступа к этой части проекта. Я занималась только тестами и регистрацией. А что?

Сэм вздохнул и потер глаза.

— Ничего. Просто хотел спросить.

Он поднялся. Я бросила мамин журнал и, поспешив за ним, догнала его в дверном проеме.

— Скажи мне, Сэм. Пожалуйста.

Взглянув ему в лицо, я увидела темные круги под глазами, блестящие капли пота на лбу.

— У тебя ломка?

Я потянулась, чтобы дотронуться до него, говоря себе, что хочу проверить, нет ли у него температуры, но на самом деле я хотела прикоснуться к нему, потому что могла это сделать.

Сэм напрягся, и я застыла.

"Могла" не значит "должна". Я отстранилась.

— А остальные как?— спросила я.

— У них головные боли. Незначительные вспышки воспоминаний. Думаю, им не так плохо, как мне. Пока еще.

— Эти воспоминания важные? О Подразделении? Или о случившемся до лаборатории?

— Нет. Ничего похожего.

Мне хотелось спросить: так о чем же они? Но Ник уже предупредил, что у меня нет права на эту информацию, так что лучше держать вопросы при себе. Это не мое дело, и если парни захотят, чтобы я что—то узнала, то сами все расскажут, когда будут готовы.

Думая, я уперла руки в бока.

— Если у тебя абстинентный синдром хуже, чем у других, это может быть связано со множеством факторов. Возможно, твое лечение было другим или дозы больше. Или тебя лечили дольше, чем остальных.

Он кивнул.

— Помогло бы, если бы я вообще хоть что—то знал о нашем лечении. Не думаю, что они изменили нас для большей эффективности— силы, исцеления или обострения чувств. Мы тестировали друг друга каждый день. Любые дополнительные навыки, которыми мы обладали, были у нас с самого начала, и они не изменились.

Что—то загрохотало на кухне. Через секунду Кас сказал:

— Я в порядке! Все нормально.

— Ты думаешь, физические изменения— дело прошлое?— спросила я.— То есть, лечение не было связано с ними?

В нашу первую ночь вне лаборатории он заметил: "Если ты пытаешься сделать совершенное оружие, то не запираешь его на пять лет в подвале".

Снова грохот снизу. Ник крикнул:

— Какого черта?

Сэм прошел мимо меня к лестнице.

— Пойду, проверю, что там.

— Скажешь мне, если выяснишь что—нибудь еще? Или если появятся другие симптомы?

— Конечно,— сказал он и поспешил вниз по лестнице.

Я снова устроилась на диванчике, жалея, что не раскопала побольше информации дома. Если бы я посмотрела, какие лекарства им давали, я бы помогла ему сейчас. Мне следовало просмотреть все файлы, которые только я могла достать.

Возможно, мы бы вообще не находились в подобной передряге, если бы я это сделала.