Сциентизм и антисциентизм

Научно-техническая революция, широко развернувшаяся во
второй половине XX века, породила не только проблемы и проти-
воречия, но и надежды на то, что с помощью новых научных
дисциплин и новой техники будут наконец разрешены трудные
проблемы и противоречия человеческой жизни. Такие умонаст-
роения получили в наше время название «сциентистских» (от лат.
scientia — наука) и «техницистских». Формы их были различны:
существовали разновидности «кибернетического», «генетиче-
ского», «компьютерного» и т. д. техницизма и сцнснтизма. В свою
очередь, различные виды сциентизма положены в основание кон-
цепций индустриального, постиндустриального, информационного
общества, которые в 50 —80-х годах сменяли друг друга на арене
идейной борьбы. Культ сугубо современного научно-технического
знания и был «новым изданием» культа разума.

В известном отношении культ научно-технического разума,
«функциональной рациональности» (понятие, введенное в обиход

видными социологами и философами XX века Э. Дюркгеймом и
М. Вебером) в XX веке был взвинчен выше, чем в эпоху классики.
Влияние научно-технического разума на социальное развитие,
жизнь людей рисовалось как мощное и прямое. В 50 — 60-х годах —
на волне высокой экономической конъюнктуры — приобрела
широкое влияние концепция «общества всеобщего благоденствия»,
построенного на принципах «рациональной эффективности».

Наиболее популярные в те времена западные авторы (У. У.
Ростоу, Д. Белл и др.), обещая «общество всеобщего благоден-
ствия», полагались именно на взлет и чуть ли не на чудодействен-
ную силу научно-технического разума, на «разумность», «науч-
ность» управления, на рост образовательного уровня больших
масс населения и т. д. Техницистские и сциентистские иллюзии
сплелись также с технократической утопией, с представлением
о грядущей власти (от греч. «кратос» — власть) компетентных
научно-технических специалистов, экспертов, то есть, собственно,
с представлением о той же безраздельной власти научно-техни-
ческого разума.

Сторонники сциентистских и техницистских концепций в
50—60-е годы поспешили даже назвать сроки исполнения своих
сверхоптимистических «предсказаний»: благоденствие, власть
технократов «назначались» на 70—80-е годы. Иллюзии были
развенчаны. 70 —80-е годы общество встретило невиданными науч-
но-техническими достижениями, повышением производитель-
ности труда и уровня жизни в ряде стран, но и обострившимися
проблемами и противоречиями, которые привели ныне живущих
людей на грань самого, пожалуй, опасного кризиса в его истории.
Исчезли ли сегодня техницистско-сциентистские, технократи-
ческие концепции? Отнюдь нет. Они, правда, заметно видоизмени-
ли свою форму.

В 50—60-х годах сциентизм и техницизм выступали главным
образом в виде сугубо оптимистических представлений о настоя-
щем и будущем. В последние десятилетия сциентисты и тех-
ницисты раскололись на два лагеря. Одни, разочаровавшись в
возможностях науки и техники, но не усматривая других равно-
ценных им стимулов и механизмов социального прогресса,
выдвигают идеи своего рода умеренного, критического оптимизма
или даже сциентистского пессимизма. Другие, подвергая критике
слишком благодушный сциентизм прошлого, охотно указывая на
социальные противоречия, конфликты, прогнозируя их и в буду-
щем, по-прежнему возлагают основные надежды на новую волну
научно-технического прогресса, на преобразующую роль знания,
на экономические изменения (хотя с большим вниманием, чем
прежние техницисты и сциентисты, относятся к политическим,
духовно-нравственным и гуманистическим факторам). Между кон-
цепциями индустриального, постиндустриального общества и,
например, новейшими концепциями информационного общества

существует несомненная преемственность — она состоит как раз в
верности методам и приемам техницизма, сциентизма. Снова —
и в «новейших» вариантах — утверждается культ разума и науки.
Приведем в качестве примера концепцию японского автора
Е. Масуды, изложенную в книге с названием, которое четко
раскрывает упомянутую преемственность: «Информационное
общество как постиндустриальное общество», впервые опуб-
ликованную в 1986 году. Было бы принципиально неверно недо-
оценивать практическое влияние подобных концепций — именно
они служат в качестве своего рода «философии действия» при
осуществлении крупномасштабных научно-технических нововве-
дений и связанных с ними социальных преобразований. Е. Масуда
был среди тех, кто разработал план-прогноз информационного
общества, который, по крайней мере в его научно-технической
и организационной части, был не без успеха реализован в Японии
и других индустриально развитых странах капитализма. Обычно
такого рода учения содержат в себе целые разделы, идеи и выводы
которых представляют немалый теоретический и практический
интерес. Так, у Е. Масуды (а также у авторов других концепций
информационного общества — Д. Белла, А. Тофлера в их послед-
них работах, Дж. Нэсбита и др.) исходным является анализ особен-
ностей науки и техники на «информационной» стадии развития
общества (интеграция компьютера и средств телекоммуникации),
а также выяснение специфики информации как первоосновы
новейшей научно-технической деятельности. Преимущества и
специфику информации Е. Масуда видит в том, что она не исчезает
при потреблении, не передается полностью при обмене (оставаясь
в информационной системе и у пользователя), является «недели-
мой», то есть имеет смысл только при достаточно полном наборе
сведений, что качество ее повышается с добавлением новой ин-
формации. Действительно, общество, научно-техническая, произ-
водственно-практическая, теоретическая деятельность которого
основана на оперативно накапливаемой, разумно используемой
информации, в принципе получает в свое распоряжение ресурсы
огромной значимости, доступные многократному и многосторон-
нему использованию, дальнейшему «возобновлению» в усовер-
шенствованном виде и быстрому созданию новых информацион-
ных систем. Информация — это, во-первых, знание относительно
нового типа, пригодное для дальнейшего использования, а во-
вторых, знание, производство, хранение и применение которого
действительно становится все более важной для общества дея-
тельностью, порождает соответствующие ему технико-организа-
ционные структуры. Возрастающая роль информации и инфор-
мационных систем — исторический факт, лежащий в основании
концепций информационного общества. Другой факт — быстрое,
поистине революционное воздействие «информационного разума»
на производство, управление, всю жизнь людей.

Е. Масуда обсуждает и ряд других реальных проблем: о фор-
мировании «новой среды» жизни людей, имея в виду «компью-
тополис» — город с такими «информационными системами», как
кабельное многоканальное телевидение; о транспортной рельсо-
вой системе пассажирских двухместных экипажей; об автомати-
зированной доставке товаров; о новых компьютерных системах
здравоохранения и обучения; об автоматическом контроле за
загрязнением окружающей среды; о центрах научной, управлен-
ческой информации, профессиональной ориентации и т. д. Надо
отметить, что это не утопические мечтания, а проекты, находя-
щиеся в стадии эксперимента, реализации или проектирования.

С научно-технической, организационно-управленческой то-
чек зрения изучение новейших концепций информационного об-
щества представляет большой позитивный интерес. Что же каса-
ется социально-философских предпосылок и выводов этих кон-
цепций, то их общими чертами остаются техницизм и сциентизм,
культ «информационного разума», от прогресса которого опять
ожидают прямого и кардинального преобразования общественных
отношений, в том числе отношений собственности и власти.

Реакцией на сциентистские и техницистские утопии является
усиление антитехницистской, антисциентистской волны. Она,
впрочем, на протяжении всего XX века достигала достаточно
высокой отметки. Развенчивание иллюзий техницистско-сциен-
тистского оптимизма вызывало и вызывает к жизни «антиутопии».

В XX веке создано великое множество антиутопий. Немало
известных писателей работало в этом жанре — это Г. Уэллс,
А. Франк, Э. Синклер, Дж. Лондон («Железная пята»), К. Вон-
негут («Механическое пианино», в русском переводе «Уто-
пия 14»), Р. Брэдбери («451° по Фаренгейту»), братья Стру-
гацкие и др. Классическими считаются произведения Е. Замя-
тина «Мы», английских писателей О. Хаксли «О дивный новый
мир» и Дж. Оруэлла «1984 год». В них нарисованы резко крити-
ческие образы «машинизированного» будущего, отождествленного
с тоталитарным государством, где наука, техника доведены до со-
вершенства и где подавлены свобода, индивидуальность. Вы-
мышленной Океанией в антиутопии Оруэлла управляет Большой
Брат, который — благодаря наисовершеннейшим техническим ус-
тройствам и службе надзора — контролирует всех и вся. Океа-
ния — мир исполнителей, которых с детства обучают в духе по-
слушания, неспособности к самостоятельному мышлению, чему
служат специально сконструированные язык и идеология. А в них
искореняются словосочетания, подобные «политической свободе».
И хотя в 1984 году «оруэлловский мир» в полной мере «не состоял-
ся», немало западных авторов, отодвигая «срок прихода Боль-
шого Брата», считают, что антиутопии еще станут реальностью.

Создатели антиутопий вместе с техницистами и сциентистами,
по существу, исходят из идеи всевластия науки и техники, хотя

не присмлют техницистского оптимизма, заменяя его антитехни-
цистским пессимизмом. Идейно-теоретические основания тех-
ницистско-сциентистских и аптитехницистских концепций, утопий
и антиутопий оказываются, таким образом, очень сходными.
И только эмоциональные оценки меняются на противоположные.
Этими крайностями, которые расходятся, но то и дело сходятся,
немарксистские философия и социология XX века чаще всего
и оборачивались к миру социально-политических дискуссий,
к миру культуры. И все же никак нельзя сбрасывать со счетов
роль антиутопий как специфического вида социальной критики,
как гуманистического предостережения, обращенного к человеку
и человечеству: смотрите, что может произойти, если не конт-
ролировать развитие науки и техники, если во главу угла не
поставить потребности человека, его духовно-нравственные цели
и ценности.

Особого внимания заслуживает также и та сложная работа
над проблемами разума, техники, науки, которая шла в среде
профессиональной философии. Она подчас была малопонятна
«со стороны», да не всегда и выливалась в ценные и адекватные
результаты. И все же вклад немарксистской философии XX сто-
летия в немалой степени состоит прежде всего в незавершенном
и сегодня, не лишенном противоречий и неясностей, но пер-
спективном поиске нового целостного образа человека и челове-
ческого духа. А он включал в себя и новое понимание рациональ-
ности вообще, научно-технической рациональности в особенности.
Постановка проблемы науки и техники, одним словом, была вклю-
чена в философию человека. Для понимания немарксистской
философии XX века очень важно подробнее рассмотреть совершен-
ный ею «антропологический поворот».

4.