Прозрение

Со дня исчезновения Андрея Николаевича прошло почти полгода, но он так и не появился.

Однажды, когда Стас проходил мимо опустевшего, с выбитыми окнами и снятой с петель дверью дома Андрея Николаевича, его окликнул Хромой. Он рассказал, что через две недели после ареста Андрея Николаевича в его доме был произведен обыск. В этот же день приезжал вездеход. В него погрузили книги, какие-то стопки бумаги, и он укатил в сторону порта. Затем он приезжал еще несколько раз, и так до тех пор, пока не вывез все.

- Во, как! - испуганно закончил он. - А ты хотел сунуться. Щас бы уже в каталажке сидел!

- За что? - удивился Стас.

- За что?! - зло усмехнувшись, повторил Хромой. Он пугливо огляделся по сторонам и, словно прячась от кого-то, достал из кармана потертый кисет.

Стас заметил, как у Хромого нервно задрожали пальцы. Он сыпал табак на бумагу и пытался свернуть самокрутку, но пальцы не слушались, и табак просыпался на снег. Хромой отрывал новый клочок бумаги, но все повторялось. Наконец он отбросил эту затею и вопросительно взглянул на Стаса.

Стас протянул ему пачку "Беломорканала".

Хромой с благодарностью взял папиросу, но пачку не вернул. - Во-на! - злобно ткнул пальцем в пачку. - На трупах построен. А ты говоришь: "За что". - Он подкурил папиросу и жадно затянулся. - Ох, и времена ж были, - сказал он уже спокойней. - Упаси Бог! Пришли ночью к моему соседу. Вывели за околицу и под яблоней шлепнули. Ни суда те, ни адвокатов. Шлепнули и пошли по домам искать самогонку. Это еще на Кубани было. Я тогда вроде в кулаках числился.

Погуляли они по станице и решили заглянуть ко мне. А что не зайти, казаков-то и за людей не считали. Хочет - бабу изнасилует, а хочет - и мужика к стенке поставит. Вся власть Советам, сиди и не рыпайся. Только и мы не дурные. Пока они по станице шастали, мы с бабой в овраг спрятались. Думали: "Покуражатся, да и уйдут в другую станицу". Ан, нет. Перебили в доме всю посуду. Собрали все ценное, и давай по оврагу из наганов пулять. Один, сучья его морда, в меня и попал. Сижу, обливаюсь кровью, а шевельнуться нельзя. Упаси Бог, заметят. И мне крышка, и бабу опаскудят да шлепнут. Вот так до утра и сидели. Столь крови ушло, что баба насилу выходила. После того случая мы сюда и подались. - Хромой нервно отбросил догоревшую папиросу и закурил новую. - Да видать и сюда добрались, - задумчиво проговорил он, искоса посмотрев на дом Андрея Николаевича. - И куды тикать от них?! Уж вроде и так на краю земли. Да и не край уж вовсе, а считай океан. А ты говоришь: "За что?" Да им, сукиным детям только на глаза попадись, а они уж найдут "за что".

Хромой неожиданно смолк и подозрительно посмотрел на разграбленный дом Андрея Николаевича. В глазах его появился страх. Он смотрел так, как будто в доме спрятались те, кто всадил ему пулю в овраге. Он еще раз огляделся по сторонам и уже тише добавил: - И народ же, мать бы его… Сами страдают, а на соседей доносят! - Сказав это, он набожно перекрестился и торопливо заковылял к своему дому. - А ты осторожней! - крикнул уже возле дома. - Не ровен час, заметут! Им только на глаза попадись!

Вскоре Стас получил письмо от Юры. Тот спрашивал: не оставил ли Андрей Николаевич каких либо бумаг для него?

Стас догадывался о содержании этих бумаг, потому что однажды между ним и Андреем Николаевичем произошел странный разговор. Случилось это после забастовки на флоте из-за резкого снижения цен на рыбу. Сейнеры были до предела изношены. Рыбы в районах траления становилось все меньше. И вдруг из Москвы пришло распоряжение снизить цену за каждый пойманный центнер рыбы вдвое. Рыбаки отказались выходить в море. Многие написали заявления об уходе с флота. И тогда появились серьезные люди в штатском. Такие серьезные, что им честь отдавал даже сам начальник погранзаставы.

Цену на рыбу восстановили. Простой флота списали на штормовую погоду. На остров впервые завезли бутылочное пиво, и даже шампанское. Но на этом все и кончилось. Через пару недель арестовали капитана и боцмана сейнера, команда которого первой отказалась выходить в море. Причем, сначала сейнер загнали в ремонт, а потом, когда остальные суда ушли в море, произвели арест.

Спустя время цены, конечно, опять понизили, но тогда рыбаки успокоились, и даже не потребовали освободить опальных капитана и боцмана.

Вот тогда-то Андрей Николаевич и сказал: "Странный у нас народ! В море, спасая товарища, без колебаний рискуют жизнью. А когда этого же товарища сажают в тюрьму, делают вид, что ничего не случилось. А ведь он из-за них пострадал…

Стас обиделся и возразил:

- А что они могут?

- Многое! - уверенно ответил Андрей Николаевич, - очень многое. Но видно не пришло еще время.

- Это когда вершки не могут, а корешки не хотят? - пытался пошутить Стас, но Андрей Николаевич серьезно прервал:

- Нет, Стас, это когда люди перестанут жить в вакууме.

- В каком еще вакууме? - удивился Стас.

- В духовном, - с грустью ответил Андрей Николаевич и, словно впечатывая в сознание Стаса каждое слово, продолжил. - В мире существует только два вида людей: одних по образу и подобию своему сотворил Бог, другие, согласно учению Дарвина произошли от обезьяны. Первые чтят Бога и охраняют духовные ценности. Вторые, как и все животные, удовлетворяют только собственные страсти: к наживе, к власти, к унижению себе подобных и уничтожению инакомыслящих. Сейчас власть внушает детям выгодную ей теорию Дарвина, но наступит время, когда дети возьмут в руки Библию, Коран, Талмуд… Вот тогда-то и исчезнет духовный вакуум.

- Допустим все так, - согласился Стас, - но как узнать, к какому виду человек относится? К примеру я?

- А зачем узнавать? - удивился Андрей Николаевич. - Это каждый выбирает для себя сам.

На этом тогда разговор и закончился. Пришел Павлуня, а при нем Андрей Николаевич о политике не говорил.

Сейчас, когда на месте опальных капитана и боцмана оказался сам Андрей Николаевич, этот разговор приобретал особую значимость, потому что все жили так, как будто ничего не случилось, и только по городу расползлись слухи о пойманном японском шпионе. Постепенно они превратились в увлекательную историю со стрельбой и погоней. Нашлись и пьяные очевидцы. Заминка получалась только тогда, когда речь заходила о конкретной личности шпиона. Одни говорили, что он бывший инструктор райкома партии. Другие утверждали, что это прибывший на остров чиновник из области. Третьи до хрипоты доказывали, что этот самый шпион прибыл из Москвы, чтоб развалить работу флота. На его деятельность списывали ухудшение ремонта судов, снижение цен на рыбу и остальные действия, которые делали работу рыбаков не только опасной, но и не прибыльной. Кто-то из рыбаков даже заявил, что именно шпион устроил так, что вся красная рыба и икра теперь отправляется только на иностранные базы.

Разговоров было много, люди надеялись, что теперь, когда шпион пойман, им вновь повысят цены на пойманную рыбу, что икра и красная рыба будут отправляться только в нашу страну, что наконец-то государство пришлет новые сейнеры и отремонтирует старые.

В этих надеждах и разговорах люди забыли об Андрее Николаевиче, а если и вспоминали, то говорили вскользь. Кто-то пустил слух о том, что "диссидент" уехал к детям на материк. Это незначительное событие на фоне шпионских страстей выглядело обыденно. Никто даже не вспомнил, что у него погиб единственный сын и ехать было не к кому. Никто не спросил себя: "А зачем он уехал? Зачем капитально отремонтировал дом, сделал продуктовые заготовки и вдруг уехал?!"

Стас смотрел на людей и ему становилось страшно. "Любой из них, - думал он, - может исчезнуть ночью, как Андрей Николаевич, и никто не заметит. Все будут жить, как жили до этого, верить слухам, спиваться, тонуть на отработавших свой срок сейнерах. И все это ради какой-то мифической казны и никем не виденных "закромов родины!" В это же время будут расти особняки руководителей партии. Они будут устраивать роскошные банкеты, дарить миллиарды долларов "младшим братьям" на Востоке и Западе, в Латинской Америке и даже в Африке. Их дети с рождения будут пользоваться теми же привилегиями, которые присвоили себе их отцы. Они будут разъезжать по заграницам, а мы - кто создает все эти блага, кто рискуя жизнью добывает рыбу, лес, уголь, руду, кто сеет и убирает хлеб, мы будем жить в грязных бараках, носить обноски, есть то, что недорого стоит и кричать: "Да здравствует Советская власть!"

Стас ненавидел эту власть за свое детство, за Павлунину мать, за Надю и сейчас - за Андрея Николаевича. Он жалел, что Андрей Николаевич не посвятил его в свои дела, потому что знал - он уже не вернется.

К этим переживаниям добавилось еще одно. Он получил письмо от Надежды, в котором она сообщала, что вышла замуж за финна и скоро уезжает в Финляндию. " Училище наше разогнали, - писала Надя. - Я и все наши девчонки остались без крыши. Куда нам деваться? Вот и разбежались: одни на Север подались, другие на Восток, третьи ушли на панель. Мне надоела эта собачья жизнь. А Финляндия, дорогой мой Стасик, это та же Россия, только без завихов и бредовых идей. Подумай, может, и ты переедешь? Я помогу. Ты только скажи".

Дальше Надя писала о своих чувствах к нему и впервые призналась в любви. Это было особенно трогательно, ведь она уходила навсегда.

Стас пытался пробудить в себе ответные чувства, но кроме жалости и благодарности ничего не проснулось. Появилась щемящая тоска, но это была тоска человека, который потерял друга, а не любимую.

Вера

По флоту объявили штормовую погоду. Шторм разгулялся одновременно в Охотском море и Тихом океане.

Уставшие, измученные непрерывной работой рыбаки отметили приятную новость и разошлись по домам. На сейнерах остались только вахтенные и холостяки. Одни пьянствовали, другие отсыпались.

Стас не хотел пить, но и уснуть тоже не мог. Он перелистывал подаренный Андреем Николаевичем сборник стихов и пытался понять, что заставило автора высказывать свои мысли в такой сложной форме. Андрей Николаевич говорил, что поэзия - это состояние души. Стасу очень хотелось, чтоб и его состояние души было выражено в такой же красивой форме. Он даже попытался написать стихотворение, но вышло плохо. Он разорвал листок и вновь открыл сборник. В это время скрипнула дверь, и появился вахтенный.

- Тебя спрашивают! - недовольно сказал он и, хлопнув дверью, вышел. Стас поднялся на палубу, но там посторонних не было.

- Ослеп, что ли? - окликнул вахтенный и кивнул на причал.

На нем, повернувшись спиной к ветру, стояла девушка. Она то и дело поправляла наползающий на лицо капюшон синей болоньевой куртки и нетерпеливо поглядывала в сторону судна. Увидев Стаса, она тут же направилась к трапу.

- Ты с ней не очень! - предупредил вахтенный, но, подойдя к девушке, расплылся в добродушной улыбке. - Забыла ты нас, Веруня! - Сказал ей приветливо.

Девушка сдержанно улыбнулась, но ничего не ответила.

Вахтенный помялся и отошел в сторону. Стас не без удивления заметил в его глазах зависть. Но еще больше удивился, услышав первые слова девушки.

- Поговорить надо, - сказала она деловым тоном.

Он точно знал, что никогда с ней не встречался. И все же лицо ее было знакомым, особенно глаза.

- Поговорить? - растерянно спросил он, не отводя взгляда.

Но девушка не смутилась и решительно кивнула. Хлесткий ветер сорвал с нее капюшон и стал безжалостно трепать светлые волосы.

- Может, в каюту? - спохватился Стас. Теперь, когда он увидел ее волосы, он точно знал, что они уже встречались. "Но где?" - думал он и не мог вспомнить.

- Нет, - отказалась она и неожиданно взяла его под руку. Увидев это, вахтенный матрос решительно направился к ним, но тут же остановился и замер в неловкой позе. Он словно ждал, что его позовут. Его не звали.

- Лучше прогуляемся, - сказала девушка и повела Стас к выходу из порта.

- Я - Вера, - сказала она, как будто ее имя говорило само за себя.

- Вера? - переспросил он и вновь пристально посмотрел ей в лицо. Нет, он не мог вспомнить, где и когда с ней встречался. Но готов был поклясться, что знает ее давно. По крайней мере, он много раз смотрел в эти глаза и разглядывал спадающие на плечи светлые локоны.

- Значит, обо мне он ничего не сказал? - огорченно спросила Вера, заметив его растерянность.

- Кто? - удивился Стас.

- Ты знаешь, где Андрей Николаевич? - вместо ответа с тревогой спросила она, остановилась и пристально посмотрела ему в глаза.

Стас опешил. Он ожидал любого вопроса, но только не этого.

- Знаю, - машинально ответил он и тут же понял, что сказал неправду. Он не знал, а лишь догадывался. Но было поздно. Вера облегченно вздохнула и пошла рядом.

- Андрей Николаевич сказал, - торопливо заговорила она. - Если он неожиданно уедет, рукопись отдать тебе. Он хотел нас познакомить, но я сказала, что знаю тебя.

- Откуда?! - искренне удивился Стас.

- На сейнере видела, - сдержанно объяснила она. - Ты же вместо Саши пришел.

Только сейчас он понял, почему лицо Веры было ему знакомо. Ее фотографию он нашел под подушкой Сашиной койки, когда прибыл на судно вместо него. Вера была так хороша, что он принял ее за артистку и прикрепил фото над своей кроватью. Он вспомнил, как ругался с ребятами, когда фотография неожиданно исчезла. Они не могли понять, какую артистку он имеет в виду, а он не мог объяснить, кто был на фотографии.

- Так это ты унесла фотографию?!

- Какую еще фотографию? - недоуменно спросила Вера. Ей явно не нравилось, что разговор идет не в том русле, в каком она запланировала.

- Свою. На переборке у меня висела, - пояснил Стас.

- Ах, эту, - протянула она с грустью. - А зачем ей висеть там, Саши ведь нет… - Она задумалась и долго шла молча. Уже в Новом городе она остановилась возле низенького домика с двумя крылечками и сказала: - Здесь я живу. Зайдешь или вынести бумаги сюда?

Стас невольно вспомнил слова хромого: "Им только на глаза попадись".

Он с опаской огляделся по сторонам, затем пристально посмотрел на Веру. - Откуда ты знаешь Андрея Николаевича?

- Как это "откуда", - опешила она. - Да его весь город знает… - Вопрос явно застал Веру врасплох.

- Весь город? - с иронией спросил Стас. - Да весь город знает, что он уехал на материк, а его… - Тут он опомнился и замолчал.

- Я так и думала, - обреченно сказала она дрогнувшим от волнения голосом. Стасу показалось, что Вера вот-вот заплачет, но он ошибся.

- Пойдем! - решительно сказала она. - Я живу одна.

В небольшой, но уютной комнате пахло лекарствами. На спинке стула висел белый халат. Белыми были занавески на окнах и скатерть на низеньком квадратном столе. Стасу показалось, что они вошли в больничную палату. И только широкая деревянная кровать и кухонный стол говорили о том, что это жилая комната.

- Как в аптеке, - пошутил он.

- Работаю медсестрой, вот и пропахло все, - смущенно объяснила Вера. - Я с Андреем Николаевичем в больнице познакомилась. Потом он приходил на уколы ко мне домой, здесь все-таки ближе, особенно в непогоду. Иной раз я ходила к нему домой. Вот тогда-то он и познакомил меня со своими рукописями. - Вера испытующе посмотрела на Стаса. - Ты читал?

Стасу хотелось соврать, но он побоялся, что Вера станет расспрашивать подробности, а он их не знал.

- Нет, - хмуро ответил он, - я больше слушал. Так легче понять, а если не понятно, то и спросить можно.

- Жаль, - разочарованно проговорила Вера. - Там столько такого…

Стас почувствовал, что интерес к нему падает, и деловито спросил:

- Где документы?

Вера вытащила из-под кровати невысокий ящик и извлекла из него две распухшие папки. На верхней лежал запечатанный пакет. На нем было написано только одно слово: "Стасу".

Стас с волнением распечатал его и прочел.:. "Стас! Ты знаешь, кому переправить рукопись и документы. Помоги Вере. Даст Бог, увидимся". А.Н.

Стас молча протянул записку Вере и, достав папиросу, направился к выходу.

- Кури здесь, - остановила она и пододвинула блюдечко. - Я и сама иногда курю. Особенно, когда волнуюсь, и… - Она не договорила и стала читать записку.

Прочитав, несколько раз прошлась по комнате и, остановившись возле Стас неуверенно спросила: - Ты можешь рассказать мне все?

- А ты не боишься?

- Нет, - решительно ответила Вера.

Засиделись до позднего вечера. Вера приготовила скромный ужин. Выпили по рюмке спирта. Разговор был откровенный. Стас рассказал ей о Павлуне, о Юре, о знакомстве с Андреем Николаевичем и о последних событиях. Сказал он и о подозрениях, которые возникли у них с Павлуней.

Вера внимательно слушала и молчала, но потом и она разговорилась. К удивлению Стаса она стала рассказывать не о своей жизни, и даже не о Саше, а о том, как впервые увидела его, Стаса. Это было приятно, потому что и он думал о ней, глядя на фотографию. Он даже жалел, что на ней артистка, с которой нельзя познакомиться. Теперь же она была рядом и их сближала общая тайна.

Уже прощаясь, они договорились сообщить о рукописях Юре и ждать его решения.

- А пока пусть полежат у меня, - попросила Вера. - Здесь их искать не будут, да и я еще не все прочла.

Стас согласился.