Павлуня

Через пять лет Стас возвратился на родину. Из девяти друзей, с которыми он когда-то уехал на комсомольскую стройку, домой вернулся только один Павлуня. Прозвище Павлуня он получил от матери. В порыве нежности она часто называла его: Пашунька, Павлинчик, Павлунька, пока, наконец, не перекрестила в Павлуню. Детвора подхватила, да так и осталось.

Жили они в маленькой каморке на втором этаже старинного двухэтажного дома. Еще дореволюционные хозяева хранили в ней зимние припасы. Новая власть прорубила в стене огромный проем и вставила окно. В каморке стало светло, но, получив дополнительное окно, фасад здания скособочился и, казалось, кому-то подмигивал. Внутренние помещения наполнились замысловатыми перегородками. Появились узкие коридорчики, тупики и пятачки. Все это напоминало лабиринт, тайну которого знали только его жильцы. Здание было собственностью Дома отдыха, и жили в нем семьи обслуги. Пытаясь хоть как-то увеличить площадь, они пристраивали фанерные веранды, сарайчики и навесы. Строение расползлось и приобрело непонятную форму, напоминающую свалку ящиков возле посудного ларька.

В каморке, где Павлуня жил с матерью, находились только одна кровать, тумбочка и две табуретки. На вбитых в стену гвоздях висела одежда. На широком подоконнике громоздилась посуда. Одна из табуреток служила подставкой под самодельную электрическую плитку. В зимнее время на нее клали огромный белый кирпич и обогревали помещение. Сняв его, готовили или разогревали пищу.

Мать Павлуни работала в столовой кухонной рабочей. Павлуня, как и другие дети работников кухни, прячась от начальства, забегал в помещение для сушки посуды и, забившись в темный угол, съедал принесенный матерью обед. Мать, волнуясь, стояла радом и скорее не его, а себя виновато уговаривала: "Ты ешь, не бойся. Нам положено. Я же тут весь день кручусь. Когда мне дома готовить? И потом… - Она вздрагивала и пугливо оглядывалась на раздавшийся где-то стук или скрип двери. - Я у повара спросила. - Говорила она шепотом. - Я же не воровка какая-то - Женщина испуганно вглядывалась в лицо мальчика, как будто боялась, что он не верит. - Ты же не думаешь так?" - повышала она голос и украдкой смахивала навернувшиеся слезы.

- Ну-у, - протягивал он обиженно, почувствовав в голосе матери плаксивые нотки. - Перестань, или я уйду.

Павлуня не считал свою мать воровкой, потому что знал: после него сюда придет Женька - сын посудомойщицы, а за ним прибегут два брата - дети поварихи. Он также знал, что они, как и он, прибегут еще раз вечером и унесут домой сумки. В его сумке будет банка с борщом, кастрюлька с кашей и, может быть, компотом. В сумке детей поварихи будет мясо и сливочное масло. Но все это мелочи по сравнению с теми продуктами, которыми хвастался сын завсклада Митька.

Как-то они с Женькой зашли к Митьке домой, и он показал им два огромных холодильника, которые недавно привез отец. Павлуня удивился, когда внутри холодильника увидел свет. Но еще больше его удивили штабеля маленьких стеклянных баночек с черной икрой.

- Слушай, Минтяй! - воскликнул он. - Разве ты съешь столько?

- А мы эти не едим, - небрежно бросил Минтяй и полез под диван. Через минуту, весь в паутине и пыли, он вынырнул с большой синей банкой. На крышке была нарисована рыбина с шипами вдоль боков.

- Те для подарков, - Минтяй кивнул на холодильник, - а это для еды. - Он долго возился с крышкой, но когда открыл, Павлуня и Женька ахнули. Банка доверху была наполнена зернистой искрой. Минтяй по-хозяйски, видимо, подражая отцу, вывалил икру в эмалированную чашку. Открыл трехлитровый баллон с виноградным соком и пригласил Павлуню и Женьку к столу.

Тот день закончился плохо. Лицо и все тело Павлуни покрылось бордовыми пятнами. У Женьки по всему телу пошла похожая на корь сыпь. Павлуню тошнило, кружилась голова, горели щеки. Мать бегала по Дому отдыха в поисках врача. Потом унижалась перед директором, выпрашивая машину, чтобы отправить Павлуню в больницу. Когда с врачом прибежала домой, болезнь Павлуни пропала. Он с виноватым видом сидел на табуретке и разглядывал цветные картинки учебника по кулинарии.

Целую неделю Павлуня и Женька старались не попадаться на глаза отцу Минтяя. Еще бы! Они съели почти половину банки икры, а в ней, как думал Павлуня, было килограмма три, не меньше. Оказалось, что боялись они напрасно. Как сказал им уже в пятницу Минтяй, он просто выбросил недоеденную банку в мусорник, и отец ничего не узнал.

- Их там знаешь, сколько?! - возразил он, когда Женька намекнул, что отец может пересчитать банки.

Павлуня слушал мать и удивлялся. "И с чего она так переживает? Подумаешь, тарелка борща. Все равно все остатки увезут завхозовским свиньям". А мать все вздрагивала и вздрагивала и, лишь провожая его на улицу, облегченно вздыхала и даже улыбалась.

Хуже было, когда к ним в каморку приходил раскрасневшийся от водки шеф-повар. Он бесцеремонно садился на кровать и, сделав умную физиономию, начинал учить Павлуню уму-разуму.

- Ты его, Любаша, не балуй, - назидательно говорил он матери. - Чем круче прижмешь, тем меньше мороки потом.

Мать заискивающе суетилась возле тумбочки. Ставила на нее все съестное, что было в каморке, протирала граненый стакан, открывала припасенную для такого случая бутылку.

- Я своим олухам и то и се, а они, гаденыши, выросли и даже открытку не пришлют! - ругался шеф-повар.

- Как здоровье жены вашей? - заискивающе спрашивала мать.

- А что - здоровье? - гремел басом гость. Что с ней сделается? Дом есть. Огород и сад тоже есть. В доме - достаток. Что с ее здоровьем сделается? - Ты о себе расскажи, - губы шеф-повара вытягивались в неприятную улыбку, а мясистая, с короткими пальцами рука тискала женщину за талию.

- Ой, погодите! - краснела она и испуганно поглядывала на сына.

- Я, Любаша, думаю выдвинуть тебя на доску почета, - физиономия повара принимала официальный вид.

Павлуня знал, что дальше повар будет говорить о том, что благодаря его распоряжениям ей разрешают кормить в столовой сына. Что он имел из-за этого много неприятностей, но готов иметь еще больше, потому что она его уважает. Потом, когда выпьет первый стакан, начнет ругать свою жену, жаловаться на нее матери и, уже не стесняясь, лапать ее руками. Мать попросит Павлуню сходить к тете Нине, матери Женьки и сказать ей, что она придет к ней вечером.

Когда Павлуня был маленький, он выходил за дверь, слышал скрежет задвигающейся защелки, потом взволнованный шепот матери: - Ты только быстрей, Митрич! Упаси бог, Павлуня вернется!

Слушая сопение и одышку повара, Павлуня тихо плакал. Проходившие по коридору соседи прятали глаза и делали вид, что ничего не замечают. Павлуня всхлипывал и крадучись выходил на улицу. Там его уже дожидался Женька.

- К нам послала? - спрашивал он с безразличным видом.

- Угу, - мычал Павлуня, но Женька подбадривал: - Меня вчера ночью тоже посылали, только не к вам, а в соседний поселок, к бабке!

- Ночью? - удивлялся Павлуня.

- Ну и что ж, что ночью, - залихватски парировал Женька. - Я ж все равно не ходил!

- Где же ты спал?

- В клубе, на чердаке, там и матрас есть.

- А мать как же? - удивлялся Павлуня. - Вдруг у бабки спросит.

- Так уж и спросит, - усмехался Женька. - Бабка моя уже вторую неделю в больнице лежит.

Потом они долго шатались по аллеям Дома отдыха. Подглядывали за парочками и стреляли металлическими скобками по голым ногам и задницам тех влюбленных, которые от слов перешли к делу.

Возвратившись домой, Павлуня видел прибранную каморку и плачущую у окна мать. Она прижимала его голову к груди и обещала, что они скоро уедут в далекий город. Она будет работать на заводе или выучится на повара. Им дадут хорошую комнату, и не временно, как эту, а насовсем. Никто не будет пугать их выселением и грозить увольнением с работы. Она будет получать не двадцать семь рублей, как сейчас, а столько, сколько будет хватать на еду, одежду и даже велосипед.

Павлуня знал, что все это неправда, но все равно верил. Ему было жаль мать, жаль себя и еще друга Женьку и его мать. Мать доставала из тумбочки учебник кулинарии, и они мысленно готовили самые разнообразные блюда.

Уже в школе Павлуня понял, что разговоры о равенстве - ложь. В первом классе после записи сведений о родителях он почувствовал презрительный холодок в голосе учительницы. С каждым годом он становился все ощутимей. Однажды на классном собрании Павлуня высказал свое мнение, которое не совпадало с другими. "Это тебе мама сказала? - саркастически улыбаясь, спросила учительница. - Ну, конечно же, ей из посудомойки видней", - она многозначительно посмотрела на остальных детей. Раздался хохот.

С тех пор Павлуня замкнулся и только наблюдал за происходящим. Он видел, что ученики разделились на "белых" и "черных". Желая не уступать своим богатым сверстникам, "черные" шли в порт, приобретали иностранные вещи и продавали их на переменах. Школу захлестнула спекуляция. Появились американские сигареты и зажигалки, японская и итальянская жвачка, шариковые ручки с обнаженными женщинами, порнографические карты и прочий зарубежный товар. Дельцы покрупнее сбывали на черном рынке джинсы, болоньевые плащи и нейлоновые рубашки. Неудачники грабили малышей. Группы делили сферы влияния, сеялась вражда, которая заканчивалась кровавыми драками.

Кумирами девочек становились удачливые лидеры школьной мафии. Романтические вначале отношения заканчивались развратом. Девушки бросали школу и шли на панель. Уже матерыми проститутками они изредка заходили в родную школу и учили разуму своих младших подруг. Учителя делали вид, что ничего не происходит. Устраивали грандиозные линейки, политические диспуты и триумфальные марши.

Павлуня часто задавал себе вопрос: "Где же та жизнь, о которой без умолку твердит радио, и неустанно говорят учителя?" Он видел, что жизнь, в которой живут люди сейчас, это что-то совсем противоположное. В этих раздумьях он и встретил Стаса. Стас пришел в его школу из детдома. С виду скромный и даже уступчивый, он в первый же день ввязался в две жестокие драки и из обеих вышел победителем. На глазах у ребят происходило удивительное перевоплощение. Только что спокойный и уравновешенный, он мгновенно превращался в зверя и, не предупреждая соперника, обрушивал на него шквал ударов. Это было похоже на взрыв. В драке Стаса было что-то звериное и жестокое. Только несколько лет спустя, когда Стас сводил Павлуню в детдом, тот понял, что там это закономерно.

Школа быстро оценила новичка. Разные группировки предлагали ему свое покровительство, но он оставался сам по себе. Его оставили в покое. Девчонки крутили пальцами у виска и называли Стаса зверюгой. "Белая" часть школьников избегала с ним встреч. Представители "черных" нехотя уступали дорогу. Но вскоре школа вновь заговорила о нем во весь голос. Случилось это после урока истории.

Учитель долго перечислял нарушения прав человека, которые происходят в капиталистическом мире. Говорил о преимуществах и благах человека, живущего в советской стране. Неожиданно громко хлопнула крышка парты. Класс оглянулся. В проходе между рядами стоял покрасневший Стас. В глазах его горела злоба.

- Сколько лет вы работаете в школе? - дерзко перебив учителя, спросил он.

- Двадцать три, - растерялся тот. - А что?

- Живете в коммуналке с женой и тремя детьми?

- Да, - смутившись ответил учитель, - но это временно и… - он запнулся, пытаясь что-то сообразить, но Стас его опередил.

- Вы знаете Хлютову, бывшую вожатую школы?

Учитель недовольно поморщился. Хлютову Лелю знала вся школа. Она прославилась тем, что накануне экзамена за восьмой класс предложила себя только что прибывшему из института физику. Их застала в спортзале уборщица. Был большой скандал. Физика уволили, но Хлютову не отчислили.

Через год жена директора школы застала Лелю в объятиях своего мужа. Еще через год Хлютова получила аттестат с отличием. Затем она устроилась машинисткой к первому секретарю райкома.

- Причем здесь Хлютова, - рассердился учитель. - Ему не понравилось упоминание Лели в разговоре о его личной жизни.

- Она работает секретаршей всего полгода, - зло усмехнулся Стас, - но уже получила квартиру.

Учитель недоверчиво посмотрел на Стаса, но тот не отвел глаза и кивнул на притихший класс: - Спросите их, если мне не верите. Они еще не то вам расскажут. И не думайте, что мы идиоты.

Учитель растерялся, пробежал беспомощным взглядом по лицам ребят, но вместо поддержки увидел, как они прячут глаза, уловил ехидный смешок, долетевший с задней парты, и опустил голову. Еще минуту назад уверенный в себе учитель превратился в жалкого пожилого человека. Беспомощный взгляд еще раз скользнул по лицам ребят и угас. Учитель медленно опустился на стул. Лицо сделалось синевато-бледным. Выпавший из руки мел щелкнул об пол как выстрел. Учитель достал носовой платок и хотел вытереть вспотевший лоб, но платок выскользнул из руки и она повисла.

Его увезла скорая помощь, и больше он в школе не появлялся. Ходили слухи, что он теперь работает сторожем. Кто-то утверждал, что видели его пьяным в рыбном порту.

Павлуне казалось, что Стас и есть тот человек, который может объяснить все. И Стас объяснял. Он горячо доказывал, что жизнь их города - это еще не жизнь страны. "Комсомол и партия, - разгоряченно говорил он, - это стержень, а остальное - шлак. Он отлетит и унесет с собой взяточников, приспособленцев и прочую нечисть, налипшую на стержень". И Павлуня верил. Приходя домой, он повторял слова Стаса матери. Она улыбалась, кивала головой и даже всхлипывала. Павлуня горячился и начинал фантазировать. Он говорил, что скоро им дадут настоящую квартиру. Рабочим повысят зарплату. У тех, кто грабит народ, конфискуют ворованные дворцы и дачи, а их самих всенародно осудят и отправят в тюрьму. В заплаканных глазах матери появлялся свет. Но тут же он угасал, она испуганно озиралась на стены и, прижимая теплую ладошку к его губам, тихо шептала:

- Все правильно, сынок, только не надо так громко. Вдруг услышат и сообщат… - ей страшно было выговорить, куда сообщат, и она, съежившись, поднимала взгляд на потолок. Павлуня замолкал. Садился возле окна и сидел там до сумерек. Стараясь не шуметь, мать виновато подсовывала ему чай и конфеты, а когда он вырос и пошел работать - сигареты и пепельницу.

Менялись направления, объявлялись новые эксперименты, уточнялась линия партии, но жизнь оставалась прежней. Павлуня все чаще задерживался в пивной. Однажды, рассвирепев, он вышвырнул из каморки очередного благодетеля. У матери появились неприятности на работе.

Павлуня перестал ночевать дома. Не в силах переносить это, мать заболела. Выйдя из больницы, она перешла работать дворником.

И вновь появился Стас. Он много говорил о долге комсомольца, о благе, которое принесет людям рукотворное море.

Павлуня соглашался, но не оттого, что верил, а так, чтоб хоть как-то отвлечься от гнетущих мыслей.

Мать плакала, но не отговаривала. Просила писать ей почаще, и упаси Бог, не высказывать где попало вслух свои мысли.

Комсомольская стройка обрубила последние надежды. Расставшись с ребятами, Павлуня долго скитался по Краснодару в поисках прописки и работы. Спал на вокзалах. Разгружая вагоны, добывал деньги на еду. Ему не хотелось возвращаться в каморку, жить расписанной кем-то по дням унизительной жизнью, видеть свое будущее в угасающих глазах матери. Но пришло печальное известие о ее болезни, и он вернулся.

Надя

По вагонам разлилась долгожданная прохлада. Она вынесла зловонный запах и оживила лица пассажиров. За окном пропали сонные, дымящиеся от зноя поля и обжигающее яркое солнце. Поезд как огромная гусеница вполз в мрачное ущелье и нырнул в тоннель. Громче застучали колеса, мимо окон заскользили фонари. В голове поезда прокричал гудок. Поезд поднатужился и вырвался на свет.

"Горы! - подумал Стас. - Наконец-то горы. Там, за ними ласковое Черное море. Там Родина!" Он возбужденно разглядывал бегущие мимо окон белые стволы чинар, кусты ежевики и бурлящие горные ручьи. Он вдыхал родной воздух, наслаждался его прохладой и не верил, что все это наяву. Позади остались: разбросанный по пяти холмам Братск, задушенный заводскими трубами Красноярск, суетная Москва, каменный Ростов и пыльный Краснодар. Поезд так долго задерживался в них, что Стасу уже не верилось, что он приедет домой, увидит родной город, почувствует соленый привкус морского воздуха, услышит восторженные крики портовых чаек и басистые гудки кораблей. Но более всего ему хотелось увидеть свой детский дом. Ему не терпелось разложить перед детдомовской малышней конфеты и рассказать им о своих странствиях по Сибири.

Еще в Москве он объездил все ближайшие кондитерские магазины. В купе лежал аккуратно свернутый почти десятикилограммовый пакет с конфетами.

Поезд вырвался из горных объятий и покатился в долину. В окна хлынул запах нефти, цемента и ни с чем не сравнимый, влажный и соленый привкус моря. Завизжали тормоза. Мимо окон проплыл многолюдный перрон с ларьками, автокарами и, качнувшись, остановился и застыл железнодорожный вокзал.

Стасу хотелось бежать к морю, окунуться в его прохладу, глотнуть соленой воды и полежать на пляже. Хотелось пройти по знакомым улочкам, проверить: все ли они сохранили прежний облик, поискать знакомых, побывать у ребят, с которыми много лет назад он уехал на комсомольскую стройку. "Но это потом, - думал он. - Главное - проведать сирот и обрадовать их конфетами". Стас бросил чемодан в камеру хранения и, волнуясь, пошел к автобусу.

- Интернат! - выкрикнула кондуктор.

Сердце Стаса дрогнуло. Ему показалось, что он не сможет выйти из автобуса, такая дрожь охватила колени. Но он вышел. Ступая ватными, тяжелыми ногами, миновал ворота и направился к учебному корпусу. "Сейчас идут занятия и малышня еще там", - подумал он. Ему не хотелось видеть учителей и воспитателей. Он мечтал только о детворе, родной, близкой по духу и переживаниям малышне. Он приметил небольшую полянку у деревянного старого забора и, зайдя за угол дома, уже представлял, как сядет в центре ее и, высыпав конфеты, станет рассказывать пацанам о Сибири. Нетерпение зудело в ногах, он прохаживался, поглядывая на окна и уже собрался ворваться в помещение и вытащить из него детей, но скрипнула дверь подъезда. Она скрипнула так же, как скрипела много лет назад. "Сейчас глухо хлопнет дверь и задребезжит пружина", - затаив дыхание, подумал он. И точно: дверь глухо хлопнула, и послышалось дребезжание пружины. Стас улыбнулся и выглянул из-за угла, ожидая увидеть толпу ребятишек. Но их не было. Из подъезда вышли… хохочущие девушки. Одна из них внимательно взглянула на растерянного парня и попросила сигарету. За ней последовали и остальные. Зайдя за угол дома, девушки закурили. Их лица стали серьезными и даже задумчивыми. Сопровождая взглядами тоненькие струйки дыма, они закатывали глаза, перебрасывались короткими фразами и изредка поглядывали на Стаса.

- Чего скучаешь? - спросила одна из них и оценивающе посмотрела на Стаса. В ее взгляде было скрытое напряжение, ожидание и, как показалось Стасу, вызов. - Могу развеселить! - нервно рассмеялась она. Стас растерялся. Он принял девушек за старшеклассниц. Но теперь видел, что ошибся и пытался понять, откуда они взялись.

Девушки побросали окурки и одна за другой пропали в знакомой Стасу с первого класса дыре в заборе. Но та, которая заговорила, осталась.

- Ну-у, протянула она, улыбаясь. - Или капусты нет? - говоря это, она умышленно высоко приподняла юбку и, оголив стройные ноги, поправила темный капроновый чулок. Стас увидел мелькнувшую между чулком и трусиками белую полоску, стыдливо ответ взгляд и только сейчас увидел табличку на здании, из которого вышли девушки. "Педагогическое училище" - прочитал он с удивлением и взглянул на здание, стоящее напротив. "Общежитие" - было написано у входной двери. "Так вот оно что!" - догадался он и растерянно посмотрел на пакет с конфетами: "Что же мне теперь с ними делать?"

Девушка опустила юбку и, разочарованно взглянув на Стаса, пошла к забору. За ним еще слышались голоса ее подруг.

- Стой! - решительно сказал Стас, подошел к ней и сунул пакет ей в руки.

- Это тебе!

- Ты че! - испуганно отшатнулась она. - Че суешь-то?

- Бери! - приказал он.

- Да че суешь-то? - вновь воскликнула она, недоверчиво глядя на пакет.

- Да кончай ты ломаться! - обиделся он. - Я тебе что, бомбу сую? Это конфеты! - Он поймал ее за руку, но при слове "конфеты" она и сама уже не сопротивлялась, а лишь удивленно смотрела на Стаса. - Конфеты, - повторил он убедительно.

- Мне? Конфеты? - глаза девушки загорелись детским любопытством. Лицо просветлело. - За что?

- За улыбку, - отшутился он и положил пакет к ее стройным ногам.

Она медленно присела и, не в силах сдержать любопытство, развернула пакет. На лице вспыхнул восторг. Перед ее глазами лежал настоящий клад в золоченных, серебристых и прозрачных обертках. Были тут и шоколадки, и трюфели, и даже обыкновенные петушки, которых продают на базаре.

- Ну-у ты даешь! - протянула она с восторгом. Я таких сроду не видела.

Стасу казалось, что перед ним уже не студентка, а влюбленная в новую игрушку маленькая девочка, которая забыла обо всем на свете и видела только ее. Она замерла, как бабочка на медовом цветке. Перебирала конфеты, разворачивала, вновь заворачивала и улыбалась уже не так развязно и вызывающе, как вначале, а легко и искренне. Стасу стало неловко наблюдать за ней. Это выглядело как плата за душевный порыв и обесценивало его. Он еще раз взглянул на прибитую к зданию табличку и пошел прочь.

Увидев, что он уходит, девушка поспешно завернула пакет и, догнав его, сунула в руки.

- Неси мелкому! Небось, ждет - не дождется, - сказала она сурово.

- Какому еще мелкому? - растерянно спросил он.

- Сыну или еще кому, - серьезно сказала она. Кому-то ж ты нес?

- Нес! - отрезал он недовольно.

- Вот и неси, кому нес! - настойчиво повторила она.

Ему стало обидно. Захотелось бросить пакет и уйти. Он даже посмотрел на асфальт и представил, как разлетятся конфеты, но вновь увидел стройные ноги и вспомнил о белой полоске.

- Ты же сама звала, - выговорил он неуверенно.

- Чего? - протянула она. Ее лицо тут же изменилось. Губы вытянулись в наглой улыбке. - Хиляй, дядя! - Она кокетливо развернулась и, умело играя бедрами, пошла к забору.

- Эй! - Стас догнал ее и схватил за руку. - Кончай ломаться, бери конфеты и вали на все четыре стороны!

- Послушай, дядя. Ты, случайно, не того? - она многозначительно покрутила пальцем у виска.

- Что?! - обозлился он. - Это ты чокнутая! Сначала зовешь, а потом ставишь из себя паиньку.

- За конфеты? - издевательски спросила она. - Ну, умора! Обалдеть можно!

И тут с ней случилось что-то непонятное. Она схватилась за коленки и расхохоталась. Ее словно прорвало. Это был даже не смех, а истерика, сквозь которую вырывалась одна и та же фраза: - За конфеты?

Стас растерянно стоял рядом и не знал, что делать. Он с испугом оглядывался по сторонам, теребил в руках злосчастный пакет и изредка поглядывал на девушку. Смех оборвался так же неожиданно, как и начался.

- Ты что, серьезно? - спросила она. На Стаса смотрели внимательные глаза.

- Что серьезно? - нерешительно переспросил он.

- Ну, это, - она кивнула на пакет.

- А что "это"? - с вызовом переспросил он.

- Ну, я понимаю, за бабки, ну, за шмотки - еще куда ни шло. Но чтоб за конфеты?! - она снова прыснула и взглянула на него, как будто бы он только что свалился с Луны.

- А что "конфеты"? - Стас настороженно взглянул на пакет, как будто уже и сам сомневался, что в нем лежит. - Что конфеты? - повторил он уверенней. - Я их что, за деньги предлагаю?

И тут его осенило. Он понял, что девушка имеет в виду. Вспомнил, как смотрел на ее ноги и смутился.

Взглянув на него, девушка вновь закатилась смехом, но это была уже не истерика, а искренний смех, похожий на тот, которым публика одаривает любимого клоуна. Он был такой веселый, что удаляющиеся за забором голоса подруг смолкли, и послышался приближающийся топот. Стас с ужасом покосился на дыру в заборе, откуда в любую минуту могла выглянуть любопытная физиономия.

- Причем тут конфеты?! - разозлился он и сильно сдавил ее руку.

- Да ты знаешь, кому я их нес?! Вон, видишь? - он развернул ее лицом к угрюмому зданию. - Я пацанам в инкубатор их нес! Там пацаны, сироты жили! И я жил! Им никто не принесет! Поняла?! Никто! - Стас грубо оттолкнул девушку и бросил ей под ноги пакет. - Шлюха, - процедил он сквозь зубы и нервно зашарил по карманам, ища сигареты.

Воспоминания детства взволновали его. Как назло в голову лезли самые унизительные сцены. Он вспомнил, как к ним в группу пришел новый воспитатель, бывший мотогонщик. Как они восхищались им, и как он стал заставлять их чистить ему ботинки. Он садился на стул, выставлял вперед ногу и, положив рядом с ботинком зеркало, требовал, чтобы блеск ботинка был такой же. Он вспомнил, как била их по пальцам учительница русского языка, как она требовала вытянуть руки вперед и ударяла ребром линейки. У него даже сейчас заныла рука. Вспомнил, как провинившихся девочек стригли наголо, и как потешалась над ними детвора.

Стас зло посмотрел на девушку. Она не уходила. Ее глаза стали серьезными. Она внимательно глядела на него, как будто хотела отыскать в его лице что-то знакомое.

- Что уставилась? - уже спокойнее спросил он. Где-то в глубине души заскребла совесть. Он вспомнил, какая мысль промелькнула у него в голове, когда девушка оголила ноги. "Не за конфеты же" - пытался успокоить он совесть.

- Да так, - тихо ответила она, виновато взглянула на Стаса и совсем по-детски шмыгнула носом.

- Ладно, не обижайся, - примирительно проговорил он. Ему стало жаль девушку, хотелось сделать для нее что-то хорошее, успокоить. Он собрал конфеты, уложил их в пакет и вновь протянул ей.

- Извини, - пробурчал неохотно, но тут же добавил: - Но и ты хороша.

- Да не в этом дело, - всхлипнула она.

Стас удивленно взглянул ей в лицо. Она попыталась отвернуться, но он удержал ее за подбородок. По щекам девушки стекали крупные слезы. Возле глаз образовались темные пятна размытой туши. Она прикусывала верхнюю губу и всхлипывала.

- Ну, что ты, - сжалился он и, обняв ее, прижал к себе. Она не сопротивлялась, прильнула к Стасу и доверчиво положила голову ему на плечо. Стас почувствовал необыкновенный прилив нежности и уже не боялся любопытных взглядов из-за забора, не стеснялся и даже был горд доверчивостью девушки. "Ну и что с того, что она так лихо меня одурачила? - думал он. - Ну задрала юбку, и что? Сам-то я лучше?"

- Ты давно из детдома ушел? - неожиданно спросила она.

- Давно, - хмуро ответил он, - больше шести лет. Сначала в школу перевели. Бабка меня взяла. Потом она померла, и я уехал в Сибирь. - Объяснил он, сам не понимая зачем.

- Поэтому я тебя и не знаю.

- Постой! - удивился он. - Ты что, тоже?

- Тоже. - Девушка доверчиво посмотрела ему в глаза и улыбнулась. - Второй год на свободе.

- Ну и дела, - вздохнул Стас. Ему стало неловко за разыгравшуюся между ними комедию.

- Ты больше не злишься? - как бы извиняясь, прошептала она.

- Да че там… сконфуженно ответил он, - бывает.

Они стояли молча. Стас растроганно гладил ее худое угловатое плечо, она замерла, как пригревшийся возле матери котенок и лишь изредка всхлипывала.

Из дыры в заборе высунулась любопытная физиономия подруги. Она насмешливо скривила обильно покрытые губной помадой припухлые губы и наигранно-заботливо спросила:

- Ты с нами или с ним балдеть будешь?! - Ее маленькие глазки нахально впились в Стаса.

- Надь, а, Надь! раздалось несколько голосов из-за забора.

Пряча лицо в пиджаке Стаса, Надя вытерла платочком размазанную по щекам тушь и, обернувшись к подругам, зло бросила: - Че уставились?! Сказала - "кочумайте", какого черта пялитесь?

- Ты им конфеты отдай, - шепотом предложил Стас.

- Нельзя, - так же тихо ответила она. Они с меня "тащиться" будут. Лучше потом, в общаге. - Сказав это, Надя смутилась и неуверенно взглянула на Стаса.

- У тебя деньги есть? - спросила она. - Они с утра ничего не ели. Пусть хоть в столовку сходят.

- Деньги? - переспросил он и покраснел. Он понял причину, из-за которой Надя вела себя с ним так развязно. Стас достал бумажник и молча сунул ей.

- Ого! - удивилась она, увидев целую пачку купюр. - Где взял столько? А впрочем… - она махнула рукой, - какая разница. - Вытащила две купюры и пошла к забору. Из-за него послышались восторженные возгласы и хохот.

- А может, и я ему дам… - выкрикнул чей-то озорной голос.

- Кочумай, шпана! - парировала Надя. - Меня сегодня не ждите.

Она подошла к Стасу, доверчиво положила руки ему на плечи и серьезно посмотрела в глаза.

- У меня посидим? - спросила так обыденно, как будто они были близки уже долгое время. - Заодно и это отнесем, - она кивнула на пакет.

Стасу хотелось пойти с ней, взглянуть на помещение, в котором когда-то жил он, но что-то мешало.

- Нет, - отказался он, - иди сама. - Еще вахтерша разорется, да и бабы там.

- Господи! Какая вахтерша? - Надя кивнула на пожарную металлическую лестницу. - По ней на второй этаж, а там - в умывальник… - Надя не закончила фразу и виновато улыбнулась. Стас тоже. Сколько раз он лазал по этой лестнице! Он вспомнил, как убегал ночью с ребятами воровать сушеную рыбу с балконов соседних домов. Дверь спального корпуса на ночь запиралась, и они лазали по этой пожарной лестнице. Он знал каждую перекладину, помнил каждый изогнутый металлический прут.

- Вы тоже срывались? - кивнул он на лестницу.

- Еще как! - прыснула она. - Вот видишь? - Надя показала пальцем на отогнутую перекладину между первым и вторым этажом. - Из-за нее я чуть не убилась. Все девки в брюках, а я, дура, в юбке полезла. За нее и зацепилась. Кричать нельзя, а отцепиться не могу. Вот и висела, пока наши из города не вернулись. Еле сняли.

Стас с грустью посмотрел на почерневшее здание. Сколько обид и унижений он перенес в нем. Сколько раз, сидя у окна, с завистью смотрел на идущих с родителями детей. Он готов был убить их, так им было хорошо и счастливо. Он ежедневно дрался со сверстниками, а когда передрался со всем классом, стал задираться на ребят постарше. Он мечтал стать самым выносливым и сильным. Однажды, поспорив с ребятами, прошел ночью через старое немецкое кладбище. Он и сейчас содрогнулся, вспоминая эту длинную, как вечность дорогу и тот злополучный куст, за который зацепилась куртка. Ему показалось, что его схватил покойник, а когда он дернулся и упал, рука ощутила металлический предмет. Им оказались старые позолоченные немецкие часы. Их потом продали, и целый месяц ходили на эти деньги в кино. Он чувствовал себя героем. И вдруг в их детдоме появился щуплый очкарик. Он много читал и был всегда таким внимательным и терпеливым к ребятам, что они перестали драться и каждую свободную минуту сидели около него. Авторитет Стаса упал. Стас однажды поколотил очкарика, но это не помогло. Ребята перестали с ним разговаривать, не обращались за защитой и не брали добытую им ночью сушеную рыбу.

Первым нарушил бойкот очкарик. Он подошел к Стасу и, не обращая внимания на протесты ребят, предложил мир. У очкарика было странное имя. Стас думал, что это кличка, как у многих, но имя было настоящее. Очкарика звали Мирка.

Спустя месяц Стас не представлял себе, как он мог жить без Мирки раньше. Он искал каждый удобный случай, чтобы встать на его защиту, но врагов у Мирки не было.

Через полгода к Мирке приехали старенькие родители. Стас удивился их старости, но еще больше его удивило, то, что они все время ходили под руку.

Мирка подвел Стаса к родителям и представил как друга. Это была самая высшая награда. Мать Мирки потрогала рукой лицо Стаса и улыбнулась. Ему хотелось увидеть ее глаза, но они прятались за черными очками. У отца Мирки тоже были черные очки. Говорили они необычайно тихо, но всегда понятно. Их хотелось слушать и слушать, но Стас не мог обкрадывать Мирку. Он знал, что значат для человека мама и папа. Стас убежал и лишь из-за кустов позволил себе смотреть на Миркиных родителей.

- Почему они не заберут тебя? - спросил он друга после свидания.

- Они слепые, - спокойно ответил Мирка, как будто говорил о чем-то вполне естественном.

- Слепые? - удивился Стас и пожалел, что убежал в кусты. "Они бы все равно меня не видели, - подумал он. - Можно было бы постоять рядом". Ему хотелось насытиться блаженством, которое испытывают дети, имеющие мать и отца. Тем более, что у него была только больная бабушка, которая приезжала редко.

- Ты тут в сытости, и обувка, и одежка есть, - говорила бабушка. - А у нас совсем плохо. Коз порезали. Молока и мяса нет. На кукурузе и репе живем. Вот скоплю денег и заберу тебя, - каждый раз обещала она.

После очередной встречи с бабушкой он прятался от ребят и долго думал о горе, которого так много вокруг.

За один год Мирка окончил два класса. Еще через полгода перешел в следующий. А потом приехала какая-то секретная комиссия, и Мирку увезли в Москву. Стас убежал из детдома. Он хотел добраться на поездах до Москвы и отыскать друга. Но через два месяца его выловили в Ростове и привезли обратно. Мирка не писал. Учителя говорили, что в спецшколе, в которую увезли Мирку, писать письма не положено.

"Эх, Мирка, - с грустью думал Стас, разглядывая знакомые до боли окна серого здания. - Если б ты знал, сколько я перечитал книг, пытаясь хоть немного быть похожим на тебя. Только напрасно все. Жизнь так запутана, что и книги не помогли".

Надя пришла быстро. Она еще издали игриво улыбнулась и кокетливо приподняла юбочку, как будто хотела его соблазнить.

Увидев его восхищенный взгляд, подняла юбочку еще выше. Стас вновь увидел взволновавшую его в начале их встречи обжигающую белизну ее стройных ног.

- Ну-у и как? - игриво спросила она. - Гожусь в манекенщицы?

- Класс! - восхищенно воскликнул он. - Тебе в варьете плясать, а не в педагогах ходить.

- В варьете неплохо, согласилась она. - Да кто ж меня примет! Для нас и казармы много, - кивнула она на общежитие.

Настроение упало. Улыбка исчезла. Перед Стасом вновь была обыкновенная девочка. Она подхватила его под руку и повела в город.

- Что будем делать? - спросила, равнодушно поглядывая на прохожих. Стасу показалось, что в ее голосе прозвучала тоска.

- Праздновать! Что же еще! - как можно бодрее ответил он.

Надежда просветлела.

- Ты знаешь, - сказала она доверчиво, - я все годы в инкубаторе мечтала о празднике. Я ходила по городу и выбирала то, что буду покупать в праздник. Ты даже представить себе не можешь, как это было интересно. Я приходила в детдом и, прячась от всех, записывала новые покупки в общую тетрадь. Когда полтетради было исписано, кто-то украл ее, и я долго плакала. Мне казалось, что украли не тетрадь, а мой будущий праздник.

- Я надеюсь, ты не забыла, что там было написано? - шутливо спросил Стас.

- Нет, - улыбнувшись, ответила она, - только теперь все это не нужно. Мне даже смешно сейчас думать о том, что я безумно хотела купить красный бант или резиновые блестящие сапожки. Ты только представь меня сейчас с красным бантом и в резиновых сапогах! - Надя весело рассмеялась.

Стас отошел в сторону окинул ее и оценивающим взглядом.

- А мне кажется, что это было бы не так уж и плохо!

- Тогда и тебе купим коротенькие штанишки с лямками. И повесим сбоку кортик! - Надя залилась таким заразительным смехом, что Стас не выдержал и тоже расхохотался. Стоило кому-то из них остановиться, как тут же другой прыскал, и оба вновь хохотали. Каждый тешил свое воображение все новыми и новыми забавными картинками и не в силах выговорить их другому, заливался смехом.

- А тебе-е, - только и успевал выкрикнуть один.

- Нет, а тебе-е, - заканчивал другой.

Прохожие со страхом обходили ненормальную пару. Одни крутили пальцем у виска. Другие, отойдя подальше, грозились вызвать милицию. И только одна пожилая женщина в поношенном платье сложила у лица ладошки и смотрела на них восхищенно. Их радость осветила ее лицо и вспыхивала яркими лучиками в потускневших от старости глазах.

- Ну, что вы! - восклицала она, услышав брань в сторону молодых. - Это большая радость! Большая! - повторяла она с восторгом. - Дети смеются! Это же прекрасно! Это очень хорошо!

- Небось, сама чокнутая! - пробурчала старуха с корзинкой. - "Дети смеются!" - передразнила она. - Им бы киркой махать, а не рожи корчить! - Она сплюнула в сторону Стаса и Нади и, зло зыркнув на пожилую женщину, прибавила шагу. - Мы в их годы…

Пообедав в лучшем городском ресторане, Стас и Надя пошли на набережную. Когда-то необычайно длинная, теперь она оказалась совсем коротенькой и не такой просторной. Несколько запущенных клумб, десяток поломанных лавочек, ухабистая заасфальтированная дорожка с проросшими сквозь асфальт корнями и памятник моряку-герою с отломанной у запястья рукой - это все, что осталось от набережной. Спускающиеся к морю покрытые зеленой слизью плиты кое-где были разрушены. В одном месте в них уходила пещера с торчащей из нее как ствол пушки трубой. Из нее выливалась зловонная жижа. Вокруг трубы собралась кучка пенсионеров и стайка городской ребятни. Они ловили рыбу. Метрах в пятидесяти протянулись пенопластовые ряды плавательных дорожек, и стояла десятиметровая вышка для прыгунов в воду. Вокруг вышки резвилась ребятня. На плавательных дорожках тренировались спортсмены.

Стас вспомнил, как часами просиживал с ребятами на этой набережной, провожая и встречая огромные океанские суда. Как отгадывал по флагу, нарисованному на трубе, государство, которому они принадлежат. Тут были шведы, финны, японцы, и десятки других. Ребята смотрели на них и мечтали о путешествиях. Судно давало протяжные гудки, швартовалось и выпускало на берег пропахших морями матросов. Ребята обступали моряков, разглядывали их, радовались случайному сувениру и повторяли за ними непонятные иностранные слова. Каждый, кто уже изучал английский язык, пытался пустить его в дело. Моряки снисходительно улыбались, разводили руками и заявляли, что они "не понимай". Причина выяснилась позже, когда делегация из итальянских и французских моряков посетила детдом. Воспитанники с завистью смотрели на учительницу английского языка, которая вызвалась быть переводчиком. Она приветливо улыбалась гостям, жестикулировала, но когда начинала говорить, улыбались гости. "Не понимай!" - твердили они в один голос.

Выручил всех детдомовский сторож дядя Игнат, который раньше работал в торговом флоте. Оказавшись в кругу иностранцев, дядя Игнат преобразился. Всегда сутулый и угрюмый, он выпрямил спину, выгнул колесом грудь и, похлопывая их по плечу, залопотал по-ихнему. Он свободно переходил с английского на французский и с французского на итальянский. Позволял набивать себе трубку заморским табаком и даже, не спросившись директора, распил с моряками квадратную бутылку рома. Потом он подзывал ребят и, выслушав их вопросы, переводил иностранцам.

Постепенно стена непонимания между детьми и иностранцами рухнула, и моряки перестали быть итальянцами и французами, а стали просто пропахшими морем людьми. И дядя Игнат уже был не сторожем, а таким же, как и они моряком.

В разговоре то и дело звучали волнующие мальчишеское воображение таинственные названия: "Мадагаскар", "Цейлон" "Сан-Франциско", услышав которые ребятне хотелось тотчас забраться на борт корабля и уйти в дальнее плавание.

Это был праздник для всех. Ребята хвастали друг перед другом сувенирами. Моряки подпевали ребячьим песням и пускались с ними в пляс. А дядя Игнат, раскрасневшись от выпитого рома, сплясал настоящую румбу.

Ушли поздно вечером. Ребята проводили гостей до ворот. Втиснули в мозолистые руки моряков листочки с адресами и долго-долго не могли уснуть. Дядя Игнат ушел гулять с моряками.

На следующий день была общая линейка, где разбиралось поведение каждого участника встречи, отбирались сувениры и раздавались наказания.

Дядя Игнат исчез. Через месяц ребята узнали, что его посадили в тюрьму и будут судить. Учительница английского языка поставила четвертные двойки всем ученикам, которые в беседах с моряками пользовались переводом дяди Игната.

- Ты что задумался? - легонько тронула Стаса за руку Надя.

- Да так, - уклончиво ответил он. - Кое-что вспомнил.

- Да-а, - протянула она. - Видно, это и есть наша Родина. Три четырехэтажки и этот вонючий порт. Стас не ответил.

"Порт и впрямь воняет нефтью, водорослями и канализацией. Это верно", - подумал он. Но именно этого ему не хватало в далекой Сибири. Он вспомнил мальчика, которого привезли в детдом из Сибири. Вспомнил, как долго тот молчал, а когда разговорился, ребята не могли его остановить. Он рассказывал о высоких стройных кедрах, о больших и разлапистых елях, лесных зверях и о белом искристом снеге, который может завалить даже дом. Он тоже говорил о запахах, какие бывают только там:

- Они не воняют, как ваш грязный порт, а пахнут хвоей и солнцем, - говорил он и даже плакал.

Стас и поехал-то в Сибирь, чтобы увидеть все это и почувствовать сказочный запах. Но, увидев захламленные бревнами реки, поваленный тракторами гниющий лес и лютую злобу браконьеров, разочаровался.

Население поселка, в котором он жил, состояло из бывших полицаев, а соседнего - из немцев-военнопленных. В других селах, поглубже в тайге, жили бывшие уголовники и оставшиеся на постоянное местожительство охранники лагерей. И те, и другие жили по своим, привычным для них волчьим законам.

- Нет, - думал Стас. - Лучше дышать гнилым запахом Черного моря, чем жить по законам тех мест. Да и запах не такой уж этот плохой, разве что только в порту.

После набережной они гуляли по городскому парку. Катались на каруселях, ходили в комнату смеха. Выйдя из нее, Надя грустно заметила:

- Ты знаешь, Стас, мне иной раз кажется, что вся наша жизнь - это огромная комната смеха. Одних судьба вытягивает в струнку, другим - искажает лица, третьих - сплющивает, а кто-то сидит в Москве, жрет икру и хохочет.

- Мне тоже так кажется, - согласился он. - Но кроме комнаты смеха есть еще и камеры с решетками. Они куда страшней.

- Я думала об этом, - задумчиво сказала Надя, - и даже сделала открытие, - горько улыбнулась она. - Если рисовать крестики в один ряд, а потом сверху прибавить еще один и соединить, то получается решетка. Выходит, что каждая решетка - это очень много отдельных крестиков. Я думаю, это не случайно, ведь именно там человек особенно остро чувствует свой жизненный Крест.

- И давно это? - настороженно спросил Стас.

- Что, кресты или мысли?

- Да и то и другое, - уклончиво ответил он.

- Не знаю. Раньше на что-то надеялась, а как вышла из детдома, поняла, что все вокруг - ложь. Ты знаешь, есть детская игра, где все слова нужно говорить наоборот?

- Играл, - ответил Стас.

- Так вот, - продолжала Надя, - наша страна - это и есть то слово, которое произнесли наоборот. Произнесли, да так и оставили. Теперь, чтобы понять что-то, люди слушают радио и переделывают наоборот. Тогда - правда. Вот к примеру: "Все лучшее - детям!", а правда - наоборот. "Наша партия за все в ответе!" и так далее. Понял?

Стас покачал головой.

- И ты всем говоришь об этом?

- Нет, не всем, - ответила она. - Я просто читаю и слушаю все наоборот.

- Вот и слушай, но не болтай! Иначе сама знаешь…

- Знаю, - протянула она, - но я верю, что когда-то все изменится. Ты только не смейся… - Надя внимательно посмотрела Стасу в глаза. - Не будешь?

- Нет, - пообещал он. - Не буду. Только говори тише.

- Ты знаешь, - начала она задумчиво. Мне иной раз кажется, что мама с папой назвали меня Надеждой не просто так, они надеялись, что все переменится.

- Они живы?

- Отец подорвался на мине. Он сапером был. Может, ты слышал про заминированный склад, обнаруженный в подвалах городской церкви? Наши еще в войну его сделали, а потом забыли. Там еще дети подорвались! - Она с надеждой взглянула на Стаса.

- Слышал! - соврал он, догадавшись к чему она клонит. - Там геройски погиб сапер и, кажется, несколько его помощников.

- Это мой папа! - С гордостью сказала Надя. - Только больше никто не погиб. Он мину накрыл своим телом!

- Точно. Вспомнил! - не задумываясь, ответил Стас. - Он их спас.

- Во-от! - тихо, но с большой благодарностью проговорила она. - Это мой папа!

Стас испугался, что Надя начнет расспрашивать подробности, и заговорил о другом.

- Ну, а мама где?

- Мама? - грустно переспросила она. - Лучше не говорить… - вздохнула и замолчала.

- Что? Тоже? - с участием спросил он

- Нет! - нервно сказала Надя. Ее в дурдом упрятали. Первый год было ничего, меня узнавала. А сейчас и себя не помнит. Кто? Откуда? Ничегошеньки! Говорят, что болезнь такая, а я не верю. - Надя закурила прямо на улице. - Да пошли они все! - махнула она рукой и нервно рассмеялась. - Гуляй, шпана, пока праздник!

Стас молча сжал ее руку и, не выпуская из своей, шел рядом.

- Может, выпьем? - устало спросила она. - Праздник у нас, черт возьми, или так себе?!

Пили, взобравшись на гору, которая возвышалась почти в центре города. У ее подножия гудели машины, гремела музыка, толпились у магазинов люди. Чуть выше прилепились к склону горы частные дома. А здесь, на самой вершине было тихо и спокойно. Зеленели полянки, стрекотали кузнечики, в зарослях низкорослого можжевельника кормились мелкие пичужки.

На одной из душистых полян и расположились Стас с Надей. Смотрели с высоты на городскую суету, на возню портовых буксиров, пили вино и болтали. Надя взахлеб рассказывала о своей жизни. Переходила с одного на другое, словно боялась, что не успеет рассказать все. Она как бы сбрасывала все, что накопилось в душе.

- Ты знаешь, - проговорила она задумчиво, - у меня финн был, отличный парень…

- У тебя? - удивился Стас. - Был? - Он смотрел на хрупкую, почти детскую фигурку Нади и не хотел верить, что она уже женщина.

- А ты как думал?! - обижалась она. - Что я на стипуху все это купила? - Надя помяла пальчиками коротенькую юбочку и, подняв ногу, показала остроносую с изящной шпилькой туфельку. - Если на стипуху жить, то и на галоши не хватит.

- Да ладно, - успокоил Стас. - Мне-то какое дело.

Но Надя уже завелась:

- Может, ты думаешь, что я и в воспитатели после училища пойду?! Мне жить негде, вот и воткнулась. Хоть какая, но крыша над головой. Сам знаешь, с чем нас выпихивают. Приданое - не соскучишься. Небо над головой, - она подняла вверх указательный палец, - да земля под ногами, - сплюнула на траву. - Ложись на траву душистую, смотри в небо голубое и зарабатывай на хлеб насущный, - зло усмехнулась она, - да еще и по уши в долгах. И кому ты только не должен! Народу! Партии! Да кто не потребует, всем: "Будь готов! Всегда готов!" Только нам никто и ничего не должен!

Стас поморщился:

- Ты опять за свое…

- Все! - отрезала Надя. - Баста! Давай только о хорошем.

- Ты о финне хотела рассказать, - напомнил Стас.

- Финн? - удивилась она. - Ах! Да. Финн жениться на мне захотел. Я дура и согласилась. Потом вышла ночью из общаги, посмотрела на наш вонючий порт и вот такими! - Надя сомкнула указательный и большой палец так, что образовался круг. - Вот такими слезами умылась. Как подумаю - как я без всего этого жить буду? - сердце болеть начинает. У них ведь там у каждого все есть. Никого и ничем не удивишь. Но у них есть и Родина. У нас ни черта нет, но тоже есть Родина. Какая разница! - думаю. Я здесь ни от кого не отличаюсь - всем тошно. И там буду такая же, как и все они. Но! - Надя вновь подняла вверх указательный палец. - У них будет Родина, а у меня - нет!

- Может, он тебя любит, - приободрил ее Стас.

- Он? - задумалась Надя. - Ну и что? Я же его не люблю…

- Зачем же ты с ним… - Стас осекся, но Надя уловила иронию.

- Может, мне тоже в Сибирь поехать и валить там бревна? - серьезно спросила она. - Мне дом нужен. Дом! Даже кошка ищет место, где можно родить котят, а я - человек!

Незаметно солнце ушло за горизонт. На кораблях и в окнах домов вспыхнули первые огоньки. В небо взлетали фары идущих на подъем автомобилей. На нем уже проявилась луна, и выступили веснушки звезд.

Стас и Надя пробирались сквозь темные кустарники к ближайшей дороге. Когда дорога была уже совсем рядом, путь им преградили две темные фигуры.

- Бежим, Стас, - прошептала Надя.

- Поздно! - ответил он.

- Что же делать? - испуганно спросила она.

- Как только ввяжусь в драку, снимай свои шпильки и дуй к остановке автобуса. Встретимся возле общаги. - Стас сунул Наде бумажник и вышел вперед.

- Ох и долго же мы вас поджидали! - раздался наглый голос одного из встречающих.

- Они пьют, а мы не люди! - развязно пошутил другой.

Надя сдавила руку Стаса:

- Давай вместе…

- Нет! - холодно ответил он и решительно пошел на встречавших.

Надя бросилась в сторону и, ломая кустарник, побежала к городу. Пробежав метров десять, она услышала крик, но это был крик не Стаса. Она присела и стала шарить рукой вокруг себя. Пальцы нащупали толстую палку. На поляне, где остался Стас, слышались возня, хруст сломанных веток и мат.

- Пусти, сука! - закричал другой голос, но и он принадлежал не Стасу. Надя улыбнулась. - Второй! - подумала она восхищенно и, не выпуская палку, стала подкрадываться к месту драки. Справа послышался шорох. Она замерла и вдруг увидела опередившего ее высокого мужчину. Он шел на крик. В руке его что-то щелкнуло, и заблестело лезвие ножа. Ей хотелось бежать, но мысль о том, что Стас не знает о третьем заставила ее перебороть страх и последовать за Длинным. Шум драки отвлекал внимание Длинного и он ее не заметил. Вскоре они оба оказались на краю поляны.

Луна ярко освещала лежавшего на траве в неуклюжей позе человека и двух других, стоявших друг против друга в стороне.

- Стас! - подумала Надя, приглядываясь к лежащему, но он был в черной куртке и темной рубашке.

- Нет, - сообразила она, - у Стаса пиджак.

Длинный пригнулся и стал крадучись заходить Стасу со спины. У противника Стаса был нож. Стас пятился. Луна осветила улыбающееся лицо нападавшего. Оно было в крови.

Надя бросила в кусты туфли и бумажник и, вцепившись двумя руками в палку, пошла за Длинным. Ей казалось, что вот-вот он обернется и полоснет ее ножом, но его внимание полностью сосредоточилось на Стасе.

Противник Стаса сделал резкий выпад вперед и, пригнувшись от ожидаемого удара, пырнул Стаса ножом в живот. Стас отпрянул и ответил ударом ноги в челюсть. Нападавший вскрикнул и, выронив нож, рухнул на траву. Стас перевернул его ногой на спину, подфутболил нож и, убедившись, что он улетел в кусты, полез в карман брюк за сигаретами. В это время сзади его выросла высокая фигура с ножом в руке. Длинный подкрадывался, стараясь шагать бесшумно, но наступил на сухую ветку, и та хрустнула. В тот же момент вспыхнула спичка в руке Стаса. Он отбросил ее и, напрягая ослепленные глаза, пытался увидеть противника.

Послышался глухой удар, и сзади Стаса рухнуло тело. Он вновь зажег спичку и увидел перепуганное лицо Нади. Она стояла возле лежащего в траве человека и сжимала в руках похожую на дубину палку.

- Я тебе что сказал?! - недовольно спросил Стас.

- Сказал, сказал, - всхлипнула Надя, - вот лежал бы сейчас как он, тогда б посмотрели.

Руки у Нади дрожали, по щекам стекали слезы.

Стас взглянул на неподвижное тело Длинного, на зажатый в его руке нож и все понял.

- Прости, - виновато сказал он.

- Угу! - всхлипнула она.

- Куда ж их теперь девать? - озабоченно кивнул он на лежащих.

- Да черт с ними! Пошли отсюда… - умоляюще попросила Надя.

- Нет, так нельзя, - спокойно ответил Стас, подошел к Длинному и пнул его ногой, но он не шевельнулся. Стас подошел к другому. Тот стал бормотать что-то невнятное и шарить рукой в траве, ища нож.

- Успокойся, - беззлобно сказал Стас и ногой прижал его руку к земле.

Лежащий затих. Стас подошел к третьему.

- Не подходи! - закричал тот и вскочил на ноги. - Ей-Богу, завалю! Не подходи!

- Да на кой ты мне нужен! - устало ответил Стас. - Своих не бросай!

Спокойный тон Стаса подействовал. Парень предусмотрительно отошел в сторону.

- Курить не дашь? - неуверенно спросил он.

Стас достал измятую пачку сигарет и шагнул к нему.

- Не подходи! - закричал парень.

- Да что ты нервный такой? - Стас бросил ему пачку и коробок спичек.

Парень достал дрожащей рукой сигарету и чиркнул спичку.

Стаса словно обожгло. Он увидел знакомое лицо своего одноклассника. Из-за поврежденного глаза его в детдоме прозвали Косым. Когда-то Стас сидел с Косым за одной партой.

Стас обнял Надю и пошел прочь.

- А ты, Косой, другой раз смотри, на кого лезешь! - бросил он мимоходом.

- Эй! А ты кто? Откуда знаешь? - удивился Косой.

- Сигареты себе оставь, а с этим кончай! - Стас бросил ему под ноги взятый у Длинного нож.

- Эй! Ты кто? Слышь? Кто ты? - заискивающе выкрикивал в темноту Косой, но Стас с Надей уже выходили на городскую улицу. Надя надела туфли и протянула Стасу бумажник.

- Вот видишь, - сказала с обидой, - а ты "финн да финн". Почему без любви? Видишь, на что идут? Небось, тоже из наших!

- Из наших… - угрюмо пробормотал Стас. - В одном классе учились.

Остановившись у дежурной аптеки, Стас сунул Наде деньги и велел купить йод, вату и пару бинтов.

Только теперь она заметила, что он прихрамывает и все время держится рукой за левый бок. Отбросив полу его пиджака, она в ужасе увидела окровавленную рубашку. Стас прижимал к ране уже изрядно набухший носовой платок.

- Может, в "Скорую"? - неуверенно предложила она.

- Нет! - отказался он. - Там царапина.

Рана и в самом деле оказалась не глубокой. Нож скользнул по левому боку и рассек только кожу. Надя прижгла рану йодом, смазала выклянченной у аптекарши чудодейственной, по ее словам, мазью и, обложив тампонами ваты, наложила марлевую салфетку и закрепила пластырем.

- Ты как настоящая медсестра, - похвалил Стас.

- Как скажешь, - улыбнулась Надя.

На ноге был просто ушиб.

- Лихо отделался, - обрадовалась Надя, убедившись, что серьезных ранений нет. - Хорошо, что я успела!

- Хорошо, - согласился Стас и почему-то еще раз вспомнил Косого.

Все реже и реже попадались прохожие. Опустели автобусные остановки. Погасли окна в жилых домах. Смолкла музыка в кафе и ресторанах. И только из порта доносились вскрики сирен буксиров и трубный бас уходящего в далекие страны судна.

Надя и Стас подошли к уже спящему общежитию. Его темный силуэт, если посмотреть в высоту, закрывал часть звездного неба и, казалось, несся по нему в далекие глубины Вселенной. Фонари не горели. От этого небо становилось ближе, звезды доступней и луна плыла совсем рядом, как светящийся остров.

Надя прижалась к Стасу и слушала, как бьется его сердце. Он молча смотрел на звезды и думал о чем-то своем.

Неожиданно Надя обвила его шею руками и с жаром прильнула к губам.

- У нас есть свободная комната. Там никто не живет. Пошли! - зашептала она так страстно, что он не выдержал и стал покрывать ее лицо поцелуями.

- Я сама, слышишь, сама… Мне хорошо с тобой! - шептала она. Стас чувствовал ее горячее дыхание, необыкновенный, ни с чем не сравнимый, манящий запах тела. Оно трепетало в его объятиях. Воображение рисовало первые минуты их встречи и оголенную ножку, белую полоску выше чулок и Надин манящий взгляд.

- Не пожалеешь? - тихо спросил он.

- О, Боже! - простонала она. - Неужели не видишь?!

Даже при лунном свете он увидел, как горят ее щеки.

Проснувшись на зорьке в большой и неуютной комнате, Стас почувствовал себя вором. Он долго смотрел на свернувшуюся калачиком девочку и не верил, что это и есть та страстная женщина, с которой он беззастенчиво воровал любовь.

Стас дотронулся до горячего плеча Нади. Она тотчас открыла глаза и испуганно взглянула в окно.

- О, Боже! Уже утро! - воскликнула она хриплым со сна голосом и потянулась к платью.

- Который час?

- Шесть, - угрюмо ответил он.

- Шесть? - переспросила она. - Господи! - воскликнула радостно. - А я-то думала уже день.

Надя отбросила платье и протянула Стасу обнаженные руки. Притянув его к себе, тихо прошептала:

- Тебе хорошо было?

Стас не нашелся, что ответить, и тогда девушка покрыла его шею жаркими поцелуями.

- Ты первый, с кем мне было так хорошо! - зажигаясь новой, уже нескрываемой страстью, прошептала она.

Мысли, которые терзали Стаса при виде спящей девочки, исчезли. Жизнь становилась не такой уж плохой, какой он видел ее еще несколько минут назад. Стас уже не считал себя подонком и не терзался совестью. Он с благодарностью смотрел в Надины глаза, целовал их и верил, что так и должно быть. Верил, что делает счастливым не только себя, но и ее.

- Ну вот, - сказала она уже на вокзале, - мы и погуляли. Спасибо! Не забывай. Если сможешь, пиши. Просто - как сестре.

- Я друга проведаю и приеду! Обязательно приеду! - горячо повторял он.

- Нет. - Надежда закрыла ему ладошкой рот. Нам было слишком хорошо, чтобы это могло повториться. И вот еще что… - она посмотрела Стасу в глаза, словно спрашивала: "Тебе можно это говорить или ты обидишься?"

- Ну-у… - протянул он нетерпеливо.

- Не бери в голову лишнего. Оглянись. Посмотри, как живут другие, и не копай в душе могилу. Мнительный ты до одурения, - Надя улыбнулась и, словно извиняясь, крепко поцеловала.

Автобус уже отходил, а Надя все стояла и стояла. Она не махала рукой, не плакала, не кричала напутственных слов. Она просто стояла и смотрела, как смотрит человек, выпускающий на свободу птицу. И что с того, что птица нравилась человеку, брала еду с ладони и щебетала, сидя на его плече. Что с того, что ему без нее никак… Ее счастье - свобода. И даже любовь не вправе подрезать ей крылья.

Таня

Два часа переполненный душный автобус разматывал асфальтированную спираль горной дороги. Он пыхтел, взбираясь на перевал, перегазовывая вздыхал на вершине и, притихнув, катился вниз. Скрипели и выли тормоза. Пассажиры задыхались от запаха горелой резины, кашляли, утирались промокшими носовыми платками и терпели. Терпели так, как привыкли это делать в своих городах, на угарных заводах, шумных фабриках, за штурвалами комбайнов. Каждый думал о прохладе, о море, о том, что ему должно все вокруг нравиться. Как же? Он - отдыхающий. Все, что он видит - Кавказ! Он приедет домой и будет врать о беззаботной счастливой жизни, о достопримечательностях края, где побывал, о фруктах и ягодах, которые по сказочным ценам предлагают местные жители. Вспоминая об этом, некоторые отдыхающие разворачивали купленные в киосках красочные "Проспекты", "Памятки", "Географические карты" и заучивали наизусть эти самые достопримечательности. Зубрили связанные с ними умело подложенные изобретательными печатниками легенды. Верили им и даже рассказывали соседям.

Стас закрыл глаза и думал о Наде, о пацанах, которым не суждено было увидеть своими глазами преуспевшего в жизни старшего брата. Изредка вспоминал о Косом и его дружках.

Автобус заскрипел тормозами, в воздух поднялось облако желтой пыли. Стас взглянул на дорогу и увидел огромные бульдозеры. Одни валили деревья, другие сталкивали их вместе с грунтом с обрыва. Выше бульдозера вгрызался в гору экскаватор. Гремел зубастый ковш, визжали троса, плевались черной копотью увозящие породу самосвалы.

В окно автобуса ударила взрывная волна, и лишь потом прогремел взрыв. Вдалеке образовалось густое облако дыма. Повисли в воздухе огромные камни, щебень и песок. Потом все это рухнуло вниз. Минуту спустя изумрудное ущелье стало коричневым, похожим на послевоенные развалины города.

- Дорогу ровняют, - предположил кто-то из пассажиров.

- Нет, - возразил другой, - тут девятиэтажку поставят. С лифтом и баром. Все как в городе! - сказал он хвастливо.

- На кой черт она тут? - вмешался третий. Они нам в городах надоели. Не лучше ли подыскать красивое место, да так, чтоб природу не тревожить и поставить там маленькие семейные домики. Отдыхать же едем, а не индустрию разглядывать!

- Оно и лучше б, - с грустью подтвердил, по всей видимости местный, старичок. - Ну что губить-то! Вон раньше и форель в реке водилась, и дикие козы в поселок забегали. А сады-то какие были! - просветлел он. - Ох! Сады-то какие! Яблочко сорвешь - за версту запах слышно. Сейчас все, - с болью проговорил он. - Дома сносят, сады под топор, а у нас в селе уже и до кладбища добрались. Ты вот легенды всякие спрашиваешь, - старичок оживленно посмотрел на соседа в белой с дырочками шляпе, - вон и книжка у тебя про них, - кивнул он на красочную брошюрку в руках отдыхающего. - А ты знаешь, как енту землю заселяли? Во! Не знаешь ты! - старик с гордостью окинул взглядом внимательные лица пассажиров. - А заселяли ее так. Подойдут казаки к какой-нибудь балке, ущелью по-вашему, залезет атаман на подводу и кричит: "Кто этой балке хозяин?". Желающих не ахти сколько. С гор абреки жмут, с моря турки наседают. Однако находились храбрецы. И опять же. Не каждому атаман доверит. Посмотрит, кто как воевал и что заслужил. Уйдет войско, оставит на дороге три-четыре казака, с окломками, скотиной и бабами - и живи, как знаешь! Вот так-то, дорогие граждане! - гордо произнес старик.

- Сам говоришь: в горах абреки, с моря - турки… Как же они обустраивались? - недоверчиво спросил отдыхающий в розовой кепочке и темных очках.

- Вот так и обустраивались, - с трудом выговорил старик непривычное ему слово. Он сказал его без буквы "т", чем вызвал веселый смех.

- Обживались, по-нашему, - пояснил он, смущаясь. - Так и обживались. Баба на быках пашет. Мужик с пищалью, ружо, значит, в кустах сидит. Чуть что, она быков в загород гонит, а он оборону держит. Бывало, что столько турков насядет, что и распрягать некогда. Жилы быкам перережут - и тикать.

- Зачем жилы-то? - удивился мужчина в кепочке.

- А как же?! - в свою очередь удивился старик. - Чтоб не угнали быков-то. Так хоть мясо себе, и то подмога. - Дед задумался, щелкнул портсигаром и тоскливо вздохнул. - Хочь бы на улицу выпустили! Покурили б! - взглянул он в сторону шофера.

- Щас едем! - огрызнулся тот, стряхивая за окно пепел сигареты.

- Ну и где ж теперь эти казаки? - насмешливо спросила полная женщина в шляпке, обмахивая себя газетой.

- До сего дня жили! - с обидой ответил старик. - Не те, которые тогда, - поправил он себя, - а их дети, внуки и правнуки жили. Ты думаешь, откуда сады, огороды, дома и всякое другое взялось? - строго взглянул он на женщину. - От них все!

- Ну, а сейчас им какого лешего не живется? - повысила голос женщина. Ей не понравился тон старика.

- Щас? - удивился старик. - Так вон, - кивнул на окно. - Вишь, сносят все. Сады ломают, дома валят, а казаков в четырехэтажные курятники сажают. Вот и не живется!

- Господи! И что людям надо! - воскликнула женщина. - Туалет, ванная… Нет! Их тянет в пещеру!..

Автобус взревел и, переваливаясь на выемках, пополз в гору.

Старик отвернулся к окну.

Стас заметил, как сверкнули его глаза, когда автобус объезжал бульдозер. Старик что-то бормотал и косился на женщину в шляпке.

Авто