Медвежий угол

Повесть.

Ходики

Однажды на рассвете Захар увидел во сне голос. Проснувшись, он долго думал, как же это могло случиться. Другое дело, если бы он услышал его. По крайней мере, такое происходит с каждым. Но чтобы увидеть! Нет, в это никто не поверит, да еще и пальцем у виска покрутят. И все же Захар его видел. Он несколько раз закрывал глаза, напрягал память, но – ничего. Был, и нету. Ни описать, ни сравнить с чем-то увиденным раньше он так и не смог. В то же время ему отчетливо запомнились увиденные слова. И звучали они так: "Помни, Захар! Что бы ты ни делал, на все расходуется твоя жизнь. Подумай, на что ты ее тратишь!"

"Вот те раз!" – удивился Захар и даже почесал затылок. Выходило, что вчера, пока он колол дрова, топил печь, прибирался в избе и ремонтировал валенки, безвозвратно исчез целый кусок его жизни. "Если и дальше так дело пойдет, то и всю жизнь растратить недолго!" – подумал он и стал перебирать в памяти прожитые сорок лет. Получалось, что все они были потрачены на какие-то житейские мелочи и редкие удовольствия, которые Захар позволял себе только на праздники или при редких встречах с Зойкой, вдовой бывшего лесника Федора.

"Неужели это и есть жизнь? – удивлялся Захар – Сорок лет – и все попусту? Кто-то уже генералом стал, кто-то в космос слетал, кто-то написал книжку, а я всю жизнь – в одной деревне! Только и было, что в армии служил, да и то в тайге, у черта на куличках охранял ракеты. С поста – в казарму, из казармы – на пост. Одно удовольствие – для начальства дичь пострелять, да в телевизор попялиться".

Захару вспомнилось, как однажды, охотясь на лося, он переходил по бревну реку и поскользнулся. Вода уже корочкой льда затянулась. Вокруг – ни души. Сапоги хлебнули воды и потянули на дно, как гири. А тут еще и карабин, черт бы его побрал, бросишь – потом не выловишь. Еле выбрался. "А ну, как утоп бы?! – Подумал он со страхом. - И жизни конец! А я ее так и не видел".

Вспомнились Захару и другие случаи, но уже в деревне. То на лесоповале дерево рядом легло, то с медведем нос к носу столкнулся. А уж как лесником стал, так и вовсе худо: зверь не тронет – так человек с пулей повенчает.

"Эхма! – тяжело вздохнул Захар. – Вот так завалят – и баста. Жил человек и нету. А что видел-то? Что? Лес, хозяйство, Зойка – вот и вся жизнь!"

От этой мысли ему стало совсем обидно. Вроде как обокрали его. А тут еще старинные настенные ходики так стучат, будто специально напоминают, что жизнь проходит: тик-так, тик-так, тик-так… Муторно. Так и хочется сорвать их со стены и под одеяло спрятать. Захар даже окинул взглядом неприбранную кровать, на которой примостился кот Филька, пушистый и наглый, как все деревенский коты.

- Зойки на тебя нет! – осипшим голосом пожурил Захар. – Уж она тебе…

Зойку он знал с детства. Ее отец, Емельян, друг погибшего на войне Захарова отца, часто захаживал к ним. Да оно и не мудрено. Зойкина мать умерла при родах. Связывать себя с другой женщиной Емельян не стал: то ли верность хранил, то ли боялся, что мачеха Зойку обидит. Так и жил бобылем, пока Захарова мать не овдовела. Ну а там, как говорится, и Бог велел. Сначала по хозяйству помогал, потом заночевал, хотя его изба в двух минутах ходу от их избы стояла. А если взять во внимание, что обе избы стояли вдали от деревни, особнячком, то можно было считать, что и жили они одной семьей.

У Захара с Зойкой тоже все налаживалось. Родители уже поговаривали о свадьбе, как вдруг в лесхоз прислали молодого лесника. Курчавый, глаза голубые, силища такая, что и двум Захарам не справиться. Деревенские парни попробовали, да тут же и поостыли. В дружки записались, да над Захаром посмеивались, дескать, упустил бабу.

Ну а Зойка – что с бабы возьмешь – как увидела красавца лесника, так и вляпалась. Да так вляпалась, что после его смерти еще четыре года никого к себе не подпускала. Уже и отца схоронила, и Захарову мать на погост проводили, а она все одна.

Да и Захар не приставал, свыкся. Все уговаривал себя, что без бабы оно и лучше. Никто тебе на мозги не капает, а уж с хозяйством он и сам хорошо управится. Тем более что хозяйства того - корова Зорька, две свиньи, пес Дунайка, кот Филька да пара десятков глупых кур. Выйдет Захар утром: Дунайка скачет, будто век не виделись. Пока корову подоит, о жизни с ней наговорится, на судьбу пожалуется. Оно и легче. Свиней накормит и - в лес. Мало ли что людям в голову взбредет: то капканов наставят, то на медведя или сохатого соберутся, то срубить доброе дерево вздумают.

К примеру, Сенька Хромой вон чего выдумал! Стояла себе на окраине деревни береза-красавица, посмотришь – не оторвешься. А весна придет – столько соку даст, что вся деревенская ребятня обопьется, да еще и останется. Так нет же, решил ее Сенька Хромой срубить. Ему, видите ли, в лес ходить за другой несподручно, а эта рядом: руби и тащи на дрова. Вот и повадился. Чуть Захар из дому – Хромой с топором к березе. Уже несколько раз отгонял, да только Сенька так и не успокоился. Знает, стервец, что Захар никуда не доложит, вот и норовит срубить. А уж потом и говорить не о чем. Была береза – нет березы, кричи – не кричи, все так и останется. До того дошло, что вся деревня в болельщиков превратилась. Так и ждут, кто кого одолеет: то ли Захар Сеньку от порчи отучит, то ли Сенька Захара перехитрит и березу завалит.

- Эх, люди, люди! Угрюмо пробормотал Захар.

"Куролесят, суетятся, а того не ведают, что жизнь безвозвратно уходит! Придет время – и все кончится, и ничегошеньки не будет нужно! Заплывет весь мир темной-претемной ноченькой: ни огонька, ни звездочки, ни шума какого, ни чувствительности. Лежи в земле, как полено. Что был, что нет – все едино". – От этих раздумий Захару стало совсем плохо. Он вновь посмотрел на ходики. Тик-так, тик-так, тик-так – стучали они, словно насмехаясь. В нетопленой печи гудел ветер. В окно скреблась ветка рябины. Во дворе гремел цепью голодный Дунайка. Из хлева доносились обиженное мычание Зорьки и истошный визг свиней.

Тик-так, тик-так… монотонно укорачивали жизнь Захара безжалостные ходики. Большая стрелка уже приближалась к полудню, а он все сидел и сидел. Тело налилось тяжестью и казалось чужим. Ничего не хотелось делать, ни о чем и ни с кем не хотелось говорить. Иной раз Захару казалось, что и его самого-то в избе нет. Так себе – сидит кто-то, и пусть сидит, а его это не касается. И явь – не явь, и сон – не сон, так, ерунда какая-то.

Откуда-то издалека доносилось уханье топора, гремела цепь, мычала Зорька и визжали свиньи. И все это где-то: не здесь, не в избе и даже не в их деревне, а на какой-то другой планете, до которой Захару нет никакого дела.

Но стук топора становился все громче и громче. Сначала он проник в избу, а затем - и в голову Захара. Тюк! Тюк! Тюк! – стучало в висках. "Сенька, стервец, березу рубит, думает – меня дома нет" – догадался Захар. В его сонливом, туманном воображении нарисовалось белоствольное, с черными рваными мазками и раскидистой кроной дерево. Где-то глубоко в душе зашевелилась обида. Он даже заерзал по лавке и взглянул на валяющиеся возле порога грязные сапоги. Но тело не слушалось, и отяжелевшая голова свисала на грудь.

"Пусть рубит, - смирился Захар, - какая мне разница, ведь жизнь все равно уходит. Умру я, умрет Хромой, умрет и деревня. И кому будет дело до этой березы – сберег я ее или нет. Да и нам-то, не все ли едино? Это тут мы мельтешим, суетимся и от страха перед смертью корчимся. А там – пустота, тишина и покой, вроде, как и не было нас".

Неожиданно в голову Захара вкралась другая мысль: "И чего это мы так сильно смерти боимся – скулим, воем, за соломинку хватаемся, будто без нас и мир не такой будет, и что-то очень важное человечество потеряет. А чего оно потеряет, если нас тут и раньше не было?! Совсем не было, пока не родились. Что скулить-то, когда не было. И опять не будет! А может, и то, что были, - тоже не правда! Может, это нам только кажется, а на самом деле нас вовсе и нет?

Но тут Захар вспомнил о Зойке и почувствовал, как защемило в груди. В том, что Зойка была на самом деле, он усомниться не мог, потому что была она не только в их деревне, но и в его сердце. Она жила в нем еще с раннего детства, еще с тех пор, когда они шлепали босыми ногами по горячей от солнца тропинке, ведущей на единственную в их округе речку Ухру.

Речка эта в большей части петляла в лабиринтах тайги и только возле их деревни, выпутавшись из зарослей, словно блестящая сабля, рассекала на две части огромный цветистый луг. Кое-где ее исхудавшие в тайге воды заполняли впадины, которые превращались в глубокие озера, - в этих местах речка походила на брюхатую бабу, в глубине кишела самая разная рыба, а весной и осенью на глади озер селились огромные стаи гусей и уток.

Вот сюда и бегали Захар с Зойкой. Наловят рыбы, и давай барахтаться. Крик, визг – а вокруг ни души. По краям озера – величавые кедры и сосны, на поверхности воды играют солнечные зайчики. Дунет ветерок с луга – принесет аромат цветов да сладкий запах скошенного сена. Хорошо! Беззаботно! Как и должно быть в детстве. Да только детство однажды кончается. Закончилось оно и у Захара с Зойкой.

Однажды вышла она из воды, как всегда, веселая и счастливая. Мокрые волосы, как у русалки, стекали по плечам и груди. Сквозь прилипшее к телу ситцевое платье, в котором Зойка купалась, проступали упругие соски, а в нижней части живота был отчетливо виден темный треугольник. И показалось Захару, что Зойка стоит перед ним совершенно голая, и не мог он оторвать взгляда от запретных мест, на которые еще несколько минут назад не обращал никакого внимания. И такие мысли пришли ему в голову, что даже дышать стало трудно, и сердце забилось не только в груди, но и в висках. Да так громко, что голова сотрясалась от каждого его удара. Захар впервые увидел в Зойке женщину.

Взгляды их встретились. Лицо Зойки вспыхнуло. Глаза стали большими и открытыми, доверчивыми и удивленными, как будто и она увидела Захара впервые. Они стояли как заговоренные. Но вдруг в глазах Зойки появилось беспокойство, а затем и страх. Она судорожно стала одергивать платье, отлепляя его от мокрого тела и, прежде всего от пылающей огнем груди. Но платье было очень коротким и тесным. Достаточно было одного неловкого движения, и взгляду Захара становились доступными оголенные бедра и даже часть взволновавшего его сокровенного места. Пытаясь хоть как-то прикрыть наготу, Зойка скрестила внизу руки и беспомощно взглянула на Захара. Он увидел в глазах ее слезы. Увидел и виновато отошел в сторону. Они не сказали друг другу ни слова, но Захару казалось, что между ними состоялся очень серьезный, очень важный и откровенный разговор.

Домой тоже шли молча. Захару хотелось обнять Зойку, прижать к себе и еще раз посмотреть в глаза. Он знал, что увидит в них те же чувства, которые внезапно вспыхнули в нем. Знал, что в эти минуты она настолько беззащитна, что не сможет противостоять любому его желанию. Знал, и поэтому даже не брал ее, как обычно, за руку. Ему уже не верилось, что еще вчера он кувыркался с Зойкой на песке, дотрагивался до ее груди и бедер и не чувствовал при этом стыда. Сегодня он трепетал только от одного взгляда на ее прекрасное тело и боялся даже прикоснуться к нему. Какая-то невидимая, но очень крепкая стена встала между ними.

На следующий день Зойка не пошла с ним на озеро. Не стала она и в отсутствие его матери заходить к ним в дом. Лишь изредка он ловил на себе ее испуганный и в то же время любопытный взгляд. Она разглядывала его исподтишка, как бы сравнивая увиденное с тем, что рисовало ей бесстыдное воображение ночью. Каждый раз ее щеки обжигал, вспыхнувший на берегу озера невидимый внутренний огонь. Казалось, что все решено: чему быть – от того не уйдешь, чему суждено соединиться – то, и станет одним целым.

Но через месяц в деревне появился Федор, а с ним появилась и щемящая боль в сердце Захара.

Только спустя четыре года после смерти Федора эта боль ушла. Вернее, ее исцелила Зойка. И случилось это осенью. Уже стемнело, когда Захар услышал взвизгивающий от радости лай Дунайки. Зойка вошла без стука. Поставила на табуретку большую корзину. Вынула из нее разную снедь и по-хозяйски накрыла на стол. В центре стола водрузила бутыль с закрашенной ягодным соком самодельной водкой.

- Ну, что сидишь? - не поднимая глаз на Захара, тихо спросила она, - Иди ко мне…

А потом были слезы. Захар так и не понял: были это слезы радости от долгожданного соединения с ним или горькие слезы прощания с бывшим мужем Федором.

Уснули только под утро, а когда он проснулся, Зойки уже не было. Видать, не захотелось ей дополнять словами то, что уже было сказано чувствами.

Так и пошло с тех пор: то она к нему – то он к ней. Выпьют, посидят, потешатся – и каждый к своему хозяйству. Захар всерьез задумался о женитьбе и даже решился. Но однажды ночью услышал, как Зойка разговаривает во сне с Федором. Услышал – и передумал. Да и потребности в этом особенной не было. В деревне их и так давно поженили. Детей у Зойки с Федором не было, не получалось и с ним. "Видать, на роду так написано, – с грустью подумал он. – Уйдем оба, и все этим кончится. Что жили, что нет, – все едино".

Захар вновь вспомнил о голосе, который приснился ему на рассвете. С опаской взглянул на ходики и удивился. Они не тикали. Стрелки, словно вздернутые усы гусара, показывали начало девятого. "Вот-те на! – удивился он. – День прошел, а я и не заметил!" Но тут он услышал взвизгивающий, словно жалующийся кому-то голос Дунайки, скрип двери в сенях и торопливые шаги. Затем отворилась дверь в комнату и в проеме появилась Зойка.

- Что случилось, Захар? – запричитала она с самого порога. – Свиньи не кормлены, визжат как резаные! Зорька мычит! Дунай воет! Сенька Хромой, чтоб ему пусто было, березу срубил! Городские с ружьями понаехали и в лес подались. Да разве ж такое при Федоре было?! Разве можно так?!

Зойка подошла к нему и прижала его понурую голову к своей мягкой и горячей груди.

- Захарушка! – взмолилась она, видя, что он не в себе. – Ну что ты? Приболел никак или перебрал давеча? У меня сердце с утра надрывается! Недоброе чует! Захарушка!

На скрещенные возле колен, грубые от тяжелой работы Захаровы руки упала слеза. Он вздрогнул, поднял отяжелевшую голову и удивленно посмотрел на Зойку.

- Ты что, Захарушка! – по-матерински ласково прошептала она. – Что ты, миленький!

Он почувствовал на щеке ее теплую, ласковую ладонь.

В комнату тихо вползали сумерки. В окно по-прежнему скреблась рябина. За печкой затрещал сверчок. Кот Филька потянулся и, крадучись, пошел на звук.

- Ходики! – не узнавая свой голос, хрипло произнес Захар. – Ходики стали.

- Ходики? – удивленно спросила Зойка и подошла к стене. – Да как же не стать, когда ты не натянул цепочку. Она бережно подтянула груз, и комната наполнилась убаюкивающим тиканьем: тик-так, тик-так.

Неожиданно Захар вспомнил о некормленых животных, о срубленной березе и…о несостоявшейся женитьбе. Вспомнил – и ему стало стыдно. "И приснится же такое! – Подумал он об увиденном во сне голосе. – Разве бывает так, чтобы голос увидеть? Чепуха какая-то. Или нет? Вед был же голос!" Первый раз в жизни Захар с надеждой посмотрел в угол, где когда-то висела икона. Но в комнате уже было темно. Тик-так, тик-так, тик-так – тихо стучали ходики. Т-р-р, т-р-р, т-р-р, - передразнивал их сверчок.

Захар почувствовал прижавшееся к нему горячее тело Зойки, чувствовал на себе ее теплый и заботливый взгляд… и ему было хорошо. Ему хотелось верить, что икона на месте и что ее никто и никогда не снимал. И вдруг он понял, что голос, который он видел во сне, был чем-то похож на эту икону.

- Захарушка, - смущенно проговорила Зойка, - а у меня к тебе радость!

Она бережно взяла его холодную руку в свои горячие, пахнущие свежим хлебом ладони, и осторожно прислонила к животу. У Захара сперло дыхание и часто забились сердце. Он ничего не сказал, а лишь вопросительно посмотрел в темноту, откуда исходил на него любящий теплый взгляд.

- У нас будет ребенок! – смущаясь от счастья и слез, гордо сказала она.

- Ребенок?! – удивленно и даже испуганно переспросил он. Ему еще не верилось, что жизнь возвратилась и что все, что происходит с ним в данную минуту, происходит реально, а не в воображении.

- Да, Захарушка, да! – осыпая его лицо горячими поцелуями, с жаром подтвердила она. – У нас будет ребенок!

За печкой по-прежнему трещал сверчок, и хоть она была не топлена, в избе стало тепло и уютно. Мирно тикали ходики. Но они уже отсчитывали не уходящую жизнь Захара, а собирали по секундам еще не появившуюся на свет восходящую жизнь нового человека: тик-так, тик-так, тик-так…